Счастливая случайность

Я выцепил этого пидора, Второго Приза, и позвонил Уроду Мерфи, потому што хотел разобратца уже до упора во всем этом дерьме, что касается Джун. Тут, бля, кто‑то што‑то не так понимает или меня снова пытаютца наебать. Мои же друзья. Не может быть у человека никаких друзей – чем старше становишься, тем яснее это понимаешь. Второй Приз стоит у бильярдного стола, нервничает, пытаетца пить томатный сок, как пидор какой‑то. Я ему покажу сок томатный, уроду. Блядский антисоциальный урод.

– Вся эта хуйня насчет алкоголизма – это все бред собачий. Ты вполне можешь позволить себе кружку пива, это тебя не убьет, точно тебе говорю. Одну кружку, бля!

– Нет, мне нельзя пить, Франк, мне доктор сказал, – говорит он, а в его мелких глазенках читаетца, што мозги ему проебали по полной, так што теперь там нет ничего, кроме того говна, который они, мудаки, называют светом Господним. Господний свет, ебать меня в жопу, охуеть можно.

На хер, на хер.

– Да што, бля, они понимают? Они моей маме сказали, што ей нужно бросать курить. Она выкуривает по три пачки в день. Она мне говорит: «Што мне делать, Франк, мне нужно курить, штобы успокаивать нервы. Это единственное, што мне помогает, потому што все эти таблетки – фигня». Ну, я ей и сказал: «Вот если ты бросишь курить, тогда все будет и правда херово». Потому што для нее это будет как шок, и этот шок ее точно убьет. Реально. Я ей говорю: «Если еще ничего не сломалось, так и на хер чинить». Так што ты вполне можешь позволить себе кружку пива, бля.

– Не, не могу.

– Слушай, бля, я сейчас беру тебе кружку пива, и разговор, бля, на этом закончен, – говорю я ему, иду к Чарли, который работает в баре, и беру две кружки лагера. И он у меня ее выпьет, эту мудацкую кружку, я, бля, деньги запросто так не трачу. И когда я несу обе кружки обратно к бильярду, я вижу, как в бар вваливаетца какой‑то урод, и это явно не наш Урод. Я говорю Второму Призу, который мнетца у бильярда:

– Ну што, пидор, готовься к смерти.

Я думаю про свою маму, и как я пытался ей помочь. Только ей, бля, все это по барабану, буду я ей помогать или нет. У нее есть ее блядское бинго, а остальное ее не ебет. Будь моя воля, я бы позакрывал все эти ублюдские лотереи, пустая трата бабок и времени. Это не скачки, от этого дерьма никакого кайфа.

В любом случае Второй Приз нарвался. Я проигрываю ему партию, и мы начинаем еще одну. Я смотрю на дверь. Урода по‑прежнему не видать.

– Ты не пьешь пиво, – говорю я Призу.

– Ну, Франко, я не могу, правда, друг…

– Не могу или не буду? – спрашиваю я, глядя ему в глаза. Потом, непонятно почему, я оглядываюсь и смотрю на парня, который стоит у барной стойки и читает раздел про скачки в «Record». Есть в нем что‑то знакомое. Я знаю этого пидора или знаю што‑то о нем. Этот парень – зверь. Я знаю эту породу людей, это, бля, моя работа, разбиратца в таких вот людях. Они обычно пытаютца от меня сныкатца, потому што знают, што я захочу посмотреть им в глаза. Што он там сделал? Похитил ребенка, изнасиловал слепую бабу, отрезал голову младенцу? Да это, бля, и не важно. Важно только одно: он сейчас здесь, и в нем сидит зверь. И он здесь, в одном пабе со мной и со Вторым Призом, сидит, бля, у барной стойки со своим ебаным «Record».

А Чарли, бармен, обслуживает этого пидора, наливает ему пиво, блядь, как будто все так и надо, а какие‑то козлы, что сидят в углу, пялятца на меня. Старые пердуны. Они типа приветливо улыбаютца, но смотрят на меня так же, как и на этого пидора. И видят только одно: вот, бля, урод, который только что отсидел. Ну, так вот, я, бля, совсем не такой же, как этот пидор, и я, бля, никогда таким не буду. А этот козел сидит себе, пьет свое пиво и радуетца жизни, блядь! Шляетца по улицам, ошиваетца около школ, поджидает маленьких мальчиков и идет за ними…

И он здесь, в этом ебаном пабе, в моем ебаном пабе. Зверь. Пьет он тут бля!

– Вон сидит зверь, – говорю я Второму Призу, который катает шары, – тут сидит зверь, понимаешь. Зверь на свободе, – говорю я ему.

Второй Приз тупо таращитца на меня и, судя по всему, ничего не собираетца предпринимать по этому поводу. Все это блядское христианство, всепрощение, любовь к ближнему, у него явно сорвало резьбу из‑за всей этой поебени. Все мы – заблудшие души и паства Господня, бля.

– Парень просто зашел сюда попить пива, Франк, оставь ты его в покое. Хватит, – говорит он, быстро разбивая шары, как будто он знает, што я собираюсь подойти к этому пидору.

Да што, бля, такое со всеми творитца?! И он смотрит на меня и моргает, как будто он што‑то такое увидел у меня во взгляде, и говорит:

– Твой удар, Франк, по полосатому. – Но я его особенно не слушаю, потому што по‑прежнему смотрю на этого пидора у бара.

– Зверь, – говорю я, делая упор на букву «р», а потом бью по шару. Когда я наклоняюсь, мне становитца больно в том месте, куда меня пырнула Джун. Я морщусь и луплю со всей дури по зеленому полосатому, представляя себе, што это голова зверя. У меня, бля, терпение кончаетца.

– Хороший удар, Франко, – говорит Второй Приз, или он што‑то еще говорит, я не слушаю, потому што смотрю на барную стойку.

– А может быть, он выжидает, может, он рыщет в поисках ребенка. И это может быть мой ребенок, – говорю я, бросаю кий и иду к стойке.

Второй Приз съеживаетца и говорит:

– Франко, да ладно тебе. – Он берет эту свою кружку с пивом, которую я ему купил, и говорит: – Давай выпьем. – Но уже, бля, слишком поздно, он знает, што я его не слушаю, я просто иду вперед и подхожу к этому пидору у стойки.

– Шесть, шесть, шесть, нах. Число зверя, – шепчу я ему на ухо.

Парень резко поворачиваетца ко мне. И смотрит так, словно он, бля, все это уже слышал. А я смотрю ему прямо в глаза, прямо в его нутро, всматриваюсь в его душу и вижу его блядский страх, но я вижу еще кое‑што, кроме страха, я вижу, што его душа давно прогнила, блядская грязная гниль поглотила его, но такая же гниль есть и во мне, как будто бы, бля, она у нас одна на двоих. Так што надо немедленно что‑то делать, пока этого не заметили все остальные, потому что я, бля, не такой, как он, совсем не такой.

Што я в нем вижу…

Как он сам видит себя, сквозь призму жестокости других, оно рушитца, это видение, когда он стоит передо мной, перед парнем, которого он едва знает и которого вроде бы зовут Бегби. Да, он испуган, его трясет от боли и страха, извращенного страха, страха, что доставляет ему тошнотворное удовольствие. Этот пидор видит, как его сила влияет на окружающих, – теперь он это видит, потому што моя сила влияет на него точно так же. Он чувствует абсолютное освобождение, освобождение отступления, он отступает перед другим человеком, который сильнее. Это не имеет никакого вообще отношения к насилию или к сексу, это, бля, любовь, странное, тщеславное самолюбование, спрятанное даже глубже, чем его блядское эго. Я вижу што‑то такое, я…

Нет, прекрати. Это уже бред собачий.

Вот оно, вот в чем кайф быть крутым, это дорога, движение к цели, которое уничтожает тебя, эта цель – найти свой предел. А твой предел – это человек, который окажетца круче тебя. Кто‑то большой, сильный и очень крутой, тот, кто сможет тебе показать, чего ты стоишь на самом деле, показать тебе твое место. Чиззи… вот как его зовут… Чиззи.

Так… этот пидор собираетца што‑то сказать, но я не дам ему заговорить. Мой стакан поднимаетца к горлу этого зверя, как там его зовут, Чиззи, и все это происходит само собой – как бы без моего участия.

Этот пидор визжит и хватаетца за горло, а кровь брызжет по всему бару. Кажетца, я попал ему в вену или, может, в артерию, хрен его знает. Самое смешное, што я ничего такого с ним делать не собирался, это, бля, просто случайность. Счастливая случайность. Счастливая – для него, потому што я лично хотел, штобы все это случилось гораздо медленнее. Я хотел услышать, как он будет вопить, и стонать, и умолять меня, как те дети, которых он убил. Но единственный крик, который я слышу, это крик Второго Приза, он вопит, когда на него попадает кровь зверя, да еще кто‑то из старых козлов говорит:

– Господи Иисусе.

Тут я разворачиваюсь и бью Приза в челюсть, штобы он перестал орать, как баба:

– Заткнись, еб твою мать!

Теперь зверь сползает по барной стойке и падает на пол, его кровь льетца на пол. Второй Приз стоит у музыкального автомата и шевелит губами, явно читая какую‑то свою мудацкую молитву.

– Хреново дело, Франко, – говорит Чарли, качая головой. Зверь, бля, или не зверь, но это мой паб.

Я смотрю на пидора на полу и показываю на него пальцем. Второй Приз все еще молитца, идиот.

– Слушайте, – говорю я Чарли и двум старикам в углу, – этот пидор – зверь. Следующим мог быть ребенок кого‑то из вас или даже мой, – говорю я, и в этот момент зверь на полу подыхает, и тут на меня нисходит вроде как умиротворение такое, я чувствую себя, бля, святым или что‑нибудь в этом роде. – Так што, Чарли, – говорю я, – дай мне десять минут, потом можешь вызвать полицию. Этого пидора замочили два каких‑то парня, – говорю я, обращаясь к Чарли и двум пердунам. – А прикончить паршивого зверя – это правильно, да. Это по‑человечески. Или кто‑то против?

Чарли говорит:

– Никто не против. Я только говорю, што пытаюсь вести свое дело. Лет пять‑шесть назад Джонни Бротон застрелил тут какого‑то парня, прямо у меня в баре. Вот и подумай своей головой, каково оно мне теперь?

– Я тебя понимаю, Чарли, бля, но ничем не могу помочь. Я прослежу, штобы у тебя все было в порядке, на этот счет можешь не волноваться, – говорю я и иду запереть входную дверь. Очень не хочетца, штобы сейчас в бар ввалился Урод или еще кто‑нибудь. Я беру из‑за стойки тряпку, вытираю край стола, кий и все шары. Потом выливаю пиво из всех стаканов и мою их в раковине. Я поворачиваюсь ко Второму Призу:

– Рэб, мы выходим через заднюю дверь. Пошли. Чарли, мы договорились? Десять минут, а потом звонишь в полицию. Нас здесь не было, ясно?

Я смотрю на двух старых козлов. Одного зовут Джимми Дойг, второго – Дики Стюарт. Они ничего не скажут. Чарли, хоть и пиздит что‑то такое насчет разборок с полицией, никогда нас не заложит, это железно.

– Я бы на твоем месте как следует все здесь проветрил и вымыл, – говорю я. – В смысле, что тут был зверь. И так вот с ходу не скажешь, заражен теперь паб или нет, – говорю я, обращаясь к старикам в углу. Один из них держитца молодцом, второго явно трясет.

– Да‑да, Франк, да‑да, сынок, не беспокойся, – говорит тот, который спокоен, Джимми Дойг. Старина Дики весь белый, но все‑таки он выдавливает из себя:

– Да, Франко, сынок.

И мы с Призом выходим через заднюю дверь в боковую аллею, предварительно убедившись, што вокруг никого нет и никакие пидоры не пялятца на нас из окон.

Я как ни в чем не бывало иду к Уроду, надеясь, што этот пидор еще дома. Второму Призу я говорю, штобы он от меня отьебался и не тащился в город, потому што его трясет, как Трясунчика Стивенса, того парня, который изображал Элвиса в «Top of The Pops».

Урод стоит на лестнице, он явно куда‑то намылился и, когда видит меня, начинает заметно нервничать.

– А, Франко… прости, што я опоздал, друг. Заболтался по телефону с Али… пытались выяснить отношения и все такое. Я как раз собирался к вам.

– Да я сам еще там не был. Болтался по городу со Вторым Призом, он не хотел в Лейт, – говорю я. – Говорил, што не хочет развязыватца со спиртным.

Он смотрит на меня и говорит:

– Ага, – а потом спрашивает: – Ты хотел што‑то узнать… насчет Джун?

– В пизду, это все херня, – говорю я. – Слушай, я не смогу пойти с вами в «Николь». Я тут поссорился со своей бабой, мне нужно вернутца, поговорить с ней и все такое, а до этого я еще должен зайти к братцу Джо.

– Ага… ну, тогда я пойду в «Порт радости», пивка пропущу, повидаюсь с Али.

– Нуда, – говорю я. – Чертовы бабы. – И я оставляю его на лестнице и иду к Джо, надеясь, што его тупой и громкой жены нет дома. А по бульвару как раз проезжает «скорая» и две полицейские тачки.