Глава 10. Каждое утро Юлю встречали ставшие привычными звуки железной дороги

Каждое утро Юлю встречали ставшие привычными звуки железной дороги. Обычно звук медленно проезжающего груженого состава напоминал ей упражнения дующего в трубу ученика. На перроне к этому часу собиралась довольно обширная, в большинстве своем уже знакомая ей публика. Наверху, на мосту, не торопясь спускаться, переминались студенты. Эти каждый день курсируют. Юля даже знала, кто где учится. Люди среднего возраста — в город, на работу. Эти — по сменам. Женщины с клетчатыми сумками — торговать на барахолку. Бабули с ведрами и сумками — на базар. Кто рыбой торговать, кто — молоком, кто — луком. Особая каста — рыбаки. Эти — как на работу, в любую погоду. Со всем снаряжением.

Юля стояла и невольно слушала разговор двух попутчиков. Как она поняла, один из них ехал на смену, а другой — на рыбалку.

— Говорят, время, проведенное на рыбалке, Бог прибавляет к следующей жизни, — заявлял мужчина с удочками.

— Ну уж скажешь. Рыбалка! Как ни крути, смысл жизни — труд. Трудяге все зачтется. Бог любит бескорыстного трудягу, а не лодыря. А что рыбалка? Так, баловство.

Примчались электрички сразу в обе стороны, народ с перрона как ветром сдуло. Юля протиснулась в битком набитый вагон. Газеты хорошо берут студенты и командированные. А ей вагон достался, сплошь уставленный корзинами. Бабы-торговки перекидывались новостями, мужчины сидели, отвернувшись к окнам. Одна с мешком семечек загородила весь проход и теперь цеплялась к мужчинам:

— Где это видано: женщины все стоят, а мужики сидят! Сейчас бы такое в Европе. Застыдили бы!

— Здесь не мужики, а старики одни, — возразил дед, что сидел поближе к проходу.

Но женщина подначивала:

— Старики! Какие такие старики? Мальчишки! Бабы захохотали, вагон зашевелился, ожил.

— Мальчишки… — отозвался дед. — Нет мальчишек-то. Скоро Родину защитить некому будет. Сами пойдете.

— А и сходим! — не уступала бабенка: — Сходим, защитим быстренько и прибежим, дома управимся!

Тут остальные бабы не выдержали: реплики посыпались отовсюду, как орехи.

— От нас, может, больше пользы будет.

— Дай нам волю, мы бы дивно мир навели, а вы все воюете…

Юля протиснулась сквозь строй корзин и “запела” свое:

— Кроссворды, сканворды, “Айболит” с рецептами от гриппа, свежий гороскоп на неделю, “Аргументы и факты”…

На нее оглянулись как на чужака. Не вписывалась она в компанию, нарушила беседу.

Продравшись через баррикады баулов, корзинок, столкнувшись со знакомой мороженщицей, Юля перешла в следующий вагон. С облегчением вздохнула. Здесь публика ехала поинтеллигентней. На ее призывы откликались, газеты стали брать. Когда дошла до конца вагона, ранец заметно полегчал. Следующий вагон оказался, наверное, самым теплым в электричке. Юля здесь задержалась, отогревая озябшие ноги. Она обстоятельно пересказала содержание нескольких скандальных статей из “Комсомолки”, присела к какой-то бабульке, подбирая той газету с рецептами. Согрелась. Вагон был плотно утрамбован — сидели по трое, и потому ей сразу в глаза бросилось, что на одной лавке кто-то бесцеремонно разлегся. Самое главное — народ на это реагировал спокойно. Ну лежит и лежит. Бомжи тоже люди. Юля аккуратно обошла накрытого фуфайкой спящего, и уже на выходе ее словно прострелило. Она остановилась, не выходя в тамбур, и оглянулась. Из-под фуфайки торчали знакомые перетянутые скотчем кроссовки. Она вернулась и остановилась возле спящего. Теперь ей было ясно, что под фуфайкой мог разместиться только ребенок. Из-под нее, кроме кроссовок, не было видно ничего.

Она потрогала фуфайку, на постороннее вторжение оттуда недовольно дернулись.

— Саша, — позвала она. Тело под фуфайкой замерло.

— Саша, я тебя узнала, вылазь.

Пассажиры с любопытством наблюдали за происходящим.

Мальчишка сел и вытаращил на нее сонные глаза.

— Чё я сделал? — с ходу заканючил он. — Ну чё я сделал… Я вас не знаю, тетенька. Чё вы пристали ко мне?

— Я знаю, что ты из интерната сбежал, — продолжала Юля. — Я ездила туда.

Сашка вскочил, но Юля загородила ему дорогу.

— Чё вам надо?! Я к вам больше не хожу, отстаньте от меня!

— Послушай, мне нужно тебе кое-что сказать.

В это время пассажиры, сидевшие напротив Сашки, стали подниматься и отодвинули Юлю. Пацан изловчился и юркнул вслед за ними в проход.

— Да подожди! — заорала вслед ему Юля. — Я тебе ничего плохого не сделаю!

Но он, не слушая ее, несся по проходу через вагон.

— Стой! — заорала Юля и ринулась следом. — Стой, тебе говорят!

Мальчишка скользнул в следующий вагон, но увидел в конце его контролеров в форме. Как загнанный зверек, он затравленным взглядом озирался: сзади через тамбур продирается Юля, вперед тоже нельзя. Он метнулся к закрывающейся двери вагона, остановил ее ногой, протиснулся и выпрыгнул уже на ходу электрички. Юля огляделась, увидела стоп-кран, повисла на нем, чертыхаясь и злясь.

— Женщина, что вы делаете? — По проходу в ее сторону несся контролер.

Поезд дернулся, двери со вздохом открылись. Юля выпрыгнула в траву. Упала, больно ударилась. Электричка зашипела и поехала. Вокруг был незнакомый пустынный полустанок — трава, камыши, высокие старые тополя, тропинка, уходящая в лес.

— Саша! — заорала она. — Морев! Выйди, пожалуйста, мне сказать тебе что-то нужно!

В ответ только шум камышей и крик одинокой птицы. Юля поднялась, потирая ушибленную ногу. В душе она ругала беглеца всеми пришедшими на ум ругательствами. Ругала и себя, потому что последнее время только и делала, что лезла не в свое дело.

— Я знаю, что ты где-то здесь и прячешься, — равнодушным тоном сообщила она. — А у меня для тебя письмо.

Она помолчала.

Камыши впереди зашевелились, там зашуршало, и наконец показалась белобрысая макушка Сашки Морева.

— Покажите! — потребовал беглец.

— Что же ты думаешь, я его с собой везде таскаю? Дома оно.

— Ага! Так я и поверил. Я с вами домой поеду, а там — менты. И — ага. Врете вы все.

Юля устало опустилась на насыпь. На ноге, пожалуй, будет здоровенный синяк.

— Дело твое. Только брата твоего я нашла. В госпитале он. В Самаре.

Сашка с некоторой опаской приблизился к ней. Глаза его, не умеющие прятать эмоции, наполнились надеждой, ожиданием, страхом, радостью, горем… Всем одновременно. Только камень может выдержать такой взгляд.

— Ты можешь со мной не ходить, — отвернулась она. — Только брат твой мне не поверил. Сказал — пока тебя своими глазами не увидит, никому не поверит, что у него имеется единоутробный брат Сашка.

Сашка прикусил губу и опустил глаза. В поле его зрения попались драные штаны и кроссовки, замотанные скотчем. Юле подумалось, что кроссовки скорее всего надеты на босу ногу.

— Если хочешь, поехали со мной, — предложила Юля. — Дома вымоешься, переоденешься во что-нибудь, и я тебя отвезу. Но учти: мне это не надо. И зачем я это делаю, пока еще не поняла. Сделай так, чтобы я не пожалела о содеянном.

Юля шагала по насыпи не оглядываясь, слыша, что Сашка шаг в шаг следует за ней.

— Для начала: слушаться меня беспрекословно. Понял?

Она оглянулась. Сашка кивнул.

— Ну как мы теперь домой доберемся? — заворчала Юля. — Обратная электричка только через час.

— А мы к машинисту попросимся, на почтово-багажный! — почти весело предложил он. — Пойдемте со мной, я знаю дорогу.

И они зашагали по насыпи в направлении паровозных гудков.

Лера на кухне готовилась к зачету по английскому. Темы она уже повторила, осталось вызубрить новые слова. Если поторопиться, до трех часов она успеет. Англичанка будет ждать их ровно в три, времени осталось в обрез. Обычно в таких случаях Лера совмещала обед с зубрежкой. Она хрустела гренками и повторяла глаголы. Услышав звук поворачиваемого в замке ключа, Лерка отвлекаться не стала, продолжая зубрить.

— Лерка! Иди сюда! — раздалось из прихожей. Ага. Дорогой папаня заявился, не сильно трезвый.

— Некогда мне, — подала голос Лерка и уставилась в словарь.

И как это люди по три языка изучают одновременно? Тут один-то требует нечеловеческих усилий!

— Иди, сказал! — орал отец из прихожей.

— Достал…

Лерка поднялась и поплелась на зов родителя.

Он стоял посреди прихожей с охапкой подмороженных хризантем. Листья в большинстве своем повяли, прихваченные морозцем, а цветы еще бодрились — торчали белыми иголками. Рожнов стоял в по уши грязных ботинках.

— Найди банку какую-нибудь! — деловито приказал он.

Прихожая уже успела наполниться перегаром. Лера поморщилась.

— Некогда мне, — сообщила она. — Я на зачет убегаю.

— Банку, сказал, найди! — выходил из себя Рожнов. — Воды туда налей!

— Ты что, дачу чью-нибудь ограбил? — Лерка вернулась на кухню и уселась на корточки перед шкафом. — По какому поводу цветы?

— Сегодня восемнадцать лет, как мы с твоей матерью познакомились. Вот сюрприз ей будет.

— Лучше бы ты к этой дате пить бросил. — Лерка освободила посудный шкаф, но банки не нашла. — Или денег бы заработал. Она опять у тети Лены занимала.

— Еще ты меня будешь учить! — взвился Рожнов. — Яйца курицу!

Он уже топал в грязных ботинках на кухню, оставляя на линолеуме ошметки мокрой глины.

— Почему бардак на кухне? — вопил он, отодвигая Лерку от шкафа.

— Банку тебе ищу, не видишь, что ли? — взвизгнула она в ответ и вскочила. — Куда в обуви топаешь? Совсем, что ли? Я только что полы помыла!

— Еще вымоешь, — буркнул Рожнов, выхватывая из кучи посуды кастрюлю. — Все равно целыми днями лодыря гоняешь.

— Я гоняю? — взвилась Лерка. — Я учусь, к твоему сведению! Это ты гоняешь лодыря! Целыми днями перед телевизором лежишь! Мама одна с работы на работу бегает.

— Поговори мне. — Рожнов сдвинул со стола Леркины книжки, те упали на пол.

Она схватила учебники и метнулась в комнату. Злость клокотала в ней, подступая к горлу. Рожнов запихивал в стол посуду, та не помещалась, это выводило его из себя. Он психовал, пытаясь втиснуть дуршлаг между утятницей и кастрюлями. На кухне стоял грохот.

Лерка заглянула в дверь и ахнула.

— Чего сделал? — завопила она, увидев, как из кастрюли с хризантемами течет вода, затопляя словари, тетрадь и весь стол, уже стекая тонкой струйкой на линолеум.

— Ты чего сделал?! — повторяла она, потрясая перед носом Рожнова мокрым тетрадями. — Как я теперь на зачет пойду?!

— Как ты с отцом разговариваешь? — с трудом выговаривая длинное слово, проговорил Рожнов. — Я тебя спрашиваю: как ты с отцом разговариваешь?

Он бросил свое занятие и стал подниматься, держась за ручки кухонного шкафчика. Лерка видела, что его нетрезвеющие глаза с красными прожилками наливаются злостью. Такое с ним уже бывало, у нее уже возникало ощущение, будто в отца кто-то вселяется, будто кто-то чужой сейчас стоит перед ней и бросает чужие грязные, злые слова. Видела, но не могла справиться со вскипающим протестом, возмущением, обидой…

— Какой отец, так и разговариваю! — бросила она, сузив глаза. — У людей отцы как отцы, а у меня черт знает что…

Последовавшая за этой тирадой пощечина оглушила ее и сбила с ног. Лерка отлетела и спиной вписалась в холодильник. Сползла на пол, а сообразив, что произошло, пружиной подпрыгнула, поднялась на ноги.

— Я тебя ненавижу! — закричала она, с досадой слыша, как срывается ее невнушительный, слишком писклявый, слишком беспомощный голос. — Ты мне не отец! Знай, что я тебя ненавижу! Лучше бы у меня не было отца совсем, чем такой, как ты! Я тебя не уважаю! Трутень!

Новый удар сбил ее с ног. Она отлетела в комнату, проехала по паласу и ударилась головой о кресло. Слезы брызнули из глаз. Лерка думала об одном: как изловчиться и, прыгнув, побольнее вцепиться в это красное небритое лицо, оставить там след позаметней.

— Еще цветы приволок! Думает маму этим тронуть! Ты ей не нужен, понял? Она ненавидит тебя так же, как я!

— Замолчи! — заорал Рожнов, двигаясь на Лерку. Его ботинки оставляли на паласе грязные следы. — Замолчи, убью!

— Убьешь, тебя в тюрьму посадят, мама хоть от тебя отдохнет.

— А-а-а… — Рожнов схватил Лерку за одежду, тряхнул ее изо всех сил, она коротко пискнула, чувствуя, как воротник врезается в шею.

Упав на пол, она на четвереньках поползла к двери и не успела отметить тот момент, когда в ней произошло включение инстинкта самосохранения, который заставил ее вскочить и в чем была, в тапочках на босу ногу, вылететь в подъезд. Подстегиваемая все тем же инстинктом, она слетела вниз, не заметила, как оказалась на улице, где, ничего не видя от застилающих глаза слез, помчалась наугад, по наитию. Ноги сами, не контролируемые разумом, вели ее в единственно надежное убежище, куда всю жизнь стремится каждый человек — к маме.

Наташа, как только увидела дочь, еще ничего не поняв, уже каждой клеточкой, насквозь, пропиталась страхом за нее. Ужас электрическим током пронзил ее до самых пяток. Раздетая, в тапочках на босу ногу, с заплаканным лицом и глазами, полными отчаяния!

Наташа молча выпроводила детей в соседнюю комнату на занятия по ритмике и закрыла за собой дверь на ключ. Налила воды в стакан. Лерка выпила, клацая по стакану зубами.

— Я не вернусь домой! — наконец сумела выговорить она. — Я не буду жить с таким отцом! Все!

Кое-как, с грехом пополам, Наташа вытянула из Лерки подробности. Через двадцать минут она уже летела домой, подгоняя медлительный троллейбус. Грязные следы по линолеуму застыли, образовав внушительные слепки. На кухне царил разгром. Посреди всеобщего бардака, в ведре для мытья полов, торчали белые хризантемы. Рожнов спал перед телевизором, по-деловому сложив руки на груди.

Наташа подлетела к нему и вцепилась в рубашку. Тряхнула изо всех сил. Он разлепил глаза и ошалело уставился на нее.

— Ты чё, мать?

— Это тебе за Лерку, сволочь! — просипела она, набрасываясь на него с кулаками.

Рожнов попытался подняться, но Наташа навалилась на него, злость придавала ей неестественную для нее силу. Рожнову только и осталось, что прикрыть голову руками.

— Ты что, мать? За что?

— Ты… на ребенка руку поднял, тварь? — шипела Наташа, вцепляясь ему в волосы. Она била его по лицу, колотила в грудь, куда попало.

— Ты хоть объясни, — вякал Рожнов, уворачиваясь от ударов и пытаясь отцепить разъяренную как фурия жену.

— Не прикидывайся, Рожнов! Прикрываешься своей пьянкой, как одеялом! Лучше молчи теперь, а то хуже будет!

Рожнов и сам догадался, что будет хуже, и потому только слабо оборонялся, давая Наташе излить на него всю свою ярость.

Наташа успокоилась не скоро. Когда руки стали чувствовать боль, а одышка не давала возможности больше кричать, Наташа оставила Рожнова и ушла в спальню. Она собирала вещи дочери в сумку, а Рожнов басил на полу в гостиной:

— Ну правда, мать, ну не помню я ничего… Натоптал — щас вытру. А Лерку обидел — не помню… Зря ты, мать, так…

— Заткнись, Рожнов, — попросила обессиленная Наташа.

Она торопилась. Лерка сейчас в таком состоянии, что не натворила бы глупостей. Отправить ее в деревню. Все равно осенние каникулы через два дня. Классной руководительнице соврать что-нибудь. А уж потом думать, что делать дальше. Как жить…