За пятьдесят два дня. После того, как все разъехались; после того, как приехала Полковникова мама на помятом «хетчбэке» и он забросил на заднее сиденье свой огромный рюкзак; после

ПОСЛЕ ТОГО, КАК ВСЕ РАЗЪЕХАЛИСЬ; после того, как приехала Полковникова мама на помятом «хетчбэке» и он забросил на заднее сиденье свой огромный рюкзак; после того, как он сказал: «Я особо прощаться не люблю. Через неделю увидимся. Не делай ничего такого, чего я бы не сделал»; после того, как за Ларой приехал зеленый лимузин — ее папа был единственным врачом в каком-то маленьком городке на юге Алабамы; после того, как мы с Аляской с выносящим мозг ветерком и без тормозов домчали до аэропорта Такуми; после того, как в кампусе воцарилась жутковатая тишина, перестали хлопать двери, смолкла музыка, смех и крики… После всего этого мы пошли на футбольное поле, и Аляска повела меня к его краю, где начинается лес, точно так же, как меня вели купать в озере. Луна стояла полная, и Аляска отбрасывала тень, по которой было видно, как талия переходит в бедро, а через некоторое время она остановилась и сказала: «Копай».

Я переспрашиваю: «Копай?», и она подтверждает: «Копай», повторив это несколько раз. Я опустился на колени у края леса и принялся разрывать мягкую черную землю, вскоре наткнулся на стекло, стал окапывать вокруг и извлек бутылку розового вина — оно называлось «Земляничный холм», наверное потому, что могло бы быть на вкус как земляника, если б не было похоже на уксус с капелькой кленового сиропа.

— У меня есть поддельные документы, — рассказала Аляска, — но паршивые. Так что, когда я иду в винную лавку, я беру сразу десять бутылок такого и водки для Полковника. Когда купить наконец получается, я, считай, запаслась на семестр. Я отдаю Полковнику водку, а свое хороню в землю.

— Да ты пират.

— Йо-хо-хо, и бутылка рома. Так и есть. Хотя расход вина в этом семестре слегка увеличился, так что завтра придется ехать. Это последняя бутылка. — Она отвинтила крышку — пробки в такой бутылке предусмотрено не было, — отпила глоток и передала мне. — Насчет Орла сегодня не беспокойся. Он сидит и радуется, что почти все разъехались. Подрочить, наверное, первая возможность за месяц выдалась.

Я держал бутылку за горлышко — я все же волновался, но мне хотелось ей доверять, и я решил доверять. Я отпил небольшой глоточек и, как только я его проглотил, сразу же ощутил, как мое тело отторгает этот жгучий сироп. Он попытался подняться вверх по пищеводу, но я принялся усиленно глотать, и вот, да, я это сделал. Я пью в кампусе.

Мы валялись в высокой траве между лесом и футбольным полем, передавая друг другу бутылку и поднимая головы, чтобы сделать глоток этого вызывающего омерзение вина. Согласно обещаниям в списке, Аляска принесла роман Воннегута «Колыбель для кошки» и принялась читать мне вслух, ее тихий голос сливался с кваканьем лягушек и стрекотом кузнечиков, прыгавших вокруг нас. Я слушал не столько слова, сколько мелодию ее голоса. Я сразу понял, что она его раньше уже много раз читала, ее голос звучал уверенно, она не делала ошибок, я слышал, что она улыбается, и даже подумал, что, если бы мне всегда читала Аляска Янг, я бы больше любил романы. Через некоторое время она отложила книгу, я ощущал тепло — не опьянение. Между нами лежала бутылка, я касался ее, она касалась ее, но мы не касались друг друга. А потом она положила руку мне на ногу.

Аляска прижала свою ладонь к моим джинсам чуть выше колена, лениво и медленно выписывая круги указательным пальцем по моему бедру, между нами был всего лишь один слой одежды, и бог мой, как я ее хотел. Лежа в высокой неподвижной траве под пьяным от звезд небом, слушая ее едва пробивающееся за границу восприятия ритмичное дыхание и шумную тишину лягушек-быков, кузнечиков и бесконечно летящих по трассе автомобилей, я подумал, что, возможно, это подходящий момент для трех Заветных Слов. И, глядя на звездное небо, я вознамерился их сказать, я убедил себя, что она чувствует то же самое, что ее пальцы, так живо порхающие по моей ноге, больше чем игривы, и хрен с ней, с Ларой, хрен с ним, с Джейком, потому что да, Аляска Янг, да, я люблю тебя, и ничто другое не важно, и я уже открыл рот, но, как только я набрал воздуха, она сказала:

— Это и не жизнь, и не смерть. Лабиринт.

— Э-м… да. А что же?

— Страдания, — ответила Аляска. — Когда ты делаешь что-то плохое и когда что-то плохое происходит с тобой. Вот в чем проблема. Боливар говорил о боли, а не о жизни или умирании. Как выбраться из лабиринта страдания?

— В чем проблема? — спросил я. И почувствовал, что ее руки на моей ноге не стало.

— Нет проблемы. Но всегда есть страдание, Толстячок. Домашка, или малярия, или то, что твой парень живет очень далеко, а рядом лежит хорошенький мальчишка. Страдания испытывают все. И этот вопрос беспокоит и буддистов, и христиан, и мусульман.

Я повернулся к ней:

— Да, может, доктор Хайд не такую уж и фигню несет.

Мы оба лежали на боку, она улыбнулась, мы почти касались друг друга носами, я смотрел на нее, не моргая, она раскраснелась от вина, и я снова открыл рот, но на этот раз не для того, чтобы говорить, а она протянула руку, приложила палец к моим губам и сказала:

— Тсс… Тсс… Не порти.