Ятунг: феодальный властелин на мосту

Прошлым вечером к нам прибежал гонец от Мингьюра, старосты деревни, с известием, что сегодня этой дорогой будет проезжать лачаг Джигме Таринг. Так что утром мы с Пьеро пошли к мосту, чтобы дождаться, пока поедет караван лачага, и сделать несколько красочных фотографий. Весь день стояла прекрасная погода с сочно-голубым небом и маленькими радостными облачками, вечно плававшими в Гималаях от пика к пику.

Джигме Сумчен Вангпо Намгьял Таринг – тридцатисемилетний племянник сиккимского махараджи, он принадлежит к тибетской ветви семьи и живет в Лхасе. Он еще не достиг самого высокого ранга (он принадлежит к четвертому из семи рангов тибетского чиновничества), но он член одного из самых важных тибетских семейств и вращается в высшем обществе. Его отец Таринг-старший, старший брат сиккимского махараджи, умер несколько лет назад. Я помню его в Гьянце в 1937 году. Меня пригласили посетить его в Таринге (тибетская знать почти всегда берет фамилии по одному из своих поместий) по дороге в Лхасу. Я часами ехал по пустынной равнине на высоте 4000 метров, прежде чем увидел поля вдалеке и потом небольшой дворец-крепость в окружении множества домов пониже. Это и был Таринг. Между тем погода испортилась и началась сильная гроза. Для тибетцев град один из самых страшных бичей, потому что иногда он полностью уничтожает их скудные посевы. Крестьянин залез на крышу своего дома и, как Тритон, отчаянно дул в большую белую раковину, чтобы прогнать грозу. Но гроза, кажется, нисколько не убоялась этой процедуры, и вскоре загремел гром, и засверкала молния, и полил ужасный ливень, хотя без града.

Я вошел в Таринг, когда упали первые капли. Слуга взял мою лошадь, а другой проводил меня по нескольким дворам, в которых все свидетельствовало о преуспевающем фермерском хозяйстве – мешки, седла, инструменты. Мы поднялись по типичной деревянной лестнице (такой же, как в Японии), прошли по длинной веранде, где несколько женщин работали за ткацкими станками (они приветствовали меня высунутыми языками, таков обычай) и, наконец, попали в апартаменты «принца». До тех пор я как будто находился на ферме, но, переступив порог, я оказался в тибетских покоях, богатое барочное убранство которых напомнило мне гостиные Палермо XVIII века. Потолки опирались на колонны и архитравы, раскрашенные яркими, радостными красками Тибета – синими, зелеными, оранжевыми, желтыми; бесчисленные картины на ткани, некоторые необыкновенной красоты, висели на стенах;

мебель была резная и позолоченная, украшенная китайскими (драконами и пионами) и индийскими (лотосами, восемью благородными символами) мотивами; а перед небольшими позолоченными алтарями стояли чаши-лампы из массивного серебра для масла.

Тибетский стиль в обстановке замысловатый и роскошный; он легко может выродиться в тяжелый, громоздкий и перегруженный деталями. Но когда в нем есть вкус, в нем чувствуется смелое, варварское очарование, которое едва ли можно превзойти. Такой стиль кажется естественным для страны бескрайних плато, для народа, который отправляется верхом в 4000-километровые путешествия, как будто это самое естественное дело в мире, который привык к яростным порывам ветра и сильному морозу, который с легкостью переходит от сурового аскетизма к искреннему наслаждению жизнью, который смеется, играет, дерется, пьет, занимается любовью, убивает, кается, верит в чудеса и, короче, полон неистощимой жизненной силы. По большей части тибетский стиль обязан вкусу местных ремесленников, их любви к орнаментам, с одной стороны, и чувству цвета, материала, поверхности – с другой. Тибетские чайники, например, похожи на фантастические круглые крепости из меди и серебра с драконами, обвитыми вокруг носика или ручки, это всегда симфония разных металлов; то же относится и к кофейникам, пивным кувшинам, чашкам, походным фляжкам, кувшинам для воды, трубам, шкатулкам для амулетов и сотне других предметов обихода. Их картины и скульптура в индийском и иногда китайском стиле отчасти приобрели тибетские черты, но в интерьере тибетский дух выражает себя гораздо свободнее.

Я мало помню, о чем мы говорили с Тарингом в мое посещение, которое было очень коротким. Гроза шла над нами, и мы потягивали чай и ели лепешки и сухие фрукты под аккомпанемент грома и молнии. Потом я поехал в Гьянце и по дороге попал под еще один ужасный ливень.

Но вернемся к ятунгскому мосту. В одиннадцать часов прибежал мальчик с криком «Едут!». Тут, конечно, на дороге к Чумби появилось облако пыли, и вскоре мы смогли различить отдельных всадников; караван подъезжал. Облако пыли приблизилось, и сквозь него мы уже могли различить лица людей. «Вот они! Вот они!» Мальчишки вокруг нас прыгали от возбуждения и радостно хлопали в ладоши. Проезжая мимо, Джигме Таринг приветствовал нас. На нем была тибетская одежда, но, как обычно, европейская фетровая шляпа. За ним следовали жена и племянница лет двадцати, очень симпатичная девушка, и два охранника, оба с ружьями и большими металлическими кау на шее. Еще были разные другие слуги, несколько мулов с багажом – большими сундуками и ящиками под шкурами, мешками и алтарями.

Вот как путешествует тибетский феодал; медленным, торжественным, блестящим, сказочным обозом, как один из трех волхвов у Беноццо Гоццоли и Карпаччо. Я стоял среди валунов высохшего речного русла, высоко надо мной был мост. На фоне облаков и солнца проезжающие фигуры казались цветными взрывами. Я с грустью подумал, что через несколько десятилетий эти же самые люди будут проезжать по этой дороге на машинах, в уродливой одежде, созданной не для них, и все, что я вижу и чем восхищаюсь, останется лишь воспоминанием. Однако пока что тибетская цивилизация жива и сильна.

В Индии, Китае и Японии обычаи, привычки, местные особенности находятся под постоянным воздействием иностранных вещей – железных дорог, готовой одежды, механических игрушек, иллюстрированных газет, – которые современная промышленность вываливает на мир. Эти вещи оказывают дезориентирующее, дезинтегрирующее действие на древние культуры, от которого они быстро приходят в упадок. Мир находится в постоянном движении, которое сметает фундаменты. Да, в нем в изобилии жизненная сила, но в изобилии также и хаос и уродство. Несчастный наш переходный век. Повсюду мир проходит от векового равновесия, в котором медленно развивались нравственные и эстетические стандарты, к другим, будущим равновесиям, которых невозможно предвидеть. И они в конечном итоге найдут свой центр и приобретут свои идеалы и стандарты. Но к тому времени мы будем уже давно мертвы. И до тех пор Тибет – исключение. Сколько еще он сможет выстоять?