ГЛАВА 1. Май – июнь 1125 года. Село Ратное и окрестности

Май – июнь 1125 года. Село Ратное и окрестности

Голос Кузьмы Мишка услышал еще на подходе к кузнице, оружейный мастер «Младшей стражи» орал на кого‑то из учеников воинской школы:

– Я кому сказал: впустую самострелами не щелкать?!! Каким местом слушали?!! Сейчас поотбираю у всех и выгоню!!!

Мишка прибавил шагу.

«Все проспал, блин, засиделись вчера с дедом… А Кузька, чувствуется, на самом деле сердит, куда десятники смотрят? Ну я вас…»

На дворе перед кузницей стоял стол, на столе были разложены: самострел, подсумок для болтов, малый подсумок для запасной тетивы и других мелочей, нужных для обслуживания самострела, и сами эти мелочи. Такие же подсумки Мишка разглядел на поясах сгрудившихся у стола «курсантов», в руках у всех были самострелы.

– Ты вот, стрелок великий, – продолжал орать Кузьма, – ты слышал, что я сейчас объяснял? Повтори! А ты? Тоже не слышал? Так для кого я тут распинаюсь?

В ответ из толпы кто‑то бубнил нечто оправдательное. Первым Мишку заметил конечно же служака Дмитрий.

– Смирно! Господин старшина! Первый десяток…

– Вольно! Кузя, да не надрывайся ты так. – Мишка нарочито пренебрежительно оглядел сгрудившихся у стола ребят. – Видишь: детишки же еще, новая игрушка в руки попала, так про все и забыли.

– Во‑во, я и вижу: дети малые, – подхватил Кузька. – Им бы лошадок деревянных, а не оружие…

Сразу же несколько «курсантов» обиженно засопели, а один уже раскрыл рот для ответа. Допускать перепалки с оружейным мастером было нельзя – авторитет Кузьмы следовало всячески поддерживать, – поэтому Мишка, не давая никому произнести ни слова, рявкнул во всю мощь голоса:

– Чья пятерка?!

– Моя! – Раздвинув мешающих пройти ребят, вперед вышел Филька.

– Что значит «моя»? Доложить, как положено!

– Старший стрелок первого десятка «Младшей стражи» Филипп!

– Куда смотришь? Почему у тебя люди дурака валяют, вместо того чтобы оружейного мастера слушать?

Филька потупился, зачем‑то принялся оправлять подсумки на поясе.

– А ну встать ровно, отвечать, как положено!

«Ох и грозны вы сэр, Майкл, прямо унтер Пришибеев! А как иначе?»

Филька оставил амуницию в покое, выпрямился и пробурчал:

– Виноват, господин старшина.

– Не слышу! Где командный голос?

– Виноват, господин старшина!

– А раз виноват, то слушай команду! Раздолбаев своих накажешь по прибытии на базу! Сам, что причитается, получишь от десятника, но не от Петра, а от Дмитрия. Десятник Дмитрий! Принять командование первым десятком!

Нет, Митька точно рожден быть солдатом – ни удивления, ни малейшей заминки.

– Слушаюсь, господин старшина!

Петька же вылеплен совсем из другого теста: на лице сначала удивление, потом возмущение, потом… Ничего сказать или сделать Мишка Петру не дал.

– Десятник Петр, десятник Дмитрий! За мной, остальным продолжать занятия! Старший – десятник Василий.

Петька весь прямо‑таки кипел от возмущения, но все же дождался, пока они отошли за угол.

– Минька, ты чего? Из‑за этих обалдуев…

– Отец твой на днях приезжает, – не дал ему закончить Мишка, – четырнадцать новых обалдуев тебе привезет, вот с ними и займешься. Я тебе специально дал десятком покомандовать до их приезда, чтобы поучился, да, видно, не впрок. Ни хрена дисциплины в десятке нет. А за обучение тех ребят деньги будут плачены, и ответ ты будешь держать не только перед дедом и отцом, но и перед каждым, кто их обучение оплатил. Так что думай. А ты, Митька, теперь будешь сразу двумя десятками командовать: своим и бывшим Петькиным. Зваться теперь будешь старшим десятником, и обучать твоих ратников будем немного иначе, чем остальных, потом объясню – как. А сейчас иди командуй и выясни у Кузьки, когда он сможет твой второй десяток полностью вооружить. Надо бы поскорее.

– Слушаюсь…

– Да ладно тебе, ступай.

Дмитрий ушел, а Петька остался стоять, с мрачным видом молча переваривая новости. Мишка дал ему немножко времени попереживать, потом спросил:

– Ты приказчика, которого отец прислал, знаешь?

– Угу, Спиридоном звать.

– Сколько ему лет?

– Двадцать или чуть больше, точно не знаю, он у нас недавно.

– Что за человек‑то хоть? Дельный?

Петька сплюнул и пренебрежительно махнул рукой:

– Дрянь мужичонка, даже удивительно, что батя его сюда прислал.

– А подробнее?

– У бати приятель был в Курске, какие‑то дела вместе рели. Помер он года три назад вроде бы. Остались два сына: Алексей и этот Спиридон. Алексей стал с отцовскими ладьями ходить, а Спиридон дела в Курске вел. Ну и прогорели они. Что уж там вышло, я не знаю, только для того, чтобы ладьи снарядить, пришлось в долги залезать. Алексей с ладьями на Каму пошел и не вернулся – сгинул.

Спирька покрутился, покрутился, но долги‑то отдавать надо. Батя говорил, что если склады, причал да дом с умом продать, то можно было бы расплатиться. А Спирька, подлец, сбежал к нам в Туров. Сам‑то не женат еще, а семью Алексея бросил – тех за долги в закупы и взяли. Отец потом ездил в Курск выкупать их, так такого про Спирьку наслушался… Без отца да старшего брата изгулялся весь: пьянки, девки… Делами совсем не занимался, потому, наверно, и прогорели они.

Ну батяня пригрел «сироту», туды б его… По уму, его бы в закупы брать надо было, но сын старинного приятеля, понимаешь… Сделал приказчиком. Толку с такого приказчика, что с козла молока. Вроде бы и дело знает, и шустрый, и договариваться умеет, а все равно… То пьяный, то у девок гулящих застрянет, то с разбитой мордой и обобранного домой принесут… Двух наших холопок обрюхатил, кобель.

«М‑да, характеристика… А мать‑то… Ладно, не девочка, и не мне ее учить. Впрочем, может быть, она и нес ним вовсе… Но все равно заняться Спиридоном придется вплотную. Дед ясно дал понять, что раз идея с лавкой и торговлей в округе моя, то и спрос – с меня. Надо въезжать в тему. Черт меня тогда за язык дергал…»

– Слушай, Петь. Так, может, Спиридон и в Турове натворил чего‑то, а дядька Никифор его у нас спрятать решил?

– Запросто может быть, – охотно согласился Петька. – Такой чего угодно натворить может.

– Ладно, ты иди к Кузьке доспех примерь, а потом мы с тобой сходим, проверим, как Спиридон к приходу ладей приготовился. Если что, вразумим… Вдвоем‑то справимся?

– Справимся, он, паскуда, еще и трус. Я слышал, как рассказывали: если дело к драке идет, так Спирька всегда смыться норовит.

Расставшись с Петром, Мишка отправился на поиски сестер – информацию надо получать из разных источников. Одно дело – мать с дедом, другое – сестры, у них на все проблемы иной взгляд, можно будет сравнить.

Искал сестер, а нашел мать. Она сидела на лавочке возле стены дома, держа на коленях какое‑то шитье, а рядом, одной рукой подбоченясь, а другой опираясь на стену, стоял какой‑то типчик – весь из себя благообразный, нарядный и самоуверенный донельзя.

По всему видать, это и был тот самый Спиридон. Приказчик как на картинке: прилизанный, с короткой ухоженной бородкой, тонкими, закрученными на кончиках усиками. Розовая, с шитым серебром оплечьем рубаха, украшенные бисером сафьяновые сапожки…

Приторно улыбаясь, Спиридон что‑то негромко говорил, время от времени наклоняясь к самому уху матери, а та совершенно явственно млела, тихо улыбаясь и медленно перебирая пальцами лежащую на коленях ткань.

«Тьфу, едрит твою… Ну скажите, ради бога, сэр, почему бабам нравятся именно вот такие прилизанные типы? Невооруженным же глазом видно, что дерьмо! Ох, я тебе, Спиридоша, портрет‑то отрихтую, ласковый ты мой… Нет, нельзя мать расстраивать, а жаль.

Позвольте полюбопытствовать, сэр, а кто, собственно, в данный момент ревнует – вы или природный Лисовин? Подобное отношение к ухажерам незамужней матери более свойственно подростку, позвольте вам заметить! А в вашем возрасте, сэр… постыдились бы. Плевать! Не нравится мне этот тип, и все! Подросток ревнует, а я эту гниду насквозь вижу – полная гармония, едрена вошь. Матери, конечно, кайф обламывать не след, но…

Ничего, придумаем что‑нибудь. Только бы он у гулящих девок какую‑нибудь гадость не подцепил. Сифилис, слава богу, из Америки еще не привезли, но и без него добра хватает. – Интересно, Настена хоть триппер‑то лечить умеет? Господи, о чем думаю! Ну, Спиридоша, чует мое сердце: добром мы с тобой не разойдемся».

Мишка, пока его не заметила мать, отшатнулся за угол и продолжил поиски сестер. Машка и Анька‑младшая обнаружились быстро, но были заняты. Вернее, занята была Мария – давала с серьезным выражением лица какие‑то хозяйственные указания немолодой холопке. Анька же топталась рядом, по‑видимому горя желанием встрять в разговор, но не находя для этого повода.

Разговор, похоже, и правда был серьезный, поскольку немолодая женщина слушала Машку внимательно, и даже если и возражала, то делала это уважительно, а Машка с ней соглашалась, не чинясь. Деликатно дождавшись окончания разговора, Мишка подошел к сестрам:

– Здорово, сестренки! Ну вы вчера моих богатырей в самое сердце поразили! Прямо околдовали! Они аж с коней слезть забыли, так и сидели, разинув рот.

Непривычные к таким комплиментам девы зарделись. Сегодня они были «не при параде» – в обычных рубахах из беленого полотна и головных повязках, но обе от Мишкиных слов расцвели так, что было просто приятно посмотреть. Впрочем, языкастая Анька нашлась с ответом быстро.

– Тоже мне богатыри! Мальчишки прыщавые, было б кого околдовывать!

– Ну чем богаты, тем и рады. Извините, других нет. А рассказали бы вы мне новости, девоньки, а то я почти месяц в Ратном не был.

Мишка был уверен, что главной новостью будет Спиридон, но, к величайшему своему удивлению, ошибся. То ли девы очень уж добросовестно отнеслись к своим новым обязанностям, то ли мать спрашивала с них не за страх, а за совесть, но сначала пошли исключительно хозяйственные темы, из зон ответственности Анны и Марии.

Мишка узнал, что жилье до ума не доведено: бычьих пузырей для окон нет, полатей и лавок не хватает, из‑за чего часть народу спит на полу. Крыши до конца не покрыты, холопские дети не присмотрены – двое уже, чего‑то наевшись, маются животами, а один подцепил какую‑то коросту и так далее, и тому подобное. Это все было из зоны ответственности Машки.

Анька же, на которую, надо понимать, взвалили дела кухонные, обогатила Мишку информацией о том, что хлеб кончается, неизвестно, хватит ли до нови, но крупы, овощей, мяса и рыбы пока хватает. Огороды старые вскопали, но этого теперь мало, а подходящих мест для разведения новых поблизости нет. Холопы жрут в три горла, не напасешься, да еще Мишкину ораву кормить…

Все это можно было слушать до бесконечности, поэтому Мишка, с трудом выбрав паузу в словесном потоке, поднял «неубиенную», с его точки зрения, тему – Спиридон.

Тема действительно оказалась благодатной. И умница, и красавец, и такой вежливый‑обходительный! Такой веселый, столько занимательных историй знает! Одет всегда опрятно, красиво. О себе должное понятие имеет: вежлив, но не подобострастен. Везде‑то он бывал: и в Курске, и в Киеве, и в Турове… И по второму кругу: а собой хорош, а слова какие приятные говорит! Мишка уже начал подумывать, как этот фонтан заткнуть, как вдруг прозвучало:

– А дед, зверюга, его чуть не убил!

– Как это? – удивленно спросил Мишка и был вознагражден душераздирающим повествованием о визите сотника Корнея на Княжий погост.

Были там у деда какие‑то дела (какие именно, сестрам было неинтересно), а сделав их, дед с погостным боярином Федором так загуляли, в такое буйство впали, что ну прямо половецкий набег учинили. Вышибли в боярском тереме две двери, разогнали прислугу, поломали в щепки мебель, лестницу, перила на крыльце и дедову деревянную ногу.

Новых ног погостный плотник сделал аж пять штук, но дед их все каждый раз браковал, и пьянка продолжалась дальше. Приехавший на Княжий погост Спиридон обнаружил следующую картину. Из‑за забора боярского подворья в пять голосов, на всю улицу, гремел холопский хор, исполнявший песни похабного содержания, сам погостный боярин, стоя на карачках возле курятника, непонятно зачем шуровал внутри просунутой в щель жердью. При ближайшем рассмотрении оказалось, что в курятнике, словно петух, сидит на шестке совершенно несчастный погостный писарь, а под ним мечутся две напрочь рассвирепевшие свиньи, чью ярость боярин Федор упомянутой жердью и стимулировал.

Воевода же погорынский граф Корней Агеич прямо посреди двора принимал ванну в конском корыте, одновременно дирижируя холопским хором, держа в руке вместо дирижерской палочки один из забракованных протезов. Этот же протез он запускал в голову каждому, кто по любопытству или за иной надобностью заглядывал на боярское подворье.

Недостатка в боеприпасах Корней не испытывал, так как один из певцов тут же приносил выпущенный дедом снаряд обратно, а рядом с корытом лежали еще четыре штуки. Таким‑то образом заглянувший на подворье Спиридон тоже огреб деревянной ногой, слава богу, не по голове.

Зацепившись за тему членовредительства, девы перешли к ратнинским новостям. В их изложении потери среди населения села имели прямо‑таки фронтовую тяжесть. Ероха с Пашкой подрались так, что пришлось звать лекарку Настену. Матвей, державший орущего Ероху, пока Настена вправляла тому вывихнутое плечо, перестарался и чуть не свернул пациенту шею. Потом Пашке вправляли сломанный в драке нос, а тот плевался кровью, кричал, что Ероха у него землю жрать будет, и мешал Настене работать, пока Матвей не дал ему в ухо.

«Ну дает Мотька, всенепременно хирургом станет!»

Дальше – больше. Пентюха лягнула лошадь, он теперь лежит дома, а поле его остается непаханым, потому что никто ему помогать не хочет. На пасеке, куда дед поселил одну холопскую семью, пчелы чуть ли не насмерть зажалили маленького ребенка. Тетка Аграфена родила аж тройню и чуть не померла от натуги. Вдовая тетка Алена застала своего хахаля с другой бабой и гнала мужика поленом без штанов до самого колодца, где, забыв про ветреного обожателя, сцепилась с бабами, неосторожно прокомментировавшими вслух вопиющую разницу в габаритах Алены и ее предмета любви. Результат – многочисленные поверхностные ранения у баб и сотрясение мозга средней тяжести у любвеобильного ратника из десятка Фомы.

«Пусть благодарит Бога, что жив остался: тетка Алена – это серьезно».

Один из ветеранов‑обозников, показывая молодежи, как ловко управлялся в молодости с мечом, невзначай отрубил себе палец на ноге, а присутствующий при этом Бурей хохотал так, что подвернул ногу, упал и насмерть задавил цыпленка. Прошку, полезшего разнимать подравшихся щенков, покусали до крови, но не сильно. Все было бы ничего, если бы один из щенков не умудрился тяпнуть Прошку за нижнюю губу, которая теперь распухла и никак не заживает. На выселках зашибло бревном бабу, и неудивительно – там одни сумасшедшие живут. Все пашут‑сеют, а они дома строить надумали, да еще и баб на такую работу поставили. Все до одного дураки, потому, наверно, и креститься не желают.

Мишка уже думал, что перечень потерь в живой силе никогда не иссякнет, но всплывшая религиозная тема породила новость об отце Михаиле. Тот, несмотря на свою сдержанность на грани овечьей кротости, умудрился разругаться со старостой Аристархом. Причиной ссоры стала насущная необходимость строительства новой церкви – в нынешнюю не смогла бы вместиться и пятая часть населения Ратного. Дед, к которому апеллировал отец Михаил, не просыхал уже неделю, а потому вынес соломоново решение: церковь строить, но не сейчас, а в прошлом году, чем поразил отца Михайла до глубины души.

Вообще, дед, в Мишкино отсутствие, вел себя абсолютно безобразно, а виноват в этом сам Мишка. Подобное резюме поразило Мишку не меньше, чем дедово решение поразило отца Михайла, но старшине «Младшей стражи» было тут же разъяснено, что если бы Немой не торчал в воинской школе, то поехал бы с дедом на Княжий погост и не позволил бы сотнику Корнею устроить вышеописанную вакханалию.

Склонность юных девиц к критиканству – вещь известная и неизбывная. В подражание взрослым женщинам они способны долго и с удовольствием высказываться на тему присущих противоположному полу недостатков, даже не представляя себе, какую чушь порой несут. Мишка ничего подобного слушать не собирался и прервал поток морализаторства вопросом:

– Вы хоть знаете, для чего дед на Княжий погост ездил? – И, не дожидаясь ответа, пояснил: – Боярышни вы теперь. Дед с погоста боярскую грамоту привез. – Глянул на озадаченные лица сестер и усилил эффект от своего сообщения: – Мы теперь не худородные, вас можно в Туров везти, за самых именитых бояр замуж выдавать!

Первой на новость отреагировала Анька‑младшая. Чуть ли не суча ногами от возбуждения, выдохнула прямо из глубины души:

– Когда?

Машка была сдержаннее, но тоже вопрошающе уставилась на брата. Мишка томить не стал, но и называть точный срок не посчитал нужным.

– Когда мать решит, что вы к этому готовы.

– Так мы – хоть сейчас! – Анька была вся, как крылатая ракета, готовая сорваться с направляющих. – Машка! Мы в Туров поедем!

На Марию новость произвела не меньшее впечатление, чем на сестру, но голова у нее работала иначе.

– Что значит «готовы»? Почему матушка нам ничего не сказала? Минька, а ну‑ка выкладывай: что знаешь?

– Сказать‑то не сказала, но готовить вас к этому мама уже начала. Вы думаете, зачем она вам хозяйственные дела раздала? Тебе – за жильем и здоровьем холопов следить, а тебе – за кормежкой? Вы же хозяйками в боярский терем придете, кому жена‑неумеха нужна? А матери рядом не будет, подсказать, помочь некому, самим придется справляться. Пока‑то у вас не очень получается.

Мария, жестом прервав уже открывшую рот Аньку‑младшую, выдала целую серию вопросов, причем, приходилось признать, по делу:

– Что не получается, что не так? Откуда ты знаешь, мать говорила? У нас обеих или только у нее?

Машка кивнула на сестру и, не моргнув глазом, проигнорировала мгновенно вспыхнувшую возмущением Аньку.

– У обеих, сестренки, у обеих.

Мишка постарался выглядеть так же строго, как при разговоре с учениками воинской школы. С теми‑то проще, а сестрам не скомандуешь: кругом, шагом марш! Впрочем, тема их зацепила крепко, слушать будут. Еще бы не зацепить! Девчонкам, которые дальше Княжьего погоста никогда нигде не были, светит поездка в стольный град, да еще и женихи из лучших семей!

– Я ведь вас не просто так слушал, сестрички. Вот ты, Маша, жалуешься: то не сделано, это не закончено… А сама‑то подумала, как до ума все довести?

– Холопы с посевом и покосом управятся, тогда и доведем, не девок же заставлять топорами махать?

«Верно соображает, может, и Анька тоже соображать потихоньку приучается?»

– Вот ты, Аня, говоришь, хлеба не хватит…

– Нам‑то хватит! Это для холопов скоро кончится.

«Блин! Ну как такое может быть? Сестры‑двойняшки, а такие разные, даже и по внешности, ведь не путает их никто. А уж по уму‑то!»

– Как скоро? Сколько нужно на один день и на сколько дней осталось?

Мишка спрашивал, а сам уже понимал: путного ответа не получит. Так и вышло.

– Откуда я знаю? У Листвяны спрашивать надо.

– А когда сама хозяйкой станешь, у кого будешь спрашивать?

Ни секунды не задумавшись, Анька пояснила брату, словно последнему недоумку:

– Так не за холопа же выйду, и там ключница будет!

– А если воровать станет?

– Да ну тебя, чего привязался?

«Трындец! Полная безнадега! Вот кому‑то сокровище достанется. Матери, что ли, настучать? Ага! Она сейчас только о хозяйстве и думает… Ну надо же, и тут Спиридон! Не успел заявиться, а уже головной боли от него… Так вот и пожалеешь, что дед спьяну протезом промахнулся».

Стоило Мишке допустить лишь небольшую паузу, как возможность продолжения разговора по делу была тут же утрачена. Анька подхватила сестру под руку и затараторила о наиглавнейшем:

– Мань, надо еще платьев нашить, не ходить же все время в одном! А еще я видела: дядька Лавр жене такие колты серебряные сделал. Загляденье! Нам бы тоже такие, только бы еще с камешками…

Забыв про Мишку, сестры под ручку направились в каком‑то им одним известном направлении.

«Все, сэр, можете быть свободны. Дальнейшие переговоры пройдут в закрытом режиме, без присутствия прессы, блин. Как говорил один персонаж кинотрилогии о Максиме: „Пороть, пороть и пороть!“ Ума, конечно, не прибавит, но хоть душу отведешь».

Мишка вдруг услышал тихое поскуливание и, оглянувшись, увидел двух щенков, сидящих на привязи.

– Эй, щенков забыли! Вы же их на самом солнцепеке привязали, смотрите, как языки вывалили. Их напоить надо.

С совершенно одинаковым выражением досады на лицах сестры прервали увлекательную дискуссию и, отвязав щенят, потащили их за собой. В той стороне, куда они направлялись, воды не было, Мишка знал это точно.

* * *

Возле кузницы ученики воинской школы примеряли брони. Большинство было одето еще только в поддоспешники, но двое уже стояли в кольчугах, сутулясь от непривычной скользкой тяжести на плечах. Кузька крутился около них, что‑то поправлял, что‑то подтягивал и не переставая давал ценные указания:

– Не сутулься, выпрямись. Если горбишься, доспех тебя сам вперед тянет, ты еще больше наклоняешься, а он еще больше тянет. Ну‑ка попробуй нагнись.

Парень наклонился и невольно сделал шаг вперед, чтобы не упасть. Доспех действительно тянул своей тяжестью.

– Ну, понял теперь? – продолжал Кузька. – Если стоишь прямо, то тяжесть ложится ровно во все стороны, стоит куда‑то покривиться, сразу доспех тебя туда же и потянет еще сильнее. Ничего, привыкнешь! Я попервости себе шею чуть не до крови растер, а потом привык – и ничего.

Дело шло медленно, но так, собственно, и предполагалось. Мишка обвел глазами двор. В сторонке, жадно наблюдая за процессом вооружения «курсантов», толклась группа мальчишек. Близко не подходили, видимо, шуганули их уже не раз и не два. Среди них Мишка заметил и младшего брата Сеньку. Тот с авторитетным видом объяснял приятелям какие‑то тонкости вооружения ратников, время от времени тыкая указательным пальцем в сторону Кузьки.

На завалинке сидели вышедшие передохнуть кузнецы из холопов.

«Ну да, Кузька занят, Лавр на выселки уехал, почему бы и не сачкануть? Но Демка‑то здесь и не занят, вон стоит, почему не прикрикнет? Наверно, по делу перерыв, ладно, им виднее».

Возле забора, прислонившись к нему спиной и скрестив руки на груди, стоял Спиридон. Мишка его не сразу и заметил.

«И этот здесь нарисовался! У него что, привычка такая – все время к чему‑нибудь прислоняться? Вообще‑то такая привычка вырабатывается либо у больных, либо у лентяев, либо у людей, стремящихся показать свою самостоятельность и независимость. Не всегда, но довольно часто эта привычка свидетельствует как раз об обратном – скрытой слабости и неуверенности в себе. Такому человеку некомфортно стоять прямо, ни на что не опираясь. Не знает, куда девать руки, сутулится, переминается с ноги на ногу.

А чего это он, собственно, сюда приперся? Ему что, заняться нечем – все к приезду Никифора уже готово? Да наверняка же нет! Ага! Ну, Спирька, держись, сейчас сэр Майкл, виконт… э‑э… Ратнинский тебя на кастинг пригласит. И хрен открутишься…»

Мишкины зловещие размышления прервало дерганье за рукав и Сенькин голос:

– Минь, а Минь!

– Чего тебе?

– Минь, а ты над Кузькой начальник?

– Гм, ну начальник…

– А тогда вели ему, чтобы он мне самострел дал!

Сенька, похоже, нисколько не сомневался в том, что его просьба будет выполнена, и аж приплясывал на месте от нетерпения. Мишка глянул на группу ребятишек, заметил, что все, как один, смотрят на него с Сенькой, и догадался, что братишка чего‑то им там нахвастал.

«Если отказать, поднимут на смех, а среди пацанов вполне могут быть и дети холопов. Нет, смеяться над внуком хозяина позволять нельзя».

– А для чего тебе самострел, Сенька?

– Как для чего? Стрелять!

«Железная логика. Ну ладно».

– Хорошо, подожди здесь.

Мишка сходил к столу, забрал лежащий на нем самострел, подсумок с болтами и вернулся к Сеньке. Краем глаза покосился на ребятишек – те замерли в ожидании.

– На, держи.

Сенька цапнул самострел и чуть не выронил его – оружие, видимо, оказалось тяжелее, чем он ожидал. Мишка достал из подсумка болт, протянул братишке.

– Как стрелять, знаешь?

– Знаю, Минь, вот тут нажимать надо.

– Сначала заряди.

– Ага.

Сенька упер самострел в землю, наступил ногой на рычаг, поднатужился и… ничего не произошло. Мишка с трудом удержался от произнесения банальности: «Мало каши ел». Вместо него эту великую мудрость озвучил Спиридон. Мишка вмешательство приказчика проигнорировал и сочувствующе спросил Семена:

– Не выходит? А посильнее не можешь?

Сенька попробовал еще раз – результат оказался прежним. На глазах у братишки навернулись слезы, он, уже понимая, что ничего не получится, вцепился в самострел так, что побелели кончики пальцев, не желая расставаться с вожделенным оружием. Его несчастье тут же начало усугубляться раздавшимися со стороны ребятни смешками. Мишка внимательно осмотрел ребятню, убедился, что среди них нет никого, кто мог бы своим весом хотя бы наполовину провернуть рычаг самострела, и приглашающее махнул рукой:

– Попробуйте, может быть, у кого‑то из вас получится? – Нагнулся к Сеньке и прошептал: – Не бойся, ни у кого из них тоже не выйдет.

Вокруг самострела началась толкотня, каждый желал попытать счастья раньше других, но успеха не добился никто. Сенькино лицо по ходу дела все больше светлело, слезы высохли, но взгляд его все равно не отрывался от самострела. Мишка дождался, когда попытки поставить оружие на боевой взвод пошли уже по второму кругу, и резко приказал:

– Всё! Хватит! – Потом поймал за ухо примеченного наиболее активного насмешника и спросил: – Ну и над чем же ты смеялся?

Пацан взвыл, попытался вырваться, но Мишка держал крепко. Остальные мальчишки на всякий случай отскочили подальше, рядом остался только Сенька. Мишка, не отпуская уха, повернул страдальца к себе лицом и заглянул в глаза.

– Чего пищишь, как девчонка?

– Больно‑о‑о!

– Будущий воин должен уметь терпеть боль. Или ты холоп?

Спросил и вдруг понял: да, холоп. Что‑то такое изменилось в лице мальца. На всякий случай переспросил:

– Семен, он холоп?

Сенька растерянно кивнул. По малолетству он еще не научился делать различия между ровесниками в зависимости от социального положения, но учить этому в обществе, которое еще очень и очень долго будет феодальным, следовало с детства. Понимая, что буквально наотмашь бьет по детской психике, мысленно проклиная себя за это, Мишка еще сильнее сжал ухо пацана и повысил голос:

– А если холоп, то как ты смел насмехаться над внуком воеводы Корнея Агеича?!

– Я не насме…

Мишка не дал договорить.

– А если холоп, то что ты здесь делаешь? Работы нет?

Несколько мальчишек торопливо выскользнули из кучки сверстников и подались к ближайшему проходу между постройками. Мишка еще повысил голос – почти до крика:

– Стоять! Стража, задержать их!

Ученики воинской школы, уже дано забывшие о деле и, разинув рты, наблюдавшие за происходящим, перегородили узкий проход и, похватав ребятню, подтащили беглецов к Мишке. Пять пар глаз со страхом уставились на старшину «Младшей стражи». Мишка отпустил ухо своего пленника и пихнул его к остальным.

– Слушайте меня и не говорите потом, что не знали. Холопу к оружию притрагиваться запрещено! Еще раз увижу около воинского железа – прикажу выпороть так, что задница вспухнет! И остальным скажите…

Мишка запнулся, потому что буквально напоролся на обжигающий взгляд Роськи. Роська стоял неподвижно, ничего не говорил, а только смотрел, и это было хуже всего. Захотелось развернуться и сбежать. Или попросить у Роськи прощения. Или… все равно что, но лишь бы не видеть этих глаз.

Мишка мотнул головой, словно избавляясь от наваждения, и гаркнул:

– Пошли вон! – Детишек словно ветром сдуло. – Десятник Дмитрий! Продолжать занятия! – «Курсанты», не дожидаясь команды, преувеличенно заинтересованно окружили Кузьку. Митька, больше для порядку, выкрикнул: «Слушаюсь, господин старшина», но никакой команды отдавать не стал, ее и не требовалось. Краем глаза Мишка уловил заинтересованную рожу Спиридона – тому‑то, конечно, все эти экзерсисы были в диковинку, но очередь приказчика еще не наступила. Надо было заканчивать урок для Семена. Мишка обернулся к младшему брату и спросил:

– Всё? Больше здесь холопов нет?

– Нету…

– Ну зови остальных поближе, поговорим.

Мальцы приблизились с заметной опаской, и Мишка заговорил с Семеном, но так, чтобы слышно было и остальным:

– Ты не огорчайся, что с самострелом не вышло, я тоже не с него начинал, а вот с этого.

Вытащив из ножен кинжал, Мишка немного побросал его в воздух, перехватывая рукоятку то так, то эдак. Потом метнул кинжал в заборный столб.

– Вот. Пока этому не обучился, самострела у меня вообще не было. Сначала учился стоя на земле, потом – сидя верхом. Пока выучился, накопил вес и силу, тогда уже смог самострел взводить. Теперь вот других учу. – Мишка кивнул на «курсантов». – Могу поучить и тебя, если хочешь, конечно.

– Хочу, хочу! Научи, Минь.

– Хорошо. Сделаю тебе деревянный кинжал, и начнешь…

– Деревянный! – разочарованно протянул Сенька. – Я думал, что ты меня по‑настоящему учить будешь…

– Не перебивай! Учись выслушивать старшего молча и до конца. Я тоже с деревянного начинал, иначе бы без пальцев остался. Но настоящий кинжал у тебя будет. Когда Кузьма освободится, скажешь ему, что я просил его сходить вместе с тобой в оружейную кладовую и подобрать тебе оружие по руке. Завтра покажешь его мне, и я сделаю тебе точно такой же деревянный. Начнешь с самого простого… Ну‑ка принеси мой кинжал.

Сенька пулей слетал к забору, долго раскачивал крепко засевший клинок, наконец вытащил его и вернул старшему брату. Мишка несколько раз подкинул оружие, заставляя сделать его только один оборот, – так же как когда‑то показал ему первое упражнение Немой.

– Когда научишься, меня в Ратном может не оказаться, тогда покажешь свое умение Кузьме, а он скажет, что делать дальше. Когда буду уверен, что не порежешься, разрешу упражняться с боевым оружием, а до тех пор, от соблазна, твой кинжал будет храниться у Кузьмы.

– Дядька Михал! – раздался голос одного из мальчишек. – А нам поучиться можно?

«Ну, слава богу, я уж думал, что никто так и не осмелится. Надо же: „дядька Михал“ – это в четырнадцать‑то лет. Интересно, а почему Михал, а не Михаил? И Дударик меня тоже так назвал».

– Учиться будете у Семена. Чему он научится, тому и вас научит. Назначаю его вам десятником. Ну чего молчишь, десятник Семен?

– А что гово… Ой! Слушаюсь, господин старшина!

– Вот так‑то.

– Дядька Михал! – раздался тот же голос, но Мишка не дал мальцу задать вопрос.

– Господин старшина! Если твердо решили учиться воинскому делу, для вас я – господин старшина. Он, – Мишка указал на Семена, – господин десятник, ну а Корней Агеич – господин сотник.

– Господин старшина, а нам кто оружие сделает? Ну хоть деревянное!

– Оружейный мастер «Младшей стражи» Кузьма Лаврович. Не за так, конечно. Придется поработать. В кузне прибраться, в оружейной кладовой порядок навести, еще чего‑нибудь, что Кузьма Лаврович прикажет. Да не ходите к нему всей толпой – у вас теперь десятник есть, вот пусть он и договаривается. Все поняли? Ну, тогда идите отсюда, Кузьме пока не до вас.

Ребята неохотно потянулись с кузнечного двора, а Сенька снова потянул Мишку за рукав:

– Минь, а Минь! А как же деревянный‑то кинжал втыкать? Он же в забор не воткнется.

– А вот тут ты уж сам исхитрись. Сделай мишень из мокрой глины или из воска. А можно еще и вот так!

Мишка метнул оружие, и клинок вошел точно в щель заборного столба. Сенька понятливо кивнул и снова принес брату кинжал.

– А еще как можно?

– А еще – вот так!

Клинок мелькнул в воздухе и вонзился в забор возле самого уха Спиридона. Тот суматошно дернулся в сторону, запнулся, чуть не упал и зло уставился на Мишку:

– Эй, парень! Ты что, очумел? По шее давно не получал?

Мишка, нарочито не обращая внимания на приказчика, спокойно высвободил клинок и убрал его в ножны. Спиридон схватил Мишку за рукав рубахи:

– Эй, я тебе говорю!

Вжик! Кинжал выскочил из ножен и уперся острием приказчику в кадык. Ростом Мишка был едва по плечо Спиридону, наверно, поэтому, а может, по какой‑то другой причине материн ухажер не воспринял угрозы всерьез.

– Э‑э, не балуй!

Спиридон попытался перехватить Мишкину руку, но второй кинжал полоснул его по костяшкам пальцев. Вот тут до приказчика, кажется, дошло. Рот его искривился, на лице явственно проявился испуг.

– А‑а…

Крик застрял у Спиридона в горле – Мишка слегка надавил, и лезвие надрезало кожу у приказчика на горле, тот мгновенно побледнел до синевы, выпучил глаза и, казалось, был готов брякнуться в обморок.

«Не обгадился бы с перепугу, мразь».

Мишка убрал железо от горла приказчика, тот облегченно вздохнул и тут же, охнув, повалился на колени, получив удар рукояткой кинжала в солнечное сплетение. За спиной где только что гомонили «курсанты», снова наступила тишина, где‑то на краю поля зрения застыл столбиком Сенька. Спиридон, держась руками за живот, безуспешно пытался вздохнуть, ловя воздух широко раскрытым ртом.

Обернувшись к Сеньке, Мишка преувеличенно веселым тоном спросил:

– Видишь, братишка, чем обученный воин от обычных людей отличается?

– Ага… Минь, а ты что, его до смерти?..

Спиридон действительно завалился на бок и затих.

– Да нет, Сень, это он притворяется, чтобы больше не били, – за дураков нас держит. А ну встать!

Мишка пнул приказчика в область почек, тот коротко взвизгнул.

– Ну вот видишь, Сенька? Живой. Встать, я сказал! – Приказчик не пошевелился, тогда Мишка добавил еще пинок. – Встать, паскуда! Уши обрежу! – и коснулся лезвием кинжала Спиридонова уха. Это сработало. «Обычный человек» завозился на земле, потом, хватаясь за забор, медленно поднялся. Видок у него был… Морда и рубаха перемазаны в пыли, саже и угольной крошке (чисто возле кузницы никогда не бывает), из носа течет кровь (и когда успел нос расквасить?), из глаз – слезы. Стоит нетвердо, все еще держась за живот, на своего обидчика смотрит с натуральным ужасом.

«Клиент доведен до кондиции, сэр Майкл, можно работать».

– Кто таков?

– Сс… – Приказчик шумно сглотнул и хлюпнул носом. – Спиридон…

– Я не спрашивал: «Как звать?» – Мишка заложил руки за пояс и откинул голову назад, чтобы смотреть на своего «собеседника» как бы сверху вниз. – Я спросил: «Кто таков?»

– Пр… Приказчик я. Никифора Палыча приказчик.

– Закуп?

– Нет… Вольный.

– Из каких будешь? Из смердов?

– Купцы мы… Курские…

– Тогда почему в приказчиках? Почему сам не торгуешь? – Мишка на всю катушку использовал информацию, полученную от Петра, загоняя Спиридона в угол.

– Разорились, – уныло поведал Спиридон и снова хлюпнул разбитым носом.

– От долгов сбежал? Значит, беглый?

– Нет!!! – Ох и не хотелось помятому пижону числиться в беглых. – Никифор Палыч заплатил.

– Все равно! – Мишка был неумолим. – Долг отрабатываешь, значит, закуп.

– Кабальной записи на меня нет. – Спиридон утерся рукавом, размазав кровь по щеке, и подхалимски добавил: – Господин старшина.

– Дурак! Старшина я только для воинов, а для тебя, закуп Спирька, я – Михайла Фролыч!

– Я не закуп…

– Молчать! Отвечать только на вопросы! Зачем здесь?

– А?

– И впрямь дурак! Я спрашиваю: для чего сюда приехал?

– Так это… – Спирька снова утерся рукавом, отчего стал похож на клоуна с потекшим гримом. – Никифор Палыч послал. Это… К его приезду приготовить тут все.

– Приготовил?

– Да… То есть… не все еще…

«Эх, видели б тебя сейчас сестрички, красавец писаный, Разумник обходительный…»

– Десятник Петр! Ко мне!

Петька подлетел, звеня кольчугой, и с нескрываемым злорадством уставился на жалкую фигуру Спиридона.

– Слушай, Петь, вот закуп ваш рассказывает мне тут что почти все к приезду твоего батюшки приготовил Может, проверим?

– Врет! – убежденно заявил Петька. – Спирьке верить нельзя!

– Петр Никифорыч! – обиженно захныкал Спиридон. – Я же со всем прилежанием…

– Врешь! – Петька пнул приказчика ногой. Вроде и несильно, но тот сразу же упал и скорчился на земле возле забора.

– Встать! – снова рявкнул Мишка. – Десятник Петр, команды бить не было!

– Виноват, господин старшина! Спирька, вставай, хватит валяться.

Можно было бы поиграть в «доброго и злого полицейского», благо Петька готов был исполнять роль «злого» на полном серьезе и с удовольствием, но Спирька, похоже, и без того уже сломался, поэтому Мишка, погрозив Петру кулаком, проговорил миролюбивым тоном:

– Вставай, вставай, всё уже.

Повторное валяние на земле превратило Спиридона уже в совершенное чучело, хоть на огород выставляй. Прилизанная прическа превратилась в воронье гнездо, морда разукрасилась черно‑красными разводами, пижонская рубаха уверенно претендовала на роль половой тряпки. Петька глядел на сию живопись с откровенным удовольствием, видимо, Спиридон ему в свое время чем‑то сильно насолил.

– Так, Спирька. – Мишка покачался с пятки на носок. – Начнем с самого начала. Раньше Никифор Палыч пригонял к нам по осени только одну ладью. Теперь придут четыре. Место для их причаливания ты присмотрел?

– Так это… У берега…

– У берега место только для одной, дальше огороды идут. Значит, место под разгрузку не готово. Пошли дальше. Часть груза нужно будет переправлять на другой берег Пивени. Ты мостки проверил, они груженые телеги выдержат?

Спиридон о мостках явно слышал впервые, но с ответом нашелся:

– Так можно сразу ладьи к тому берегу причалить. Чтобы не переправлять, значит…

– Понятно. Не проверил. А тягло для перевозки есть или на себе возить будешь? Полдня пути – не близкий свет!

На этот вопрос ответа не последовало. Мишка настаивать не стал – все и так понятно – и продолжил допрос:

– Здесь, в Ратном, должны быть лавка и склад. Они готовы?

– Готовы… Михайла Фролыч… Почти.

Мишка переглянулся с Петром, тот всем своим видом выражал сомнение. Мишке это «почти» тоже сказало о многом.

– А что, Петь, не сходить ли нам своими глазами посмотреть? Спирька, чем, кстати, твои работники занимаются?

– Они… Там, в лавке…

– Я не спрашивал: «где?», я спросил: «чем занимаются?».

– Работают…

* * *

Работала Спиридонова бригада, как выяснилось на месте, весьма своеобразно – дрыхли в тенечке на подстеленном тряпье. Разбуженные Петькиными пинками, двое вскочили, очумело оглядываясь, а третий, не открывая глаз, рванул куда‑то на четвереньках, но убежал недалеко, треснувшись головой о забор.

Дальше пошла настоящая игра в «доброго и злого». Мишка объяснял Спиридону и работникам: как должна быть обустроена лавка, что такое «прилавок», какие нужно соорудить на складе стеллажи, как устроить крытый переход из лавки в склад и прочее, и прочее, и прочее.

Петька же, войдя во вкус и вспомнив, что он как‑никак старший сын хозяина, стимулировал активность и сообразительность личного состава физическими мерами воздействия. В результате Спиридон еще раз повалялся на земле, физиономии работников украсились синяками, а один, тот самый, что умел шустро бегать на четвереньках, постоянно утирал сочащуюся из носа кровь.

В конце концов, список мероприятий был усвоен исполнителями и утвержден руководством. Работа не то чтобы закипела, об этом можно было только мечтать, но какая‑то целенаправленная возня на объекте все же началась. Оставив на месте, в качестве гаранта непрерывности трудового процесса, Петьку, Мишка направился домой – время шло к обеду.

* * *

Разомлевший после обеда старшина «Младшей стражи» сонно покачивался в седле, а Рыжуха, тонко чувствующая настроение всадника, лишь изображала бодрый шаг, на самом деле передвигаясь в том темпе, который ей самой казался наиболее комфортным. Выполняя вчерашнее дедово указание, Мишка ехал присматривать место для строительства фальшивой усадьбы для тренировки будущего «спецназа», а заодно решил присмотреть, если повезет, и место для новых огородов – Анька‑то и не подумает позаботиться.

Маршрут он выбрал вдоль берега Пивени, в лесу позади домика лекарки Настены – все поближе к Ратному, чем в каком‑то другом месте. Мысли текли лениво, под стать аллюру Рыжухи. Почему‑то Мишку потянуло на статистические сравнения.

«Сколько там мне сестры перечислили несчастных случаев? Что‑то около десятка? Впрочем, рождение тройни несчастным случаем считать вроде бы нельзя, так же как и цыпленка, задавленного Буреем, хотя сам Бурей подвернул ногу. Зато неизвестно сколько баб отлупила у колодца Алена.

Для ровного счета, пускай будет десять. За три недели, то есть, в среднем, через день. В Ратном сейчас живет около тысячи народу. Столько же, сколько в трехсотквартирном доме где‑нибудь в спальном районе Питера. Ну или в двух‑трех домах поменьше. Как часто около такого дома появляется «скорая помощь» или «неотложка»? Да примерно так же – через день.

Выходит, периодичность та же, но масштаб‑то как разнится! Один дом и большое село, почти город. А домов‑то таких в Питере сотни, и стоят они рядом друг с другом. Здесь же, если за день от деревни до деревни доберешься, считай, повезло, а то и несколько суток можно через леса переть и жилья не встретить. Да в одном Кировском или Московском районе Питера наверняка народу живет больше, чем во всем Турово‑Пинском княжестве.

Получается, что если у князя в дружине тысяча человек, то это – каждый сотый житель, а за счет остальных девяноста девяти его кормят, поят, одевают и вооружают. И сколько же тогда народу нужно, чтобы содержать мою сотню «Младшей стражи»? Десять тысяч? Нет, не может быть, что‑то я неверно считаю.

Да и как тут считать? Ратнинская сотня кормит себя сама, хотя холопы есть не у всех ратников. Пашут, сеют, держат огороды и скотину. По первой пороше устраивают всем селом облавную охоту и запасаются мясом и шкурами. Ближе к концу зимы ездят на озеро Рыбное. Там к этому времени кислороду подо льдом остается совсем мало, и рыба сама лезет к прорубям. Запасаются на весь год – закладывают в ледники, солят, коптят.

Но корм – не самая главная статья расходов. Строевой конь, доспех и оружие стоят бешеных денег. У иного ратника вся усадьба стоит дешевле. Доспех у моих ребят есть. С конями – сложнее. На облавную охоту они пойдут вместе со всеми и мясом себя обеспечат. На покос и жатву их наверно, тоже придется выводить. Нет, насчет десяти тысяч я конечно же погорячился, Нинее о количестве холопских семей, нужных для содержания одного воина, насвистел экспромтом. Нинея не возразила, но, наверно, сама не знает. Надо будет с дедом этот вопрос перетереть.

Во всяком случае, при нынешней плотности населения сотня военных профессионалов – сила серьезная, даже в масштабе княжества, а уж в Погорынском‑то воеводстве ей и вообще равных нет. Годика через два, когда мои оглоеды выучатся и подрастут… А лет через пять – семь, когда станут совсем взрослыми да приобретут боевой опыт… О‑го‑го!»

Между тем Рыжуха вышла к тому месту, где русло Пивени выписывало очередную загогулину, и глазам Мишки открылась луговина, по всем признакам заливаемая по весне талыми водами. Место для огородов – лучше не придумаешь. Далековато, правда, версты полторы от Ратного. Но если свести под пашню окружающий луговину лес, то запросто можно ставить на этом месте деревеньку – на возвышенности, куда весенний разлив не достает. А пока можно будет поставить времянки для холопов‑огородников.

Мишка развернул Рыжуху и отправился прямиком через лес. Где‑то там, недалеко от бурелома, через который собиралась бежать, в случае чего, Настена, Мишка видел место, подходящее для строительства фальшивой усадьбы. Очень удобно. Ребят можно будет водить на тренировки в обход Ратного, переправляясь на другой берег Пивени через брод, показанный Юлькой.

Место для тренировочного объекта нашлось быстро, Мишка бегло осмотрел его, промерил расстояния шагами, прикинул, какие деревья можно использовать, как опорные столбы, какие вырубить. Выходило, что имитацию лисовиновской усадьбы можно сделать достаточно точную. День уже клонился к вечеру, но Мишка решил, что еще успеет заехать к лекарке Настене – собирался же посоветоваться, да и Юльку повидать хотелось.

«Надо же, как запали вы, сэр, на мисс Джулию! Вроде бы ни кожи ни рожи, характер – натуральная крапива, а поди ж ты!»

Мишка вдруг обнаружил, что тихонько мурлыкает себе под нос мотивчик одного из шлягеров своей молодости XX века:

Я гляжу ей вслед,

Ничего в ней нет.

А я все гляжу,

Глаз не отвожу…

Все, что произошло в следующий момент, он осознал уже потом – задним умом, тело действовало само, «на автомате» – спасибо ежедневным тренировкам.

Прямо в двух‑трех шагах перед мордой Рыжухи вздыбилось какое‑то пятнисто‑зеленое чудище, взмахнуло передней лапой, и кобыла шарахнулась в сторону, словно ее чем‑то ударили по голове. Потом даже не заржала, а завизжала то ли от боли, то ли от страха и поднялась на дыбы. Мишка, едва не вылетев из седла, левой рукой вцепился в повод, а правой метнул в непонятное существо кинжал.

Результата броска он уже не увидел, потому что Рыжуха, скотина обычно флегматичная, в мгновение ока превратилась в необъезженного мустанга, участвующего в Родео. Мотая башкой и вскидывая задом, она принялась метаться из стороны в сторону, проламываясь сквозь кусты и натыкаясь на деревья.

Наездником к четырнадцати годам Мишка стал очень неплохим, но объезжать диких лошадей ему ни разу в жизни не приходилось, к тому же родео проводится на ровной огороженной площадке, а не в лесу.

Ковбою, кажется, положено удерживаться на спине беснующегося скакуна восемь секунд, Мишка продержался почти столько же, хотя ему самому это время показалось очень долгим. Может быть, он усидел бы на Рыжухе и дольше, но она буквально соскребла со своей спины седока вместе с седлом, проехавшись боком по стволу толстенного вяза. Как этот удар не размозжил ему ногу, Мишка и сам не понял, скорее всего, его спасла передняя лука седла и вовремя лопнувшая подпруга.

Грянувшись о землю, он, все так же «на автомате», перекатился за ствол рокового дерева и вжался в выемку между корнями. Только полежав несколько секунд, Мишка попытался осознать происходящее. Руки сжимали самострел (когда успел подобрать?), тело вжималось в землю, хотя так и тянуло выглянуть из‑за ствола дерева и посмотреть…

«Блин, от кого я прячусь‑то? Э! Да в меня же стреляли!»

Отчаянно стараясь удержаться в седле и как‑то угомонить Рыжуху, Мишка, оказывается, краем сознания отметил две просвистевшие рядом стрелы. Только сумасшедшие скачки лошади спасли его от смерти или тяжелого ранения.

Осторожно, стараясь не показаться неведомому противнику, Мишка сел, прижавшись спиной к стволу вяза, упер самострел в выступающий корень и нажал ногой на рычаг. Зарядил оружие и прислушался. Где‑то недалеко раздались негромкие голоса, слов было не разобрать. По интонации было понятно, что разговаривают двое: один что‑то коротко спросил, второй начал отвечать, но первый его прервал, кажется, приказал заткнуться.

«Так, минимум двое. И никакое это было не чудище, а человек в маскхалате. Опять „люди в белом“? Теперь, правда, уже в зеленом. Точно, они! Так же, как тогда, на дороге в Кунье городище, что‑то швырнули в глаза лошади. Какую‑то едкую смесь. Дураки, надо было сразу стрелять, потом бедная Рыжуха так металась – хрен попадешь.

А может, хотели живым взять? Специально на меня охотились или им все равно, кого брать? А может быть, всё проще? Сидел мужик под кустиком, думал, что его не видно, и вдруг я прямо на него наехал. Я‑то его и правда не видел, но он‑то об этом не знал. Подхватился с перепугу, применил «спецсредство»… Попал я в него или промазал? Хватит гадать, помощи не будет, надо как‑то самому выкручиваться».

Мишка срезал кинжалом пласт мха, нахлобучил его на голову и осторожно выглянул из‑за ствола дерева. Ничего не увидел, переместился на другую сторону и снова выглянул. Сначала тоже ничего не рассмотрел, но потом скорее не увидел, а почувствовал какое‑то шевеление за кустами.

Пока подтягивал самострел, шевеление прекратилось, но затем снова раздались приглушенные голоса, сдавленный стон и злой приказ заткнуться. На звук этого злого голоса Мишка и выстрелил. Уже не сдержанный, а в полный голос крик боли подтвердил попадание, и тут же две стрелы прошли сквозь лапы небольшой елочки, шагах в трех справа от Мишкиного убежища. Потом еще две: одна чуть дальше, а вторая радом со стволом вяза, прямо у Мишки над головой.

«Бьют веером, значит, не заметили. Откуда стреляли? Непонятно. Но стреляли двое. Группа из пяти человек, как прошлый раз? Тогда должен быть и еще один. А он‑то себя ничем не выдал, значит, самый опасный».

Мишка перезарядил самострел и тут же выругал себя за произведенный шум. Снова осторожно выглянул, долго прислушивался и выискивал глазами хоть что‑нибудь Подозрительное, но ничего не заметил. Переместился на другую сторону, выглянул и глаза в глаза встретился с человеком в маскхалате, в пяти‑шести шагах от себя.

На мгновение оба замерли. Щелкнул самострел, но мужик ловко ушел в сторону и, пробежав пару шагов, распластался в прыжке, выставив вперед руку с ножом. Мишка отшатнулся, опрокидываясь на спину, кинжал словно сам прыгнул в руку и ушел в полет, навстречу нападающему. Почти тут же на Мишку обрушилось тяжеленное тело, в лицо плеснула кровь, а нож «диверсанта» вошел в землю совсем рядом с Мишкиным телом. Заливая себя и противника кровью из рассеченной шеи, «диверсант» замахнулся еще раз, но удара не получилось – рука упала просто под собственной тяжестью. Придавившее Мишку тело обмякло, Мишкин противник захрипел и затих.

Уходить следовало немедленно – двое лучников наверняка уже заметили Мишкино укрытие, и получить стрелу можно было в любой момент. Мишка, извиваясь, как червяк, выбрался из‑под трупа, метнулся к соседнему дереву, не добежав, упал, перекатился, снова прыгнул и опять перекатился. Дважды рядом свистели стрелы, но лучников конечно же никто никогда не учил стрелять по солдату, которого под «условным пулеметным огнем» два года беспощадно гонял старшина Советской армии.

Где по‑пластунски, где перебежками и перекатами, Мишка добрался до спасительного бурелома и юркнул в лабиринт наваленных друг на друга стволов. Отыскал тропинку и что есть мочи рванул к домику лекарки. С одним засапожником против двух лучников не повоюешь, надо было вызывать подмогу.

Юлька, копавшаяся на огороде, ахнула, увидев Мишку в окровавленной рубахе, хотела что‑то спросить, но Мишка проскочил мимо, крикнув на ходу:

– Кровь не моя!

Выбежав из‑под окружавших дом лекарки деревьев, он сунул пальцы в рот и громко, насколько мог, высвистал сигнал: «Тревога, все ко мне!», несколько раз глубоко вздохнул и повторил сигнал, потом еще раз. Хоть кто‑то из ребят должен был услышать и понять.

– Минька! Что случилось?

Юлька подскочила сзади – подол рубахи подоткнут, руки в земле, наверно, пропалывала грядки.

– Юль, спрячься в доме, за мной погоня может быть.

– Да что случилось‑то?

– Прячься, я сказал! – рявкнул Мишка и снова засвистел. – Да что они там, оглохли, что ли?!

Юлька и не подумала прятаться, вместо этого она, ухватив Мишку за подбородок, повернула его лицо к себе.

– Как это кровь не твоя? Вон вся морда разодрана!

– Пустяки, прячься, я говорю, погоня может быть!

– Да какая погоня? Ты же из бурелома вылез, кто там пройти может?

«Тоже верно. Нервы, сэр, нервы. А болит‑то все как, все бока отбил, только сейчас и почувствовал. Точно – нервы».

Мишка осознал, что его ощутимо трясет, а все тело исхлестано ветвями и избито, но переломов и вывихов вроде бы нет, иначе не добежал бы.

– Минька, дурень, да что случилось‑то? – У Юльки уже лопалось терпение. – Кровищей перемазан, трясешься весь, штаны порвал, рубаха… Ой, рубаха‑то прорезана! Да не молчи ты, Минька!!!

– Успокойся, убивали меня…

– Благодарствую, успокоил… придурок…

Юлька еще что‑то говорила, но Мишка уже не слушал. Над черным на фоне заката тыном появилось наконец‑то светлое пятно лица. Кто это был, Мишка разобрать не мог, но призывно замахал рукой и на всякий случай еще раз повторил сигнал свистом. Лицо исчезло, и почти сразу из лаза в тыне начали выскакивать ребята из «Младшей стражи». Сотню с небольшим шагов они Могли преодолеть за считаные секунды, поэтому Мишка не стал их ждать, а, призывно махнув рукой, побежал вдоль опушки леса. Лезть в лабиринт бурелома смысла не было, быстрее получалось обежать его краем леса.

Нервное напряжение продолжало отпускать, и на Мишку все больше наваливались усталость и боль в избитом теле. Бежать становилось все труднее, и довольно скоро его нагнали ребята. Тут же на бегу попытались расспросить, но Мишка, боясь окончательно сбить дыхание, только мотал головой и взмахом руки указывал направление. Наконец Дмитрий приказал всем заткнуться и начал задавать вопросы, на которые можно было отвечать только «да» или «нет».

– Это не учеба?

– Не…

– На тебя напали?

– Угу.

– Много?

Мишка растопырил пятерню.

– Далеко еще?

Мишка указал пальцем на приметное дерево, стоящее на опушке, потом изогнул кисть, объясняя, что там надо будет свернуть в лес.

Дмитрий прибавил ходу, легко обогнав своего командира, за ним потянулись остальные, тревожно оглядываясь на окровавленную рубаху старшины. Добежав до приметного дерева, Митька скомандовал:

– Стой! Заряжай! – «Курсанты» защелкали самострелами. – Всем подышать глубоко и успокоиться!

«Прирожденный воин! Повезло мне с Митькой, но сейчас вся надежда на Якова. У него отец охотником был, брал сына в лес сызмальства, наверняка учил читать следы. Не забыть деду сказать, что нам нужен и такой преподаватель».

Мишка наконец добрался до дерева, отыскал глазами Якова:

– Яш, ты след отыскать сможешь?

– Темнеет уже. – Яков кивнул на солнце, почти касающееся нижним краем горизонта. – Но попробую. Где искать‑то?

– Пошли, покажу. Остальным идти сзади, чтоб следы не затаптывать.

Очень хотелось плюнуть на все и улечься на травку, но Мишка пересилил себя и повел отряд в глубь леса. Приметное место почему‑то долго не находилось, и Мишка уже решил было, что промахнулся, но потом сообразил, что из‑за усталости пройденное расстояние кажется большим, чем на самом деле. Наконец дошли. Никакого особого следопытского мастерства и не требовалось – земля была буквально перепахана копытами Рыжухи. Мишка уселся на землю и распорядился:

– Яша, берешь командование на себя. Посмотри сначала у тех вон кустов, потом у вон того вяза…

– Это ясень, господин старш…

– Да хоть бы и береза! Посмотришь у того дерева. Потом скажешь, куда нам дальше двигаться. Остальным не мешать Якову, делать то, что он скажет!

Мишка откинулся на спину и закрыл глаза.

«Приперся, дурак… А если бы здесь засада была? Стрелять умеют только Демка с Роськой, а остальные самострел держат, как мартышка скрипку. Нет, всё я сделал правильно. Эти – в маскхалатах – знают, что здесь воинское поселение, значит, если я смылся, то сюда могли прийти очень серьезные дяди с очень острым железом. А их осталось трое, в лучшем случае четверо, но один или двое раненые. Нет, никаких засад! Будут уходить, но если придется тащить раненых, то уходить медленно. До темноты надо определить хотя бы направление их отхода…

Но как‑то они меня неквалифицированно взять пытались. Или убить? Даже не понять, что именно им было надо – ни то ни се. А дед говорил, что выучены так, как нигде не учат. Две разные «диверсионно‑разведывательные группы»? Глупость. Опять же, «спецсредства» – точно так же, как «люди в белом», что‑то в глаза лошади бросают. Такое ощущение, что «спецсредства» оказались в руках у новобранцев, только один действовал вполне профессионально – вычислил мое укрытие, незаметно и бесшумно подобрался, ушел от выстрела. Вообще‑то не я его, а он меня грохнуть должен был – просто не повезло. Один опытный боец в сопровождении «салаг»? Странно, так вроде бы не бывает…»

Мишка вздрогнул от прикосновения к лицу чего‑то влажного, открыл глаза и увидел стоящую возле него на коленях Юльку, обтирающую ему лицо смоченной чем‑то тряпицей.

– Ты‑то чего сюда?..

– Молчи! Куда тебя такого отпускать? Голодный, побитый, напуганный…

– Это я‑то напуганный?!

– Нет, я! На‑ка попей. – Юлька сунула Мишке в руку баклажку с каким‑то травяным настоем. – Пей, пей, поможет.

Уговаривать Мишку не пришлось, сильнейшую жажду он ощутил еще на опушке леса, когда закончился бег.

– А теперь поешь. – Из развернутой тряпицы появилась вареная репка и кусок жареной рыбы. – Что под руку попалось, то и схватила, больно шустро бегаете, еле успела заметить, в каком месте в лес свернули.

«Господи, ну до чего ж золотая девка: обо всем подумала, все успела…»

– Спасибо, Юленька… Умница ты моя…

Юлька на секунду смутилась от столь непривычного обращения, но тут же ощетинилась:

– Вот еще – твоя! Размечтался! – Помолчала и ворчливо добавила: – Ешь давай. Повезло тебе: рубаху разрезали, а до тела не достали…

Наступило неловкое молчание. Мишке хотелось сказать ей еще что‑нибудь ласковое, а Юлька наверняка была бы рада это услышать. Но Мишка молчал, как будто ему действительно было четырнадцать лет и не было в его долгой прошлой жизни девушек и женщин…

Паузу прервал подошедший Митька. И так, словно был не мальчишкой, а бывалым воином, обратился сначала не к старшине, а к лекарке, появлению которой вроде бы совсем и не удивился:

– Ну как он?

– Побитый, но ничего страшного, домой его надо, чтоб отдохнул.

– Идти сможет?

– Если недалеко.

«Блин! Разговаривают, как будто меня тут и нет! Безобразие… Ага, сэр Майкл! Добавьте еще: „Распустились тут без меня!“ Можно также и: „Вы меня не знаете, вы меня еще узнаете!“, „Здесь вам не тут!“ и другие бессмертные афоризмы начальствующих идиотов».

– Десятник Дмитрий!.. Гм… Докладывай: что нашли?

– Там, – Митька указал на кусты, – один убитый, в спине твой болт. Рядом лежал раненый. Тяжело – крови натекло много. По следам видно, что его перевязали и утащили. Там же еще и вот. – Митька протянул вымазанный в крови кинжал. – Твой? Под трупом был.

– Мой. – Мишка забрал кинжал, машинально попытался обтереть его о траву, но кровь уже запеклась. – Дальше что?

– Там, – Митька ткнул пальцем в сторону то ли вяза, то ли ясеня, – еще один убитый – жилы на шее перехвачены…

– Там еще самострел и второй кинжал должен быть, – перебил Мишка.

– Нету, – отрицательно помотал головой Дмитрий. – Наверно, забрали. Зато рядом седло с оборванной подпругой, а на коре кровь и лошадиная шерсть. Рыжуха что, об дерево ударилась?

– Угу, я тогда и слетел. Еще что нашли?

– Лошадиный след уходит вон туда, – Митька снова махнул рукой, указывая направление, – а людской – к реке. Куда пойдем?

– По людскому следу. Помоги‑ка подняться.

Тело протестовало против любого движения, как демократ против милицейского произвола, Мишка с трудом сдержал стон, но все‑таки поднялся и сделал несколько шагов. Дмитрий, не дожидаясь команды, приказал отряду растянуться цепью, и все двинулись вслед Якову. Через пару десятков шагов начали находиться стрелы, выпущенные «людьми в зеленом».

«Не стали собирать, значит, торопились. Вдвоем тащат тяжелораненого, быстро идти не смогут, а в темноте остановятся: по ночному лесу с такой ношей не пойдешь. Есть шанс догнать… но не сейчас, а с утра. Дед наверняка разрешит, даже поможет – его эти „носители маскхалатов“ еще в марте сильно заинтересовали. С утра организует погоню».

След вывел к реке. Митька покрутил головой, поглядывая то вверх, то вниз по течению, ничего не заметил и обернулся к Мишке:

– Лодка у них была, что ли?

– Нет, Мить, здесь брод. Вот от этого камня и до такого же на том берегу. Видишь?

– Вижу, но в воду нам лезть нельзя. Если они с той стороны затаились, подождут, пока мы на середину выберемся, и перестреляют, как уток. Если бы днем да ребята стрелять умели бы… А так – они там за кустами, да еще в одежках этих. Мы их даже и не разглядим.

Митька был кругом прав, приходилось соглашаться, как бы обидно ни было. К тому же Мишка чувствовал, что боец из него сейчас никакой. И не только боец, но и просто ходок.

«Через лес – метров триста пятьдесят – четыреста, да до дому с полкилометра. Больше тысячи шагов… Эх, где вы, трамвайчики питерские?»

– Мить, устал я что‑то. Пойду потихоньку, а ты прикажи носилки какие‑нибудь соорудить или волокуши – убитых в село дотащить надо.

– Сделаем. Фома, Иоанн! Сопровождать господина старшину!

Ребята гаркнули хором:

– Слушаюсь, господин десятник!

Митька поискал глазами лекарку.

– Юлия, ты тоже со старшиной ступай.

– Ага! Господин десятник. – Юлька оставалась Юлькой – не съязвить не могла. – А я‑то с вами покойников таскать собралась! Что ж поделаешь – не судьба.

Мишка думал, что Дмитрий ответит какой‑нибудь резкостью или просто проигнорирует девчоночий треп, но вдруг, к своему изумлению, впервые за все время знакомства увидел на его лице улыбку. Перехватив Мишкин взгляд, Дмитрий мгновенно улыбку с лица согнал, но зачем‑то посчитал нужным пояснить:

– У меня сестренка такая же была, не язык – жало, а сама добрая…

«Блин! Сестренка! Он же первый раз своего щенка где‑то оставил! Ну и правильно, не тащить же с собой по тревоге. Но отмякает душой парень! Вот уже и улыбаться стал…»

Юлька, видимо тоже что‑то такое почувствовав, никак комментировать Митькины слова не стала. С ее характером, это был верх деликатности.

– Ну ладно, Мить, я пошел.

– Давай. Старшие стрелки! Филипп, твоей пятерке – тот покойник, что у дерева, а тебе, Ахрамей, – тот, что в кустах…

«Ахрамей? Это Варфоломей, что ли? Придумают же! Учился со мной в школе пацан по фамилии Варфоломеев, так его „Варварой в кальсонах“ дразнили. Детское творчество, блин».

В лесу стало уже совсем темно, Мишка несколько раз спотыкался, один раз чуть не упал, но его вовремя подхватили. Устыдивши