Глава 25. То, что поначалу сама Анна приняла за обычную простуду, оказалось куда более серьезным заболеванием

То, что поначалу сама Анна приняла за обычную простуду, оказалось куда более серьезным заболеванием. Казалось, что все ее тело налилось свинцом, и любое движение давалось ей с превеликим трудом. Жар, охвативший ее, сопровождался ломотой во всем теле, Аня бредила, металась в горячке на влажных простынях. Агата не отходила от нее ни на шаг, а нянькой к Николке приставили ее семнадцатилетнюю внучку Машеньку, часто помогавшую бабушке в последнее время. Однако обычно чудодейственные травяные настои и отвары, что готовила Агата, на этот раз Ане не помогали, облегчая ее страдания лишь на некоторое время. Только на четвертый день лихорадка отступила, но ее все так же донимал мучительный кашель, и Агата запретила ей вставать с постели до полного выздоровления. Впрочем, и без ее запрета Аня не хотела ни причесываться, ни одеваться, ни выходить из комнаты. Опасаясь заразить сына, она приказала не подпускать к ней малыша. Николенька не понимал, почему мать, которая всегда души в нем не чаяла, нынче не подходила к нему, и целыми днями капризничал, но его плач только раздражал больную.

Минул месяц, а Анна так и не вышла из охватившей ее странной меланхолии. Теперь она часами просиживала в будуаре с книгой на коленях, не прочитав не единой страницы, превратившись в некое бледное подобие себя прежней. Обеспокоенный ее состоянием, Василий Андреевич послал за губернским доктором, который наблюдал Аню после рождения Николки.

Осмотрев больную, доктор выразил желание побеседовать с графом Закревским наедине, и Василий Андреевич предложил пройти в его кабинет и выпить по рюмочке бренди. Удобно расположившись в кресле, доктор снял пенсне и, достав из кармана платок, принялся протирать кристально чистые стёкла, не решаясь начать разговор. Водрузив, наконец, пенсне на место, он заговорил:

- Василий Андреевич, Ваше сиятельство, все дело в том, что я не обнаружил никаких видимых причин к тому, чтобы болезнь Анны Николаевны столь затянулась. Возможно, это покажется Вам странным, но я прихожу к мысли, что дело здесь не столько в состоянии ее телесного здоровья, сколько душевного.

- Что Вы хотите сказать этим? – заинтересовался Закревский.

- Я склонен считать, что причины болезни Анны Николаевны свойства скорее психического, нежели физического.

- Но как же Вы посоветуете лечить ее тогда? Вы же знаете мою Агату, сами советовали ее слушать. Видит Бог, мы все уже перепробовали, а видимых улучшений нет, - развел руками Закревский.

- Пожалуй, самым лучшим лекарством в этом случае была бы перемена обстановки и климата. Я бы посоветовал Вам с дочерью отправиться, к примеру, на юг Италии. Кстати, это будет на пользу и Вашему здоровью.

- В Италию? – позволил себе усомниться словах доктора Василий Андреевич.

- Чудный климат, солнце почти круглый год, к тому же в Европе нынче считают, что морской климат средиземноморского побережья очень полезен здоровью.

- Ну, раз Вы так считаете… - протянул Закревский.

- Кстати, я бы посоветовал Вам не ждать до весны, а отправляться прямо сейчас, пока дороги в хорошем состоянии.

- И как долго, Вы полагаете, нам нужно пребывать в Италии?

- Все будет зависеть от состояния здоровья Анны Николаевны. К тому же и уровень медицины в Европе не пример выше нашего.

- Ну что ж, я благодарю Вас за совет.

- Надеюсь, Вы ему последуете, - обронил на прощание доктор, уже одеваясь в вестибюле.

- Непременно. Как только улажу свои дела, - задумчиво кивнул головой Закревский.

Вернувшись после ухода доктора в кабинет, Василий Андреевич задумался. Он родился в Александровском, все свое детство провел на берегу Финского залива, и здесь, в Закревском, ему до сих пор порой не хватало шума прибоя и криков чаек. В юности он побывал в Неаполе и был совершенно очарован этим городом. Со всех сторон окруженный зелеными холмами и тенистыми рощами, он весь был пропитан солнцем и морем и являл собой рай на земле. Оттого неожиданное предложение доктора нашло в его душе живой отклик, и он загорелся этой идеей.

Сама Анна поначалу воспротивилась поездке в Италию, она просто не представляла себе, как она и Николка смогут перенести столь дальнюю дорогу. Однако поддавшись на уговоры Закревского, утверждавшего, что не так страшен черт, как его малюют, и сулившего ей множество приятных впечатлений, Аня принялась собираться в дальнюю дорогу, и в середине февраля из усадьбы выехала запряженная четверкой превосходных рысаков большая дорожная карета Закревских, где со всеми возможными удобствами расположились Василий Андреевич, Анна и Николка со своей няней, внучкой Агаты Машенькой. Агату ввиду ее преклонного возраста решено было оставить в имении. Вслед за каретой следовал нагруженный багажом экипаж, в котором ехала прислуга: камердинер Закревского и личная горничная Анны.

Хотя дорога и в самом деле была долгой и утомительной, Николенька на удивление всем переносил тяготы пути куда легче, чем о том беспокоилась его мать. Ей самой приходилось куда хуже. Как ни спешил Василий Андреевич, но короткий зимний день не позволял делать более ста верст за день, потом пришлось задержаться в Кракове, где дорожный экипаж сняли с полозьев и поставили на колеса, поскольку двигаться на санях и дальше стало практически невозможно. Конечно, на колесах уж невозможно было ехать с той же скоростью, к тому же весенняя распутица сделала последний отрезок путешествия совершенно невыносимым, однако к концу марта путники въехали в Венецию. В Венеции решено было устроить краткую передышку в этом долгом и трудном путешествии, которую семейство Закревских с удовольствием употребило на осмотр достопримечательностей. Но как только Аннет ощутила в себе силы ехать дальше, Закревские покинули город каналов и устремились на юг Италии, в Неаполь.

Чем дальше на юг продвигались путешественники, тем ярче светило солнце, теплая весна сменялась знойным итальянским летом. В Неаполе Василий Андреевич оставил все семейство в небольшой гостинице и, предварительно поинтересовавшись у хозяина, где и у кого он может арендовать на длительный срок подходящее жилье, сам отправился на поиски. Русских в Италии всегда встречали тепло. Как правило, русские не спорили о цене и весьма щедро платили по счетам. Ему повезло. Рассмотрев несколько вариантов, Закревский арендовал небольшой, но совершенно очаровательный дом на берегу моря, который сами итальянцы называли Villa Rosa Bianca, что означало Вилла «Белая Роза». И в самом деле, два небольших балкончика дома и колонны, что их поддерживали, увивала белая плетущаяся роза, источавшая дивный аромат. Обстановка самой виллы отнюдь не была роскошной, но во всех комнатах царили чистота и порядок, создавая ощущение уюта; мебель была далеко не новой, но удобной. Уже к вечеру следующего дня Василий Андреевич вместе с семьей и прислугой перебрался в новое жилье. Даже Анна, утомленная долгим путешествием и воспринимавшая все вокруг с привычной меланхолией, не смогла сдержать возгласа восхищения, оказавшись в небольшом саду, что окружал их новое пристанище. Райский уголок, - сразу пришло ей на ум. - Должно быть, именно так выглядит он, - улыбалась Аня, оглядываясь по сторонам. Маленький садик благодаря заботливым рукам пожилого итальянца-садовника являл собой причудливое смешение красок и форм: цветущие кустарники, названия которым она даже не знала, клумбы с самыми разнообразными цветами и затененная беседка около небольшого мраморного фонтана – все это дышало тишиной и спокойствием, настраивая любого, кто оказался здесь, на умиротворяющий лад. Само течение времени, казалось, совершенно не касалось этого места.

На следующий день, взяв с собой сынишку с нянькой, и в сопровождении своей горничной она решила спуститься к берегу моря. Егорка, их возница, принес из дому легкое плетенное кресло, поставил его в тени огромного дуба и с поклонном удалился. Берег моря был в каких-то двадцати саженях от мраморных ступеней, ведущих к калитке на заднем дворе их жилища. Оглянувшись на белые стены виллы, Анна с улыбкой помахала рукой Василию Андреевичу, который наблюдал за ними, стоя на небольшом балкончике. Удобно устроившись в кресле, Аннет прикрыла глаза. Мерный рокот прибоя ласкал слух, легкий ветерок приятно освежал разгоряченную кожу. Подумать только, - улыбнулась Аня, - в Закревском едва только первая зелень распустилась, а здесь все уже утопает в ней. Воистину, это рай на земле. Николенька, вырвавшись из рук своей няньки, с визгом бросился к воде. Машенька догнала сорванца, но слишком поздно: маленький барин успел двумя ногами забежать в полосу прибоя и, не удержавшись на ногах, плюхнулся прямо в набежавшую волну. Подхватив на руки капризничающего малыша, Маша, что-то ворча себе под нос, отправилась переодевать его.

Проводив их взглядом до самой калитки, Анна сняла шляпку, что мешала ей, откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Солнышко, проникая сквозь густую крону, играло бликами на ее лице. Легкая улыбка коснулась нежных губ. Господи! Как же хорошо здесь, - вдохнула она полной грудью. Тишина, нарушаемая только плеском волн, и шумом ветра в густой кроне дерева убаюкала ее, и она сама не заметила, как задремала.

…Жаркое летнее солнце нестерпимо жгло. Скинув туфельки, она ступила на дощатый настил небольшой пристани на берегу пруда, от которого только что отчалила лодка, где сидели светловолосый юноша и белокурая девочка лет семи-восьми.

- Возьмите меня с собой! – крикнула она, подбежав к самому краю настила, и замахала им рукой.

- Ступай домой, Жюли, - крикнул ей в ответ юноша и с усилием налег на весла.

Сидевшая с ним в лодке девочка обернулась и одарила ее насмешливым взглядом:

- Ты слышала, что тебе сказали?

От обиды задрожали губы и защипало в глазах. Крупные слезы потекли по лицу. Топнув с досады ногой, она не удержалась и с громким плеском свалилась в воду.

- Маленькая дурочка! – чертыхнувшись, юноша поднялся в лодке и бросился в воду.

- Серж! Помоги! – крикнула она, колотя руками по воде и захлебываясь. Мутные воды пруда сомкнулись у нее над головой.

Аня вздрогнула и открыла глаза, продолжая твердить: «Серж, помоги!». Серж! – заколотилось сердце. Это имя из ее прошлого! Но кто он? Кем для нее был этот юноша? Что он значил в ее жизни? И как он ее назвал? Ведь он произнес имя, но какое? Она вновь закрыла глаза, отчаянно пытаясь припомнить то, что ей привиделось в этом коротком сне, но видение ускользало от нее, оставив только это странно знакомое имя. Теперь, однако, ей стал понятен тот необъяснимый страх, что она всегда испытывала, находясь близко у воды.

Расстроенная тем, что больше ей ничего не удалось вспомнить, Аннет поднялась с кресла и, надев шляпку, пошла вдоль берега. Ветерок трепал темные локоны, играл воздушными блондами, украшавшими скромный вырез легкого белого платья. Наклонившись, Аннет подняла несколько мелких камешков и швырнула один из них в набежавшую волну. Так хорошо, так покойно было здесь - если бы не ее мысли!

С течением времени в этом спокойном и уютном уголке на юге Италии ей все чаще стали видеться такие сны. Память постепенно возвращалась к ней - то обрывками снов, то в звучании фраз, но это были воспоминания далекого детства, где она видела себя совсем маленькой девочкой, и они никак не желали складываться в единую картинку, смущая ее душу и по-прежнему оставаясь всего лишь осколками мозаики. Недавнее же прошлое все еще было сокрыто от ее разума.

Вот уже и жаркое итальянское лето полностью вступило в свои права. От полуденного зноя не спасала даже близость моря, но когда солнце клонилось к закату, Анна часто устраивалась в кресле на увитом розами балконе своей комнаты и любовалась завораживающие игрой света в небе и на воде. Сорвав полураспустившийся бутон, она вдохнула чарующий аромат. Налетевший ветерок завертел лепесток розы и бережно опустил ей на колени. Словно вспышка молнии, пред ее мысленным взором возникло и тотчас исчезло видение: разбитая ваза и белые лепестки роз среди осколков. Задумавшись, она смяла цветок в кулачке и тихо вскрикнула, поранившись об острый шип. Глядя на капельку крови, выступившую на ладони, она видела длинный алый порез от осколка, словно наяву слышала тихий шепот:

- Вы порезались. Дайте взглянуть.

Аня провела кончиком пальца по длинному белому шраму на ладони. Как странно! Значит, это и в самом деле было с ней? Но что произошло тогда, сама ли она разбила эту вазу? Что это было - ссора, случайность? И кто так бережно держал ее руку в своей ладони? Вздохнув, она прикрыла глаза, силясь вспомнить что-нибудь еще, какой-нибудь пустяк, который подтолкнул бы ее память. Но все было тщетно. Ничего! От этих усилий лишь разболелась голова. С тихим стоном Анна сжала ладонями пульсирующие болью виски. Нет, видимо, не пришло еще время! Доктор Леманн говорил, что память вернется к ней сама, и ей остается только ждать. Но, Господи, как же она устала ждать и надеяться на чудо! Да и что ей принесут эти воспоминания, радость или горечь?

***

В Якутске Шеховской провел почти два месяца. В роли ревизора Павел чувствовал себя неуютно: в финансовых вопросах он был не особо силен, но каким-то внутренним чутьем ощущал, что его пытаются обмануть, обвести вокруг пальца.

На первый взгляд, все документы касаемо закупки провианта и оружия для Петропавловска у местных чиновников были в идеальном порядке, и хотя деньги были потрачены немалые, однако закупленного было явно недостаточно. Не будь с ним дотошного Василия Афанасьевича Пересыпкина, отвечавшего за расходование казенных денег в Восточно-Сибирском ведомстве, он бы никогда не нашел искусно спрятанных концов в той горе гроссбухов, которую им предоставили для ревизии по его требованию Вот и сейчас, просматривая расходные и приходные книги в конторе Якутского хлебного магазина в присутствии его смотрителя, Ивана Петровича Плотникова, Василий Афанасьевич делал какие-то пометки карандашом на полях, беззвучно шевеля губами, и тут же что-то записывал в свою тетрадь в кожаном переплете. Павел прохаживался по зданию конторы, то и дело останавливаясь у заинтересовавших его предметов. Здесь было на что посмотреть. Здешние аборигены слыли искусными резчиками, и на полках в небольшом помещении были выставлены довольно интересные поделки из моржового клыка и бивней мамонта, которые, случалось, находили в этих местах. Павел сам был свидетелем тому, как однажды Муравьеву привезли один такой. Он был поистине огромен и производил весьма внушительное впечатление, кость была желтоватой и местами потемнела от времени. Эту ценную находку Николай Николаевич отправил в Петербург Перовскому.

Отвлекаясь от созерцания поделок, он иногда бросал внимательные взгляды в сторону склонившегося над книгами Пересыпкина и явно нервничающего Плотникова. Плотников то и дело был вынужден отвечать на вопросы Пересыпкина, тыча коротким толстым пальцем в записи, но ревизор, выслушав его сбивчивые объяснения, все так же невозмутимо продолжал свою работу. Иван Петрович, достав из кармана платок, промокнул покрытый испариной лоб и наметившуюся лысину, нервно повел шеей и слегка ослабил затянутый галстук.

- Помилуйте, Василий Афанасьевич, в чем моя вина, ежели у местных купцов цены просто грабительские? – опять заговорил Плотников. - Вот гляньте сюда, десять тысяч рублей израсходовано на покупку пороха, а еще пятнадцать – на ружья.

- Любезный Иван Петрович, да на эти деньги пороху по самым грабительским ценам можно было купить столько, что хватило бы весь Якутск на воздух поднять! - едко заметил Пересыпкин. – А меж тем я был вчера на складе и не увидел его там в таком количестве.

Поль усмехнулся этой перепалке и, отвернувшись, уставился в окно. Пасмурное сумеречное небо сыпало мелким колючим снегом, ветер завывал в трубах и кружил на улице белыми вихрями. Бело, голо, уныло. Однообразный пейзаж действовал угнетающе. Вздохнув, Павел вернулся к столу и, присев в кресло, сделал вид, что читает рапорты смотрителя магазина, но был далек и от этих рапортов, и от неутомимого Пересыпкина, и от поглядывающего на него с благоговейным ужасом Плотникова. Мыслями он вернулся в Иркутск. Он сам вполне осознавал, что его спешный отъезд в Якутск более походил на бегство.

Надо же, сбежал от молоденькой девчонки, - усмехнулся Шеховской, припоминая обиженное выражение лица Александры в тот вечер, когда танцевал с ней вальс на губернаторском балу. Видит Бог, он не желал того, хотя в какой-то мере все же был виновен! Кто же мог подумать, что ничего не значащий флирт с его стороны будет воспринят таким образом? Хотя кому, как не ему, должно было знать о том впечатлении, что он производит на юных неискушенных дев. Заигрались Вы, Павел Николаевич, - вздохнул Шеховской. Однако ж, похоже, ревизия подходит к концу, и не сегодня-завтра придется возвращаться. А там и весна не за горами, и нужно будет собираться на далекий Амур. Павел подавил тяжелый вздох: он дал обещание, что перед отъездом на Амур обязательно посетит Зариных и заберет письма для Екатерины Ивановны и Невельского. Значит, вновь предстоит увидеться с Александрой…

От этих раздумий его отвлек довольно громкий возглас Плотникова, который что-то с жаром доказывал Василию Афанасьевичу. Встретившись взглядом с князем, Иван Петрович мгновенно стушевался и дальше уже что-то тихо лепетал в свое оправдание. Шеховской только молча покачал головой. По всей видимости, Муравьев в своих расчетах был прав: местные чиновники цепенели от одного его взгляда.

Завершив работу, Шеховской вместе с Пересыпкиным выехал из Якутска. Казенная тройка лихо летела по прочному льду сковавшему Лену. За две с половиной недели добрались до Верхоленска. Далее путь до Иркутска, до которого оставалось чуть более двести верст, лежал через тайгу. Укатанный зимник скрипел под полозьями саней. Мороз трещал в стволах деревьев, забирался под теплую меховую полость, щипал носы и щеки, которые путники прятали в больших воротниках теплых шуб. Яркое зимнее солнце играло серебристыми бликами в верхушках сосен, чьи заснеженные лапы низко нависали над дорогой. Оглушительная тишина нарушалась лишь звоном бубенцов и глухим стуком копыт по укатанной зимней дороге. Павел молча созерцал все это зимнее великолепие - ясное голубое небо, искрящийся на солнце снег, сопки, теряющиеся в голубоватой дали, когда упряжка, выехав из леса, понеслась по бескрайнему белому простору. Совсем скоро они достигнут Иркутска и он увидится с Сашенькой. Была б его воля, он бы просто постарался с ней не встречаться, но Александра частый гость в доме генерал-губернатора, потому вряд ли ему удастся избегать ее все время. Как повести себя при встрече? Сделать вид, что ничего не случилось, и они не говорили ни о чем, напустить на себя равнодушный вид?

Павел раздраженно вздохнул, зябко поежился. Путешествие изрядно утомило. Хотелось быстрее добраться до тепла, согреться. Как же он ненавидел холод! Лошади замедлили свой бег, тяжело поднимаясь на высокую горку. Шеховской знал, что там, на самой вершине горы, называемой Веселой, открывается чудная панорама Иркутска, вольно раскинувшегося по обоим берегам Ангары.

Близился вечер. Небо уже пламенело ярким закатом, снег окрасился розовым, дыхание белым облачком вырывалось изо рта и оседало инеем на ресницах и воротнике шубы. И вот, сделав последнее усилие, лошади рванулись вперед, и упряжка застыла на вершине. Поль даже привстал в санях, любуясь открывшимся видом. Ширь-то какая! Какой простор! Восторг рос в душе вместе с радостью от того, что скоро он будет в тепле.

- Красиво, - улыбнулся Пересыпкин.

- Да уж, - усмехнулся Шеховской. – Здешняя земля столь же красива, сколь и сурова.

Возница взмахнул кнутом, и лошади рванули вниз так, что седоков подбрасывало на ухабах.

Вскоре тройка остановилась перед воротами губернаторского дома. Прохор, который весь путь проделал, сидя на облучке рядом с возницей, кряхтя слез с саней и, притопывая замерзшими ногами в больших толстых валенках, принялся разминать затекшие от долгого сидения мышцы.

Забрав небольшой багаж хозяина, он трусцой припустил к черному входу в дом. Павел тепло простился с Василием Афанасьевичем и поднялся на крыльцо. Уже подъезжая к Иркутску, он принял решение, что уже достаточно гостил в доме Муравьева и, пожалуй, настала пора подыскать себе другое жилье. Так всем будет спокойнее, - рассуждал он, - и он не будет привязан к привычкам и распорядку дня обитателей губернаторского дома. И пусть Муравьев всегда гостеприимно встречал его, необходимость придерживаться заведенных в доме порядков вызывала легкое раздражение.

Вечером после ужина Павел доложил Муравьеву о результатах поведенной в Якутске ревизии. По всему выходило, что мнение Николая Николаевича о нечистых на руку чиновниках отнюдь не было безосновательным, и все его подозрения подтвердились. Губернатор был недоволен.

- Мздоимцы, казнокрады! Ну, ничего, я еще доберусь до вас, - ворчал он, читая доклад, составленный Пересыпкиным. – Ну, каковы! Павел Николаевич! Никого не боятся: ни Бога, ни черта, ни государя!

Видя воинственный настрой Муравьева, Шеховской решил отложить разговор о том, чтобы подыскать себе другое жилье, до лучших времен.

- Вы, Павел Николаевич, ступайте. Отдохните с дороги, а завтра мы с Вами экспедицию к Амуру обсудим.

- Слышал я, что немного наберется охотников в проводники до Амура, - осторожно заметил Шеховской, памятуя, как расспрашивал местных о том, ходил ли кто до Амура.

- Вы о том не беспокойтесь, Павел Николаевич, - задумчиво сведя брови к переносице, ответил Муравьев, - найдется проводник. Я Вас с Волконским познакомлю. Сергей Григорьевич, знаете ли, много кого из местных охотников знает, уж он-то найдет Вам проводника.

Услышав фамилию опального князя, Шеховской поднял недоуменный взор на Муравьева.

- Дела давно минувших дней, - вздохнул Муравьев. – Они, знаете ли, давно раскаялись в содеянном. Но будет о том! Завтра, все завтра, а нынче – отдыхайте.

Сам Муравьев, зная об отношении Государя к тем, кто более двадцати пяти лет назад всколыхнул Россию матушку так, что до сей поры аукалось, к Волконским не ездил, но супругу Сергея Григорьевича, Марию Николаевну, добровольно последовавшего в ссылку за мужем, в своем доме принимал охотно.

Поутру, помня о своем разговоре с Шеховским, Николай Николаевич написал записку княгине Волконской с просьбой принять князя Шеховского. Отослав послание, Муравьев спустился к завтраку. Губернатор был в отличном настроении, все неприятности дня вчерашнего не то, чтобы забылись, но на время отошли на задний план. Он уже наметил для себя ряд мер, которые собирался применить к нерадивым чиновникам, вплоть до отставки некоторых особо отличившихся, и нынче уж смотрел только в будущее.

Посланный в дом Волконских лакей вернулся после завтрака с ответом от Марии Николаевны. Княгиня писала, что они будут рады принять у себя князя Шеховского и ждут его нынче к обеду. Павел, не ожидавший столь скоро приглашения, был приятно удивлен.

- У нас в Иркутске общения, сами знаете, немного, - ответил Муравьев на его вопрос, - Вы как человек новый, к тому же сравнительно недавно побывавший в столице, конечно же, вызываете определенный интерес.

В тот же день состоялось знакомство с Волконскими. В провожатые к Волконским по просьбе Муравьева с радостью согласился быть Струве, поскольку был частым гостем в этом доме. Сам Сергей Григорьевич Волконский на Шеховского произвел неизгладимое впечатление. Увидев князя, Павел был поражен его внешним видом: встречать их вышел высокий старик с седой окладистой бородой, одетый в простую серую русскую рубашку, подпоясанную простым кушаком. Мужик мужиком, - удивился Павел. Но, однако же, взглянув в глаза Волконского в момент представления, когда Струве назвал его, он тотчас отметил произошедшую в нем перемену. Глаза его смотрели строго и властно, на смену старику-крестьянину явился князь и генерал.

- Добро пожаловать, Павел Николаевич, - тепло поприветствовал его Сергей Григорьевич.

Мария Николаевна вместе с детьми ожидала гостей в небольшой столовой за накрытым к обеду столом. Сын Волконских, Миша, три года назад с большими трудностями был принят в гимназию исключительно благодаря протекции Муравьева. Все дело было в том, что дети ссыльных лишены были дворянства и должны были быть записаны в крестьянское сословие. Такая участь ждала и Михаила Волконского, но окончив гимназию с золотой медалью и поступив на службу в канцелярию губернатора, он нынче имел возможность переменить свою судьбу. Теперь перед ним была открыта карьера. Шестнадцатилетняя Нелли была очень мила, вела себя скромно и просидела весь обед потупив взор, не решаясь рассмотреть гостя, как ей того хотелось.

После обеда заговорили о цели визита Шеховского. Сергей Григорьевич действительно знал людей, которые ходили на Амур и могли бы провести в его устье, где нынче был основан пост Петровский, небольшой отряд. Договорились, что назавтра Волконский сам проводит гостя к Пляскиным.

Михаил Васильевич Пляскин был годов преклонных и за свою долгую и богатую приключениями жизнь много где побывал, однако сам проводником идти отказался.

- Стар я больно, - развел руками старик. – А вот присоветовать, к кому обратиться, очень даже могу. Да взять хотя бы сродственника моего, Ваньку, - тот отведет.

Ванькой оказался невысокий щуплый мужичок. Он подтвердил, что не раз ходил к истокам Амура и готов повести экспедицию.

- Только это Вам, Ваше сиятельство, даже не по Охотскому тракту путешествовать, - хитро улыбнулся Шеховскому мужичонка. – Там тайга непролазная.

- Да ты его сиятельство не стращай, - неожиданно заступился за Павла Сергей Григорьевич, - он не из тех, кто по паркету шаркает.

- Ну, тогда, стало быть, до весны, а там - в путь, - пожал плечами Ванька. – До истоков дойдем, а дальше на лодках сплавляться будем.

- Это что же, лодки с собой везти? – ужаснулся Шеховской.

- Зачем же везти? У гиляков на ружья сменять можно, - ответил Ванька.

Господи! Куда еще судьба забросит, - невесело усмехнулся Павел, вернувшись в отведенную ему комнату в губернаторском доме. Вспомнились слова гадалки: «А ты, князь, зла на меня не держи, я и сама не рада, когда такое вижу. Тебя-то самого тоже лихие денечки ожидают. Ох, и далеко тебя судьбинушка забросит, еще проклинать ее будешь!» Как в воду глядела, - вздохнул Шеховской, устраиваясь на ночь. Сон не шел. Под впечатлением от новых знакомств и грандиозных планов, Павел долго ворочался с боку на бок. Наконец, устав от бесплодных попыток уснуть он поднялся.

- Прохор, - позвал он денщика, спавшего в гардеробной.

- Чего изволите, ваше сиятельство, - явился на его зов заспанный слуга.

- Помнится мне, были у меня сигары где-то, - продолжил князь.

- Павел Николаевич, так Вы ж вроде бы как бросили-то это дело, - удивленно произнес Прохор.

- Ты мне зубы не заговаривай. Разыщи давай, да принеси.

- Эт я мигом, только, как по мне, так ни к чему оно Вам.

- Поговори мне еще, - строго глянул на денщика князь. – Забываться ты начал, как я погляжу.

Прикурив сигару, Шеховской закашлялся. Затушив ее, он распахнул окно и глубоко вдохнул морозный воздух.

- Ваше сиятельство, Вы ей Богу, как дитя малое. Простудитесь, - покачал головой Прохор убирая сигары. – Что за блажь на вас нынче нашла?

- Неспокойно на душе отчего-то, - отозвался Павел, закрывая окно. – Вот скажи мне, Прохор, бывает у тебя такое, что мается душа, а отчего - понять не можешь?

- Жениться Вам надобно, Ваше сиятельство, - ворчливо отозвался денщик, - и вся маета пройдет.

- И ты туда же, - вздохнул Павел.

- А что в том? Не век же…

- Помолчи, - оборвал его Шеховской, враз помрачнев лицом.

Вновь нахлынули непрошенные воспоминания, растравив, разбередив сердце. Отпустишь ли ты меня когда-нибудь? - тоскливо глядя в ночь за окном, вопрошал он неведомо кого. - Отпустит, коли ты сам будешь готов ее отпустить, - ответил он сам себе. – Видимо, не пришло еще то время, когда перестанут болеть душа и сердце при этих воспоминаниях.