Материал» реальности

Цивилизация Второй волны не только породила новые представления о времени и пространстве и использовала их для формирования повседневного образа жизни, она предлагала свои ответы на существующий издавна вопрос: из чего все состоит? Пытаясь дать ответ на данный вопрос, каждая культура изобретала свои мифы и метафоры. Некоторые представляли вселенную как некое находящееся во вращении «единство». Люди рассматривались как часть природы, звено в цепи, тянущейся от пращуров к потомкам, их связь с миром природы была настолько тесной, что фактически они составляли единое целое с животными, деревьями, горами и реками[186]. Помимо того, во многих обществах человека не осмысляли как отдельную, самостоятельную личность, а считали лишь частью более крупного организованного единства — семьи, рода, племени или общины.

Другие общества исходили не из целостности или единства мира, а из его разделенности. Они воспринимали реальность не как слитное бытие, а как структуру, созданную из отдельных частей.

Приблизительно за две тысячи лет до начала индустриальной эры Демокрит выдвинул необычную по тем временам идею, что мир не есть нечто целое, единое, а состоит из разрозненных, неделимых, вечных, неразрушимых частиц. Он назвал эти частицы атомами [187]. В последующие века к идее о том, что вселенная состоит из неделимых материальных элементов, возвращались неоднократно. В Китае почти вслед за Демокритом в книге Мо–цзы[188](Mo Ching) утверждалось, что «точка» есть линия, поделенная на столь короткие отрезки, что они уже не поддаются дальнейшему делению. В Индии учение об атоме или отдельных неделимых частях материи тоже возникло до наступления новой эры[189]. В Древнем Риме поэт Лукреций давал объяснения атомизма. Однако подобную точку зрения на строение материи разделяло меньшинство людей, они нередко встречали непонимание, насмешки.

Но лишь с наступлением эпохи Второй волны атомизм занял господствующее положение, когда отдельные близкие по духу теории совместными усилиями в корне изменили наше представление о материи.

В середине ХVII в. французский аббат Пьер Гассенди[190], астроном и философ, работавший в Королевском колледже в Париже, стал доказывать, что материя может состоять из сверхмелких частей — корпускул. Находясь под влиянием Лукреция, Гассенди был столь настойчивым проповедником атомистической теории, что его идеи вскоре пересекли Ла–Манш и встретили отклик у Роберта Бойля[191], молодого ученого, изучавшего сжатие газа. Бойль применил теорию, основанную на умозрении, в лабораторных исследованиях и пришел к заключению, что даже воздух состоит из мельчайших частиц. Шесть лет спустя после смерти Гассенди он опубликовал научный труд, где доказывал, что всякая субстанция — к примеру, земля, которая может быть разложена на составные части, — не есть и не может быть элементом[192].

Тем временем получивший образование у иезуитов математик Рене Декарт[193], которого критиковал Гассенди, утверждал, что реальность можно понять, только расчленяя ее на мельчайшие частицы. По его словам, «любую проблему надлежит рассматривать, разложив ее на возможно большее количество составных. частей»[194]. Таким образом, с наступлением Второй волны философский атомизм развивался наравне с физическими представлениями о материи.

Пересмотру подверглось понятие единства, на него непрерывно вели наступление ученые, математики и философы, которые продолжали разлагать мир на мельчайшие части, добиваясь при том весьма интересных результатов. После опубликования Декартом своего «Рассуждения о методе», писал микробиолог Рене Дюбо, «тотчас же было сделано большое число открытий на основании его применения в медицине»[195]. Сочетание атомистической теории и учения Декарта привело к удивительным открытиям в химии и других областях науки. К середине XVII в. положение о том, что мир состоит из отдельных независимых частиц и субчастиц, было принято за правило и стало частью зарождающейся индуст–реальности.

Каждая новая цивилизация перенимает идеи из прошлого и по–своему перерабатывает их, пытаясь осознать себя во взаимоотношении с миром. Для начавшего развиваться индустриального общества — общества, вступившего на путь массового производства изделий, собираемых из разрозненных частей, — идея о том, что и вселенная смонтирована из разрозненных компонентов, была, вероятно, необходима.

Для принятия атомистической модели реальности были также политические и социальные причины. Когда Вторая волна размывала общественные устои, сложившиеся в предшествующий ей период, требовалось побудить людей к освобождению от большой семьи, всемогущей церкви, монархии. Индустриальному капитализму необходимо было рациональное обоснование для индивидуализма. Когда на протяжении одного столетия или двух до начала индустриализации прежняя земледельческая цивилизация приходила в упадок, когда расширялась торговля и множились города, разраставшееся купечество, заинтересованное в свободе торговли, кредитования и развитии рынков, обусловило возникновение новой концепции личности, где человек рассматривался как атом.

Отныне человек уже не был пассивным придатком при племени или роде, а был свободной, автономной личностью. Каждый индивид имел право обладать собственностью, приобретать товары, заключать сделки, преуспевать или голодать в зависимости от степени собственной активности, мог выбрать себе религию и заниматься устройством личной жизни. Иначе говоря, индуст–реальность способствовала развитию концепции личности, где человек почти уподоблялся атому, представлял неделимую, неразрушимую, базовую частицу общества.

Атомистический подход проявился, как мы видели, даже в политике, где элементарной частицей стал голос. Он обнаруживал себя и в нашем понимании международной политики, где действовали отдельные, непроницаемые, независимые единицы, называемые нациями. Не только когда речь шла о физических представлениях о материи, но и в философском плане, при рассмотрении проблем общества и политики прибегали к понятию «кирпичиков» («bricks») - составных элементов или атомов. Атомистический подход применялся к любой сфере жизни.

Учение о прерывистом, дискретном строении материи в свой черед отлично согласовывалось с новым представлением о времени и пространстве, также делимых на все более мелкие единицы. По мере того, как развивалась цивилизация Второй волны, одерживая верх и над «первобытными» обществами, и над цивилизацией Первой волны, она все более последовательно и согласованно внедряла индустриальный взгляд на народ, политику и общество. И все же недоставало одной последней детали, чтобы вся система получила логическое завершение.

Последнее «почему»

Если цивилизация не в состоянии объяснить, как все происходит, пусть даже ее толкование на девять частей предстает как нечто неразгаданное и лишь одну часть составляет анализ, она не может результативно планировать общественную жизнь. Людям, выполнявшим общезначимые предписания своей культуры, необходима была уверенность, что их поведение приведет к желательному итогу. И это предполагало некоторый ответ на исконное «почему». Развивавшаяся цивилизация Второй волны опиралась на столь мощную теорию, что с ее помощью, казалось, можно было объяснить все.

Камень столкнулся с водной поверхностью. От места его падения по воде быстро разошлись круги. Почему? Чем вызвано это явление? Возможно, люди индустриального периода ответили бы так: «это от того, что кто–то бросил камень».

Образованный европейский дворянин, живший в XII или XIII в., пытаясь ответить на этот вопрос, основывался бы на совсем иных представлениях, чем мы. Возможно, он прибег бы к учению Аристотеля и искал материальную причину, формальную причину, рациональную причину (efficiente cause) и конечную причину (final cause), ни одной из которых самой по себе недостаточно, чтобы объяснить что–либо[196]. Средневековый китайский мудрец мог бы рассуждать об инь и ян[197]и о силовом поле влияний (the force–field of influences), в котором, на его взгляд, происходили все явления[198].

Цивилизация Второй волны находит объяснение тайнам причинной связи в потрясающем открытии Ньютона — законе всемирного тяготения. По Ньютону, причина заключалась в том, что «силы, воздействующие на тела, порождают движение»[199]. Примером сущности причинности — порождения причиной следствия — могут служить бильярдные шары, которые, ударяясь друг об друга, приходят в движение. Такое понятие перемены, сосредоточенное исключительно на внешних силах, которые вполне измеримы и легко опознаваемы, было чрезвычайно убедительным, поскольку оно полностью согласовывалось с новыми понятиями линейного пространства и времени, порожденными индустриальной эпохой. И действительно, ньютоновская или механистическая причинность, воспринятая в то время, когда в Европе происходила промышленная революция, упорядочила индуст–реальность, подогнав все ее составляющие. Если мир состоял из отдельных частиц — миниатюрных бильярдных шаров — тогда все причины были обусловлены взаимодействием этих шаров. Одна частица или атом ударяла об другую. Первая являлась причиной движения следующего. А его движение становилось следствием движения первого. Не было действия без движения в пространстве, и атом не мог находиться в одно время более, чем в одном месте.

Мир, казавшийся прежде таким сложным, хаотичным, непредсказуемым, таинственным и бессистемным, внезапно предстал согласованным и хорошо организованным. Любое явление, будь то семейная ячейка или холодная звезда в далеком ночном небе, представляло собой материю в движении, каждая частица активизировала соседнюю, вынуждая ее двигаться в нескончаемом танце жизни. Для атеиста подобная точка зрения давала объяснение жизни, в котором, как позднее выразился Лаплас[200], гипотеза о Боге была излишней[201]. Однако же для верующего человека это по–прежнему предполагало присутствие Бога как первопричины всего сущего, именно он изначально привел в движение бильярдные шары, а потом, возможно, вышел из игры.

Такая метафора для реальности стала подобием инъекции интеллектуального адреналина в нарождавшуюся индуст–реальную культуру. Один из радикальных философов, идеолог Великой французской революции барон Гольбах с удовлетворением писал: «Вселенная, это необозримое скопление всего сущего, являет собой только материю и движение; действительность, воспринимаемая нами, есть нечто иное как необъятная, непрерывная последовательность причин и следствий».

В этом кратком, торжествующем утверждении заключалось самое главное: вселенная — это составная реальность, где разрозненные части, объединенные вместе, представляют собой единое целое. Постоянный признак материи — движение в пространстве. События совершаются в линейной последовательности, развитие событий происходит вдоль линии времени. Человеческие чувства, например ненависть, эгоизм или любовь, согласно Гольбаху[202], сопоставимы с такими материальными силами, как отталкивание, инерция или сцепление, и при мудрой политической организации общества возможно было манипулировать ими для общественного блага, подобно тому, как наука могла для всеобщего блага манипулировать физическим миром.

Именно такой индуст–реальный образ вселенной, порождаемые им представления во многом повлияли на наш образ жизни в его личных, общественных и политических проявлениях. Из подобного взгляда на мир неизбежно проистекало, что не только космос и природа, но и общество и люди действовали согласно вполне определенным и предсказуемым законам. Величайшими мыслителями Второй волны были как раз те, кто наиболее логично и убедительно доказывал связь и взаимозависимость явлений объективной действительности.

Ньютон создал основы небесной механики. Дарвин открыл законы, которые объясняли социальную эволюцию. А Фрейд открыл закономерность психических процессов. Поиски других исследователей — ученых, инженеров, социологов, психологов — способствовали открытию множества других разных законов.

Цивилизация Второй волны получила в свое распоряжение теорию причинности, в которой виделись чудодейственные возможности и которая применялась всюду. Многое из того, что до тех пор казалось невероятно сложным, теперь можно было привести к элементарной объяснимой формуле. И эти законы получили всеобщее признание не только потому, что их провозгласили Ньютон, Маркс или кто–либо еще. Они были объектом экспериментов и эмпирических исследований и получали подтверждения. Используя их, мы могли строить мосты, посылать в небо радиоволны, предсказывать и производить биологические изменения; мы могли воздействовать на экономику, основывать политические движения или организации и даже, как считалось, предвидеть и формировать поведение индивида.

Чтобы объяснить любое явление, необходимо было лишь найти критическую переменную величину. Этого можно было достичь, если только мы находили подходящий «бильярдный шар» и ударяли по нему под нужным углом. Новая причинность в сочетании с новыми представлениями о времени, пространстве и материи избавила сознание многих людей от старых иррациональных компонентов. Это обеспечило достижение величайших успехов в науке и технологии, огромные сдвиги в мышлении и практической деятельности людей. Был брошен вызов авторитаризму, и разум освободился от тысячелетних оков.

Однако же индуст–реальность создала новую тюрьму — индустриальный менталитет, который исходил из практицизма, превозносил критическую требовательность и карал воображение, сводил людей к простейшим протоплазменным единицам и в конечном счете искал инженерного решения любой проблемы. Индуст–реальность вовсе не была морально нейтральной, хотя и претендовала на то. Она представляла собой, как мы видели, воинствующую суперидеологию цивилизации Второй волны, из нее возникли все основные идеологические направления индустриальной эпохи, как левой, так и правой ориентации. Подобно всякой культуре, цивилизация Второй волны создавала искаженный механизм восприятия человеком себя и окружающего его мира. Выработанный комплекс идей, образов, представлений — и проистекающие из них аналогии — оказался самой мощной культурной системой в истории человечества.

И наконец, индуст–реальность, культурное лицо индустриализма, побуждала общество развиваться в нужном направлении. Благодаря ей создавались сложные организованные единства, крупные города, централизованная бюрократия и всеобъемлющий рынок, будь он капиталистическим или социалистическим. Это отличным образом согласовывалось с новыми энергосистемами, устройством семьи, технологиями, экономическими отношениями, политическими и духовными ценностями, что вместе взятое образовывало цивилизацию Второй волны.

Вот и получается, что вся эта цивилизация вместе со всеми организациями и учреждениями, технологией и культурой разрушается под воздействием перемен, привносимых Третьей волной, которая прокатывается по планете. Мы живем в завершающий, кризисный период безвозвратно отступающего индустриализма. Индустриальная эпоха уходит в историю, рождается новая эпоха.