Ее Мир. 2 page

– С каких пор вы имеете право присутствовать на похоронах частного лица? – холодно спросил Люциус, не обращая внимания на скрип десятков перьев. Такой скандал. Надо же.

– Мы освещаем события. Идет война.

– Какая война, мальчик? Не ты ли писал о полной и безоговорочной победе над Темными силами? Твое руководство не обрадуется, узнав, что ты пытаешься сеять панику.

– В чем дело?

Рядом с репортерами появилась охрана. Нарцисса не стала шумно выяснять отношения, а воспользовалась более действенными методами.

Репортеров оттеснили. Кто-то что-то выкрикивал, сыпались обвинения в причастности к Пожирателям. Люциус корил себя за нелепую несдержанность. Завтра газеты будут пестреть заметками о произошедшем. Он не ошибся. Чего только на следующий день не появилось в прессе. Это притом, что с частью редакторов удалось договориться – не выпускать материал в тираж.

Эмоции никогда не доводят до добра. Еще одно подтверждение прописной истины.

Хотелось, чтобы этого дня не было, а еще жутко не хотелось смотреть на Марису. Но пришлось. Все тот же растерянный взгляд. Она даже не поблагодарила его. А возможно, и вовсе не заметила.

– Милая, – негромкий голос Нарциссы вывел Марису из транса, – репортеры не успокоятся. Возможно, стоит позволить присутствовать некоторым из них… выборочно. Разумеется, никаких вопросов. Тебя не побеспокоят.

Мариса попыталась улыбнуться бесцветной улыбкой. Благодарно сжала руку Нарциссы.

– Делай, как считаешь нужным. Я… не знаю.

Люциус вздрогнул, услышав ее голос. Неужели, это она, чье появление заставляло болезненно морщиться от того, с каким звоном отражался от каменных стен его дома ее голосок? Сейчас же он был хриплым и надтреснутым, словно его раскололи, разбили...

Лицо Нарциссы на миг исказилось, она легонько коснулась плеча Марисы.

– Я пойду.

Проходя мимо Люциуса, Нарцисса шепнула:

– Спасибо, что приехал. Ей это нужно.

В справедливости заявления Люциус сомневался. Он не может быть нужен Марисе. Их родственная связь – формальность. Родственная связь вообще иллюзия. Вот, например, сейчас на месте Нарциссы должна быть та же Присцилла, коль уж близких родственников со стороны Делоре нет. Но Присциллу Малфой сложно отличить от череды посторонних гостей. Протокольные эмоции, не более. В то время как Нарцисса появляется то здесь, то там, четко блюдя формальную часть действа.

Люциус бросил быстрый взгляд на жену, беседующую с начальником охраны, – видимо, распоряжается насчет прессы, – и обернулся к сестре.

Мариса вновь ускользнула в свои мысли. Люциус неловко расправил плечи, кивнул кому-то из знакомых и уже было решил затеряться среди гостей, как вдруг Мариса заговорила:

– Спасибо, что ты пришел, – она все так же смотрела на герб Делоре. – Патрик бы это оценил. Да и я тоже.

– Я не мог не прийти, – соврал Люциус.

– Мог. Семья нужна для того, чтобы не чувствовать себя одиноким…

Этот полувопрос повис в воздухе.

– Не знаю, – откликнулся Люциус. – Никогда не задумывался.

– Потому что у тебя ее никогда не было.

Он поднял голову и посмотрел на сестру.

– Я говорю о настоящей семье, не формальной. С Патриком я узнала разницу.

В Люциусе желание одернуть ее за подобные слова боролось с внезапно вспыхнувшей грустью и сочувствием к этой женщине, вырвавшей у судьбы свое счастье, но, как оказалось, лишь на время. На слишком короткое время.

Мариса Делоре платила за годы счастья частью своей души.

Тогда он просто пожал плечами и принялся мысленно отсчитывать минуты до конца церемонии. Сколько же их было, этих проклятых минут?

Черное. Много черного...

После похорон Патрика она исчезла на несколько месяцев. Люциус понимал, что не должен беспокоиться. Никогда ведь не беспокоился, незачем и начинать. Но стал приглядываться к поведению Нарциссы. Судя по тени беспокойства на красивом лице, понимал, что хороших новостей нет. Из его совятни улетали совы, но возвращались ни с чем.

И вот однажды, войдя на террасу на втором этаже, он застыл. В глубоком плетеном кресле сидела Мариса. Дымящаяся кружка в руках, полуулыбка на губах. И тишина. А ведь ее присутствие всегда угадывалось за милю. Она умудрялась создать особое настроение. Все меняется.

В соседнем кресле так же молча сидела Нарцисса и, казалось, старательно подбирала нейтральную тему для беседы.

– Добрый день, – поздоровался Люциус. Вежливо и сдержанно.

Привычное раздражение смешалось с непривычным облегчением оттого, что с ней все в порядке. Во всяком случае, на первый взгляд.

– Добрый, – откликнулась Мариса.

И тишина, и неловкость, и попытки придумать что-то, чтобы разрядить обстановку.

На террасу неприлично быстрым шагом вошел Драко, наскоро бросил: «Добрый день», увидел отца, осекся, сбавил темп, расправил плечи.

Если бы Люциус не был так увлечен метаморфозами сына, заметил бы мини-драму, разыгравшуюся рядом.

Нарцисса на миг прикрыла глаза, поджав губы. Как ненавидела она эти правила, заставляющие ребенка сдерживаться везде и всегда. «Ты – Малфой!» – твердили все. А ей хотелось крикнуть: «Ты – человек!».

Но почему-то ни разу не крикнула. Лишь пыталась всегда хоть на миг перехватить взгляд сына и согреть его материнской улыбкой. Но Драко очень редко смотрел ей в глаза. Все больше как-то сквозь, словно опасаясь увидеть что-то лишнее.

У этой мини-драмы была и вторая часть. Мариса быстро перевела взгляд с матери на сына, потом на Люциуса и внезапно выпрямилась в кресле. Драко быстро извинился, взял что-то с журнального столика и вышел, а Мариса вдруг произнесла:

– Люциус, Нарцисса, вы позволите мне пригласить Драко с друзьями в мой дом на море? Думаю, дети неплохо проведут время.

Нарцисса перевела удивленный взгляд с Марисы на мужа, ожидая ответа.

А Люциус смотрел на Марису неотрывно, сверху вниз. Они были точно кролик и удав. Вот только в эту минуту он чувствовал себя кроликом, потому что впервые в жизни Мариса что-то просила, и впервые для нее это было важно, а решение зависело от него. И он понимал, что правильнее будет отказать, потому что ничего хорошего от общения неокрепших морально одиннадцати-двенадцатилетних подростков с ней не будет. Но в то же время со всей отчетливостью понимал, что не откажет. Он мог ненавидеть Марису, мог презирать, мог говорить гадости, но он понял, что хочет видеть ее появления в своем доме: слышать ее противно-звонкий голос, неуместный смех и чувствовать привычное раздражение.

И дело здесь не только в единой крови. Дело… Люциус так и не смог сформулировать. Может, приближающаяся старость? В «чуть за тридцать»? Смешно.

Он перевел взгляд на жену и произнес:

– Я не возражаю. Но не больше чем на две недели и… без глупостей, – зачем-то добавил он.

– Я тоже не возражаю.

Мариса улыбнулась с видимым облегчением и уже с усмешкой спросила у Нарциссы:

– От тебя условия будут?

– Лишь обещание вернуть всех живыми и здоровыми.

Женщины улыбнулись.

– Спасибо, Люциус.

Фраза была сказана ему в спину. Люциус не стал оборачиваться – лишь передернул плечами. Он не любил мелодраматичные сцены и жалел о своем разрешении. В его решении не было логики. Лишь эмоции – желание дать Марисе почувствовать себя нужной, вдохнуть жизнь.

Люциус Малфой усмехнулся. Мариса резко обернулась.

Память так ярко воспроизвела эти два дня, что Люциусу даже показалось, что он чувствует запах алых роз из «черного дня» и запах кофе из дымящейся кружки Марисы. А ведь прошло много месяцев.

Может быть, он просто почувствовал запах ее духов?

– Чему ты улыбаешься? – подала голос женщина.

– Не знаю, – признался Люциус. – Подумал о нелепости импульсивных решений, – сформулировал он мысль.

– Лучше подумай о пагубности просчитанных… – посоветовала Мариса и ушла.

Люциус не стал оборачиваться. Вместо этого снова улыбнулся. А может, в этом есть смысл. В том, что их на свете двое. Люциус призван совершать ошибки, жить размеренной жизнью, принимать эти самые… Как она их назвала? «Просчитанные решения», да еще «пагубные»… А может, он потому так и живет? Потому что знает, что есть она. Она все исправит. Она вновь покажет, что жизнь – не череда запланированных поступков, а в каждом принятом решении есть процент погрешности. И может, Люциус сознательно оставляет в своей жизни нишу для нее?

Мужчина посмотрел в небо. Луна наконец поднялась над дубом, заливая всю террасу ярким светом. Мир больше не делился на темное и светлое, на добро и зло. Потому что снова все смешалось, перечеркнулось этим нереальным светом.

– Ну и пусть! – внезапно проговорил Люциус, заставив филина, притаившегося в ветвях, громко ухнуть от неожиданности.

Мужчина расправил плечи.

Он не станет проверять медальон Драко на наличие заклинаний. И не заставит сына его снять. Даже пробовать не станет. Кто-то сказал бы из малодушия – не хочет вновь осознать отсутствие авторитета. Люциус предпочитал думать, что это – та самая ниша. И это уже не его территория. Пусть будет так.

* * *

Вопреки всем правилам этикета Мариса Делоре звонко стучала серебряной ложечкой, размешивая чай в фарфоровой чашке. Нарцисса давно привыкла к этой странной особенности, проявлявшейся во время домашних завтраков. Рядом лежала стопка газет, дымилась кружка с кофе, распространяли аромат румяные булочки. Обычный день, такой же, как и сотни других. Все дни были похожи друг на друга.

Порой Нарцисса встречала их в доме Марисы Делоре под звон серебряной ложечки, порой в родовом имении Малфоев под шелест утренних газет, которые просматривал Люциус, случись им завтракать вместе, или под негромкую музыку старого рояля, если начало дня было одиноким. Реже новый день Нарцисса встречала в номерах дорогих отелей, когда выезжала на благотворительные мероприятия. Таких встреч было меньше десятка за все годы, проведенные в статусе миссис Малфой, ибо положение не позволяло.

Признаться, Нарцисса любила отели. Ей нравилось наблюдать из-за перил балкона за спешащими людьми. Люди были разные: счастливые и несчастные, веселые и грустные, приветливые и раздраженные. Но все – настоящие, потому что вдали от привычных стен они редко надевали маски. Шумно резвились детишки, звонко смеялась молодежь. А еще всех этих людей наверняка ждали. Ждали за стенами домов: дорогих и роскошных или же просто счастливых и уютных.

И видя эту суету, Нарцисса сама с легкостью представляла, что ее тоже где-то ждут. Это были светлые дни.

Мариса с грохотом поставила чашку на блюдце, возвращая к действительности.

– Ты читала?

– Я давно не читаю газет, – Нарцисса изящно потянулась и посмотрела на свой кофе. Интересно: уже остыл или нет? Она не любила горячий кофе, но всегда просила именно такой. Наверное, чтобы минуты ожидания, пока можно будет его пить, были наполнены смыслом, а не протекали бездарно, как многие другие.

– Нарцисса… – голос Марисы понизился до шепота.

– Что-то о нашей семье?

Нарцисса встала, прошлась по комнате, коснулась рукой розовых бутонов в большой вазе.

– Не совсем…

Что-то в голосе подруги заставило обернуться. Мариса молча протягивала «Ежедневный Пророк».

С первой полосы на Нарциссу смотрел… Сириус Блэк.

Мир на мгновение замер.

Нарцисса сделала два шага, взяла из протянутой руки газету, встряхнула.

Слово «побег», отпечатанное крупным шрифтом, поплыло перед глазами. Последнее, что успела подумать Нарцисса: «Это значит свобода или нет?».

Что-то холодное касалось ее лица. Было неприятно. От этого захотелось открыть глаза. Комната расплывалась, а картина на противоположной стене перескакивала с места на место. Резвая какая. В голове шумело, а в затылке было горячо и противно.

Нарцисса повернула голову и увидела встревоженное лицо Марисы.

– Ты что? Ты хоть предупреждай: знаешь же, что я и колдомедицина не совмести… Ты бледная. Ну скажи что-нибудь. Может, колдомедика вызвать?

Мариса выстреливала слова со скоростью многострельного арбалета.

– Все хорошо. Не волнуйся.

Нарцисса попыталась сесть.

– Не вставай. Я все подам.

– Газету, – коротко попросила она.

Мариса посмотрела с сомнением. Еще бы, так перепугаться.

Нарцисса и сама не понимала подобной реакции. Она не падала в обмороки с тех пор, как ослабло заклятие, наложенное Лордом. И тут вдруг… Почему? Да потому что ее жизнь была спокойна и размеренна, как сладкий кефир, который она так любила в детстве на завтраки. Ее жизнь была предсказуемой и вязкой. И вдруг…

Мариса присела на диван рядом с Нарциссой и протянула газету. Со смятой первой полосы смотрело все то же лицо.

– Как он изменился… – негромко произнесла Мариса.

Нарцисса прочертила пальцами по подбородку на колдографии. Щетина и боль. По скуле – шрам и боль, легонько коснулась глаз… боль, боль…

Сколько же ее было за эти двенадцать лет?

Нет, он не изменился. Мариса неправа.

– Он просто устал, – произнесла Нарцисса вслух. – Что здесь пишут?

В глазах все расплывалось, кроме колдографии.

– Побег из Азкабана. Весь Аврорат поднят на ноги. И…

– Он на свободе, – не дослушала Нарцисса. – После стольких лет. Мерлин! Солнце, воздух. Мариса! – Нарцисса крепко обняла подругу. – Мне нужно его увидеть.

Мариса лишь покачала головой.

Вечером, решив проверить, уснула ли Нарцисса, она зайдет к ней в комнату. Подруга будет сладко спать. Еще бы, после такой дозы успокоительного зелья, что она приняла по настоянию Марисы, после сумасшедших метаний весь день. На комоде Мариса увидит несколько старых колдографий поверх утренней газеты.

Сириус Блэк держится одной рукой за ствол дерева, второй касается воды в Хогвартском озере. Потом резко поворачивается в сторону фотографировавшего и со смехом хлопает ладонью по воде, отчего на снимке появляются пятна – вода попала на объектив камеры. Ему здесь лет четырнадцать-пятнадцать.

На другом снимке тот же на больничной койке юноша в рождественской шляпе с колокольчиками. Его плечо замотано, рука накрепко привязана к телу, но на лице такая задорная улыбка, что удержаться от ответной невозможно.

Взгляд Марисы упадет на газетный снимок. Отчаяние, злоба и пустота в некогда синих глазах. Колдография черно-белая, но почему-то Мариса уверена, что его глаза потеряли ту синеву, которая снилась по ночам не одной девчонке Хогвартса. Неужели Нарцисса не видит, насколько он изменился? И как она собирается с ним встретиться? Поместье Малфоев ненаносимо. Он никогда ее не найдет, если вообще будет искать: кто знает, что сделали с его сознанием годы холода и одиночества? Сама она тоже не знает, куда направиться. Дом Сириуса после смерти его родителей исчез с карты, да и с лица земли. Они с Нарциссой как-то пытались его отыскать. В квартире, которую он снимал до ареста, давно жила другая семья. Мариса провела несколько дней, набираясь храбрости, чтобы спросить у Фриды Форсби старый адрес Сириуса. Фрида всегда относилась к ней с симпатией, несмотря на то, как все сложилось с Люциусом. Просьба об адресе ее нисколько не удивила. Только поход результатов не принес.

Нарцисса одержима безумной идеей, но об этом Мариса скажет ей завтра или послезавтра, или лучше подождет, пока Нарцисса сама это осознает. Нужно чем-то ее увлечь. Например, организовать выставку работ детей-сирот. Нарцисса давно собиралась.

Мариса посмотрит на подругу. Та будет улыбаться во сне. Наверное, синеглазому мальчишке. Взгляд снова задержится на утреннем номере «Пророка». Как Нарцисса может не замечать?

Просто Нарцисса смотрела сквозь призму своей яркой любви. И пусть у этой любви оттенки боли и скорби, одиночества и отчаяния: наслаиваясь друг на друга, они возвращали человеку на снимке синеву глаз и румянец скул, закрашивали седину и морщинки. И никакая сила не была властна это изменить. Ведь это ее мир, и он живет по законам ее любви.

* * *

А жизнь Нарциссы Малфой резко изменилась. Из приторно-сладкой и вязкой она стала перчено-соленой. В ней появился смысл. В ней появился риск.

Появились взгляды Люциуса, словно говорящие: «Только попробуй, милая».

Появилась необходимость разбавлять безразличие улыбки искренностью. Каждое его безмолвное «только попробуй» отражалось мурашками вдоль позвоночника и откликом где-то внутри: «Непременно попробую. И второй раз тебе не удастся это отнять».

Люциус стал чаще появляться дома и даже сопровождать ее на благотворительные вечера, чего с роду не делал. Он стал приходить в ее спальню. Его внимательный взгляд в отблесках свечей и ее прикрытые веки в ответ. Сложно лгать, когда человек так близко. Сложно лгать, когда и так в ответ на каждое прикосновение в памяти всплывают дрожащие пальцы, касавшиеся ее больше десяти лет назад. И нужно сосредоточиться на том, чтобы с губ не слетело его имя. И нужно не думать, не думать о человеке, который рядом. Так проще. Так правильнее.

В редкие моменты, когда Люциус был занят делами, они с Марисой покидали постылые стены фамильных замков и отправлялись туда, где люди. Туда, где перепуганные магглы видели его в последний раз. Туда, где он мог объявиться. Кто у него остался? К кому он мог пойти?

Северус как-то обмолвился, что ребенок Джеймса Поттера стал крестником Сириуса.

Значит, Хогвартс. Но здравый смысл говорил, что школу защищают, это – невозможно. И этот же здравый смысл ухватился за еще одну реплику Северуса, брошенную в небольшом кафе и повисшую над их столиком. Над клубничным мороженым Марисы и крепким кофе Северуса, над коктейлем Нарциссы, к которому она так и не притронулась.

– Дамблдор в последнее время творит презабавные вещи. Угадайте, кто в этом году преподает защиту?

Мариса ухмыльнулась тому, что Северус вновь «пролетел» мимо должности – он сделал вид, что не заметил издевки.

Нарцисса вопросительно приподняла бровь.

– Ремус Люпин! – Северус почти выплюнул это имя.

Нарцисса удивленно встрепенулась.

– Но он же… о нем столько лет не было слышно.

– Он был старостой Гриффиндора, когда я училась на первом и втором курсе. Так?

Мариса беззаботно подцепила ложечкой клубнику с краешка нарциссиного стакана.

Северус поджал губы. Временами казалось, что в сестре Люциуса его раздражает абсолютно все, начиная от привычки говорить то, что думает, и заканчивая манерой невинно улыбаться, когда уж лучше бы высказалась, чем вот так молча издеваться этой своей мерзкой улыбочкой.

– Полагал, что в семье Малфоев этикету учат с детства, – глядя в потолок, проронил мужчина.

– А у Драко с этим проблемы? – невинно поинтересовалась Мариса, отправляя ягоду в рот.

Северус не ответил, Нарцисса пнула подругу под столом. В отсутствие Северуса Мариса вела себя иначе. Вполне прилично и без подобных провокаций. Видимо, их «любовь» была взаимной и не поддающейся объяснениям и нормам поведения.

– Ремус вернулся?

– И не просто вернулся. Я не понимаю, как Дамблдор может доверять ему учить детей. Он же… – мужчина осекся.

– Он что? – Нарцисса повертела обручальное кольцо.

– Неважно. В общем, мне добавится головной боли.

– Мне казалось, ты к нему в школе вполне сносно относился. Во всяком случае, на первых курсах…

– Он – гриффиндорец. И он был в их компании.

Нарцисса опустила взгляд на свои руки. «Их компании». Их веселой и бесшабашной компании, из которой двоих не было в живых, один провел двенадцать лет в аду, а последний пропал невесть куда.

– Ты читала про Блэка?

Столько лет прошло, а Северус до сих пор произносит фамилию Сириуса, как ругательство. Нарцисса кивнула.

– Что думаешь? – она посмотрела в глаза мужчине, ожидая ответа.

Мариса тоже покосилась на Снейпа. При их беседах она присутствовала скорее для того чтобы не была скомпрометирована Нарциссу, положение которой не позволяло встречаться с посторонними мужчинами наедине. И никому в этом обществе не объяснишь, что школьный друг совершенно не подпадает под категорию «мужчины». Этому миру не было дела до тонкостей. Этот мир не верил в дружбу.

Северус сделал глоток кофе, собрал пальцем рассыпавшийся сахар со столешницы, пощелкал пальцами, ссыпая его обратно, оттягивая ответ.

– Думаю, его поймают. Это вопрос времени.

Нарцисса едва заметно вздрогнула от уверенности его тона.

– Ты сейчас говоришь объективно или по старой памяти?

– Нарцисса, есть приказ. Его поймают. Любой волшебник, увидевший его, обязан сообщить в Министерство. Речь даже не о награде. Он – преступник.

Нарцисса устало откинулась на спинку стула. Втягиваться в спор многолетней давности не хотелось.

– Ты знаешь, что он невиновен.

Северус упрямо дернул подбородком.

Продолжать разговор и ссориться не хотелось. А это произойдет неминуемо, если Нарцисса попытается выяснить, что сделает Северус Снейп при виде Сириуса Блэка…

Северус тоже напрягся. Врать Нарциссе он не умел, а правда в данном случае не сослужит хорошую службу, ибо годы не стерли ненависть, годы лишь сильнее впечатали ее в душу. Если бы не этот проклятый выскочка, то жизнь Северуса могла сложиться по-другому. И его мир не сузился бы до комнат в подземелье, бездарных учеников и необходимости срастись с хладнокровием, сарказмом и сдержанностью. Ведь он не был таким раньше. Его взгляд не заставлял людей цепенеть, а голос впадать в ступор.

Сейчас его боялись и ненавидели ученики... Признаться, он не давал им повода для другого отношения. Почти никому. Его сторонились и подчеркнуто уважали коллеги. Именно в таком порядке. Им он давал повод для другого отношения, но они не пожелали им воспользоваться. Разве что Дамблдор. Но это были уважительные отношения, не более. Учитель и ученик. До сих пор. Несмотря на то, что уже не первый год Северус занимал пост, освободившийся после ухода Земуса. В душе: учитель – ученик. Всегда.

У него не было близких людей, кроме женщины напротив. Но все их последние встречи проходили при участии этого недоразумения, которое сейчас бесцеремонно ело мороженное. Северус сам задумался над эпитетом. Почему «бесцеремонно»? Да потому, что эта девчонка все делала бесцеремонно. Северуса это качество раздражало в людях вообще и в Марисе Делоре в частности. Но приходилось терпеть ради возможности поговорить с Нарциссой. Хорошо хоть, эта пигалица большей частью молчит, ограничиваясь мерзкими чисто малфоевскими улыбочками.

И Северус даже привык к этому раздражающему обстоятельству. За все надо платить. А за встречи с близкими в их мире – тем более. Их, этих близких, слишком мало. У Северуса вовсе одна Нарцисса.

Была еще Властимила. Мерлин! Как давно это было. Горечь, привкус металла на губах, искусанных в кровь от злости на нее, на себя, на ситуацию в целом. Да! Он мальчишка, как она всегда и говорила. Мальчишка, раз не сумел вовремя понять, что она значила для него. Мальчишка, раз не нашел нужных слов, чтобы удержать. Да что там говорить. Мог последовать за ней, мог разыскать. А что сделал он? Надулся, обиделся… Уцепился за гордость, как незрелая барышня за глупые предрассудки. Мальчишка! И этим все сказано.

Но разве мог он предположить, что когда повзрослеет, вдруг поймет, насколько одинок в мире, где единственный друг – за высокими стенами, и одно-два письма в месяц, да и те наверняка читают. А больше ему никто не пишет. Не летит ее сова со свитком, послание в котором начиналось с одного слова – его имени. Ни тебе «милый», ни «дорогой». Никакой. Он злился на это обращение. В душе надеялся, что она хоть как-то проявит эмоции, перестанет считать его мальчишкой. Но ведь он и был незрелым и бестолковым юнцом. Потом он многое бы отдал за свое имя, написанное ее крупным почерком.

Он и предположить не мог, насколько сложно отыскать человека, который не хочет, чтобы его отыскали. Но ведь другие нашли.

Северус до сих пор помнил тугой комок в горле и прыгающие перед глазами газетные строчки с некрологом.

Почему он всегда опаздывает в жизни?

Почему его намерение обратиться за помощью к Дамблдору опоздало? Сам он не мог искать в открытую, не мог привлекать внимание к их связи. Проклятая война. Проклятое деление на тех и этих, чужих и своих. Но Дамблдор ведь мог все. Он почти всесилен! Почти… А когда Северус осознал, что его завуалированные попытки отыскать ее след через деятельность основанных ею фондов не приводят ни к чему, кроме потери времени, появился этот некролог. И все что осталось – карточка от шоколадных лягушек. Канонизация. Как он ненавидел это слово. Ка-но-ни-за-ци-я. Это значит, что самого человека больше никогда не будет, но мы сможем пересказывать потомкам его подвиги, вписывать новые страницы в учебники истории, обращая живое и теплое в холодное и формальное. Жил. Учился. Создал. Умер.

Четыре страницы учебника. Он посчитал. Колдография та же, что и на фантике от лягушек. Нелепость.

И пустота. И тишина. И попытки не свихнуться и не спиться. Терпкое виски, горькое на вкус и вязкое, как смола. А еще смутная мысль о том, что сейчас лето, и его даже не ждут на работе. Нет рамок. Нет проклятых законов цивилизации, которые порой позволяют не сломаться, потому что нужно вести себя по-другому. И Дамблдор. И его чертово сострадание, и заклинание, и вопрос, не хочет ли он, Северус, чтобы ему стерли память.

Ага! Сейчас. Кажется, он что-то кричал в это спокойное лицо, ненавидя безмятежный взгляд синих глаз за очками-половинками.

Стереть память. Вырвать кусок жизни. Тогда уж давайте сотрем воспоминания о ней, о Лили. И что останется? А? Что останется? Какая чертова жизнь? Родился – умер. Как в учебниках по истории? Нет уж. Пусть никчемная. Пусть горькая. Но это – его жизнь.

А потом возвращение в школу. Бездарные ученики. И рамки… рамки. Они держат в узде. Их острые края вычерчивают коридор, по которому нужно следовать. Не сворачивать, не останавливаться. А ведь что получается? То же: родился – умер.

А ночами... Скомканные простыни и липкие кошмары. Потому что снова не успел. Раз за разом. Обломки одного дома. Неизвестность, а от того еще более жуткие картины того, что произошло в другом доме.

Но есть Время. Северус готов был расцеловать того, кто придумал это самое Время. «Эй! Мерлин! Я готов тебя расцеловать! Ты был гением. Или его придумали до тебя? Боги?» Северус преклоняется и перед их гуманностью. Время. Оно не лечит. Нет. Оно словно наматывает бинты на рану. Со стороны совсем не видно. Будто ты цел и невредим. И все считают, что так и есть – ведь прошло Время. И неважно, что ночами под бинтами кровит. Со временем прекратится и это.

А потом сарказм, холодность и безразличие. Чтобы ни одна живая душа больше не смогла проникнуть за эти стены. Всех прочь! Вон! Без живых душ легче. Видеть лживые улыбки совсем легко. Так же лживо улыбаться в ответ. А живая душа… Она не знает лжи, она слишком больно ранит. Всех прочь!

И тут появляется он. Чертов Блэк. Этот паршивый гриффиндорец раз за разом заставляет переживать боль, с которой так и не смирился за годы. Ведь как-то все утряслось, успокоилось, зарубцевалось. И пожалуйста! Один красавец теперь будет работать бок о бок с самим Северусом, а второй и вовсе переполошил всех на свете. Ведь как было славно не помнить о нем, не переживать, не переосмысливать то, в кого превратила тебя жизнь.

И эта девочка напротив опять перед выбором: он или Блэк. И выбор снова окажется предопределен. И это еще один камешек в общую копилку доводов против Блэка.

Нарцисса смотрит на часы, болтает соломинкой в нетронутом коктейле. Им пора расходиться, потому что еще пара минут, и снова будет боль и отчаяние. Снова пропасть. Перебросят ли они мост во второй раз? Тогда потребовалось немало времени. А ведь жизнь летит, не останавливаясь, и тратить ее на глупые обиды нелепо. Вполне может быть, что завтра уже не на кого будет обижаться…

Данным давно он пообещал себе не пытаться читать мысли Нарциссы. Это даже нравилось – угадывать ее настроение по взгляду или пожатию плечами. Но мысли все равно чувствуешь. Даже не сами мысли, а некий эмоциональный фон. Так все последние годы Северус видел, что Нарциссе одиноко и пусто на душе. Со стороны могло показаться, что это спокойствие и умиротворенность, но Северус бы назвал это скорее унынием и обреченностью. И вот после побега проклятого Блэка все изменилось. Стоило ему сегодня взглянуть на Нарциссу, и точно вернулся в детство. Блеск глаз, румянец на щеках. Но дело даже не в этом. Об эмоции Нарциссы можно было обжечься, в них можно было утонуть, как в бушующем океане. Впервые за столько лет в ней билась жизнь. И Северус не хотел, чтобы это прекращалось, но и идти на поводу у женских глупостей он не мог.

– Идем? – Мариса с готовностью подхватила сумочку. Она давно доела свое мороженое, да и перемену в общем настроении уловила быстро.

– Как можно найти Люпина?

Вопрос Нарциссы заставил Северуса поперхнуться холодным кофе, который тот решил допить, чтобы скрыть неловкость.

– Зачем он тебе?

Нарцисса открыла рот, но объяснить не успела.

– Это для меня.

Северус удивленно обернулся к миссис Делоре.