Книга 5

Начинающий маг Рейстлин Мажере настоящим письмом

призывается в Башню Высокого Волшебства в Вайрете,

дабы предстать перед Конклавом Магов

на седьмой минуте седьмого часа в седьмой день седьмого месяца.

В означенное время в означенном месте вышепоименованный маг

будет испытан превосходящими его по рангу на предмет включения

в ряды обладающих даром трех богов, Солинари, Лунитари и Нуитари.

(Конклав Магов)

Зима выдалась мягкой, одной из самых теплых зим, какие знала Утеха, с туманами и дождями вместо снега и мороза. Утехинцы уже поснимали со стен домов йольские украшения, убрали венки из еловых веток и омелы и поздравили друг друга с тем, что не пришлось испытывать неудобства, которые всегда приносит холодная, суровая зима. Люди уже говорили о том, что пора наступать весне, как в Утеху прибыла ужасная незваная гостья. Гостьей была Чума, а с ней ее неизменная призрачная спутница Смерть.

Люди не знали, кто привел этих опасных гостей. Из — за хорошей погоды и тепла путешественников, проходивших через Утеху, было необычно много, и любой их них мог оказаться носителем. Многие винили в эпидемии стоячие болота возле озера Кристалмир, болота, которые не замерзли, как обычно, этой зимой. Во всех случаях симптомы болезни были одинаковы: начиналось все с жара и сильной слабости, потом появлялись головные боли, рвота и понос. Болезнь длилась неделю или две; сильные и здоровые преодолевали ее и выживали. Маленькие, старые и слабые здоровьем не выживали.

Когда — то, во времена до Катаклизма клирики призывали богиню Мишакаль, чтобы она даровала им силу исцелять больных. Тогда чума была малоизвестна и не страшна. Но Мишакаль покинула Крин вместе с остальными богами. Тем, кто занимался исцелением теперь, приходилось полагаться только на собственные знания, умения и удачу. Они не могли излечить болезнь, но могли бороться с ее признаками, пытались не дать пациенту ослабеть настолько, что он заболевал пневмонией, которая уже неизбежно приводила к смерти.

Чокнутая Меггин неустанно трудилась возле больных, прописывая свою настойку из ивовой коры против жара и заставляя жертв глотать горькое вязкое снадобье, которое вроде бы помогало тем, кого она убеждала выпить несколько ложек.

Многие жители Утехи презирали старуху, называя ее сумасшедшей или ведьмой. Эти самые люди были первыми, кто обратился к ней за помощью, когда почувствовал жар. Она не подвела их. Она приходила, когда бы ее ни звали, в любое время дня и ночи, и хотя у нее были странные привычки — она постоянно разговаривала сама с собой и настаивала на том, чтобы все, находившиеся в доме больного мыли руки, и сама делала так же, — ей были рады.

Рейстлин взял за обыкновение сопровождать Чокнутую Меггин во время ее обходов. Он помогал ей обтирать губкой разгоряченные тела больных и убеждать заболевших детей глотать неприятное на вкус лекарство. Он узнал, как облегчать муки умирающих. Но по мере того, как чума распространялась и все больше утехинцев чувствовали на себе ее смертельную хватку, у Меггин не хватало времени на заботу обо всех, и Рейстлину пришлось самому лечить пациентов.

Карамон был одним из первых, кто заболел, что оказалось шоком для него, такого большого и сильного, который не болел ни разу в жизни. Он ужасно испугался, был убежден, что умирает, и чуть не переломал всю мебель в спальне, сражаясь с наваждениями, одолевавшими его в бреду: огромными змеями с факелами, которые пытались его поджечь.

Но его крепкое здоровое тело перенесло заражение и не поддалось ему, и, раз уж он пережил болезнь, то мог теперь помогать брату заботиться о других пострадавших. Карамон не переставал бояться того, что Рейстлин может заболеть. У такого слабого и хилого юноши не было бы шансов выжить. Рейстлин пропускал мимо ушей все просьбы брата остаться дома. Рейстлин открыл, к своему удивлению, что забота о больных доставляла ему настоящее удовольствие.

Он работал среди больных не из жалости и сострадания. По большому счету ему были безразличны его соседи, которых он считал тупыми и недалекими. Он не заботился о них из корысти: к богатым и к бедным он ходил одинаково охотно. Он нашел, что наслаждается лишь властью — властью, которую он получал над живыми людьми, которые начали относиться к юноше с уважением, граничащим с поклонением. Властью, с помощью которой ему удавалось укротить своего злейшего и ужаснейшего врага — Смерть.

Он не заразился чумой и удивлялся этому. Чокнутая Меггин говорила, что это потому, что он не забывал мыть руки после осмотра и лечения больных. Рейстлин насмешливо улыбнулся в ответ на эти слова, но он был слишком привязан к чудаковатой старой женщине, чтобы спорить с ней открыто.

В конце концов Чума разжала свои костлявые пальцы, освободив Утеху от своей мертвящей хватки. Жители Утехи, действуя по приказу Чокнутой Меггин, сожгли одежду и постели тех, кто болел. Наконец — то пошел снег, и он ложился на множество новых могил на кладбище Утехи.

Среди умерших была Анна Светлый Меч.

В законе Меры написано, что жена рыцаря должна кормить бедных и лечить больных в своих владениях. Хотя леди Светлый Меч была далеко от земель, где Мера была составлена, и где ей подчинялись, она следовала закону. Она пришла на помощь своим заболевшим соседям и подхватила болезнь сама. Даже почувствовав первые симптомы, она продолжала ухаживать за больными, пока силы не отказали ей.

Стурм отнес свою мать домой и помчался за Рейстлином, который приложил все усилия к тому, чтобы помочь женщине, но все было напрасно.

— Я умираю, не так ли, юноша? — однажды вечером спросила Рейстлина Анна Светлый Меч. — Скажи мне правду. Я жена высокородного рыцаря, и смогу вынести ее.

— Да, — ответил Рейстлин, прислушиваясь к хрипам и бульканью в ее легких. — Да, вы умираете.

— Сколько еще? — спокойно спросила она.

— Недолго.

Стурм встал на колени у изголовья кровати. Он всхлипнул и уткнулся головой в одеяло. Анна протянула руку, исхудавшую и побледневшую за время болезни, и погладила длинные волосы сына.

— Оставь нас, — сказала она Рейстлину привычным для нее повелительным тоном. Поглядев на него, она улыбнулась, ее лицо смягчилось. — Спасибо тебе за все, что ты сделал. Я плохо думала о тебе, юноша. Теперь я благословляю тебя.

— Благодарю вас, леди Светлый Меч, — сказал Рейстлин. — Я восхищен вашим мужеством, госпожа. Да примет вас Паладайн.

Она мрачно взглянула на него, нахмурилась, решив, что он богохульствует, насмехаясь над ее верой, и отвернулась.

На следующее утро, когда Карамон варил Рейстлину овсяную кашу, раздался стук в дверь. Карамон открыл дверь и впустил Стурма. Юноша был смертельно бледен, глаза у него были совершенно дикие, красные и опухшие. Но он был собран и держал себя в руках.

Карамон провел друга в комнату. Стурм буквально упал в кресло, когда его ноги подкосились. Он почти не спал с того дня, когда его мать заболела.

— Неужели леди Светлый Меч… — начал Карамон, но не смог завершить вопроса.

Стурм кивнул головой.

Карамон смахнул выступившие на глазах слезы.

— Мне жаль, Стурм. Она была замечательной, доброй женщиной.

— Да, — хрипло отозвался Стурм. Он согнулся в кресле, понурив голову. Его тело сотрясали с трудом сдерживаемые рыдания.

— Когда ты ел в последний раз? — спросил Рейстлин.

Стурм вздохнул и махнул рукой.

— Карамон, принеси еще одну миску, — распорядился Рейстлин. — Тебе надо поесть, господин рыцарь, а то отправишься за своей матерью в могилу в самом скором времени.

Темные глаза Стурма загорелись гневом при этих словах, сказанных самым небрежным образом. Он начал было отказываться от еды, но когда увидел, что Карамон взял ложку и собирается кормить его, как маленького ребенка, то пробормотал, что, наверное, проглотит ложку — другую. Он съел полную миску, выпил стакан вина, и лишь тогда его серые от усталости щеки порозовели.

Рейстлин отодвинул свою собственную миску, еще полную наполовину. Это было в порядке вещей, и Карамон слишком хорошо знал брата, чтобы уговаривать его покушать еще.

— Мы с матерью говорили незадолго до… до конца, — тихо проговорил Стурм. — Она говорила о Соламнии и о моем отце. Она сказал мне, что уже давно не верит, что он жив. Она делала вид, что верит, только ради меня, ради моей надежды.

Он опустил голову, сжал губы, но не проронил ни слезинки. Через минуту он взял себя в руки и повернулся к Рейстлину, который начинал укладывать снадобья и микстуры в сумку, готовясь выходить.

— Под конец случилось нечто очень странное. Я подумал, что следует рассказать тебе, на случай, если ты слышал о чем — то подобном. Возможно, это был всего лишь бред, наваждение, вызванное болезнью.

Рейстлин посмотрел на него с интересом. Он уже давно записывал все, относящееся к различным болезням, в том числе их признаки и лечение, в маленькой книжечке.

— Моя мать впала в глубокий сон, и было похоже, что ее ничто не сможет разбудить.

— Мертвый сон, — сказал Рейстлин. — Я часто наблюдал его у заболевших чумой. Иногда он длится по несколько дней, но если уж он наступает, то больной больше не просыпается.

— Ну а моя мать проснулась, — резко сказал Стурм.

— Правда? Расскажи в точности, что произошло.

— Она открыла глаза и посмотрела… не на меня, а за меня, на дверь, ведущую из комнаты. «Я знаю тебя, господин, не так ли?» — спросила она неуверенно, и недовольно прибавила: «Где же ты был все это время? Мы столько лет ждали тебя!». Потом она сказала: «Сбегай, сынок, принеси старому господину кресло».

— Я осмотрелся, но рядом никого не было. «Ах, — сказала моя мать, — ты не можешь остаться? Я должна идти с тобой? Но тогда мне придется оставить моего мальчика одного». Потом она как будто прислушалась к кому — то, улыбнулась и сказала: «Верно, он уже не ребенок. Ты присмотришь за ним, когда я уйду?» И она снова улыбнулась, как будто была довольна ответом, и испустила дух.

— И тут случилось самое странное. Я поднялся, чтобы подойти к ней, и вдруг мне показалось, что я вижу возле нее фигуру старика. Его вид не вызвал у меня доверия. На нем были серые одежды и потрепанная серая остроконечная шляпа, — Стурм нахмурился. — Он был похож на волшебника. Ну? Что ты думаешь?

— Я думаю, что ты слишком долго не ел и сильно недосыпал, — ответил Рейстлин.

— Может быть, — сказал Стурм, все еще хмуря брови и сомневаясь. — Но видение было таким ясным. Кто мог быть этот старик? И почему моя мать была так рада видеть его? Волшебников она ни во что ни ставила.

Рейстлин направился к двери. Он вел себя более чем терпеливо с осиротевшим Стурмом, и ему надоело выслушивать оскорбления. Карамон опасливо взглянул на него, боясь, что брат выйдет из себя и дерзко ответит Стурму, но Рейстлин ушел, не сказав ни слова.

Стурм ушел немногим позже, чтобы сделать необходимые приготовления к похоронам.

Карамон печально вздохнул и сел, чтобы доесть остатки завтрака брата.

Весна творила свои неизменные чудеса. На валлинах распускались зеленые листья, полевые цветы цвели на кладбище; маленькие валлины, высаженные на могилах, росли и вытягивались, принося утешение тем, кого постигло горе. Души тех, кто умер, цвели и обновлялись в живом дереве.

Эта весна принесла в Утеху еще одну болезнь — хворь, носителями которой по праву считались кендеры, и которая часто бывает заразной, особенно среди молодых людей, которые только — только поняли, что жизнь коротка, но прекрасна, и поэтому должна быть использована на всю катушку. Эта болезнь зовется жаждой странствий.

Стурм заразился первым, хотя у всех его друзей наблюдались те же симптомы. Он думал об этом с тех пор, как умерла его мать и он остался в одиночестве. Его мысли и мечты были устремлены на север, к его родине.

— Я не могу отказаться от надежды на то, что мой отец все еще жив, — признался он Карамону одним утром. Теперь он почти всегда завтракал с близнецами. Сидеть за столом одному, в собственном пустом доме, было слишком тяжело. — Хотя я понимаю и признаю, что доводы моей матери имеют вес. Если мой отец жив, то почему он ни разу не пытался подать нам весть о себе?

— На это могут быть самые разные причины, — возразил Карамон. — Может, он сидит в плену в подземелье у сумасшедшего волшебника. Ой, извини, Рейст. Это прозвучало не так, как я хотел сказать.

Рейстлин фыркнул. Он был занят тем, что кормил своих кроликов, не обращая внимания на разговор.

— Как бы то ни было, — сказал Стурм, — я намерен выяснить правду. Когда снег на дорогах растает, а грязь высохнет, то есть примерно через месяц, я отправлюсь на север, в Соламнию.

— Да ну! Бездна тебя забери! — воскликнул ошарашенный Карамон.

Рейстлин тоже удивился. Он отвлекся от своей работы, все еще держа в руке капустные листья, чтобы удостовериться в том, что юноша говорил серьезно.

Стурм кивнул.

— Я думал об этом все последние три года, но мне не хотелось оставлять мою мать одну надолго. Но теперь меня ничто не держит. Я иду, и иду с ее благословением. Если мой отец действительно мертв, то я заявлю о своих правах на наследство. Если он жив… — Стурм покачал головой, не в силах найти слова для описания своих чувств при мысли о том, что его самая заветная мечта может исполниться.

— Ты идешь один? — в благоговейном ужасе спросил Карамон.

Стурм улыбнулся, что он редко делал.

— Я надеялся, что ты пойдешь со мной, Карамон. Я бы и тебя попросил об этом, Рейстлин, — добавил он чуть менее сердечно, — но путешествие будет долгим и трудным, и я боюсь, что оно может подорвать твое здоровье. И я знаю, что ты не захочешь отрываться от своих занятий.

С тех пор, как они возвратились из Гавани, Рейстлин использовал каждую свободную минутку для изучения книг по боевой магии. В его колдовской книге появилось несколько новых заклинаний.

— Но этой весной я чувствую себя намного лучше и сильнее обычного, — заметил Рейстлин. — Я мог бы взять книги с собой. Благодарю тебя за предложение, Стурм, я подумаю об этом, как и мой брат.

— Я иду, — сказал Карамон. — Конечно, если Рейст тоже идет. И, как он говорит, он действительно набрал сил. В этом году он вообще не болел.

— Рад слышать это, — сказал Стурм, хотя и без большой радости в голосе. Он хорошо знал, что близнецы не разлучаются, но вопреки всему надеялся, что сможет убедить Карамона оставить Рейстлина одного дома. — Но хочу напомнить тебе, Рейстлин, что маги не в почете в моей стране. Хотя тебе, как гостю, окажут должное гостеприимство.

Рейстлин насмешливо поклонился:

— За что я неимоверно благодарен. Я буду самым тихим и послушным гостем, уверяю тебя, Стурм. Я не буду поджигать простыни или отравлять колодцы. Вообще — то ты можешь найти некоторые из моих умений полезными в дороге.

— Он очень хорошо готовит, — подтвердил Карамон.

Стурм поднялся на ноги.

— Отлично. Я сделаю все необходимые приготовления. Моя мать оставила мне немного денег, хотя, боюсь, их не хватит на покупку лошадей. Нам придется путешествовать пешком.

Как только дверь за Стурмом закрылась, Карамон принялся радостно носиться по дому, переворачивая мебель и сметая все на своем пути. Он зашел в своем безумии настолько далеко, что обнял отчаянно сопротивлявшегося брата.

— Ты рехнулся? — спросил Рейстлин. — Вот! Посмотри, что ты наделал. Это был наш единственный кувшин для молока. Нет, нет, только не пытайся помочь! Ты уже достаточно переломал. Почему бы тебе не пойти полировать свой меч, или точить его, или что ты там с ним делаешь?

— И пойду! Прекрасная мысль! — Карамон метнулся в спальню и тут же выбежал назад. — У меня нет точильного камня.

— Возьми взаймы у Флинта. А лучше иди к нему вместе с мечом и займись им там, — сказал Рейстлин, вытирая пролитое молоко. — Все что угодно, лишь бы ты не мешал мне.

— Интересно, захочет ли Флинт пойти. И Кит, и Танис, и Тассельхоф! Я пойду и спрошу!

Когда Карамон ушел, и в доме стало тихо, Рейстлин собрал осколки кувшина и выбросил их. Он был так же возбужден мыслью о предстоящем путешествии в далекие и незнакомые земли, как и его брат, хотя и не бил посуду от радости. Он раздумывал, какие травы ему взять с собой, а какие он сможет собрать по дороге, когда услышал стук в дверь.

Подумав, что это Стурм, Рейстлин крикнул:

— Карамон ушел к Флинту.

Стук повторился, на этот раз громче и раздраженнее.

Рейстлин открыл дверь и замер от удивления, любопытства и немалого беспокойства.

— Мастер Теобальд!

Маг стоял на дорожке у дома. На нем поверх белых одежд был дорожный плащ, а в руке он держал крепкий посох, что ясно указывало на то, что он путешествовал.

— Могу я войти? — ворчливо спросил Теобальд.

— Разумеется. Конечно. Простите, Мастер, — Рейстлин посторонился, пропуская гостя внутрь. — Я не ждал вас.

Это было чистой правдой. За все годы обучения Рейстлина в школе, Теобальд ни разу не навещал его дома и не выказывал ни малейшего желания сделать это.

Удивленный и полный противоречивых предчувствий — его деятельность в Гавани широко обсуждалась в Утехе, — Рейстлин пригласил наставника сесть в лучшее кресло в доме, которое оказалось креслом — качалкой его матери. Теобальд отказался от еды и вина.

— У меня нет времени на это. Я был в пути неделю, и еще не заходил домой, а сразу направился сюда. Я только что вернулся из Вайретской Башни, с собрания Конклава.

Беспокойство Рейстлина увеличилось.

— Встреча конклава в это время года обычно не проводится, разве не так, Мастер? Я думал, собрание обычно проходит летом.

— Верно. Это собрание было необычным. Мы, маги, говорили о вещах великой важности. За мной специально послали, — добавил Теобальд, поглаживая бородку.

Рейстлин пробормотал подобающий ответ, нетерпеливо желая про себя, чтобы старый пердун наконец перешел к делу.

— Твои деяния в Гавани были одной из тем обсуждения, Мажере, — сказал Теобальд, хмуро глядя на Рейстлина. — Ты нарушил множество правил, в том числе использовал заклинание, недоступное твоему уровню умения.

Рейстлин непременно указал бы на то, что заклинание явно не было недоступно его уровню, раз уж он использовал его, но он знал, что Теобальд его просто не услышит.

— Я сделал то, что считал правильным в сложившихся обстоятельствах, Мастер, — сказал Рейстлин так кротко и покаянно, как только мог.

— Чушь! — фыркнул Теобальд. — Ты знал, что будет правильным в сложившихся обстоятельствах. Ты должен был сообщить о волшебнице — ренегатке нам. Мы бы занялись ею в свое время.

— В свое время, Мастер, — подчеркнул Рейстлин. — А до той поры у невинных людей продолжали бы выманивать обманом то немногое, что у них есть, а других сгоняли бы с обжитых ими мест. Колдунья — мошенница и ее помощники причиняли людям непоправимое зло. Я хотел покончить с этим.

— Да уж, покончил ты с этим на славу, — сказал Теобальд со зловещим намеком.

— Меня оправдали, наставник, — отрезал Рейстлин. — У меня есть бумага, подписанная самим шерифом Гавани, в которой говорится, что я невиновен в ее убийстве.

— Так кто же убил ее? — спросил Теобальд.

— Понятия не имею, Мастер, — ответил Рейстлин.

— Хм… Ну ладно, ты плохо справился с этим делом, но все же справился. Чуть сам не погиб в процессе, насколько я понял. Как я уже говорил, Конклав обсудил твое дело.

Рейстлин молчал, ожидая услышать свой приговор. Он уже решил про себя, что если они запретят ему практиковать магию, то он сам станет ренегатом.

Теобальд извлек на свет из сумки футляр для свитка. Он открывал крышку целую вечность, притом так неуклюже, что Рейстлин был готов прыгнуть через всю комнату и вырвать футляр у него из рук. Наконец крышка послушно отвинтилась. Теобальд вытащил свиток и передал его Рейстлину.

— Вот, ученик. Можешь сам прочесть.

Теперь, когда свиток был у него в руках, Рейстлин не решался прочитать его. Он помедлил секунду, чтобы увериться в том, что его руки не дрожат, и прикрывая внутреннюю дрожь внешним безразличием, развернул свиток.

Он попытался прочесть его, но так нервничал, что зрение подводило его. Он не мог сосредоточиться на словах письма. Когда он наконец смог, то не понял их.

Когда понял, то не смог поверить.

Изумленный и ошеломленный, он уставился на своего учителя.

— Это… это, должно быть, какая — то ошибка. Я слишком молод.

— Вот и я так же сказал, — буркнул Теобальд. — Но я оказался в меньшинстве.

Рейстлин перечитал слова, которые, хотя и не были ни в малейшей степени магическими, тем не менее светились ярче тысячи солнц:

«Начинающий маг Рейстлин Мажере настоящим письмом призывается в Башню Высокого Волшебства в Вайрете, дабы предстать перед Конклавом Магов на седьмой минуте седьмого часа в седьмой день седьмого месяца. В означенное время в означенном месте вышепоименованный маг будет испытан превосходящими его по рангу на предмет включения в ряды обладающих даром трех богов, Солинари, Лунитари и Нуитари.

Приглашение пройти Испытание — высокая честь, честь, которую оказывают немногим, и к которой надлежит относиться с подобающей серьезностью. Ты можешь сообщить об оказываемой тебе чести членам своей семьи, но никому более. Нарушение этого обязательства может быть расценено как недостойность права пройти Испытание.

Ты должен взять с собой свою колдовскую книгу и собранные тобой компоненты для заклинаний. Твои одежды должны быть того же цвета, что и одежды твоего покровителя. Цвет одежд, которые ты будешь носить позже, когда и если ты приступишь к дальнейшему обучению — т. е. твоя преданность одному из трех богов — будет определен во время Испытания. Ты не можешь брать с собой ни оружие, ни какие — либо магические артефакты. Необходимые магические артефакты будут даны тебе во время Испытания для того, чтобы оценить твои умения владеть подобными предметами.

В случае неудачного, т. е. смертельного исхода Испытания, все личное имущество будет возвращено твоей семье.

Ты можешь быть сопровожден к Башне, но твой сопровождающий должен знать, что ему или ей будет запрещен вход в охраняющий Башню Лес. Любая попытка сопровождающего войти может стать причиной самого печального исхода. Мы не несем никакой ответственности».

Последнее предложение было написано, а затем перечеркнуто, как будто пишущий передумал. Дальше было написано:

«Исключение из этого правила делается для Карамона Мажере, брата — близнеца вышепоименованного испытуемого. Присутствие Карамона Мажере на испытание его брата в высшей степени приветствуется. Ему будет позволен вход в Охраняющий Лес. Его безопасность будет обеспечена, по крайней мере на время нахождения его в лесу».

Рейстлин отпустил свиток, позволив ему упасть на его колени и свернуться самому. У него не было сил держать его в руках. Приглашение пройти Испытание в таком юном возрасте, означавшее то, что его считают способным пройти его даже при его статусе новичка, было невероятно высокой честью. На него нахлынуло счастье, счастье и гордость.

Разумеется, там было предостережение, «В случае неудачного, т. е. смертельного исхода». Позже ночью, когда он будет лежать без сна, не способен заснуть из — за возбуждения и волнения, это предостережение будет стоять перед ним, как костлявая рука, тянущаяся к нему, чтобы стащить вниз. Но сейчас Рейстлин был уверен в себе, горд своими достижениями и тем, что эти достижения произвели впечатление на членов Конклава, и не испытывал ни страха, ни сомнений.

— Благодарю вас, наставник, — начал он, когда овладел голосом.

— Не благодари меня, — сказал Теобальд, поднимаясь. — Возможно, я посылаю тебя навстречу судьбе. А мне не хочется, чтобы твоя смерть была на моей совести. Я так и сказал Пар — Салиану. У него записано, что я возражал против всего этого безумия.

Рейстлин проводил гостя к двери.

— Мне жаль, что вы не верите в меня, Мастер.

Теобальд отмахнулся:

— Обращайся ко мне с любыми вопросами по своим книгам.

— Я так и сделаю, Мастер, — сказал Рейстлин, поклявшись про себя, что сперва увидит Теобальда в Бездне. — Спасибо.

Когда наставник удалился, и дверь за ним была закрыта, пришла очередь Рейстлина носиться по дому. Обезумев от радости, он подобрал юбки своих одежд и выполнил несколько фигур танца, которому Карамон уже несколько лет безуспешно учил его.

Карамон, вошедший как раз в этот момент, стоял, с отвисшей челюстью глядя на брата. Его изумление десятикратно усилилось, когда Рейстлин подбежал к нему, заключил его в объятья и разрыдался.

— Что случилось?

Карамон неправильно понял эмоциональное поведение брата, и его сердце сжалось в ужасе. Он уронил меч, который с грохотом упал на пол, и схватил брата за плечо.

— Рейстлин! В чем дело? Что случилось? Кто умер?

— Ничего не случилось, братик! — завопил Рейстлин, смеясь и вытирая слезы. — Ничего во всем мире не имеет значения! Наконец — то все так, как надо.

Он помахал свитком, который все еще держал в руке и снова принялся носиться по комнате, пока не упал, все еще смеясь, в кресло — качалку.

— Закрой дверь, братец. И садись возле меня. Нам многое надо обсудить.

Убедить Карамона держать все в секрете оказалось нелегким делом. Поддавшись внезапному порыву, Рейстлин показал Карамону драгоценное письмо, приглашавшее их обоих в Вайретскую Башню. Карамон дочитал до слов «в случае неудачного, т. е. смертельного исхода» и испугался. Испугался настолько, что начал убеждать Рейстлина, что им не следует туда идти, и что он, Танис, Стурм, Флинт, Отик и еще половина Утехи скорее будут удерживать Рейстлина силой, сидя на нем верхом, чем отпустят его на Испытание, в котором наказанием за неудачу является смерть.

Сначала Рейстлина тронула забота брата, шедшая от чистого сердца. Проявляя несвойственное ему терпение, Рейстлин попытался объяснить Карамону причины, по которым были установлены такие жесткие условия.

— Дорогой братец, как ты сам видел, магия в ненадежных руках может быть невероятно опасной. Конклав желает видеть в своих рядах только тех, кто доказал свою дисциплину, умение и самое важное — посвящение своего тела и души искусству магии. Из — за этого те, кто едва набрался начальных познаний в магии, кто использует ее для собственного развлечения, не хотят даже пробовать пройти Испытание, потому что они не готовы рисковать своими жизнями ради нее.

— Это убийство, — тихо сказал Карамон. — Самое настоящее убийство.

— Нет, нет, братец, — продолжал успокаивать его Рейстлин. Вспомнив о Лемюэле, он улыбнулся и прибавил: — Тем, кого считают неспособными пройти Испытание, Конклав запрещает это делать. Это разрешается только тем магам, у которых есть все шансы пройти его. И очень, очень немногие терпят неудачу, братец. Риск совсем невелик, а для меня, думаю, риска нет вообще. Ты же знаешь, как усердно я учился и работал. Я не смогу провалиться, даже если захочу.

— Это правда? — Карамон поднял свое бледное встревоженное лицо, пристально уставился на брата — близнеца, не мигая.

— Клянусь, — Рейстлин откинулся в кресле — качалке и снова улыбнулся. Он не мог удержаться от улыбки — уголки рта так и стремились к ушам.

— Тогда почему они хотят, чтобы я пошел туда с тобой? — подозрительно спросил Карамон.

Рейстлину пришлось помедлить, прежде чем ответить. По правде говоря, он не знал причины этого приглашения. Чем больше Рейстлин думал об этом, тем больше оно смущало его. Логичным было бы позволить брату сопровождать его до леса, но зачем ему идти дальше? Конклав чрезвычайно редко разрешал кому — то, не состоявшему в магах, входить в Башню.

— Я не уверен, — наконец признался Рейстлин. — Наверное, это как — то связано с тем, что мы близнецы. Тут ничего подозрительного и зловещего, Карамон, если ты об этом думаешь. Ты просто проводишь меня к Башне и подождешь там, пока я закончу с Испытанием. А потом мы вместе вернемся домой.

Представив себе триумфальный путь назад в Утеху, Рейстлин снова воспрял духом, и его надежды возросли до необычайных высот, хотя минуту назад его лучезарное настроение слегка омрачилось.

Карамон скорбно покачал головой.

— Мне это не нравится. Я думаю, ты должен обсудить все это с Танисом.

Терпение Рейстлина лопнуло.

— Я тебе повторяю, мне запрещено обсуждать это с кем — то еще, Карамон! Ты можешь это вдолбить в свой тупой череп?

Карамон заметно обиделся, но не сдался.

Рейстлин поднялся с качалки. Сжав кулаки, он навис над братом, сверля его взглядом и проговорил страстно и яростно:

— Мне приказано хранить этот секрет, и я сохраню его. И ты тоже так сделаешь, братец. Ты ничего не скажешь об этом Танису. Ты ничего не скажешь об этом Китиаре. Ты ничего не скажешь об этом Стурму или еще кому — то. Ты понимаешь меня, Карамон? Никто не должен знать!

Рейстлин остановился, сделал вдох и сказал так тихо, что в его искренности не могло быть сомнений:

— Если ты расскажешь кому — то — если лишишь меня этого шанса — то у меня не будет брата.

Карамон побелел.

— Рейст, я…

— Я отрекусь от тебя, — продолжал Рейстлин, зная, что клинок должен уколоть в самое сердце. — Я покину этот дом и никогда не вернусь. Твое имя никогда не будет произноситься в моем присутствии. Если я увижу, что ты идешь мне навстречу по дороге, я повернусь и пойду в обратную сторону.

Карамон был глубоко задет. Он затрясся, как будто слова, ранившие его, были стрелами с наконечниками из чистой стали.

— Наверное… это много… для тебя значит… — сломленно сказал Карамон, опуская голову и глядя на свои стиснутые до побелевших костяшек руки.

Рейстлин смягчился при виде огорчения брата. Но Карамона было необходимо заставить понять. Опустившись на колени рядом, Рейстлин погладил брата по курчавым волосам.

— Конечно, это очень много значит для меня, Карамон. Это значит для меня все! Я трудился и учился почти всю свою жизнь ради этой возможности. Что бы ты хотел, чтобы я сделал — отказался от нее, потому что это опасно? Но ведь сама жизнь опасна, Карамон. Выйти вон из той двери на улицу опасно! Ты не можешь укрыться от опасности. Смерть парит в воздухе, вползает через открытое окно, приходит с рукопожатием странника. Если мы перестаем жить из — за страха перед смертью, то мы уже умерли.

— Ты мечтаешь стать воином, Карамон. Ты тренируешься с настоящим мечом. Разве это не опасно? Сколько раз вы со Стурмом чуть не срезали друг другу уши? Стурм рассказывал нам о молодых рыцарях, которые погибали на турнирах, проводившихся, чтобы испытать их мужество и проверить, достойны ли они зваться рыцарями. Но если бы тебе представилась возможность сразиться на таком турнире, разве ты не согласился бы?

Карамон кивнул. На его сжатые кулаки капнула слеза.

— Я делаю то же самое, — мягко сказал Рейстлин. — Лезвие должно быть закалено в огне. Ты со мной, брат мой? — Он положил руку на руки Карамона. — Ты же знаешь, что я был бы на твоей стороне, если бы тебе пришлось биться, чтобы доказать свою храбрость.

Карамон поднял голову. Его глаза светились новым уважением и восхищением.

— Да, Рейст. Я с тобой. Теперь, когда ты все объяснил, я понимаю. Я никому не скажу ни слова, обещаю.

— Хорошо, — облегченно вздохнул Рейстлин. Его волнение улеглось. Спор с братом отнял у него все силы, и он ослабел и устал. Ему хотелось лечь и остаться одному в тишине и уютной темноте.

— Что мне сказать остальным? — спросил Карамон.

— Что хочешь, — ответил Рейстлин с полдороги в свою комнату. — Мне все равно, лишь бы ты не сказал правду.

— Рейст… — Карамон помолчал, потом спросил: — Ты бы не сделал того, что сказал, правда? Не отрекся бы от меня? Не сказал бы, что у тебя больше нет брата?

— Ой, не будь таким идиотом, Карамон, — сказал Рейстлин и пошел спать.

На следующий день Карамон сообщил Стурму, что ни он, ни его брат не могут сопровождать его в Соламнию. Стурм пробовал спорить и уговаривать Карамона, но тот был непоколебим, хотя и не дал никакого внятного объяснения столь внезапной перемены решения. Стурм заметил, что Карамон был взволнован и чем — то озабочен. Решив, что Рейстлин отказался идти и запретил брату отправляться без него, Стурм больше ни словом не обмолвился об этом, хотя сильно обиделся.

— Если тебе нужен опытный спутник, Светлый Меч, то я сама пойду с тобой, — предложила Китиара. — Я знаю самые короткие и удобные пути на север. К тому же я слышала, что там всякое творится. Опасно путешествовать в одиночку, и раз уж мы оба идем в одном направлении, будет разумно пойти вместе.

Троица сидела в Последнем Приюте и распивала эль. Заглянув к братьям, Кит сразу поняла, что близнецы что — то затевают, и разозлилась, когда они принялись утверждать, что ничего особенного не происходит. Зная, что она и клещами ни слова не вытянет из Рейстлина, Китиара рассчитывала добиться правды от более уступчивого Карамона.

— Я буду рад путешествовать с тобой и Танисом, Китиара, — сказал Стурм, оправившись от изумления, которое вызвало у него ее предложение. — Я не спросил тебя об этом сам только потому, что думал, что Танис планировал сопровождать Флинта летом в его путешествии, но…

— Танис не идет со мной, — решительно сказала Кит. Она допила свой эль и громко крикнула официантке, чтобы та принесла еще.

Стурм кинул взгляд на Карамона, не понимая, в чем дело. Танис и Китиара были вместе всю зиму. Их отношения, казалось, стали ближе и теплее, чем когда — либо.

Карамон покачал головой, показывая, что тоже ничего не понимает.

Стурм забеспокоился:

— Я не уверен…

— Отлично. Договорились. Я иду, — сказала Кит, отказываясь слушать возражения. — Теперь, Карамон, расскажи мне, почему ты и этот твой братишка — колдунишка не идете с нами. Путешествовать вчетвером было бы безопаснее. К тому же на севере есть люди, с которыми я хотела бы вас познакомить.

— Как я уже говорил Стурму, я не могу пойти, — сказал Карамон.

Его обычно жизнерадостное лицо было серьезным и печальным. Он не отпил ни глотка из своей кружки, в которой эль уже давно выдохся. Отодвинув ее в сторону, он встал, кинул монету на стол и вышел.

Он чувствовал себя неуютно с Китиарой. Он обрадовался тому, что она уходит, и испытал облегчение, узнав, что Танис не идет с ней. Он часто чувствовал, что ему стоит рассказать Танису правду о той ночи, рассказать ему, что это Кит убила Джудит, что она уговаривала Карамона свалить вину на Рейстлина, позволить Рейстлину умереть.

Она утверждала, что пошутила. И все же…

Карамон вздохнул. Она уйдет, и если удача будет к ним благосклонна, то она никогда не вернется. Карамон беспокоился за Стурма, которому предстояло путешествовать в компании Кит, но после недолгих размышлений он пришел к выводу, что молодой рыцарь, помешанный на соблюдении Клятвы и следовании Мере, сможет о себе позаботиться. К тому, как сказала Кит, путешествовать в одиночку было небезопасно.

Больше всего Карамон тревожился о Танисе, которого, как он думал, ужасно ранит решение Кит уйти. Карамон справедливо рассудил, что отношения были порваны по инициативе Китиары, неугомонной зачинщицы всех ссор.

Только Рейстлин узнал, как все было на самом деле.

Хотя у Рейстлина было еще несколько месяцев перед путешествием в Башню, он сразу же начал делать приготовления. Одним из них стала починка кожаного ремешка, который держал кинжал на запястье Рейстлина, скрывая его под рукавом одеяния. Предполагалось, что при незаметном движении рукой кинжал скользнет, незамеченный, в ладонь мага.

По крайней мере, так оно должно было работать. Запястье Рейстлина было намного тоньше запястья военного мага, который носил этот нож. Когда Рейстлин попробовал надеть это приспособление, сами ножны упали ему в руку. Кинжал же грохнулся на пол. Он отнес его Флинту, надеясь, что гном сможет подладить ремень по длине.

Флинт, оглядевший ремешок со всех сторон, был впечатлен тонкой работой и объявил, что вещь, должно быть, делали гномы.

По словам Лемюэля, кинжал и ножны были сработаны эльфами Квалиноста и подарены их другу, боевому магу. Но Рейстлин не упомянул об этом. Он согласился с гномом в том, что ножны, без всякого сомнения, сделал какой — то великий гномий кожевник. Флинт был тронут и предложил Рейстлину оставить у него ножны на недельку — другую, чтобы он мог подогнать их под размер его руки.

Когда указанный срок подошел к концу, Рейстлин пришел к гному. Он уже взялся за дверной молоток, когда услышал слабые голоса, доносившиеся изнутри. Голоса принадлежали Танису и Флинту. Рейстлин смог разобрать только несколько слов, и одним из них было «Китиара».

Понимая, что любой разговор о его сестре прекратится, если он зайдет, Рейстлин медленно и осторожно опустил дверной молоток. Он огляделся, но не увидел никого поблизости. Убедившись, что он один, Рейстлин обошел дом и увидел, что окно флинтовой мастерской открыто, чтобы впустить теплый весенний ветер. Рейстлин встал сбоку окна так, что его скрывали побеги фиолетового ломоноса, вившегося по стене мастерской.

Все угрызения совести насчет подслушивания разговора друзей было легко заглушить. Он часто думал, много ли известно Танису о делах Кит: полуночные встречи с незнакомцами, убийство жрицы… Может быть, Кит бежала от опасности? Может быть, Танис грозил разоблачить ее? И что это оставляло Рейстлину? Он не верил в верность своей сестры по вполне понятным причинам.

— Мы спорили целыми днями, — говорил в это время Танис. — Она хочет, чтобы я отправился с ней на север.

Разговор прервался энергичным стучанием молотка. Потом беседа продолжилась.

— Она утверждает, что у нее есть друзья, которые хорошо платят тем, кто искусен в стрельбе из лука и владении кинжалом.

— Даже полуэльфам? — проворчал Флинт.

— Я указал ей на это, но она говорит — и права в этом, — что я могу скрыть признаки своей расы, если захочу. Я мог бы отпустить бороду и не стричь волосы, чтобы они закрывали уши.

— Хорошо же ты будешь выглядеть с бородой!

Флинт снова занес молот.

— Ну? Так ты идешь? — спросил он, когда закончил.

— Нет, не иду, — медленно проговорил Танис, которому было трудно делиться чувствами даже с самым близким и старым другом. — Мне нужно какое — то время побыть без нее. Время, чтобы все обдумать. Я не могу думать ни о чем, когда я рядом с Китиарой. Дело в том, Флинт, что я начинаю в нее влюбляться.

Рейстлин фыркнул, почти рассмеялся. Он подавил смешок, боясь быть обнаруженным. Он ожидал бы услышать такую глупость от Карамона, но не от полуэльфа, который, по его мнению, прожил на свете достаточно долго.

Танис говорил все быстрее — теперь, когда он начал трудное объяснение, ему было легче продолжить.

— Когда я намекнул ей о свадьбе, Кит высмеяла меня. И сердилась еще дня четыре. Почему я хотел испортить все веселье? Мы же делили постель, чего же еще я хотел? Но мне этого недостаточно, Флинт. Я хочу делить с ней мою жизнь, мои мечты, сны и надежды. Я хочу осесть на месте. Она не хочет. Она чувствует себя пойманной и запертой в клетку. Ей скучно, и она не находит себе места. Мы постоянно ссоримся из — за каких — то пустяков. Если мы останемся вместе, она начнет злиться на меня, возможно даже возненавидит, а я этого не вынесу. Я буду сильно по ней тосковать, но так будет лучше для всех.

— Ха! Дай ей побыть годик — другой с этими ее друзьями на севере, и она вернется. Может, тогда она прислушается к твоему предложению.

— Она может вернуться, — Танис помолчал немного и добавил: — Но меня уже здесь не будет.

— А куда же ты идешь?

— Домой, — тихо ответил Танис. — Я уже давно не был дома. Я понимаю, это означает, что я не смогу сопровождать тебя в начале пути, но мы можем встретиться в Квалиносте.

— Можем, но… в общем… Ну, по правде говоря, я не иду туда, Танис, — сказал Флинт, прочищая горло. Он казался смущенным. — Я хотел поговорить с тобой об этом, но не мог выбрать подходящее время. Думаю, это время подходит не хуже любого другого.

— Та ярмарка в Гавани добила меня, парень. Я увидел уродливые лица, которые люди прячут за благородными масками, и мне это не понравилось. А когда я разговорился с теми гномами из холмов, то вспомнил о доме. Мне нельзя возвратиться назад в мой клан. Ты знаешь почему. Но я подумываю о том, чтобы навестить несколько кланов по соседству. Общение со своим народом успокоит меня. И еще… Я думал о том, что говорит этот бездельник Рейстлин насчет богов. Мне хотелось бы узнать, что Реоркс где — то здесь, пусть даже запертый в Торбардине.

— Поиски признаков истинных богов… Это интересная идея, — сказал Танис. Вздохнув, он добавил: — Кто знает, может быть, ища их, я найду по пути и себя самого.

Боль и грусть, прозвучавшие в голосе полуэльфа, заставили Рейстлина устыдиться того, что он подслушал личную беседу. Он покинул свое укрытие и уже направлялся к парадному входу, чтобы объявить о своем приходе подобающим способом, когда услышал, как гном мрачно сказал:

— А кто из нас берет с собой кендера?

Был последний день месяца Весеннего Цветения. Дороги были открыты для путников. Странники уже стекались отовсюду в Последний Приют, заполняя его до отказа. Они ели отикову картошку, хвалили его эль и рассказывали истории об ужасах, грозящих миру, о войсках хобгоблинов, о великанах, спускающихся из своих тайных пещер в горах, и намекали на существа еще более опасные, чем эти.

Стурм и Кит планировали отправиться в путь в первый день месяца Летнего Домостроя. Танис уходил в этот же день. Он объяснил это тем, что хотел успеть в Квалиност к какому — то эльфийскому празднеству, имеющему какое — то отношение к солнцу. На самом деле он просто знал, что не сможет вернуться в свой опустевший дом, в котором все еще блуждает эхо ее беззаботного смеха. Флинт отправлялся в тот же день, так как их с Танисом дороги какое — то время совпадали.

Теперь друзьям было известно, что Рейстлин и Карамон сами отправляются в путешествие. Это открылось благодаря Кит, которую сжигало любопытство, и которая терзала и допрашивала Карамона до тех пор, пока не вытянула из него хотя бы это.

Боясь, что Китиара вынудит его брата нарушить обещание и заставит его раскрыть их тайну, Рейстлин намекнул, что они уходят искать родственников по отцовской линии, которая предположительно брала начало в Пакс Таркасе. Если бы их друзья посмотрели на карту, то заметили бы, что Пакс Таркас располагался точно в противоположной Вайретскому Лесу стороне.

Но на карту никто не посмотрел, потому что все доступные карты находились у Тассельхофа Непоседы, которого не было видно. Компания собралась в тот последний вечер не только для того, чтобы попрощаться и пожелать друг другу доброго пути, но и чтобы решить, что делать с кендером.

Стурм недвусмысленно дал понять, что кендеров в Соламнии не жалуют. Он добавил, что рыцаря, которого увидят в компании кендера, можно считать погибшим — его репутация будет навсегда опорочена.

Кит сдержанно сказала, что ее друзьям на севере кендеры не нужны, и что Тассельхофу лучше выбрать себе какой — нибудь другой маршрут, если он ценит свою шкуру. Она неотрывно и мрачно глядела на Таниса. Отношения между ними стали очень натянутыми. Кит была уверена, что Танис будет умолять ее либо остаться, либо пойти с ним. Он не сделал ни того, ни другого, и теперь она злилась.

— Я не могу взять Таса в Квалиност, — сказал Танис, избегая встречаться с ней глазами. — Эльфы ни за что не впустят его.

— И на меня не смотрите! — твердо сказал Флинт, видя, что все уставились на него. — Если кто — то из моего клана увидит меня вместе с кендером, то меня посчитают сумасшедшим и запрут вместе с такими же чокнутыми. И вряд ли будут неправы при этом. Тассельхоф должен пойти в Пакс Таркас с Рейстлином и Карамоном.

— Нет, — сказал Рейстлин таким тоном, что спорить с ним никому не захотелось. — Ни в коем случае.

— Что же нам тогда с ним делать? — в замешательстве спросил Танис.

— Связать его, заткнуть ему рот, завязать глаза и кинуть на дно колодца, — посоветовал Флинт. — Потом улизнуть, пока еще темно, и тогда он, возможно, — подчеркиваю, возможно! — не найдет нас.

— Кого вы собираетесь кидать в колодец? — раздался жизнерадостный голос. Тассельхоф, увидев друзей через окошко, решил сэкономить время, влез в окно и спрыгнул с подоконника прямо на стол.

— Эй, поосторожней! Ты чуть мою кружку не перевернул! Слезь со стола, дверная ты ручка! — Флинт вовремя подхватил угрожающе наклонившуюся кружку и прижал ее к груди. — Если хочешь знать, то речь шла о тебе.

— Неужели? Как интересно! — засиял Тас. — Я никогда раньше не бывал на дне колодца. Ой, я только что вспомнил. Я не могу.

Тас утешительно погладил гнома по руке.

— Я ценю вашу заботу. Действительно ценю. Я просто тронут, но, понимаете, меня скоро здесь не будет.

— А куда ты уходишь? — спросил Танис с трепетом в голосе.

— Прежде чем я скажу, позвольте сделать небольшое заявление. Я знаю, что вы спорили, кому брать меня с собой, ведь так? — Тас сурово оглядел компанию.

Танис смутился. Он не хотел обижать кендера.

— Ты можешь пойти с нами, Тас… — начал он, но его прервал вопль «Он не может!» со стороны Флинта.

Тас поднял маленькую ладошку, прося тишины.

— Понимаете, если я пойду с кем — то из вас, то остальные почувствуют себя обделенными, а мне не хотелось бы, чтобы это случилось. Так что я решил уйти сам, один. Нет! Не пытайтесь заставить меня передумать. Я отправляюсь в Кендермор. Только без обид, ребята, — Тас выглядел довольно строго, — но никто из вас не смог бы там прижиться.

— Ты имеешь в виду, что кендеры не разрешили бы нам войти в их владения? — спросил оскорбленный Карамон.

— Нет, я имею в виду, что вы бы там не поместились. Особенно ты, Карамон. Ты бы снес крышу моего дома, если бы встал в полный рост. Я уже не говорю про то, что ты раздавил бы любое кресло. Ну, для Флинта я, пожалуй, мог бы сделать исключение.

— Нет, не мог бы! — поспешно сказал гном.

Тассельхоф принялся расписывать чудеса Кендермора и нарисовал такую интересную картину этого беззаботного места, где нет понятий частной собственности и личного имущества, что все, сидевшие за столом, поклялись, что никогда не ступят на его землю.

Когда проблема с кендером разрешилась, осталось только попрощаться.

Друзья еще долго сидели за столом. Садившееся солнце светилось алым шаром, если смотреть через красное стекло витражного окна, горело оранжевым в желтом стекле и мерцало странным зеленоватым светом в голубом. Солнце, казалось, тоже не хотело расставаться ни с кем из компании, и еще долго протягивало золотые лучи через все небо, прежде чем зайти и оставить только слабое свечение над горизонтом.

Отик принес лампы и свечи, чтобы разогнать по углам тени, а вместе со светом принес роскошный ужин, состоявший из знаменитого картофеля со специями, телячьих отбивных, жареной форели, пойманной в озере Кристалмир только этим утром, свежеиспеченного хлеба и козьего сыра. Угощение было отменным; даже Рейстлин съел больше обычного, практически уничтожив целую рыбину. Когда все было съедено — ничто не пропадало, если поблизости был Карамон, — Танис подозвал Отика, чтобы расплатиться по счету.

— Ужин за мой счет, друзья мои — мои самые дорогие друзья, — сказал Отик. Он пожелал всем спокойного путешествия и пожал руки всем, включая Тассельхофа.

Танис предложил Отику выпить с ним, от чего тот не отказался. Флинт предложил выпить еще стаканчик, а потом еще один. Отик ни разу не отказался, так что, когда на кухне потребовалась его помощь, юной Тике пришлось помочь ему подняться и пройти туда.

Другие утехинцы останавливались, проходя мимо, подходили к их столу, чтобы попрощаться и пожелать удачи. Многие были постоянными покупателями Флинта, которые очень огорчились известием о его уходе, потому что он продал все, что мог, и объявил, что его не будет по меньшей мере год. Гораздо больше людей пришло, чтобы попрощаться с Рейстлином, к немалому удивлению остальных, которые не предполагали, что у скрытного, неприветливого и циничного юноши было так много друзей.

Но они не были его друзьями. Они были его пациентами и пришли, чтобы выразить благодарность за помощь. Среди них была и Миранда. Уже больше не городская красавица, она была бледна и измождена, и одета в черное траурное платье. Ее ребенок был одним из первых, кто умер от чумы. Она поцеловала Рейстлина в щеку и глухо поблагодарила его за то, что он облегчил страдания ее маленького сына, когда тот умирал. Ее молодой муж также выразил свою признательность, затем увел несчастную жену прочь.

Рейстлин смотрел ей вслед, испытывая глубокую благодарность судьбе за то, что он не пошел по этой нарядной, усыпанной розами дорожке. Этим вечером он был особенно добр и внимателен к Карамону, к большому удивлению последнего, который не мог понять, что он сделал, чтобы заслужить благодарность брата.

Все люди, первый раз пришедшие в гостиницу, обращали внимание на их компанию, в основном потому, что то Танис, то Флинт подходили к ним, чтобы извиниться и вернуть ценные вещи, которые кендер брал взаймы. Путешественники трясли головами и поднимали брови.

— В этом мире всем есть место, — говорили они, добавляя «даже кендерам», хотя по их фальшивому тону было видно, что сами они ни на грош не верят этой старой мудрости. По их мнению, оно относилось только к их собственному народу, и ни к каким другим.

Опускалась ночь. Гостиницу окутал мрак. Тени легли в углах, потому что другие постояльцы разошлись спать, взяв с собой свечи и фонари. Отик, допившийся до приятного беспамятства, давно лег спать, оставив уборку Тике, повару и официанткам.

Они вытерли столы и подмели пол; из кухни доносился звон моющейся посуды. Но друзья все еще сидели за своим столом, не желая расставаться, потому что каждый из них чувствовал, что эта разлука будет долгой.

Наконец Рейстлин, который уже давно клевал носом в своем уголке, тихо сказал:

— Пора идти домой, братец. Мне нужно отдохнуть. Завтра мне нужно многое сделать.

Карамон промямлил что — то невнятное. Он выпил больше, чем следовало. Его нос покраснел — он находился на той стадии опьянения, на которой одни люди дерутся, а другие начинают плакать. Карамон плакал.

— Мне тоже пора уходить, — сказал Стурм. — Нам нужно рано выйти и оставить за собой несколько миль еще до рассвета, потому что потом будет жарко.

— Как бы я хотела, чтобы ты передумал и пошел с нами, — мягко сказала Китиара, не сводя глаз с Таниса.

Кит вела себя шумнее, отчаяннее и живее всех в компании, за исключением тех моментов, когда ее взгляд падал на Таниса, и ее лукавая улыбка тускнела. Спустя мгновение она снова улыбалась, и смех ее звучал громче обычного. Но по мере того как веселье стихало, а в гостинице становилось тише, тени обступали их, смех Кит стихал, свои истории она начинала одну за другой, но не доводила до конца. Она все ближе и ближе придвигалась к Танису и теперь уже сжимала его руку под столом.

— Пожалуйста, Танис, — сказала она. — Пойдем на север. Ты найдешь там славу, богатство и силу. Я клянусь тебе!

Танис колебался. Ее темные глаза были блестящими и теплыми. Улыбка чуть дрожала от напряжения и от желания. Он не видел ее более красивой. Теперь отказать ей становилось все труднее.

— Да, Танис, пойдем с нами, — присоединился к ней Стурм. — Не могу обещать тебе богатство или власть, но слава должна быть нашей.

Танис открыл рот. Казалось, что он скажет «да». Все, включая его самого, ожидали этого. Поэтому, когда раздалось уверенное «нет», он выглядел таким же ошарашенным, как и все остальные.

Как сказал Рейстлин Карамону позже по пути домой, «человеческая сторона Таниса желала пойти с ней. Его удержала эльфийская сторона».

— Да кому ты нужен? — ощерилась Кит, самолюбие которой было всерьез задето. Она не ожидала от него такого ответа. Она отодвинулась от него, выпрямилась. — Путешествовать с тобой было бы все равно что путешествовать с собственным дедушкой. Мы со Стурмом повеселимся куда лучше без тебя.

Стурм встревожился при этих словах. Паломничество на родину было для него священной мечтой. Он не собирался идти на север, чтобы «веселиться». Поморщившись, он разгладил усы и повторил, что им нужно выйти пораньше.

Наступила неуютная тишина. Никто не хотел уходить первым, особенно теперь, когда казалось, что их прощание завершилось такой фальшивой и неприятной нотой. Даже Тассельхофа пробрало. Кендер тихо и послушно сидел на месте. Он так опечалился, что даже вернул кошелек Стурма. Правда, он вернул его Карамону, но это уже мелочи.

— У меня идея, — наконец сказал Танис. — Давайте встретимся снова осенью, первым вечером месяца Урожая.

— Я могу вернуться к этому времени, но могу и не вернуться, — сказала Кит, пожимая плечами. — Не рассчитывайте на меня.

— Думаю, я точно не смогу вернуться, — сказал Стурм, и друзья поняли его. Возвращение в Утеху осенью означало бы, что поиски его отца и наследия окончились неудачей.

— Тогда будем встречаться каждый год после этого, первой ночью месяца Урожая, те из нас, кто сможет быть здесь, — предложил Танис. — И дадим друг другу обещание, что через пять лет с этого дня мы вернемся сюда, в гостиницу, независимо от того, где мы были и что делали.

— Те из нас, кто будет еще жив, — сказал Рейстлин.

Он говорил не всерьез, но Карамон тут же резко выпрямился. Значение этих слов достигло и испугало его, несмотря на степень его опьянения. Он испуганно взглянул на Рейстлина, который только прищурился:

— Всего лишь небольшая попытка пошутить, братец.

— Все равно такие вещи не надо говорить, Рейст, — предостерег его Карамон. — Можно накликать несчастье.

— Пей свой эль и молчи, — раздраженно ответил Рейстлин.

Строгое лицо Стурма смягчилось.

— Это хорошая мысль. Пять лет. Я обещаю, что вернусь через пять лет.

— И я вернусь, Танис! — сказал Тас, возбужденно прыгая вокруг него. — Через пять лет я буду здесь.

— Через пять лет ты будешь в какой — нибудь тюрьме, — пробормотал Флинт.

— Ну, если и буду, то ты меня вытащишь, правда, Флинт?

Гном тут же поклялся, что в Бездне наступят холода, прежде чем он еще хоть раз пойдет вызволять кендера из тюрьмы.

— А в Бездне бывают холода? — поинтересовался Тассельхоф. — А там вообще какая — нибудь погода бывает, или там темно и страшно, как в какой — нибудь яме, или в ней постоянно горит огонь? Как ты думаешь, Рейстлин, разве не было бы интересно прогуляться в Бездну? Я бы хотел когда — нибудь оказаться там. Готов спорить, даже дядюшка Пружина никог…

Танис шикнул на него, главным образом для того, чтобы гному не пришлось опрокидывать свою пивную кружку на голову кендера, что он явно собирался сделать. Танис положил руку ладонью вниз на стол.

— Я клянусь любовью и дружбой со всеми вами, — он обвел взглядом друзей, как будто протягивая невидимую нить от одного к другому, — что вернусь в Последний Приют первым вечером месяца Урожая пять лет спустя сегодняшнего вечера.

— Я вернусь через пять лет, — сказала Кит, кладя свою руку поверх руки Таниса. Ее лицо смягчилось. Она крепко сжала его руку. — Если не скорее.

— Клянусь своей честью, как рыцарь, каким я надеюсь стать, что вернусь через пять лет, — торжественно сказал Стурм Светлый Меч. Он положил руку на руки Таниса и Кит.

— Я буду здесь, — сказал Карамон. Его широкая ладонь накрыла руки друзей.

— И я, — сказал Рейстлин. Он коснулся руки брата кончиками пальцев.

— Не забывайте про меня! Я приду сюда! — Тассельхоф взобрался на стол, чтобы добавить свою маленькую ладошку к ладоням друзей.

— Ну а ты, Флинт? — спросил Танис, улыбаясь своему старому другу.

— Черт побери, у меня найдутся дела поважнее того, чтобы переться сюда лишь затем, чтобы поглядеть на ваши бледные рожи, — проворчал Флинт.

Обеими руками, твердыми и мозолистыми от работы, он сгреб руки друзей в охапку.

— Да хранит вас Реоркс покуда мы не встретимся снова! — сказал он, потом быстро отвернулся и очень долго глядел в окно, за которым ничего не было видно.

Дверь гостиницы давно заперли на ночь. Зевающая официантка пришла, чтобы выпустить их. Прощание не заняло у Рейстлина много времени. Ему хотелось поскорее добраться до дома, и он нетерпеливо переминался с ноги на ногу у двери, дожидаясь брата. Карамон обнял Стурма; двое друзей долго стояли так, обнявшись, и расстались молча, не в силах произнести ни слова. Карамон пожал руку Танису и обнял бы Флинта, но гном не выдержал и попросил его «отвалить». Тассельхоф раскинул руки так широко, как только смог, и обхватил Карамона, насколько это было возможно. Карамон ласково потрепал его хохолок в ответ.

Китиара шагнула вперед, чтобы обнять брата, но Карамон сделал вид, что не видит ее. Рейстлин уже раздраженно стучал ногой по полу. Карамон заторопился к нему и прошел мимо Кит, не сказав ни слова. Она посмотрела братьям вслед, затем ухмыльнулась и пожала плечами. Стурм прощался коротко и формально, но низко и почтительно поклонился Танису и Флинту. Кит назначила место встречи утром, и Стурм ушел.

— Думаю, я посижу еще немножко, — сказал Тас. Он как раз собирался вывернуть карманы и сумки, чтобы просмотреть сегодняшние «находки», когда раздался стук в дверь.

— О, привет, шериф, — приветливо сказал Тас. — Кого — то ищете?

Тассельхоф ушел вместе с шерифом. Последним, что от него услышали, была просьба вытащить его утром из тюрьмы, если не трудно.

Кит стояла в дверях, дожидаясь Таниса.

— Флинт, ты идешь? — спросил Танис.

Официантка унесла свечи. Флинт сидел в темноте и не отвечал.

— Девушке уже пора закрывать гостиницу, — напомнил Танис.

Ответа не было.

— Я позабочусь о нем, сэр, — мягко сказала официантка.

Танис медленно кивнул. Он подошел к Кит, обнял ее и мягко привлек к себе. Они вместе ушли в ночь.

Гном сидел на своем месте до рассвета.