Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
ГЛАВА 13. Они вышли через боковой подъезд на imbarcadero, и в лицо им сразу ударил ветер
Они вышли через боковой подъезд на imbarcadero, и в лицо им сразу ударил ветер. Свет из окон отеля падал на черную гондолу, и вода казалась зеленой. «Она красива, как хорошая лошадь или как летящий снаряд, — подумал полковник. — Почему я раньше не замечал, до чего гондолы красивые? Какие нужны были руки и глаз, чтобы создать такую соразмерность линий!» — Куда мы поедем? — спросила девушка. Ее тоже освещали лучи, падавшие из подъезда и окон отеля; она стояла у причала, возле черной гондолы, волосы ее развевал ветер, и она была похожа на статую на носу галеры. «И не только лицом», — думал полковник. — Давай прокатимся по парку, — сказал полковник. — Или через Булонский лес. Пускай он свезет нас в Эрменонвиль. — А мы с тобой поедем в Париж? — Конечно! — сказал полковник. — Попроси его, чтобы он часок покатал нас там, где полегче грести. Мне не хочется мучить его на таком ветру. — От этого ветра вода очень поднялась, — сказала девушка. — Кое-где в наших любимых местах нельзя будет проехать под мостами. Можно, я скажу ему, куда нас везти? — Конечно, дочка. Поставьте ведерко со льдом в лодку, — сказал полковник младшему официанту, который вышел их проводить. — Gran Maestro просил передать, что эта бутылка — вам в подарок. — Поблагодарите его хорошенько и скажите, что это невозможно. — Пусть сначала выгребет против ветра, а потом я знаю, куда мы поедем, — сказала девушка. — Gran Maestro послал вам еще это, — сказал официант. Он подал старое армейское одеяло. Рената разговаривала с гондольером — волосы ее трепал ветер. На гондольере был толстый синий морской свитер; голова у него тоже была не покрыта. — Передайте ему от меня большое спасибо, — сказал полковник. Он сунул официанту в руки бумажку. Тот вернул деньги. — Вы мне уже подписали чаевые на счете. Ни вы, ни я, ни Gran Maestro еще с голоду не помираем. — А как насчет жены и bambini? — У меня их нету. Ваши средние бомбардировщики разбили наш дом в Тревизо. — Обидно. — Вы тут ни при чем, — сказал официант. — Вы были такой же пехтурой, как и я. — И все равно обидно. Разрешите мне вам это сказать? — Пожалуйста, — сказал официант. — Но разве это поможет? Счастливо, полковник. Счастливо, сударыня. Они спустились в гондолу, и сразу же началось всегдашнее волшебство: послушная лодка вдруг качнулась у них под ногами, потом они стали усаживаться в темноте, потом пересели, когда гондольер принялся горланить и чуть накренил лодку, чтобы легче было править. — Ну вот, — сказала девушка, — теперь мы дома, и я тебя люблю. Поцелуй меня, пожалуйста, чтобы я знала, как ты меня любишь. Полковник прижал ее к себе, она закинула голову, и он целовал ее, пока от поцелуя не осталось ничего, кроме горечи. — Я люблю тебя. — Что бы это ни значило, — прервала она его. — Я люблю тебя и знаю, что это значит. Портрет красивый. Но что же тогда ты сама? — Дикарка? — спросила она. — Растрепа? Неряха? — Нет. — Неряха — одно из первых слов, которому я выучилась от гувернантки. Так говорят, когда плохо причешешься. А лентяйка — это когда на ночь проведешь по волосам щеткой меньше ста раз. — Я сейчас проведу рукой, и они растреплются еще больше. — Раненой рукой? — Да. — Но мы не так сидим. А ну-ка, поменяемся местами! — Ладно. Вот это разумный приказ, ясный и понятный. Они очень веселились, пересаживаясь и стараясь не нарушить равновесие гондолы. — Ну вот, — сказала она. — Но обними меня крепко другой рукой. — Ты всегда знаешь, чего тебе хочется? — Всегда. По-твоему, это нескромно? Слову «нескромно» меня тоже научила гувернантка. — Нет, это хорошо. Подтяни повыше одеяло — чувствуешь, какой ветер? — Он дует с гор. — Да. И откуда-то еще дальше. Полковник слышал, как бьет волна по доскам гондолы, ощущал резкие порывы ветра и знакомую издавна шершавость одеяла, а потом почувствовал прохладное тепло и прелесть ее тела, и упругость груди, которой легко касалась его левая рука. Тогда он провел искалеченной рукой по ее волосам раз, другой и третий, а потом поцеловал ее, чувствуя, как из души его уходит даже горечь. — Пожалуйста, — попросила она, совсем спрятавшись под одеяло, — теперь я тебя поцелую. — Нет, — сказал он. — Я тебя. Ветер был ледяной и резал лицо, но под одеялом ветра не было, там не было ничего, кроме его искалеченной руки. — Пожалуйста, милый, — сказала девушка, — пожалуйста, не надо. — А ты ни о чем не думай. Ни о чем на свете. — Я не думаю. Ни о чем. — Молчи. — Тебе хорошо? — Сам знаешь. — Ты уверена? — Молчи. Пожалуйста. Она молчала. Молчал и он, и когда большая птица, сорвавшись, пропала вдали, за закрытым окошком гондолы, оба не сказали ни слова. Он легонько придерживал ее голову здоровой рукой. — Выпей вина, — сказал полковник, ловко достав ведерко со льдом и открывая бутылку, которую уже откупорил для них Gran Maestro, а потом заткнул обыкновенной винной пробкой, — тебе это полезно, дочка. Это помогает от всех наших недугов, от всех печалей и страхов. — У меня ничего этого нет, — сказала она, старательно выговаривая слова, как учила ее гувернантка. — Я просто женщина или девушка, не знаю, как лучше сказать, которая делает то, что ей не следует делать. Ну что же, обними меня опять. — Хорошо, — сказал полковник. — Хорошо, если хочешь. — Пожалуйста, обними меня. Я ведь тебя прошу. «Голос у нее ласковый, как у котенка, — думал полковник, — даром что бедные котята не умеют разговаривать». Но потом он перестал думать о чем бы то ни было и очень долго не думал ни о чем. Гондола шла сейчас по одному из поперечных каналов. Когда они выходили из Большого канала, ветер так ее накренил, что гондольеру пришлось всем телом налечь на противоположный борт, а полковник и девушка тоже были вынуждены передвинуться под своим одеялом, и туда, под одеяло, с ожесточением ворвался ветер. Они долго не произносили ни слова, и полковник заметил, что, когда гондола проходила под последним мостом, между ее верхом и пролетом моста оставалось всего несколько дюймов. — Ну как, дочка? — Хорошо. — Ты меня любишь? — Пожалуйста, не задавай глупых вопросов. — Вода очень высокая, мы едва прошли под последним мостом. — Ну, я знаю, как ехать. Я здесь родилась. — Я, бывало, совершал ошибки и в родном городе, — сказал полковник. — Родиться — это еще не все. — Нет, это ужасно много, — сказала девушка. — И ты это сам знаешь. Пожалуйста, обними меня крепко-крепко, так, чтобы нас хоть минутку нельзя было оторвать друг от друга. — Попробуем, — сказал полковник. — И я смогу быть тобой? — Это очень трудно. Но мы постараемся. — Вот теперь я — это ты, — сказала она. — Я только что взяла город Париж. — Господи, дочка, — сказал он. — У тебя же теперь хлопот полон рот! Берегись! Сейчас выведут на парад Двадцать восьмую дивизию! — А мне наплевать! — Ну а мне нет. — Разве она такая плохая? — Отнюдь. И командиры хорошие. Это были национальные гвардейцы, но такие невезучие! Тридцать три несчастья, да и только! Хоть патент на невезенье получай. — Я в этих вещах ничего не понимаю. — Да их и объяснять не стоит, — сказал полковник. — А ты мне правда можешь рассказать про Париж? Я так его люблю, и когда я думаю, что ты его брал, мне кажется, будто я еду в гондоле с самим маршалом Неем. — Вот уж совсем не интересно, — сказал полковник. — Особенно после того, как он выдержал столько арьергардных боев, отступая от какого-то русского города. Он дрался по десять, двенадцать, пятнадцать раз в день, иногда еще чаще. И потом даже людей не узнавал. Нет, и не думай кататься с ним в гондоле! — Он всегда был одним из моих самых любимых героев. — Еще бы. И моим тоже. До Катр-Бра. А может, это было не у Катр-Бра, а где-нибудь еще. Память у меня сдает. Давай назовем это просто Ватерлоо. — У него там ничего не вышло? — Ни черта, — сказал ей полковник. — Нет, ты его брось. У него было слишком много арьергардных боев на обратном пути из Москвы. — Но его же звали храбрейшим из храбрых. — Ну и что? Из этого каши не сваришь. Храбрым тебе полагается быть всю жизнь. И еще — умнейшим из умников. А ко всему этому нужно хорошее снабжение. — Пожалуйста, расскажи мне о Париже. Я вижу, что целоваться нам больше нельзя. — А я не вижу. Кто тебе сказал, что нельзя? — Я сама, потому что я тебя люблю. — Ладно. Ты сама, и ты меня любишь. Ну, нельзя так нельзя, будь оно трижды проклято. — А ты думаешь, можно еще немножко, если тебе это не вредно? — Мне вредно? — спросил полковник. — К черту! Разве мне что-нибудь бывает вредно?
|