Часть первая 8 page. – А потом требовали от них оплаты, о которой не договаривались заранее!

– Наверное…

– А потом требовали от них оплаты, о которой не договаривались заранее!

– Пожалуй. А от этого можно избавиться теперь?

– Можно. Но не за один раз. Нам с вами потребуется понять, из чего выросли эти ваши особенности.

– Интересно, а вы когда живете, вы все это про себя тоже помните? – поинтересовалась Елена.

– Музыкант, когда играет на инструменте, специально не вспоминает, какая нота идет за какой, – засмеялась Карцева.

Елена выходила из кабинета окрыленной, забыв про плохо заживающую коленку. Как всякий советский человек, она была изумлена тем, что психолог мог привести ее душу в порядок. Хотя вряд ли удивилась, если бы это сделали на своем участке работы терапевт, стоматолог или парикмахер.

Влетела на работу в приподнятом настроении и тут же начала бойко отстукивать на компьютере давно лежавшую статью.

На экране появился Айсберг:

– Привет. Как ты?

Белокурая. Нормально.

Айсберг. А я сегодня целый день работал извозчиком.

Белокурая. А я, наоборот, – ездила на таких, как ты.

Айсберг. Могла бы и мне позвонить на мобильный.

Белокурая. Чтобы кататься на немытой машине?

Айсберг. Вчера, когда засиделся за компьютером, жена уже вставала на работу, и я получил по шее.

Белокурая. Не поняла, что значит «получил по шее»…

Айсберг. Она сказала, что так не надо больше делать.

Белокурая. Как?

Айсберг. Долго сидеть в Интернете и играть там в шахматы.

Белокурая. Почему?

Айсберг. Времени было практически 6 часов!!!!

Белокурая. В чем криминал?

Айсберг. В это время приличные люди должны спать!

Белокурая. Кому должны? Видимо, у вас в семье принято контролировать частное пространство друг друга – советский пережиток. У нас каждый решает, как ему удобней жить, если он не мешает другому.

Айсберг. Ночью все должны спать.

Белокурая. А ты в семье считаешься слабоумным, что за тебя решают, когда ты должен спать?

После общения с Карцевой жизнь просто давала ей домашнее задание.

Айсберг. Она обо мне заботится.

Белокурая. У вас один считает возможным контролировать пространство и время другого? И другой считает это заботой?

Айсберг. Она просто переживает обо мне, чтобы я выспался.

Белокурая. Это называется: жена – мама, муж – сынок. Он ведь сам не знает, что ему надо выспаться…

Айсберг. Все время пытаешься меня обидеть.

Белокурая. Ты перечисляешь стандартные проблемы советской семьи. Кстати, гиперопекающая жена – это большой шанс, что мужик не сделает карьеры. Знаю по собственной семье.

Айсберг. А вот я тут не вижу проблем за их отсутствием.

Белокурая. У тебя глаз уже замылен.

Айсберг. У меня отличная семья. Мне просто не хватает романтики в жизни.

Белокурая. Дай бог! Извини, мне надо убегать…

«Не хватает романтики козлу!» – фыркнула про себя Елена.

Никиты на экране не было, это огорчало.

Посмотрела куски написанного текста: «…„Новые русские“ слишком молодой класс для того, чтобы иметь собственный кодекс чести, отличающийся от всего остального общества и своими плюсами, и своими минусами. „Новый русский“ в первом поколении отличается от богатого европейца так же, как интеллигент в первом поколении отличается от потомственного интеллигента. „Новые русские“ пришли в свою среду из разных слоев, принеся с собой все представления о жизни этих слоев, и подозревать их в отличие от всех остальных в чем‑то, кроме дохода, и рано…»

Начала собираться домой. Подумала, зачем спешит в пустой дом? Поняла, что для того, чтобы увидеть Никиту на экране домашнего компьютера.

Смешно, но к разводу не оказалось ни одного реального кавалера. В последнее время она было вышла на охоту за одним молодым музыкантом. Но он каждый день по телефону рассказывал встрепанным голосом, что у него на даче упала в колодец кошка, сломала руку бабушка, а тетю сбил похоронный автобус. Он был человек «профессиональное несчастье» и, видимо, потому так проникновенно играл на фортепьяно. Но даже для опекающей Елены его чернухи оказалось много.

Второй был успешным менеджером, с профилем победителя, которого хотелось отчеканить на металлических монетах. Внешне напоминал Толика и вполне подходил по всем статьям. Его любимой присказкой было: «Женщина как мороженое, сначала холодная, потом тает, потом липнет…» Все уже подошло к согласию заехать к нему на кофе, но Елена имела глупость вывести его на светскую вечеринку. Он увидел раскрученный бомонд и сник. С ним что‑то случилось. И он повторил все стадии поведения мороженого: сначала окаменел, потом потек, а затем начал липнуть ко всем со своими визитками и лизать небрежно подставленные места. Елену чуть не стошнило, а он уже не мог остановиться, как ребенок, попавший на конфетную фабрику.

Так что, когда в финале он сказал: «Ну вот, а теперь ко мне, пить кофе?» – Елена выгнула бровь дугой и усмехнулась: «Я? К вам? Я не могла обещать ничего подобного!»

Получалось, что при Караванове она и не могла закрутить нормальный роман. Видимо, боялась, что это немедленно обрушит брак. Посему выбирала мужиков, неспособных занять серьезное место в душе. Так что жизнь начиналась с чистого листа.

Это Караванова всегда перетаскивали из постели в постель, почему теперь он сам не понимал, куда несут его ноги. А Елена принципиально уходила в никуда, понимая каждый раз, что, расставшись с очередным мужем, будет так стремительно меняться внутренне, что герои из прошлого отрезка жизни не будут за ней поспевать.

Дома не было никого. Лида умчалась к своему Вадику, чтобы вместе с ним пережить новости. Елена сделала маску на лицо, поболтала по телефону с подружками; почему‑то совершенно холодно прикинула, как переставит мебель после отъезда Караванова, и включила компьютер.

Никита уже был на экране.

Никита. Как день прошел?

Белокурая. Сначала плохо, потом хорошо.

Никита. А я сегодня делал всему коллективу разнос. Прежде всего не люблю соотечественников… за то, что один сеет и строит, пятеро в это время курят, а десять руководят и ждут урожай, чтобы под любым предлогом отобрать…

Белокурая. Признак вненациональный… И зависит от качества выбранной ими власти.

Никита. Меня когда закидывает в ее эшелоны, потом долго душу отмыть не могу…

Белокурая. Там совершенно разные люди. Как и везде.

Никита. Ой, давай не будем… я же не из детского сада…

Белокурая. Извини. Забыла, что с мужиками полезней прикидываться не выше учительницы литературы…

Никита. Тебе с твоей высоты лучше видно, кем прикидываться…

Белокурая. Хватит глупости говорить.

Никита. Я, между прочим, в партию вступал в Афгане, по искренней вере… А учительница ты или министр, мне по барабану. Для меня даже королева – прежде всего женщина… и мне важно, что у нее внутри… а снаружи интересует, пожалуй, только фигура и парфюм…

«Совсем ребенок!» – улыбнулась Елена.

Белокурая. Так и для меня шеф, даже самой крутой авиационной компании, только мужчина. И по тому же списку проходит: фигура, парфюм. Даже хрен с его мозгами, если будет молчать.

Никита. Фигура в списке первая? Хочешь эротическую фотку пришлю?

Белокурая. Свою?

Никита. Естественно.

Белокурая. Давай. Будет о чем подумать, засыпая в одиночестве.

«Удивительно все‑таки устроены мозги у мужиков! – подумала Елена. – А вдруг я его сотрудница или работаю на конкурента! Нет, ну ей‑богу, дети! Наверное, пошутил!»

Никита. Лови…

Елена открыла фото. На простыне спиной к зрителю лежало роскошное мужское тело, отполированное массажем и загаром.

Никита. Ну как?

Белокурая. Круто! Меня уже, правда, трудно удивить. Мой первый собеседник по «аське» начал с сантиметров органа, который у него самый важный.

Никита. Кстати, ты в курсе, что у тебя вирусы на компе?

Белокурая. Нет. А у меня не может из‑за этого все пропасть на жестком диске?

Никита. Конечно! Ставь чай, я сейчас приеду, окажу скорую антивирусную помощь…

Елена вздрогнула и поняла, что рано. Решила соврать.

Белокурая. И как это пояснить хоть и бывшему, но еще спящему в моей постели мужу?

Никита. Да я шучу, а ты уже испугалась…

Белокурая. А ты но ночам так легко сматываешься из дому?

Никита. Вижу, фотка произвела на тебя нужное впечатление.

Белокурая. Еще бы. Не хочешь ее продать на обложку гейского журнала?

Никита. Почему гейского?

Белокурая. Потому что женщины обычно начинают изучать мужчину спереди.

Никита. Ладно тебе. Я давно так уже не выгляжу… когда‑то был идеальной машиной для войны, а сейчас малость заплыл жиром, некогда ходить в спортзал…

Белокурая. Договариваемся на завтра, чтобы иллюзии рухнули?

Никита. Вот тебе все телефоны. Позвони, как захочется. Я тебя быстро разочарую… много времени это не займет.

Белокурая. Кто ж тебя так закомплексовал?

Никита. Жизнь. Еще на всякий случай запиши домашний.

Белокурая. Зачем домашний?

Никита. А что… у меня деловая встреча с тобой… или ты утверждаешь обратное?

Белокурая. На всякий случай пиши мои телефоны…

…Часов в девять ее разбудил телефонный звонок, и мягкий мужской голос сказал:

– С добрым утром!

– С добрым! – сказала она сонно. – Я вас слушаю.

– Это Никита. Извини, что разбудил… – смущенно сказал голос.

– Привет! – нежно откликнулась Елена. – Что за бармалейская привычка звонить в такое время?

– Я уже час в офисе сижу. Хотел тебя услышать. Спи дальше, потом созвонимся… – и он положил трубку.

Это напоминало какую‑то юношескую игру. После звонка не хотелось спать, а хотелось петь…

«Надо попросить его, чтобы будил меня каждое утро!» – подумала Елена.

Долго возилась с нарядом. Трижды переодевалась. Надела строгий костюм, как для очень деловой встречи. Стрелой помчалась на работу, включила компьютер.

Никита был в онлайне.

Никита. У тебя совершенно обволакивающий голос… Ты меня этим врасплох застала…

Белокурая. А ты рассчитывал, что голос у меня как у Бабы‑яги?

Никита. И сразу давай договоримся… я не терплю лжи и лицемерия…

Белокурая. Что означает эта фраза? Что весь остальной мир от них тащится?

Никита. И если «игра кошки с мышкой» – это твое хобби… поверь, я не совсем стандартный вариант… психика поцарапана ранениями и контузиями.

Белокурая. В кошки‑мышки играют бездельницы.

Никита. Я по жизни очень открыт… и ударить в самое нутро не составит большой проблемы…

Белокурая. Куда‑то тебя не туда понесло…

Никита. Все это я говорю лишь потому, что ты мне за эти дни стала не безразличной…

«Какой странный парень! – усмехнулась она. – Неужели люди вот так научились влюбляться прямо с компьютерного монитора? Нет предела техническому совершенствованию…»

На работе стоял ор, газета наехала на нефтяную компанию, а потом проиграла суд. Искали конкретного виноватого. Виноватого не было. Хотели лишить премии завотделом, по которому прошла статья, но он пригрозил уволиться. Так что все ходили дежурно надутые и ждали ухода главного, чтобы снять напряжение в редакционном баре.

Елена дописывала вчерашнюю статью про ценности «новых русских». Решила звонить Никите после того, как сдаст ее, а то совсем уже с этим разводом распустилась… Дописала, позвонила, назначила встречу в «Донне Кларе». Она не любила модную «Донну Клару», но там были два столика совсем у окон, за которыми можно было сесть рядышком, а не напротив друг друга.

Посудачила с Олечкой, как лучше накраситься под этот костюм. На всякий случай воспользовалась ее косметикой и даже выпросила редакционную машину до «Донны Клары».

Никита оказался высоким блондинистым плейбоем с совершенно детскими голубыми глазами. Он стоял у входа с розой в руках и смущенной улыбкой.

«Хорош, – подумала Елена. – Но действительно, видимо, фотку делал давно…»

Тело с фотки должно было двигаться с такой мышечно‑звериной пластикой, от которой женщины обычно цепенеют. А Никита шел, поворачивался и целовал руку, словно героя фотографии сильно смягчили.

Елена была еще неопытна в компьютерном флирте, ей и в голову не пришло, что это могла быть вовсе не его фотка. Она еще не подозревала о том, чего только не прибавляют и не убавляют себе мужчины в виртуальном кокетстве. Тем более что Никита был ровно ее «поэтический размер», и, встретившись, они мгновенно засияли навстречу друг другу.

О чем говорили? Да о какой‑то ерунде. О том, что будут заказывать, чем интересуются его сын и дочь, что на работе, кто какие книги любил в юности… Сидели спиной к окну и так близко друг к другу, что почти не соображали, о чем идет речь, и практически не чувствовали вкуса еды. Было непонятно, как выйти из этого состояния, хотя и совершенно очевидно, куда из него можно выйти…

Вышли, сели в его джип.

– Отвожу тебя домой? – спросил он очень напряженно, совершенно не понимая, как надо себя вести.

– Да… Но по набережной… – улыбнулась она.

Это совершенно ничего не означало, но оба поняли, что по дороге будет парк. Что они заедут туда, и дальше им будет плевать… и на то, что вокруг белый день; и на то, что они в машине; и на то, что им не по двадцать лет… Их вторые половины так долго экономили на них нежность, что Елена и Никита почувствовали себя участниками детского заговора. Школьниками, вместе ворующими конфеты, пока взрослых нет дома. И дело было не только в сексе, а в безудержной легкости и абсолютной слышимости друг друга… И как всегда, когда роман должен случиться, и небесный диспетчер начинает его опекать – подбрасывать пустые квартиры, внештатные ситуации, общих знакомых и прочие мизансценные подарки, – гуляющую публику словно ветром смыло из парка. И они остались вдвоем среди осеннего великолепия.

И в этой торопливости не было ничего странного. Зачем только она напялила костюм с длинной узкой юбкой? Да еще и повязка на колене…

Потом Елена провела пальцем по воротничку его наглаженной рубашки:

– Твоя жена домохозяйка?

– Да.

– Она тебя любит?

– Наверное. Но она меня не слышит…

Расстаться было совершенно невозможно, и они целовались, пока машина стояла в пробках, как безумные. Но ему надо было домой, а ей надо было переварить встречу. Впрочем, оказавшись дома, даже понимая, что Никита еще не доехал, Елена сразу же уставилась в монитор компьютера. Айсберг торчал там как верный часовой.

Айсберг. Как дела?

Белокурая. Отлично. Я, кстати, познакомилась еще с одним интересным парнем по «аське».

Айсберг. Рад, что меня ты тоже считаешь интересным. Но появляются зачатки ревности.

Белокурая. Может быть, ревность заставит тебя вымыть машину. Кстати, у него машина была чистая.

Айсберг. Была?

Белокурая. Ну я имею в виду, во время встречи. Надеюсь, с тех пор ее не угнали.

Айсберг. И что же вы делали?

Белокурая. Обедали, болтали.

Айсберг. И все?

«О, как хочется сказать тебе правду, козел! Впрочем, тебе это все равно не поможет…» – подумала Елена.

Белокурая. Пока все.

Айсберг. А планы?

Белокурая. Наполеоновские…

Айсберг. Женат?

Белокурая. А я не ищу кандидатов на Мендельсона.

Айсберг. Так я тебе и поверил.

Белокурая. Может, ты и себя считаешь сладкой добычей?

Айсберг. Не хуже других. Кстати, я совсем не пью…

«Ох, лучше бы пил!» – подумала Елена.

Белокурая. Это большой плюс. Но больших плюсов должно быть много.

Айсберг. У меня много. Это ты увидела пока только один.

Белокурая. Ладно, тут по телику интервью с депутатом, у которого мне интервью брать. Пока.

Айсберг. Не бери интервью у депутатов. Им место в «Матросской Тишине»!

Белокурая. Кто определил им это место?

Айсберг. Я.

Белокурая. Ты? Человек, который не может отвечать даже за жизнь собственного попугая?

Айсберг. Попугай умер…

Белокурая. Потому что ты пожалел денег на ветеринара! Даже сочувствовать тебе не хочу!

Елену затрясло. Эти полумужики, не годные ни на что, заселили всю страну и рассуждают, как надо наказывать тех, кто способен что‑то делать! А сами! Сами…

Она, психанув, даже прошлась из угла в угол по комнате. Толик, насколько она знала, получив однокомнатную квартиру, забрал мать к себе, а квартиру сдал. Иногда, заходя в гости к Лиде, он приходил с пустыми руками. Елена не могла предположить, что он свихнулся на скупости, просто это была позиция: «Вы у меня отняли все!» Это «все» означало новую реальность, представителями которой Толик считал обитателей квартиры. Его ломало, что Елена успешно работает в журналистике, хорошо зарабатывает, легко меняет мужей. А главное, ни секунды в нем не нуждается и входит с ним в контакт исключительно на уровне презрительных «привет‑пока».

И от того, что оказался не на уровне амбиций своей молодости; от того, что первая жена его давно переросла; от того, что дочь общается с ним как с обидчивым маленьким ребенком… Толик, как и Айсберг, ненавидел новое время и сладострастно предвкушал, как придет большой сильный дядя и посадит их всех в «Матросскую Тишину». А ему, Толику, даст большой сладкий пряник за верность идеалам.

Похожим образом излагал мысли Филипп. Он был вполне востребован работой, подобран бойкой дамой. Но пил, сердешный… И за это ругал новое время подробно и матерно.

Караванов был единственным, кто считал виновницей не эпоху, а конкретно Елену. И то совсем с недавних пор. И она была благодарна ему хоть за это разнообразие.

С экрана компьютера мяукнуло пришедшее сообщение. Появился Никита.

Никита. Добрый вечер… моя радость… и, хотя тебя нет здесь, ты все равно со мной… уже соскучился по тебе, по твоим глазам, по запаху твоих духов…

Елена испытала двойственное чувство. С одной стороны, умиляла бесхитростность изложения, в ее среде так не разговаривали со студенческой скамьи. С другой стороны, именно так и должен был вербализовать свои ощущения давно не влюблявшийся спецназовец, выросший в провинции.

Она ответила:

– Я тоже сильно не в себе… Вот только сейчас собрала мозги в кучку.

Никита. Мне сейчас надо отвезти жену к подружке. Они там собираются компанией и приглашают косметичку. А потом постараюсь лечь пораньше, чтобы ты мне приснилась… А ты что будешь делать?

Белокурая. Сяду поработать. Все дела забросила в последние дни.

Никита. Тогда давай прощаться… Я сегодня ни с кем не хочу разговаривать… все мысли еще там… страшно их расплескать…

Белокурая. Как здорово, что ты меня нашел по «аське»…

Никита. Здорово, что ты есть и что такая… Ладно… долгие проводы – лишние слезы…

Белокурая. Не пропадай надолго из моей жизни.

Никита. Не дождешься…

«Смешно!» – подумала Елена, отойдя от компьютера.

С Каравановым она казалась себе бабушкой русской демократии, у них даже все разборки шли как у терпеливых многоопытных гроссмейстеров, – ферзь с Е2 на Е4… А с Никитой пришел подростковый драйв; в котором все было к месту; и ни пошлости, ни глупости, ни речевые небрежности не резали капризное ухо.

А тут еще Караванов позвонил со своих деловых игр страшно виноватым голосом. Елена по привычке жалила и огрызалась, но нерв расставания был непоправимо оборван. Даже стало немного обидно: ни поголосить, ни успеть привыкнуть, ни прикинуться несчастненькой…

Из‑за скоростного ритма жизни она часто проскакивала стадии, естественные для других. А тут еще Карцева вытащила ее из одной грядки и сунула в другую. Казалось, что она вынужденно досматривает кассету на большой скорости с фильмом про Караванова, чтобы быстрее достать ее из видика, поставить на полку и смотреть новую.

…На следующий день пришла на работу в таком настроении, что секретарша Олечка только развела руками:

– Ну блин… вопросов даже не задаю! Результат на лице!

– Да… удивительный персонаж.

– Где были? – ревниво спросила Олечка, как будто это было важно.

– В «Донне Кларе».

– Ой, там блины с семгой вкусные. А как он расплачивается?

– Карточкой.

– Ой, ну, Елена, по тому, как мужик расплачивается, какое у него при этом выражение лица, проверяет ли он счет, сколько дает на чай… все видно про будущие отношения.

– Да я как‑то и не посмотрела…

– Цветочки купил?

– Была представительская роза. – Роза стояла у Елены в кухне.

– Ясно. Жмотяра или бедный… – грустно констатировала Олечка.

– Ну по джипу не скажешь, – прояснила картину Елена.

– Красавец?

– Да.

– Это хуже всего. Такие считают, что им бабы должны подарки делать, – убежденно кивнула Олечка.

– Он вообще похож на верного мужа.

– Вот именно! Думает, мало того, что я жене изменяю, мучусь от этого, я еще и деньги должен тратить… Я такое проходила… Пустой вариант… – покачала головой Олечка.

– Ну мы с вами разные задачи решаем… – пожала плечами Елена, хотя и намотала на ус. – Если мужик конь‑огонь, да еще красивый, то можно закрыть глаза на некоторые недостатки.

– Не знаю, не знаю… С этим их огнем потом делать‑то что? Все сгорит, угольки останутся…

Разговор и насмешил, и озадачил Елену. Она почему‑то вспомнила, как цыганская девочка протянула им в окно букет, пока они стояли в пробке. А Никита показал ей на розу в Елениных руках, словно стыдливо оправдывался… глупость, конечно, но осадок остался. И, может быть, поэтому Елена долго не включала в компьютере программу «аська». Вот, мол, помучайся…

– Кать, я влюбилась! – призналась она подруге.

– Уже? – вытаращила глаза Катя.

– Вчера. Познакомилась по «аське», встретилась и влюбилась…

– Ну ты – цунами… Тогда не рассматривай, не разворачивай, не анализируй – дальше с ним протянешь…

Елена в ответ пожала плечами. После обеда не выдержала, включила программу «аська». Никита был тут как тут.

Никита. Думал, что не дождусь…

Белокурая. Здравствуй, милый!

Никита. Ты не представляешь… как теперь меня волнуют все слова, сказанные тобой! Но от того еще сильнее грусть от осознанного…

Белокурая. Грусть – это единственное чувство, которое я вызываю?

Никита. Это долгий разговор…

Белокурая. До каких ты свободен?

Никита. Могу сейчас отлучиться часа на два.

Белокурая. У меня в 18 в центре деловая встреча. До этого я целиком твоя.

Никита. Диктуй адрес.

Встретились, обнялись как сумасшедшие, снова поехали в парк. Даже не пытаясь придумать более удобные варианты, а, видимо, желая проверить, по правде ли все было вчера. Оказалось, что еще как по правде…

Потом пили кофе в ресторанчике парка, и Елена спросила про грусть.

– Тебе, наверное, будет смешно это слышать, ты такая отвязанная… Но я ведь женат, – сказал он многозначительно.

– Я в курсе. И что? – удивилась Елена.

– Видимо, я очень старомоден. Мне тяжело… Второй день чувствую, что меня куда‑то сносит…

– Хочешь сказать, что никогда не изменял своей жене?

– Не так… Были проходные варианты. Через секунду забывал об этом.

– Твои предложения? – Елену это стало немного раздражать.

– Нет предложений. Есть только большая тревога, – этот здоровенный навоевавшийся красавец говорил как маленький ребенок: «Мама, я не понимаю, что со мной происходит, дай мне какую‑нибудь таблетку, чтоб это прошло…»

«Ясно, – подумала Елена с горечью. – Это Караванов, только упакованный в мышцы и деньги… когда же я уже наткнусь на что‑нибудь другое…»

– Ну тогда давай рассмотрим все варианты. – Она снова услышала у себя интонации учительницы младших классов: – Вариант первый – мы больше с тобой не встречаемся.

– Не подходит, – обиженно пробурчал Никита.

– Вариант второй: ты понимаешь, что жена и любовница – это разные вещи. Что никто не запрещает тебе испытывать что‑то к обеим, потому что это разные чувства…

– Но я‑то один.

– Тогда совет: на страничке знакомств, где вывешена твоя фотка, напиши жирными буквами «верен своей жене», – усмехнулась Елена. – А еще лучше, напиши это на фотке, где ты голый, когда в очередной раз будешь ее высылать. Прямо через всю голую спину и задницу…

– Это не моя фотка. Просто взял в Интернете…

– Никита! Сколько тебе лет? Как тебе только фирму доверили… – захохотала Елена.

– Я, кстати, совсем неплохо ею управляю, – насупился он.

– Да уж, наверное, лучше, чем собственными чувствами. Я только хочу тебя честно предупредить: с моей стороны все безопасно, ты мне в мужья не нужен.

– Чем‑то не вышел? – игриво спросил он.

– Выйти замуж за мужика, который больше двадцати лет был женат на домохозяйке, может только домохозяйка или сумасшедшая.

– Почему?

– Потому что у тебя в голове соответствующий образ мира. Ты привык получать утром глаженую рубашку и дымящийся завтрак. А вечером – дымящийся ужин и глаженую простыню…

– И что в этом плохого?

– Но я не умею гладить. И не собираюсь учиться.

– А кто твоим мужьям гладит рубашки?

– Сами…

– Вот поэтому ты так часто и разводишься…

– Я развожусь не часто, а нормально. А ты живешь в семье, где баба не мужика гладит руками, а рубашки утюгом.

– У нас все нормально в сексе… – вспыхнул он.

– Ты это мне говоришь? Да ты как будто вышел из тюрьмы…

– У нас есть секс.

– Ну если ты считаешь то, что у вас называется сексом, чего ты сюда приперся?

– Сам не знаю…

– Все. Вези меня домой. Я не хочу, чтоб меня посадили за растление несовершеннолетнего, – разозлилась Елена.

Ехали обратно молча. Никита изо всех сил делал музыку громче, в расчете, что она скажет:

– Сделай потише.

Елена молчала как партизанка.

У дома он положил руку на ее ладонь:

– До встречи.

– Ага, – холодно сказала она и открыла дверцу.

– А последний поцелуй? – удивился он и сгреб ее в охапку…

«Господи, что я за дура такая? Зачем обращать внимание на тексты, которые он говорит. Пусть себе мурлычет, страдает, рвет волосы на накачанной груди… ну, может, это у него всегда так в романах по сценарию: любовь‑морковь‑кровь! В конце концов, парень Афган прошел! Мне‑то что? Меня ж в нем не тексты заводят, а тело…» – подумала Елена, отключаясь в его объятиях.

А вечером вообще не выходила в Интернет, чтобы не участвовать в «страданиях юного Вертера».

Позвонил Караванов, начал подробно рассказывать про успехи на играх. Совершенно не хотелось все это слушать. Елена грубо спросила:

– С какого момента наши бюджеты пойдут порознь?

– Как тебе захочется, – сказал Караванов.

– Надеюсь, это шутка? – зловеще намекнула она.

– Конечно, – ответил он.

– Шутка должна быть смешной.

– Чем богаты…

Появилась Лида с многозначительным выражением лица:

– Пошли чайку на ночь попьем, мужиков обсудим! Я, между прочим, влюбилась!

– Поздравляю! – обняла ее Елена. – Я тоже…

– Ни фига себе! Муж в Тверь – жена в дверь! – воскликнула Лида и радостно запрыгала вокруг матери. – И чё теперь будет?

– Да ничего, кроме кайфа. Женатый мужик – это полезная возможность никуда не торопиться, когда крышу сносит. Мы просто оба с ним оказались на всю катушку. Даже если завтра точку поставим, будет что вспомнить…

– Класс! А вы уже… это?

– Это… – засмеялась Елена.

– Ну, мать, ты чумовая баба… – восхищенно вздохнула Лида. – Вон у меня Алка развелась полгода назад – до сих пор черная сидит… А она меня на год старше.

– Ничего, к моим годам тоже научится – разводиться…

…Утром Никита разбудил по телефону.

– Доброе утро, моя хорошая. Бужу, как просила!

– Спасибо! – От его голоса по телу разливалось тепло, как будто пила горячий шоколад.

– Вставай, беги на работу и включай комп. Я тебя там жду!

Когда включила компьютер на работе, Никита был тут как тут.

– Ура!!! Ты вновь со мной…

Белокурая. Привет.

Никита. А у меня совершенно поехала крыша.

Белокурая. Не только у тебя.

Никита. Остаток дня ощущал тебя и слышал твой запах…

Белокурая. А я думала о твоем дурацком тексте…

Никита. Забыли об этом. Вспоминаю твои глаза, у меня мороз по коже…

Белокурая. Аналогично…

Никита. А ты действительно заметила мою фотку с сайта знакомств?

Белокурая. Я же тебе об этом писала. И писала, что очень удивилась: а этот тут что делает?

Никита. Как что?.. Я тебя там ждал…

Белокурая. Боюсь, что я бы никогда не написала тебе первая…

Никита. Почему? Корона упадет?

Белокурая. Наверное…

И почему тогда не написала ему, от фотографии которого внутри все замерло, а написала Айсбергу? Видимо, потому же, почему, заходя на кухню, выбирала для себя в вазе с фруктами начинающее портиться яблоко. А для Лиды и Караванова – свеженькие. Именно потому, что спешила ухватить на распродаже что‑нибудь не очень нравящееся, но дешевое; проехать на метро вместо такси; тащить тяжелые продукты через полгорода только потому, что здесь они продаются дешевле…

Потому что, будучи женой и матерью, строила семью в логике: я сделаю им хорошо, пусть у них все будет без помарок, а я уж как‑нибудь… потерплю, доношу, доем, дожму… И взрослые люди Лида и Караванов замечали это, демонстративно возмущались иногда, но в целом считали такой порядок правильным; потому что Елена, будучи более сильным человеком, завела и поддерживала его железной рукой. И вдруг бунт Караванова открыл ей глаза – «декабристы разбудили Герцена…». И она почувствовала, что больше не хочет быть строительным материалом для чужого комфорта. И попробует поискать себя в новом качестве…