Глава 13. — Посмотрите на этот снег

— Посмотрите на этот снег.

Остальные двое вслед за Сирсом повернули головы и поглядели на белые хлопья, порхающие за окном.

— Омару Норрису придется пахать до утра, если его, конечно, найдут.

Рики отпил еще виски.

— Было жарко, как в тропиках, — сказал он, возвращаясь из снежного настоящего в тот далекий октябрь. — Молотьба в том году началась поздно. Все боялись потерять доходы. Люди говорили, что именно это сделало Стрингера таким рассеянным. Но сестры Дедэм утверждали, что он видел что-то утром в доме мисс Галли.

— Стрингер сунул руки в молотилку, — сказал Сирс, — и его сестры обвинили в этом Еву. Он что-то говорил, когда умирал на столе, завернутый в одеяла. Но никто не мог — понять, что он говорит. Что-то вроде «заройте ее» или «отрежьте ее», как будто он вспоминал о своих руках.

— И еще, — добавил Рики. — Сестры Дедэм утверждали, что он твердил что-то похожее на «пчелы, пчелы». Но это длилось недолго. Он умер через несколько дней. Ева Галли не пришла на его похороны. Полгорода было на Плэзант-Хилл, но не невеста покойного. Это вызвало у всех осуждение.

— Женщины хором принялись поносить ее, — сказал Сирс. — Они говорили, что она довели Стрингера до смерти. Конечно, у половины из них были дочери, которых они хотели бы выдать замуж за Стрингера. Они утверждали, что он узнал что-то о ней — брошенный муж или внебрачный ребенок. Они сравнивали ее с Иезавелью.

— Мы не знали, что делать, — сказал Рики. — Мы боялись навещать ее. Утешать ее должны были наши родители, а не мы. Она не показывалась, и можно было подумать, что она вернулась в Нью-Йорк. Но нам очень не хватало ее.

— Только тогда мы поняли, что потеряли, — сказал Сирс. — Идеал, романтическую дружбу, какой у нас никогда больше не было.

— Сирс прав. И мы стали идеализировать ее еще больше. Она представлялась нам эмблемой печали, разбитого сердца. Мы послали ей соболезнование и были готовы пройти сквозь огонь, чтобы увидеть ее. Сквозь огонь, но не сквозь железный занавес отчуждения, который окружал ее.

— И тут она сама пришла к нам, — сказал Сирс. — Туда, где тогда жил ваш дядя. Эдвард один имел свой дом, и мы собирались там поболтать и выпить.

— И поговорить о ней. Знаете эти стихи Эрнеста Доусона: «Я верен останусь тебе, Кинара!». Льюис где-то раскопал их и читал нам. «Ушедшая бледность лилий» и все такое. Это пронзало нас, как ножом. «Сильней музыки и пьяней вина». Что за идиоты! И вот, представьте, она сама приходит к нам.

— И какая, — вставил Сирс. — Она ворвалась, как тайфун. Мы просто испугались.

— Она сказала, что ей одиноко. Сказала, что устала от этого проклятого города с его лицемерием. Ей хочется выпить и потанцевать, и плевать она хотела на всех. И она проклинает этот город, и если мы мужчины, а не сосунки, то мы тоже пошлем его к черту.

— Мы не могли сказать ни слова, — сказал Сирс. — Она, наша богиня, ругалась, как матрос, и вела себя… да, как шлюха. «Сильней музыки и пьяней вина». Вот это мы и получили. У Эдварда был граммофон и пластинки, и она заставила нас поставить самый громкий джаз. Мы никогда не ожидали такого от нее — она крикнула Джону: «Потанцуй-ка со мной, маленький лягушонок!» — и он так испугался, что не смел до нее дотронуться. Ее глаза метали искры.

— Я думаю, ее главным чувством тогда была ненависть, — сказал Рики. — К нам, к городу, к Стрингеру. Настоящий циклон ненависти. Она поцеловала Льюиса, когда они танцевали, и он прямо подпрыгнул, как будто она его обожгла. Он отскочил от нее, и тогда она стала танцевать с Эдвардом. Эдвард всегда был смелее нас, но тогда и он потерялся — наш рай рушился буквально на глазах. Она была ужасна, как одержимая демоном. «Вы что, сосунки, боитесь выпить?» подзуживала она нас, и мы быстро напились.

— Это невозможно описать, — сказал Сирс. — Я знаю, к чему она вела дело, а мы были слишком невинны, чтобы сопротивляться. И больше всего она пыталась обольстить Льюиса. Он был совсем мальчиком. Может, он и целовался с кем-нибудь, но не более того. И он, конечно, любил Еву больше всех нас — ведь именно он нашел это стихотворение Доусона. И именно поэтому ее ненависть в тот вечер больше всего шокировала его.

— И она знала это. Она оттолкнула Эдварда и устремилась к Льюису, а он просто оцепенел от страха. Как будто это делал его мать.

— Мать? — переспросил Сирс. — Да, может быть. Во всяком случае, это соответствует глубине его иллюзий в отношении нее, — наших иллюзий. Ева обняла его, просто обвила руками, и стала целовать. Было похоже, что она поедает его лицо. Вообразите — вся эта ненависть входит в ваш рот и режет, как лезвие. Когда она откинула голову, лицо Льюиса было все в помаде, похожей на кровь.

Эдвард подошел к ней и сказал: «Успокойтесь, мисс Галли», — или что-то вроде того. Она прямо зашипела на него. «Ты хочешь меня, Эдвард? — спросила она. — Потерпи, он первый. Ведь мой Льюис такой красавчик».

— И потом она повернулась ко мне и сказала: «И ты, Рики, получишь свое. И ты, Сирс. Вы все. Но сперва я хочу Льюиса. Хочу показать ему то, что видел несчастный Стрингер Дедэм, когда заглянул в мое окно», — и она стала расстегивать блузку.

— Пожалуйста, мисс Галли, — сказал Эдвард, но она велела ему заткнуться и скинула блузку. Она не носила лифчика, и ее груди были маленькие и крепкие, как два яблока. Она выглядела необычайно соблазнительно. «Ну бедный мой Льюис, что ты теперь будешь делать?» — и она снова принялась поедать его лицо.

— Мы подумали, что знаем, что увидел Стрингер, заглянув к ней в окно, — сказал Рики. — Что она занималась любовью с другим. И мы испытали ужасное разочарование, глядя на ее наготу и на то, что она делала с Льюисом. Наконец мы с Сирсом взяли ее за плечи и оторвали от Льюиса. Тогда она стала в самом деле мерзко ругаться: «Вы что, подождать не можете, сопляки, так вас растак» и все такое прочее. Тут она принялась расстегивать юбку. Эдвард чуть не плакал. «Ева, — сказал он, — пожалуйста, не надо». Но она сняла юбку и сказала: «Что, трусы, боитесь увидеть меня настоящей?» — Она скинула исподнее, — сказал Сирс, — и потянулась к вашему дяде. Сказала ему: «Пожалуй, я откушу от тебя кусок, малыш Эдвард», — и потянулась к нему, к его шее. И вот тогда Льюис ее ударил.

— Сильно ударил, — сказал Рики, — и она в ответ ударила его еще сильнее. Звук был, как выстрел из ружья. Я, Джон и Сирс ничего не могли сделать, мы просто окаменели.

— А это могло бы остановить Льюиса. Но мы стояли, как оловянные солдатики, и смотрели. А он пролетел через всю комнату, как аэроплан, из глаз его текли слезы и он ударил ее ногой, как в футболе. Они упали вместе, и Ева так и не встала.

— Она ударилась головой об угол камина, — сказал Рики. — Льюис долго не мог прийти в себя, но даже он заметил, что изо рта у нее течет кровь.

— Вот так это и случилось. Она умерла. Лежала там, мертвая и обнаженная, а мы стояли вокруг, как зомби. Льюиса стошнило на пол, а остальные были близки к этому. Мы не могли поверить в то, что случилось. Мы долго молчали, и наконец Льюис сказал: «Нужно вызвать полицию».

— «Нет, — возразил Эдвард. — Тогда нас всех посадят за убийство».

Сирс и я пытались доказать, что это не умышленное убийство, но Эдвард сказал, что это ничего не меняет. Джон пощупал ей пульс, но, конечно, она была мертва.

Рики спросил, что нам делать, и Джон сказал: «Есть только одно, что мы можем сделать — спрятать тело так, чтобы его не нашли». Мы смотрели на ее тело и на ее окровавленное лицо и чувствовали, что она нас одолела. Она своей ненавистью как будто провоцировала нас на убийство и добилась своей цели.

— и куда вы дели ее тело? — спросил Дон — В шести-семи милях от города было глубокое болото. Теперь его нет, на его месте построили магазин. Там было футов двадцать глубины.

— Машина Льюиса была на ремонте, — сказал Сирс, — и мы завернули тело в простыню и пошли к Уоррену Скэйлсу просить машину. Мы собирались потом сказать, что разбили ее, и купить ему новую — у нас с Рики хватало на это денег.

— Уоррен Скэйлс — это отец того фермера, который распускает слухи про марсиан?

— Элмер — четвертый ребенок Уоррена. Тогда его еще и в помине не было. Мы нашли Уоррена, взяли у него машину, вернулись и стали выносить ее по лестнице.

— Мы никак не могли запихнуть ее в машину, — продолжал Рики. — Кто-то посоветовал проталкивать ее вперед ногами, и мы уложили ее на заднее сиденье. Простыня сползла с нее, и тут Джон закричал, что она двигается. Эдвард обозвал его дураком и сказал, что он доктор и должен знать, что она не может двигаться.

— И вот мы наконец уселись. Рики и Джон сидели сзади, рядом с телом. Это была кошмарная поездка. Я сидел за рулем, но совершенно не помню, как мы доехали до болота. Кто-то, помнится, показал нам дорогу, и мы свернули на узкую грязную тропинку, ведущую туда.

— Все казалось необыкновенно четким, — сказал Рики. — Каждый лист, каждая травинка, — четким, как иллюстрация в книге. Мы вышли из машины, и все это навалилось на нас. Льюис сказал: «Неужели мы должны сделать это?» Он плакал.

— Машина была ярдах в десяти от болота. Эдвард выключил зажигание и выпрыгнул. Машина медленно поехала.

Они оба сидели молча, глядя друг на друга.

— А потом… — начал Рики, и Сирс кивнул. — Не знаю, как и сказать.

— Мы увидели что-то. Или нам показалось.

— Я знаю, — сказал Дон. — Вы увидели, что она снова жива.

— Точно, — сказал Рики. — Мы увидели в окне машины ее лицо. Она смотрела на нас и усмехалась. Мы чуть не умерли на месте. В следующее мгновение машина рухнула в воду и начала тонуть. Мы подбежали поближе, пытаясь разглядеть ее. Я боялся, что она по-прежнему лежит мертвая у Эдварда, — я знал это. Джон прыгнул в воду, когда машина уже погружалась. Он заглянул в окно и…

— И никого там не увидел, — продолжил Сирс. — Он так сказал.

— Машина так и осталась там. И теперь она там, под тремя тысячами тонн грунта.

— А что-нибудь еще случилось? — спросил Дон. — Попытайтесь вспомнить. Это очень важно.

— Случились две вещи, — сказал Рики. — Но мне нужно еще выпить, — он налил себе виски и залпом выпил. — Джон Джеффри увидел на другой стороне болота рысь. Потом и мы все увидели. Она посмотрела на нас и убежала в лес.

— А что, пятьдесят лет назад здесь водились рыси?

— Нет. Если только севернее. И еще — загорелся дом Евы. Когда мы вернулись, соседи стояли вокруг и смотрели, как добровольцы пытаются потушить пожар.

— Кто-нибудь видел, как это началось?

Сирс покачал головой, и Рики продолжал:

Похоже, загорелось само по себе. Но мы почувствовали себя еще хуже, словно и это была наша вина.

— Один из добровольцев сказал довольно странную вещь. Он видел, что у нас измученный вид, и решил, что мы беспокоимся за соседние дома. Тогда он сказал, что пожар скоро погаснет. И еще сказал, что, похоже, часть дома взорвалась изнутри. И он видел там какие-то странные лучи.

— И еще окна, — сказал Рики. — Они все разбились, но на земле не было осколков — их втянуло внутрь. Во всяком случае, весь второй этаж выгорел, но первого огонь даже не коснулся. Через год или два этот дом купила другая семья, и постепенно про Еву Галли все забыли.

— Кроме нас, — сказал Сирс. — Но и мы не говорили об этом. Когда начались работы на месте того болота, мы пережили неприятное время, но машину так и не нашли. Ее так и закопали там с тем, что было внутри.

— Внутри ничего не было, — сказал Дон. — Ева Галли опять здесь. Она вернулась снова.

— Снова? — переспросил Рики.

— Да. Она вернулась как Анна Мостин. А до этого она была здесь под именем Анны-Вероники Мур, а я знал ее в Калифорнии под именем Альмы Моубли.

— Мисс Мостин? — недоверчиво спросил Сирс.

— Это она убила Эдварда? — спросил Рики.

— Я уверен в этом. Может быть, он увидел то же, что и Стрингер.

— Я не верю, что мисс Мостин имеет с этим что-то общее, — пробормотал Сирс. — Это просто смешно.

— Но что? — спросил Рики. — Что они могли увидеть?

— Как она изменяет облик, — ответил Дон. — И я думаю, она нарочно довела их до смерти. И еще, — он обвел их взглядом, — думаю, она знает, что мы собрались здесь. Потому что наше дело еще не закончено.