Эскимосы теряют самообладание

Продолжительная задержка, явившись тяжким испытанием для всех членов экспедиции, деморализовала некоторых эскимосов. К концу периода выжидания я стал замечать у них признаки беспокойства. Они собирались группками по двое, по трое и о чем-то тихо говорили между собой. Наконец двое старших из них, Пудлуна и Паникпа, которые работали со мной много лет и на которых я полагался, пришли ко мне и заявили, что они больны. Я обладал достаточным опытом, чтобы отличить больного эскимоса от здорового, и отговорки эскимосов меня не убедили. Однако я сказал, чтобы они ради бога поскорее возвращались на сушу, и дал им записку для Марвина, в которой просил поторопиться, а также записку для помощника капитана, в которой указал, как быть с этими двумя эскимосами и их семьями.

С течением времени и другие эскимосы стали являться ко мне с жалобами на то или иное мнимое недомогание. Двое из них, находясь в иглу, на время потеряли сознание от алкогольных паров и до смерти напугали остальных эскимосов, так что я просто не знал, что с ними делать. Вот пример того, что руководитель полярной экспедиции иной раз вынужден единоборствовать не только со стихией льда и погоды.

На девятый или десятый день, отчаянно рискуя, мы, вероятно, могли бы пересечь полынью по молодому льду, но в моей памяти слишком живо было воспоминание о 1906 годе, когда мы чуть было не погибли, пересекая Великую полынью по находящемуся в волнообразном движении льду; к тому же Марвин должен был находиться где-то близко от нас, а потому я выждал еще 2 дня, чтобы дать ему возможность соединиться с нами.

Все это время Макмиллан оказывал мне неоценимую помощь. Видя беспокойство эскимосов, он, без малейшего намека с моей стороны, всецело посвятил себя тому, чтобы занять и заинтересовать их играми и всевозможными спортивными «фокусами». Это был один из тех случаев, когда человеку представляется возможность молча показать, из какого теста он слеплен.

Вечером 10 марта полынья почти закрылась, и я распорядился наутро готовиться к выходу. Задержка стала невыносимой, и я решил рискнуть в надежде, что Марвин с керосином и спиртом догонит нас.

Разумеется, у меня была и другая возможность – вернуться назад и выяснить, в чем дело. Однако я отверг эту мысль. Мне не улыбалась перспектива пройти лишние 90 миль, не говоря уже о психологических последствиях такого шага для членов экспедиции.

Я не боялся за участь людей. Я был уверен, что Боруп достиг суши без задержки, а у Марвина, если его остановила на время прибрежная полынья, был с собой груз, который сбросил с поврежденных саней Кудлукту, и в грузе этом были все необходимые припасы. Однако мне не верилось, чтобы прибрежная полынья так долго оставалась открытой.

Утро 11-го выдалось ясное и спокойное. Температура была -40°. Это означало, что вся открытая вода затянулась льдом. Мы рано вышли в путь. В иглу я оставил записку для Марвина следующего содержания:

4-й лагерь, 11 марта 1909 года.

Ждали здесь 6 дней. Больше ждать не можем. У нас не хватает топлива. Продвигайтесь как можно скорее и догоните нас. Буду оставлять записку на каждой стоянке. Когда приблизитесь к нам, вышлите вперед легкие сани с запиской, чтобы они нас нагнали.

Через 3–5 переходов намереваюсь отослать обратно доктора Гудсела с эскимосами. Он должен встретиться с вами и сообщить, где мы находимся.

Пересекаем полынью по курсу ост-зюйд-ост.

Боковых подвижек льда не было в течение 7 дней. Полынья только открылась и закрылась. Не останавливайтесь здесь лагерем. Перейдите полынью. Давайте собакам полный рацион и погоняйте.

Совершенно необходимо, чтобы вы догнали нас с топливом.

Выхожу отсюда в 9 часов утра в четверг 11 марта.

Пири

Р. S. На тот случай, если вы прибудете слишком поздно и не сможете догнать нас, я попросил капитана забрать из ваших мешков общий материал.

Мы благополучно перебрались через полынью и прошли за день не менее 12 миль. В этот переход мы пересекли еще семь полыней от полумили до мили шириной; каждая была затянута молодым льдом, по которому едва-едва можно было пройти. Все отряды, включая отряд Бартлетта, шли вместе.

В этот переход мы пересекли 84-ю параллель. Всю ночь под действием прилива лед сплачивался вокруг лагеря. Не прекращающийся скрежет, стоны и треск льда слышались всю ночь напролет. Однако я спал спокойно: наши иглу стояли на тяжелом ледяном поле, которое едва ли могло изломаться.

Утро снова выдалось ясное, но температура понизилась до -45°. Мы снова проделали не меньше 12 морских миль, причем в первую половину пути преодолели много трещин и узких разводьев, а вторую шли по сплошным полям старого льда. Я был уверен, что пояс многочисленных разводьев, который мы прошли за последние два перехода, это и есть Великая полынья и что теперь мы благополучно миновали ее. Я надеялся, что Марвин и Боруп со столь необходимым нам запасом топлива пересекут «Великую полынью» прежде, чем снова поднимется ветер; достаточно было 6 часов крепкого ветра, чтобы подвижки льда начисто стерли наш след, и искать нас тогда в обширной снежной пустыне было бы все равно, что искать иголку в стоге сена, как говорится в пословице.

В следующий переход, 13 марта, было холодно. Когда мы вышли в путь, термометр показывал -53°; ночью минимум температуры был -55°. С наступлением новых сумерек температура понизилась до -59°. В полдень, когда ярко светило солнце и не было ветра, мы не страдали от холода в нашей меховой одежде. Коньяк, разумеется, замерз, керосин стал белым и вязким, бегущих собак застилало облако пара от их дыхания.

В этот переход я шел впереди своего отряда и всякий раз, оглядываясь назад, не видел ни людей, ни собак, а только стелющуюся прядь тумана, сверкавшую серебром в горизонтальных лучах солнца, светившего с юга, – туман этот и был паром от дыхания людей и собак.

Дорога в этот переход была довольно хорошая, хотя первые 5 миль пришлось идти зигзагами через пояс очень торосистого льда. Прошли мы не менее 12 миль и стали лагерем на большой старой льдине под прикрытием огромного заснеженного тороса.

Только мы кончили строить иглу, как один из эскимосов, взобравшийся на торос, взволнованно крикнул:

– Клингмик-суэ! (Собаки идут!)

В мгновение ока я оказался с ним рядом. Взглянув на юг, я увидел вдали серебристо-белую прядь тумана на нашем пути. Это были, несомненно, собаки. Немного погодя к нам на легких санях, запряженных восемью собаками, стремительно подкатил Сиглу из отряда Борупа. Он привез радостную весть – записку от Марвина, в которой сообщалось, что он, Марвин, вместе с Борупом и людьми переночевали прошлую ночь во втором лагере от нас, следующую переночуют в первом лагере от нас и на следующий день соединятся с нами. Арьергардный отряд с драгоценным грузом керосина и спирта все-таки пересек Великую полынью!

Хенсон с людьми тотчас же получил указание рано утром выступить в путь и следующие пять переходов идти в авангарде. Я также известил доктора Гудсела, что на следующее утро он с двумя людьми отправится обратно на сушу. Остальные должны были дожидаться на месте отрядов Марвина и Борупа, чинить сани и сушить одежду. По прибытии Марвина и Борупа я предполагал перераспределить грузы и отослать обратно всех лишних людей, собак и сани.

В ту ночь, успокоившись, я спал как ребенок. Рано утром Хенсон вышел на север со своим головным отрядом в составе трех эскимосов – Ута, Аватингва и Кулутингва. Немного погодя доктор Гудсел и два эскимоса – Вишакупси и Арко – выехали в обратный путь на санях, запряженных 12 собаками.

Доктор помогал мне как только мог, однако его услуги в поле не оправдывались обстоятельствами, и я дал ему это понять. Его место, разумеется, было на корабле, где оставалась основная масса людей, на которых уже одно его присутствие могло подействовать благотворно, пусть даже в его услугах как медика и не возникнет особой необходимости. Вот почему я не считал себя вправе продолжать подвергать доктора опасностям переходов через полыньи по предательскому молодому льду. Доктор выехал обратно примерно с 84°29 северной широты.

К вечеру 14 марта мы увидели на нашем следу другое серебристое облако, оно все приближалось, и немного погодя к стоянке подошел Марвин во главе арьергардного отряда. От людей и собак валил пар, как от эскадры боевых кораблей. Они привезли большой запас топлива. Остальной груз, так как требовалось обеспечить максимальную скорость передвижения, был невелик. Много раз в прошлом я был рад видеть преданные глаза Марвина, но никогда еще это не доставляло мне такой радости, как сейчас.

Мы нагрузили отремонтированные сани стандартным грузом – саней оказалось всего 12. Таким образом, получался некоторый излишек людей и собак, и потому, когда Макмиллан сказал мне, что уже несколько дней мучается с отмороженной пяткой, я не увидел в этом большой беды и сразу же решил отослать его на сушу.

Меня несколько разочаровало, что приходится отпускать Макмиллана на столь раннем этапе пути; я надеялся, что он дойдет со мной до более высокой широты, однако его выход из строя не слишком нарушал мои планы. У меня было достаточно людей, продовольствия, саней и собак; людей, так же как и снаряжение, можно было заменять.

Здесь следует заметить, что ни один член экспедиции не знал, как далеко он пойдет со мной и когда будет отослан обратно, только капитану Бартлетту я еще на мысе Колумбия сказал, что, возможно, обстоятельства сложатся так, что мне придется пользоваться его помощью и опираться на его могучие плечи и после того, как мы пройдем крайний северный предел, достигнутый герцогом Абруццким. Тем не менее на рвении людей к работе это никак не отражалось. Разумеется, у меня была определенная программа, однако непредвиденные обстоятельства в любой момент могли потребовать коренных изменений, поэтому я не считал целесообразным ее оглашать. Едва ли можно назвать других исследователей, у которых были такие умелые и преданные делу работники, как у меня. Каждый охотно подчинял личные чувства конечной цели – успеху экспедиции в целом.

Примерно в полумиле к северу от лагеря Марвин замерил глубину океана. Она оказалась равной 825 морским саженям – это лишь еще более укрепило мою уверенность в том, что Великая полынья осталась позади. Полынья, по-видимому, соответствует границе материковой отмели, и это измерение показало, что материковая отмель находится между местом нашей стоянки и четвертым лагерем (или, возможно, между четвертым и пятым лагерем) примерно на 84-й параллели. Материковая отмель представляет собой просто-напросто погруженное плато, окружающее материк, а Великая полынья обозначает северную границу отмели в том месте, где отмель обрывается в Полярное море [Северный Ледовитый океан].

В понедельник 15 марта было также ясно и холодно, термометр показывал 45–50° мороза. Ветер вновь переменился на восточный и дул так, что дух захватывало. После завтрака – пеммикан с чаем – Бартлетт и Марвин вышли в путь с ледорубами, а их отряды и отряд Борупа, как только уложили на сани грузы, двинулись вслед за ними.

Макмиллан с двумя эскимосами на двух санях, запряженных 14 собаками, отправился обратно на мыс Колумбия. В главном отряде экспедиции теперь насчитывалось 16 человек, 12 саней и 100 собак. Одни сани разломали на части, чтобы починить остальные, трое саней забрали возвращающиеся на материк и двое оставили в лагере, чтобы их можно было использовать при возвращении. Из саней, находящихся в пути на север, семь были нового типа Пири и пять – старого эскимосского образца.

Простившись с Макмилланом, я, по-прежнему замыкающим, последовал за вышедшими на север тремя отрядами. Дорога в этот переход, как и в предыдущий, была довольно легкая: мы шли по старым ледяным полям. Боль в сломанной ноге, беспокоившая меня на протяжении всего пути от мыса Колумбия, почти совсем прошла.

К вечеру во льдах вокруг нас стали раздаваться громкие выстрелы, грохот и шипящий звук торосящегося молодого льда. Это означало, что нас снова ждут полыньи, и вскоре наш путь перерезала формирующаяся полынья, у дальнего (северного) берега которой наблюдалось движение льда. Полынья как будто суживалась к западу, и, направившись вдоль ее края, мы наконец пришли к месту, где огромные плавучие льдины от 50 до 100 футов шириной образовывали нечто вроде понтонного моста. Мы начали переправу, перетаскивая сани и собак с льдины на льдину.

Когда Боруп переправлял свою упряжку через трещину между двумя плавучими льдинами, собаки поскользнулись и очутились в воде. Прыгнув вперед, юный атлет удержал сани и, схватившись за постромки, вытащил собак на лед. Человек менее проворный и сильный мог бы упустить и упряжку, и сани с 500 фунтами провианта, который в ледяной пустыне представлял для нас большую ценность, чем его вес в алмазах. Разумеется, если бы сани ушли в воду, они потянули бы на дно океана и собак. Мы с облегчением вздохнули и, достигнув прочного льда на другой стороне этого понтонного моста, устремились дальше на север. Однако вскоре лед с гулкими выстрелами раскрылся прямо перед нами, образовав новую полынью, и мы были вынуждены разбить лагерь.

Температура в ту ночь была 50° ниже нуля; дул крепкий юго-западный ветер, особенно резкий из-за влажности: открытая вода была близка. Поэтому возведение иглу было занятием далеко не из приятных. Но мы все были так рады спасению ценного груза, что это неудобство казалось совсем пустячным.