Отметка богов и выбор императора

Современный историк Джордж Бейкер, подаривший миру замечательное жизнеописание Тиберия, полагает, что римский сенат – то ли из боязни, то ли из желания угодить принцепсу – намеревался привлечь к суду и уничтожить не только Агриппину Старшую, но и ее троих сыновей. Если это так, то Калигула не мог не знать о надвигающейся опасности, грозившей уничтожить несчастную семью Германика. Однако через некоторое время после того как Тиберий с методичной злобной последовательностью видавшего виды садиста довел до самоубийства одного из его старших братьев – Нерона Цезаря, – сам Калигула неожиданно был вызван императором в его резиденцию на остров Капри. В логове умирающего дракона девятнадцатилетнего молодого человека ожидали испытания, преодолеть которые мог только изворотливый и чрезвычайно предусмотрительный человек. Калигула

отчаянно боролся за свою жизнь, поэтому все выходки Тиберия сносил с невероятным терпением, скрываясь за маской лести и притворства. Отпрыск прямолинейного Германика предстал таким гуттаперчевым и эластичным, словно был не живым человеком, а роботом, запрограммированным на выживание. Кажется, он подкупил Тиберия, но отнюдь не лестью и готовностью быть рабом ради того, чтобы выжить, а неожиданно обнажившейся порочностью и необычайной черствостью натуры, которые император конечно же почувствовал в нем. Об этом свидетельствуют как минимум два факта. Во‑первых, Тиберий никогда не сделал бы Калигулу преемником принципата при его невероятном уровне популярности, если бы не был уверен, что скромный юноша в действительности является настоящим исчадием ада. Огромная популярность Калигулы, как бы адресованная светлому образу его отца Германика, и так не давала покоя Тиберию, которого – и он сам это хорошо знал – в народе просто ненавидели, а в кругах титулованной знати откровенно презирали. А во‑вторых, у Тиберия был двоюродный внук Гемелл (внук погибшего брата Друза), который, хоть и не достиг совершеннолетия, мог бы рассматриваться в качестве его наследника (в завещании на свой страх и риск император все‑таки сделал Гемелла сонаследником). Но Тиберию, так и не сумевшему дотянуться до Августа и имевшему в активе лишь один благородный поступок – отказ от названия месяца своим именем, – необходим был кто‑то, кто был бы еще ужаснее и кто мог бы таким образом сгладить контраст между почитаемым Августом и посредственным Тиберием. И потому Тиберий сделал окончательный выбор – в конце концов, кто‑то же должен обелить его запятнанное кровью и пошлостью имя, а заодно и уничтожить легенду о славе и величии Германика.

Старик не случайно проверял избранного им преемника различными способами, каждый из которых был хуже предыдущего. Тиберию нужен был отъявленный негодяй, потенциальный убийца, мучитель и насильник. Был, конечно, еще оголтелый и беспринципный Сеян, но сравнив подобострастного юношу и хитрого, пытавшегося возвыситься командира преторианцев, к тому же безродного, Тиберий решительно выбрал Калигулу. К тому же император боялся, что Сеян захочет убить его раньше, чем ангел смерти позовет его в последний путь. Трусливый же Калигула, как казалось Тиберию, будет тихо ждать своего часа, чтобы потом постепенно проявить свою звериную натуру. И чем дольше он будет ждать, полагал принцепс, тем хуже для Рима. На острове Капри дряхлеющий император убедился, что это юное трепещущее от страха создание готово превратиться в прожорливого дракона, как только придет его, императора, смертный час. Знал Тиберий и о ночных похождениях Калигулы: знал, но лишь ухмылялся, ибо чувствовал, что наследник превзойдет его самого. «Он живет на погибель себе и другим», – такое пророчество всесильного Тиберия сохранила молва. Сделав выбор, Тиберий уничтожил Сеяна, назначил Калигулу понтификом и женил его на девушке из знатного рода. Казалось, что император сделал выбор…

Пока юный Калигула, дрожа от страха и одновременно радуясь своему новому положению, приобщался к императорским утехам, сам Тиберий вернулся к старым долгам. Он намеревался рассчитаться с властолюбивой и гордой Агриппиной Старшей, матерью Калигулы. К тому времени, когда императору пришло в голову вызвать к себе Калигулу, его мать и второй брат (Друз) уже почти два года томились в изгнании. Тиберия потешило, что, борясь за свою жизнь и при этом утопая в роскоши и разврате, Калигула ни разу не обмолвился о судьбе родных, смерть старшего брата (Нерона), казалось, вообще его не беспокоила. Юноша как ни в чем не бывало жил по предписанному императором сценарию и, кажется, не особо удивился, когда узнал о том, что мать с братом умерли медленной и мучительной смертью. Родная внучка императора Октавиана Августа мужественно приняла смерть от голода, а ее несчастного сына, которого Тиберий какое‑то время даже держал при себе в резиденции на Капри, еще до кончины Агриппины Старшей также уморили голодом.

Но затаившийся Калигула все‑таки действовал, намереваясь обеспечить свою безопасность и приблизить счастливый момент обретения власти. Когда его молодая жена неожиданно умерла при родах, юный искатель счастья решил сделать ставку на сменщика Сеяна на посту командира императорских гвардейцев – Макрона. Для этого он, как считает Светоний, сумел обольстить жену Макрона и с ее помощью обрести доверие первого преторианца. Но, вероятно, оба властолюбивых гражданина Вечного города испытывали тягу друг к другу. К примеру, Тацит уверен, что не Калигула искал дружбы Макрона через его жену, а, наоборот, Макрон, уже достигший высокого положения в обществе, вынудил свою жену соблазнить Калигулу и таким образом сблизиться с перспективным молодым человеком. Говорят, существовала даже расписка Калигулы о том, что он непременно женится на Эннии, когда получит власть. Согласно утверждениям Тацита, Тиберий прознал о хитростях Калигулы. Но годы брали свое, ограничивая не только свободу передвижения дряхлого императора, но и возможности политического маневра. К старости у Тиберия не осталось ни одного союзника и, тем более, надежного друга. Как Калигуле уже трудно было найти альтернативу, так и Макрона заменить в это время было уже невозможно.

Пока всемогущий старик колебался, предприимчивые Калигула и Макрон начали действовать. Некоторые летописцы уверены, что они тихо травили Тиберия, медленно изводя его замысловатыми снадобьями. Впрочем, в это трудно поверить, принимая во внимание уровень осторожности правителя и постоянные проверки пищи императора. Но, так или иначе, они приблизились к давно ожидаемому финалу, когда во время одной из крайне редких вылазок из резиденции Тиберий фатально занемог. Разные авторы по‑разному описывают сцену кончины тирана, но во всех рассказах фигурирует Калигула – то ли как отравитель, то ли как душитель, то ли как сообщник Макрона в этом деле. Но даже если Калигула не срывал с пальца умирающего императорский перстень‑печать и не душил его подушкой, эти придуманные эпизоды оказались поразительно точными в отношении нового императора Рима. Трусливый, действующий исподтишка и чаще чужими руками, он мгновенно смелел, как только видел беззащитность некогда сильного противника, и дальше действовал, как бультерьер во время схватки.

После злобного Тиберия молодой жизнерадостный Калигула показался римлянам вспышкой яркого света после тьмы. Его воспринимали как живительный поток, пришедший в край, где долго властвовала засуха. Толпы ликовали в предвкушении лучшей жизни. Но эти несчастные, взывавшие к двадцатипятилетнему «спасителю», недооценили Тиберия, которого так проникновенно проклинали. Действительно, не обладай Калигула целым букетом ужасающих пороков, Тиберий никогда бы не избрал его преемником. Пожалуй, наиболее интересным периодом в жизни Калигулы можно считать время его трансформации, превращения, ибо действительно, первые месяцы его правления все без колебаний называют мягкими и даже успешными. Но это была всего лишь иллюзия. Те, кто люто ненавидел или презирал Тиберия, набивались в друзья Калигуле, которого считали противоположностью предыдущего императора. Именно благодаря этому были налажены отношения Рима с Парфией.

Молодой император начал с блестящего спектакля. Он демонстративно и с большой помпой почтил память всех своих родственников, отплыв на остров Пандатория за прахом матери «в бурную непогоду, чтоб виднее была его сыновья любовь». Он помиловал осужденных, а «спинтриев, изобретателей чудовищных наслаждений», изгнал из Рима. Калигула «позволил» безбоязненно работать судам, восстановить сочинения запрещенных Тиберием летописцев, а черни – насладиться зрелищами, угощениями и всенародными раздачами.

Что же происходило в действительности? Желал ли новый император измениться, стать противоположностью Тиберия, к смерти которого он явно приложил руку, или Калигула старался усыпить бдительность общественности, чтобы затем проверить границы дозволенного для властителя Рима? Вероятно, в это время имело место определенное раздвоение личности Калигулы. С одной стороны, его поддерживает множество людей, которые взирают на нового принцепса с великой надеждой. В него искренне верят огромные массы, и чувствительная психика молодого человека, подкрепляемая памятью об отце, толкает его на благородные поступки; какое‑то время он, похоже, искренне жаждет соответствовать ожиданиям народа и тех политических сил, которые уже сделали ставку на него. Но вместе с тем, затаившиеся в его душе демоны не могли долго томиться в бездействии, они могли лишь выжидать удобного момента, чтобы явить себя миру. А Калигуле необходимо было утвердиться во власти, ибо как крайне боязливый и осторожный человек, прошедший через жестокие испытания, он просто опасался поддаться тайным, обуревавшим его естество желаниям. Поэтому Калигула пытался сдерживать свои страсти, не позволяя им проявляться явно и неприкрыто. Что же касается государственной политики, то на самом деле в этот счастливый для Рима период лично Калигула не совершил ничего выдающегося. Он лишь «позволял» или «не воспрещал» делать то, что было введено при Августе, но потом предано мрачным Тиберием. Тем не менее, таким образом он намеревался заявить, что пришел образцовый, заботливый и почти идеальный правитель. Впрочем, в некоторых поступках нового принцепса скрупулезные исследователи находили и более внушительные результаты. Например, Пьер Грималь небезосновательно считает, что торжественное захоронение останков членов семьи Германика на Марсовом поле в мавзолее Августа было не только актом легитимизации власти Калигулы, но и символом династической преемственности. Еще более знаковым стало посмертное обожествление сестры Друзиллы, с которой Калигула состоял в кровосмесительной связи. П. Грималь указывает, что обожествление «придало принципату откровенно “царскую” окраску». И, естественно, стало мощным предупредительным залпом тяжелой артиллерии по позициям сената.

Весьма рассудительный (и вовсе не производивший впечатления больного, каким считали римского императора многие исследователи), Калигула руководствовался еще несколькими важными стратегическими принципами. Он вычислял в этот период наиболее опасные моменты своей все еще зыбкой позиции, определяя заодно и способы борьбы за власть, которая в момент обретения принципата отнюдь не была абсолютной. Ведь он все еще избирался консулом и хорошо помнил страхи Тиберия, который ни одного сурового приговора не вынес в Риме, где чувствовал себя незащищенным. Только из крепости на Капри старик провозглашал свою волю… И Калигула быстро понял почему. Римский сенат все еще представлял могучую силу, заставлявшую императора считаться с ним. Но была еще одна, не менее грозная опасность. Как в свое время Сеян угрожал своим возвышением положению Тиберия, так и теперешний друг Калигулы Макрон стал слишком заметной фигурой, затеняющей самого императора.

Уродливая и деформированная натура Калигулы настойчиво требовала дрейфа к темной половине, к исполнению мрачных желаний и животных побуждений. Тучи сгустились уже тогда, когда умерла его младшая сестра Друзилла, к которой он, возможно, испытывал нежные чувства. Приблизительно в это же время он решился на разрыв с сенатом, формально обвинив последний в провоцировании жестоких погромов. Калигула выложил оторопелым сенаторам давно заготовленное заявление о том, что он берет всю полноту власти в свои руки. Наконец, еще через некоторое время произошел неожиданный разрыв с двумя другими сестрами, Агриппиной и Ливиллой, которые оказались замешанными в заговоре против родного брата‑императора. Этот случай напомнил Калигуле, что когда дело касается власти, никому не стоит доверять и даже родные сестры могут стать опасными конкурентами. Он велел сослать сестер на Понтийские острова, унизив при этом Агриппину: он заставил ее лично нести урну с прахом казненного Лепида (бывшего супруга обожаемой им Друзиллы), ее любовника и человека, которого она собиралась сделать своим мужем и императором.

Эти события пробудили в Калигуле прежние ужасные инстинкты, а месяцы воздержания от низменных поступков не были компенсированы достижениями, за которые он мог бы получить признание сограждан и славу Августа. Призраки, терзавшие его душу, становились все сильнее. После отстранения от власти сената Калигула понял: его власть настолько окрепла, что он может вершить судьбы Рима и мира; он ощущал себя всесильным и был уверен в своей полной безнаказанности. И вот тогда он явственно почувствовал призыв Тиберия – зов изголодавшегося чудовища, тяготеющего к порокам и разрушению основ собственной личности.