Глава 6. Комиссар Свобода посмотрел на часы

Комиссар Свобода посмотрел на часы.

– Убирайтесь, – сказал он. – Проваливайте все.

Удивленные охранники повиновались. Только Айязу остался, как всегда, ему не нужно было ничего говорить. Некоторое время в большом зале не было слышно ни слова.

– Ваш сын сейчас придет, да? – спросил японец.

– Через пять минут, – ответил Свобода, – он будет точен, насколько я его знаю. Но вообще‑то времена меняются, а мы не разговаривали с ним уже целую сотню лет.

Он почувствовал, что уголок его рта нервно подергивается. Этот проклятый тик никак не хотел успокаиваться, чтоб ему провалиться до седьмого круга Дантова ада! Ну, перестать же, ну, пожалуйста! – похожий на карлика человек выбрался из кресла и захромал через весь зал к прозрачной стене.

Внизу мерцали нагретые купола башен и стальные магистрали, но в бледном небе царила зима, и морозное солнце казалось ужасно далеким.

Затянулась в этом году зима. Свобода сомневался, кончится ли она вообще когда‑нибудь.

Правда, время года не имело большого значения, если жизнь протекала в служебных помещениях. Но ему бы хотелось вновь увидеть, как цветет вишневый сад на крыше этого дома. Сам он никогда не позволял разводить на крыше зелень. Ему хотелось сохранить на земле хотя бы жалкие остатки естественной природы.

– Интересно, неужели в этом причина увядания технологической цивилизации? – вслух размышлял он. – Возможно, дело даже не в истощении ресурсов, не в бесконтрольной одержимости воспроизводства, не в падении грамотности и распространении мистицизма и тому подобном.

Возможно, это было всего лишь следствием, а настоящая причина заключается в коллективном бессознательном мятеже против всего этого металла и машин. Если мы возникли среди лесов, разве мы отважимся вырубить на Земле все деревья?

Айязу не ответил. Он привык к таким монологам своего хозяина и с сочувствием посмотрел на Свободу своими маленькими глазками.

– Если это так, – продолжал Свобода, – то тогда мои маневры, возможно, не служат никакой конечной цели. Но что поделаешь, мы – люди практические – не можем позволить себе тратить время на остановки и размышления.

Собственный сарказм привел его в несколько приподнятое расположение духа. Он вернулся, сел около своего стола и стал ждать, зажав между пальцами сигарету.

Едва пробило девять, дверь отворилась, и вошел Ян. Первая мысль потрясенного Свободы была о Бернис.

О, Господи, он совсем забыл, что у мальчика глаза точно такие же, как у Бернис, а она уже шестнадцать лет, как лежит в земле. Несколько секунд он сидел в полнейшей отрешенности.

– Итак? – холодно произнес Ян.

Свобода обхватил себя за худые плечи и сказал:

– Садись.

Ян пристроился на краешке стула и посмотрел на отца. Старый Свобода отметил, что сын похудел и стал более нервным: юношеская неуклюжесть его исчезла. Строгое непреклонное лицо возвышалось над простым голубым мундиром.

– Куришь? – спросил Комиссар.

– Нет, – ответил Ян.

– Надеюсь, дома все в порядке? Твоя жена? Дети?

Про себя Комиссар подумал:

«У большинства людей есть право видеть своих внуков. Ах, перестань пускать сопли, консервированный Макиавелли!»

– Физически все здоровы, – сказал Ян. Голос его был подобен металлу.

– Вы, Комиссар, человек занятой. Я не хочу отрывать у вас время по пустякам.

– Нет, безусловно, нет, – Свобода сунул в рот сигарету, вспомнил, что все еще держит в руке вторую сигарету и яростно смял ее.

Самообладание, наконец, вернулось к нему, и тон его стал сухим:

– Когда впервые возник вопрос о необходимости совещания между мной и представителем новой Конституционалистической Ассоциации, мне казалось наиболее естественным встретиться с вашим президентом, мистером Вульфом.

Возможно, кажется странным, что вместо его я выбрал тебя, ведь ты всего лишь мечтатель, состоящий членом вашего политического комитета.

Ян поджал губы:

– Я надеюсь, ты пригласил меня не для того, чтобы взывать к моим эмоциям.

– О, нет. Дело в том, что мы с Вульфом уже провели несколько бесед, Свобода‑старший хихикнул. – Ах‑ах. Это удивило тебя, не так ли? Если б только я пришел к решению уничтожить твою организацию, я бы предоставил тебе возможность попсиховать по поводу этого факта. Но я скажу тебе правду: Вульф просто несколько раз говорил со мной по визору, осторожно зондируя почву по некоторым вопросам. Естественно, это побудило меня, в свою очередь, прозондировать нужную мне почву, но в итоге мы пришли к молчаливому соглашению.

Свобода оперся на локти, выпустил облако дыма и продолжал:

– Твоя организация была основана несколько месяцев тому назад.

Конституционалисты всего мира тысячами вступали в нее. Однако при этом они преследовали разные цели. Одним нужна была трибуна, чтобы с нее изливать свои печали, другим, вне всякого сомнения, – революционное подполье, большинство же, вероятно, просто таило слабые надежды на взаимопомощь.

Поскольку вы еще не приняли никакой четкой программы, никто из них пока не разочарован. Но сейчас настало время, когда ваш комитет либо должен выступить с определенным планом действий, либо стать свидетелем того, как ваши последователи возвращаются в изначальное студнеобразное состояние, он сделал преднамеренную паузу.

– План у нас есть, – резко возразил Ян. – Раз уж ты так много знаешь, я скажу тебе, каков будет наш первый шаг. Мы собираемся подать официальное прошение об отмене твоего так называемого Декрета об образовании. Не скрою, что мы имеем определенное влияние на некоторых твоих коллег Комиссаров. Если прошение не будет удовлетворено, мы примем более решительные меры.

– Экономическая блокада, – большая лысая голова Свободы закивала в такт его словам. – Бойкоты и замедление темпов работ. Если это не поможет, то забастовки, замаскированные под массовые прошения об отставке.

Следующее средство, без сомнения, – гражданское неповиновение. Ну, а потом – о, да. Классический пример.

– Классический, потому что действенный, – сказал Ян.

Щеки его горели, и он вновь стал похожим на мальчишку, вызвав в сердце Свободы щемящую боль, которая всегда не давала ему покоя при мысли о жене.

– Не всегда, – вслух сказал он.

– Ты мог бы избавить нас от множества бед, отменив свой Декрет об образовании без промедления. В этом случае мы, возможно, согласились бы пойти на компромисс относительно некоторых других вопросов.

– О, но я не собираюсь.

Свобода молитвенно сложил руки, поднял глаза к небу и, держа сигарету в зубах, благочестиво забубнил, словно запел псалом:

– Общественные интересы требуют государственных школ.

Ян вскочил, ощетинившись:

– Тебе прекрасно известно, что это всего лишь ширма, чтобы легче было уничтожить нас!

– Вообще‑то, – сказал Свобода, – я запланировал некоторые изменения в программе на следующий год. Время, которое отдано сейчас критическому анализу литературных произведений, будет использовано более целесообразно: мы заменим анализ механическим заучиванием. Ну, а потом, поскольку галлюциногены начинают выполнять более социально важную роль, практический курс с их надлежащим использованием…

– Ах, ты сморчок из канализационной трубы! – взвизгнул Ян.

Он сделал стремительный выпад через стол. Айязу тут же оказался рядом с ним, хотя, казалось, не сделал ни одного шага, чтобы преодолеть разделяющее их расстояние. Ребром ладони он ударил Яна по запястью. Другой рукой с негнущимися пальцами ткнул его в солнечное сплетение. Ян резко выдохнул и качнулся назад.

– Осторожнее, – предупредил Свобода.

Суставы его пальцев побелели, так сильно он сжал край стола.

– Я не причинил ему вреда, сэр, – заверил хозяина Айязу.

Он толкнул Яна в кресло и начал массировать его плечи и основание черепа.

– Через минуту он снова начнет дышать, – и добавил с плохо скрытой яростью:

– Не следует так разговаривать с отцом.

– Насколько я понимаю, – заметил Свобода, – он, возможно, был прав.

Наконец, остекленевшие глаза Яна стали нормальными. Однако, еще некоторое время все молчали.

Свобода зажег другую сигарету и уставился в пространство. Он хотел посмотреть на сына, ведь другого случая могло уже не представиться, но это нарушило бы его тактику.

Ян осел под нажимом огромного Айязу. Наконец он мрачно сказал:

– Я не буду извиняться. Я надеюсь, ты не ждал ничего другого.

– Возможно, и вообще ничего не ждал, – Свобода сцепил пальцы и, положив на них подбородок, посмотрел на сына. – Безусловно, всем вашим действиям будет оказано сопротивление. И все же я лишь хочу подчеркнуть, что даже если бы оно не было оказано, конфликт все равно бы усугублялся, правда, чуть медленнее, но с тем же самым конечным результатом.

Ты так и не дал мне объяснить, почему ты, а не Вульф был выбран мною в качестве настоящего представителя вашей организации. Дело в том, что ты молод и горяч, поэтому как выразитель интересов грядущего поколения конституционалистов ты гораздо лучше, чем более старший, более осторожный и менее внушаемый человек.

Экстремисты в вашей партии могли бы отвергнуть любое компромиссное соглашение, сделанное Вульфом, просто потому, что он – Вульф, это очевидно. Но если план будет одобрен тобой, они прислушаются.

– Какое соглашение мы можем заключить? – огрызнулся Ян. – До тех пор, пока ты не вернешь нам детей..

– Пожалуйста, давай без сентиментальных оборотов. Позволь, я объясню тебе, в чем главная трудность. Ты и правительство – представители противоположных способов жизни, которые просто невозможно примирить.

Когда‑то, может быть, и была возможность сосуществования.

Не исключено, что она вновь появится в будущем, когда разногласия перестанут казаться такими бесконечными. Но не теперь. Только представь себе, что мы действительно сдались, отменили Декрет об образовании и восстановили вашу систему частных школ.

Для вас это будет победа, а для нас – поражение. Вашим завоеванием будет не только ближайшая цель, но также вера, поддержка, сила. Мы же, соответственно, все это потеряем.

Вы незамедлительно выдвинете новые требования, поскольку, кроме школьной реформы, у вас есть и другие недовольства. Получив назад свои школы, вы, чего доброго, захотите вернуть право на критику правительства и политических основ государства. Если вы добьетесь этого, вам понадобится право на публичную агитацию. Получив его, вы потребуете представительство в Комиссии Стражей. Затем, – но, впрочем, нет нужды описывать все это в деталях.

Мне кажется, лучше всего было бы решить вопрос сейчас, раз и навсегда, прежде чем вы станете слишком сильны. И поэтому вы зря надеетесь на поддержку со стороны моих коллег.

Ян рассвирепел:

– Если ты полагаешь, что последнее слово за тобой…

– О, нет. Мы уже обсудили средства, с помощью которых вы собираетесь осуществить свой нажим. Мне также прекрасно известны ваши возможности для накопления оружия, нейтрализации воинских частей и даже для применения силы.

Некоторые Стражи предлагают немедля арестовать ваш костяк. Но, увы, слишком уж важны ваши персоны. Представь, какая возникнет суматоха, если каждый четвертый из технического персонала в Министерстве Полезных Ископаемых или же в Министерстве Морских Культур внезапно исчезнет, не оставив взамен себя как следует обученных преемников. Или если Вульфа вдруг уберут из его хитрой системы снабжения – где тогда половина дам Верхнего уровня будет доставать новые туалеты, чтобы затмевать другую половину? Кроме того, утверждение, будто мученики являются стимулом для любого дела – не что иное, как трюизм. Непременно появится огромное количество юнцов, которые внезапно загорятся, завидев нечто большее, чем их собственные персоны, хотя раньше им было наплевать на вашу философию…

Да, действуя так круто, мы могли бы спровоцировать ту самую войну, которую хотели предупредить.

Свобода откинулся назад, смотря прямо на сына.

Он увидел, что поймал наконец‑то сына на удочку: в глазах замешательство, рот полураскрыт, поднятая как бы в нерешительности рука то ли для защиты, то ли для молитвы, то ли для выражения благодарности.

– Возможен один компромисс, – сказал Комиссар.

– Какой? – вопрос Яна был едва слышен.

– Растум. "Е" Эридана 2.

– Новая планета? – Ян резко вскинул голову. – Но…

– Если бы наиболее недовольные конституционалисты покинули Землю добровольно, сделав необходимые приготовления относительно замены персонала и т.д., исчезла бы необходимость давления.

После этого, в свое время мы бы снова вернулись к школьному вопросу и решили бы его в пользу ваших единомышленников, оставшихся на Земле, но и без ущерба для себя. И даже если б мы не сделали этого, вы бы все равно отделались от нас. А мы отделались бы от наиболее упрямых элементов вашей оппозиции.

Успешные ваши действия принесли бы славу все Комиссии, подтолкнули бы нас в задницу к исследованию космоса и, таким образом, вполне заслужили бы нашу поддержку и поощрение. Что же касается необходимых для этого немалых расходов, – вы располагаете ценным имуществом, которое невозможно будет взять с собой, так что, продав его, вы сможете достать финансы для осуществления этого проекта.

В истории много таких примеров. Массачусетс, Мэриленд, Пенсильвания пользовались поддержкой правительства, хотя оно было враждебным к провозглашенным в этих штатах идеалам и стремилось избавиться от идеалистов. Почему бы нам не повторить этот спектакль?

– Но двадцать световых лет, – прошептал Ян. – Мы больше никогда не увидим Землю.

– Да, вам придется пожертвовать многим, – согласился Свобода. – Но взамен вы избежите риска быть физически уничтоженными или поглощенными моими дьявольскими планами.

Он пожал плечами:

– Конечно, если твой морской дом, обогреваемый лучистой энергией, более важен, чем твоя философия, тогда непременно оставайся дома.

Ян тряхнул головой, словно его опять ударили.

– Мне надо об этом подумать, – пробормотал он.

– Посоветуйся с Вульфом, – сказал Свобода. – Он знает о моем предложении, тем более, что эту идею он же сам мне и подсунул.

– Что?! – глаза, точно такие же, как у Бернис, выразили неподдельное удивление.

– Я же тебе уже говорил, что Вульф – это не какой‑нибудь пожиратель огня, – рассмеялся Свобода. – Я предполагаю, что он взвесил возможность ниспровержения правительства и сделал для этого кое‑какие предварительные приготовления. Но мне кажется, это никогда не было его самоцелью. Он просто хотел показать товар лицом, делая это для тех, чей энтузиазм было необходимо подхлестнуть. Он стремился занять позицию, выгодную для торга… чтобы заставить нас послать вас на Растум.

Он увидел, что его слова произвели нужный ему эффект. Узнав о том, что сам Вульф, руководитель, позволял себе закулисные действия, Ян будет меньше опасаться подвоха в любом достигнутом конечном соглашении.

– Мне придется поговорить с ним, – Ян встал. Его охватила внезапная дрожь. – Со всеми поговорить. Нам нужно будет подумать… До свидания.

Он повернулся и, спотыкаясь, пошел к двери.

– До свидания, мой мальчик, – сказал Свобода.

Он сомневался, что Ян его услышал. Дверь закрылась.

Свобода долго сидел, не двигаясь. Сигарета, зажатая между кончиками пальцев, сгорела до самого конца и обожгла его. Он выругался, бросил ее в пепельницу‑аннигилятор и с трудом поднялся. Разбитая нога снова начала дьявольски болеть.

Айязу скользнул вокруг стола. Свобода оперся о его руку, словно о ствол дерева, и зашагал к прозрачной стене, чтобы увидеть сверкание океана.

– Ваш сын вернется, да? – спросил Айязу.

– Не думаю.

– Вы хотите, чтобы они улетели на ту планету?

– Да, так оно и будет. За годы работы я хорошо изучил свой аппарат.

Солнце снаружи было бледным, но его свет ослепил Свободу, и он потер глаза кулаком. Потом сказал вслух ясным, но раздражающе нетвердым голосом:

– Старик Чернильный был человеком в определенном смысле образованным.

Он, бывало, заявлял, что главная аксиома в человеческой геометрии, – это то, что прямая не является кратчайшим расстоянием между двумя точками.

Фактически прямых линий вообще не существует. Я понял, что он был прав.

– Это вы про свой план, сэр? – в голосе Айязу слышалось больше участия, чем разумного интереса.

– Угу. Книги Энкера, а также мой собственный здравый смысл подсказали мне, что в обозримом будущем у Земли нет никаких надежд.

Может быть, через тысячу лет, когда разрушение остановит упадок, что‑то и начнет здесь развиваться, но моему сыну от этого будет мало пользы. Мне бы хотелось, чтобы он унес отсюда ноги, пока еще есть время. В новый мир, чтобы начать все сначала. Но нельзя же было отправлять его одного. Нужно было сделать так, чтобы там образовалась колония. А колонисты должны быть людьми здоровыми, независимыми, талантливыми, и изъявить собственную волю для полета туда: люди другого типа там просто не выжили бы.

Я готов был бы держать пари, что планета, пригодная к заселению, будет обнаружена, но я не мог поручиться, что она будет очень гостеприимной…

Мог возникнуть вопрос: почему эти люди должны были покинуть Землю?

Ведь цивилизация загнила еще не настолько, чтобы не оставить им шанса с успехом позаботиться о себе и здесь, на Земле.

Поэтому необходимо было создать на Земле препятствие, которое не смогли бы преодолеть ни сила, ни разум.

Каким должно было быть это препятствие? Так вот, в самой природе конфликтов между различными культурами заложена их неразрешимость. Когда сталкиваются две аксиомы, логика бессильна. Поэтому я основал внутри федерации конкурентное общество. Это было несложно. Здесь, в Северной Америке, умирающая культура совсем недавно пыталась отстоять свои права с помощью восстания, но потерпела поражение, и все‑таки она еще была жива.

Необходимо было придать ей новый дух и указать новое направление. За основу я взял философию Энкера. А в качестве исполнителя привлек Лэада, блестящего актера, у которого были хорошие мозги, но не было совести. Он обходился мне недешево, но был человеком преданным, поскольку я дал ему ясно понять, что с ним случилось бы, если бы он попробовал таковым не быть.

Когда он сделал то, что от него требовалось, я отправил его на пенсию – с другим лицом, с другим именем и с щедрым содержанием. Четыре года тому назад он умер от пьянства.

Конечно, всегда существовали подозрения, что именно я убил Лэада. Это была первая раздражающая рана, за ней последовали и другие.

Свобода помнил, как его сын в ярости ушел из дома и не вернулся. Он вздохнул. Невозможно было предвидеть все до мелочей. Может быть, хоть внуки Бернис вырастут свободными, если их не поглотит Растум.

– В конце концов, – продолжал он, – мои конституционалисты оказались благодаря моим стараниям в таком положении, что их же собственный хитрец Вульф вынужден был попытаться заставить меня помочь им эмигрировать. Я думаю, теперь главное позади. Мы с тобой перевалили через гору и теперь можем спокойно смотреть, как наш вагон катится вниз по склону. А у подножия этой горы – звезды.

– Поедемте на юг, – неловко предложил Айязу. – Там вы сможете смотреть на его новое солнце.

– Я думаю, что меня уже не будет в живых, когда он доберется туда, сказал Свобода.

Он пожевал губу, затем выпрямился и заковылял прочь от окна.

– Пойдем. Нанесем визит какому‑нибудь коллеге Комиссару и нахамим ему.