Друзья и бумаги

Уходы и возвращения. – Моя последняя встреча с Айзеншписом. – Конец всему. – Обязанности по контрактам. – Я и Батурин. – Мы с Яной проходим через ад. – Музыкант не обязан быть юристом…

Юрий Шмильевич умер 20 сентября 2005 года ровно в восемь утра. За несколько дней до этого у него началось желудочное кровотечение – причем настолько сильное, что, окажись он дома в одиночестве, то скорой бы не дождался. На его счастье, рядом была помощница по хозяйству, она-то и спасла его – правильно уложила, сделала перевязку и вызвала неотложку. Чтобы помочь отвезти Юрия Шмильевича в больницу, к нему домой примчались Денис Акифьев (в те дни он находился рядом с Айзеншписом почти неотлучно) и Отар Кушанашвили.

Я в это время был на концерте. Акифьев позвонил мне и сообщил эту ужасную новость.

- Юрию Шмильевичу сейчас будут делать операцию… – сказал он.

- Что с ним?!

В тот момент я даже в голове не держал, что с Айзеншписом может произойти нечто роковое.

- Что-то с желудком...

Юрий Шмильевич действительно сильно болел, но его отлучки на медосмотры были настолько частым делом, что мы почти привыкли к этой суровой правде его жизни. Поэтому происходящее казалось мне чем-то вроде «плановой хирургии». Никто из нас не знал, насколько серьезным было положение. До последнего момента. Тем более, что у Юрия Шмильевича были проблемы с сердцем, и это казалось нам главным его недугом. Остальное мы в расчет не принимали. Сам Айзеншпис, как все сильные духом люди, никогда не распространялся по поводу своих болезней – только отшучивался и отмалчивался.

19-го я должен был ехать на концерт в Тулу – вместе с целой бригадой музыкантов и танцоров. Вернуться нам следовало утром 20-го. Перед отъездом мне захотелось повидать Юрия Шмильевича. Я позвонил Денису, и мы договорились, что он заедет за мной с утра пораньше, чтобы отвезти на корпоративной машине к Айзеншпису в больницу.

Не знаю, почему, но я был буквально одержим желанием съездить к Юрию Шмильевичу именно утром, причем как можно раньше. Я собирался ехать к восьми, что для меня было поистине несусветной ранью. Я сам разбудил Дениса, что опять же было нетипично – обычно это Денис звонил мне и будил. Он заехал за мной, и мы добрались до больницы по утренним московским пробкам – чтобы я мог попрощаться с наставником. В тот момент я не осознавал, что это действительно прощание. Окончательное. Было лишь смутное предчувствие чего-то непоправимого.

Рядом с постелью Айзеншписа мы застали не только медсестру, но и Елену Ковригину. Она дежурила в больнице, хотя на тот момент, насколько я помню, они с Юрием Шмильевичем уже не жили вместе. Айзеншпис в те дни жил один, но регулярно виделся с сыном Мишей.

Мы поздоровались и подошли к Юрию Шмильевичу. Он был очень бледен, и его худое морщинистое лицо едва ли не сливалось по цвету с подушкой. Он махнул мне тонкой рукой и прошептал:

- Сердце болит...

- Юрий Шмильевич, мы вам обезболивающее вкололи, – отозвалась медсестра, – у вас ничего не должно болеть…

- Я чувствую...

В конце сентября Айзеншпису должны были сделать повторную операцию на сердце в Бакулевском центре на Рублевке. Но в этот раз он попал в больницу по другой причине. Однако и его старый недуг напомнил о себе в полный голос, заставляя обратить внимание на то главное, чего боялся каждый из нас.

- Вколите мне что-нибудь, у меня скоро премия... – чуть слышно проговорил Айзеншпис. – Что хотите делайте, но через три дня я должен отсюда уехать.

- Это невозможно! – всплеснула руками медсестра. – Вам только что сделали операцию!

Поездка на премию «Russian Music Awards» была для нас важной – главным образом потому, что летом мы не попали на Муз-ТВ. Айзеншпис очень переживал из-за того, что ему пришлось сделать такой сложный выбор, и теперь всеми силами стремился на «RMA», чтобы я мог забрать свою матрешку.

- Юрий Шмильевич, – сказал я, стараясь, чтобы голос не звучал так взволнованно. – Вы лежите спокойно, пожалуйста. Всё будет в порядке, я съезжу на концерт, вернусь…

Я присел к нему на край кровати, неловко пристраивая ноги. В палате было тесно – помещались только койка и пара тумбочек, а людям приходилось как-то устраиваться на оставленном пятачке пространства.

- Ты давай, отработай там нормально, – еще тише сказал Юрий Шмильевич и взял меня за руку.

Я улыбнулся в ответ. Мы молчали. Айзеншпис смотрел на меня с какой-то отеческой жалостью, словно пытаясь вспомнить что-то важное, чего он не успел мне сказать.

- Ну… – Я неловко высвободил кисть и поднялся с кровати. – Юрий Шмильевич, до свидания! Я заеду к вам сразу же, как только вернусь с концерта. Обещаю!.. – Я помахал рукой и попятился в сторону двери.

Айзеншпис ответил кивком и попрощался одними глазами.

Мы с Денисом вышли из палаты. У меня на душе было сыро и холодно, словно я стоял голый под осенним дождем. Денис Акифьев попытался меня разговорить, но напрасно. За всё время, пока он вёз меня до Сокола, откуда я должен был ехать в Тулу, я обронил лишь пару банальных фраз. «Да все будет нормально», «Он еще нас всех переживет»… На месте я хмуро погрузился в автобус, чтобы отправиться на последний концерт под началом Юрия Шмильевича…

Денис Акифьев, менеджер «Star Production» и личный водитель Ю.Ш.Айзеншписа:

Как только Дима уехал, жена Айзеншписа сказала: «Денис, срочно нужна кровь». Рядом с Соколом находится станция переливания крови. Был полдень, ужасные пробки, но я буквально долетел до этой станции. Хорошо, что оказалась кровь нужной группы, и мне ее выдали.

Когда я приехал, он был уже в реанимации, и кровь не понадобилась. Мы все - я, сестра Айзеншписа Фаина, Елена Ковригина, племянник Женя, Отар Кушанашвили - находились в коридоре. Дверь в реанимацию то открывалась, то закрывалась, мы видели лежащего Айзеншписа, который периодически просил телефон. Он засыпал, потом просыпался, открывал глаза, оглядывал нас всех, махал нам рукой и засыпал опять. Потом нам сообщили, что его состояние ухудшилось. Из бакулевского центра вызвали вертолет с кардиологами. Мы слышали, как пикает сердце — «пик, пик, пик»… затем всё замерло и наступила тишина. Мы сидели оглушенные. Было ясно, что сейчас нужно куда-то звонить и что-то кому-то сообщать, но никто из нас не сделал ни движения.

Позвонил Дима Бушуев, наш концертный директор.

- Ну, что там у вас? – спросил он меня бодрым голосом. На заднем плане я слышал билановский смех.

- Всё, – глухо сказал я. – Всё кончено. Ничего не говори Диме. Приезжайте в Москву, тогда…

…Мы закончили выступление в Туле и погрузились в автобус. Мне показалось странным, что Бушуев всё время молчит и смотрит на меня как-то растерянно и по-детски.

- Что случилось? – спросил я.

- Дим, ты только держи себя в руках, – пробормотал он. – Но Юрий Шмильевич...

- Что???

- Юрий Шмильевич умер...

После этой фразы панорама за окном исчезла – слёзы застилали мне глаза, я ничего не видел и ничего не понимал. Я вообще не знал, что происходит, и как я буду теперь жить. Это была катастрофа, крах, конец всего – я еще вчера держал за руку человека, который был мне почти отцом, и сейчас мне объявляют, что его больше нет… Всё кончено.

Меня привезли домой, выгрузили из автобуса в полумёртвом состоянии, я добрался до кровати и проспал несколько часов, не в силах пошевелиться. Телефон разрывался от звонков, я не брал трубку, меня засыпали смс-ками, на которые я тоже не отвечал.

Проснувшись, я позвонил Яне Рудковской, знакомство с которой состоялось еще в начале 2005-го, когда мы с Айзеншписом приезжали в Сочи на новогодний заказ.

- Юрий Шмильевич умер… - сообщил я. – Яна, я не понимаю, что происходит, я не знаю, как я буду жить без него…

Я говорил что-то и плакал навзрыд, захлебываясь, пытаясь объяснить… А Яна молчала и слушала, не перебивая. Потом, когда я иссяк, коротко ответила:

- Мы поедем на премию вместе. – Немного помедлила, подбирая слова, и продолжила: - Дима, я понимаю, это очень сложно, но ты успокойся сейчас, пожалуйста, ладно? Мы заедем за тобой, отправимся на премию вместе, ты только держись, хорошо?

- Хорошо, – вхлипнул я. – Я буду держаться…

* * *

Я рад, что в моей жизни есть Яна. До встречи со мной она никогда не вела дел, связанных с шоу-бизнесом. А наша совместная работа и вовсе началась очень сумбурно. Кстати, до знакомства с Яной я даже не задумывался, какое колоссальное значение в нашей жизни имеют различные официальные документы. Бумажная реальность меня оглушила. Не потому, что Яна рассказала мне об этом – обстоятельства сами собой свернулись в такой причудливый клубок, что разобраться в них сходу не представлялось возможным. Исчез упорядочивающий стержень моей жизни, ее гений-организатор. А без него все пошло вразнос.

С Юрием Шмильевичем у нас были оформлены договорные отношения. Из-за этих контрактов на мою персону вдруг стали претендовать совершенно посторонние для шоу-бизнеса люди. Для меня это был шок: из артиста и человека я одним махом превратился в «объект права». Ибо так я проходил по бумагам. А объект права – должен! – невзирая на эмоции! – на следующий же день после смерти своего самого близкого друга и почти что отца! – выезжать куда-то на концерты!.. Вы бы смогли?..

Я категорически отказался от сотрудничества с теми, кого не считал профессионалами. Но предложил альтернативный вариант: создать фонд для Миши, сына Юрия Шмильевича. Чтобы ребенку шли дивиденды от моих выступлений. Моя ли вина, что меня никто не услышал? Положа руку на сердце, Миша – единственный законный наследник Айзеншписа, и никому другому я никогда не чувствовал себя обязанным. Также до сих пор не реализована моя идея концерта в память о Юрии Шмильевиче. Несколько лет назад мои усилия по ее воплощению в жизнь пропали втуне, а позже всем стало решительно не до того.

…В предложении Виктора Николаевича Батурина меня поначалу подкупило именно отсутствие бумаг. К тому моменту я твердо полагал бумажные отношения злом. А работать на честном слове, когда руки не связаны контрактами… Знаете, в этом есть какая-то сермяжная правда. Если у тебя оформлен с кем-то договор, где всё прописано по пунктам, то ты боишься его нарушить, опасаясь правовых последствий. То есть твой кнут – не то, что ты можешь подвести доверившегося тебе человека, а просто возможность получить по шее через суд, от государства. А вот старательно пахать, когда ты просто что-то обещал, – в этом есть некий вызов нашему прагматичному времени.

Но практика показала, что такая форма сотрудничества тоже не слишком хороша. У каждого своя правда, и в какой-то момент обязательно возникают трения. Вдобавок к этому я все же человек публичный и хочу жить в своей стране по установленным в ней правилам. Во избежание.

А еще я свободолюбив сверх меры, и не могу продуктивно работать под чью-то диктовку. Батурин же, вступив в права продюсера, принялся перекраивать всё, что мы создали вместе с Айзеншписом. Вплоть до смены репертуара. Да, Виктор Николаевич может многое сделать для своего подопечного, но за это приходится платить отказом от себя и своего «я». От самой сути творчества.

Какие-то личные неудобства я готов был терпеть — я никогда особо не шиковал, да и Юрий Шмильевич был довольно строг. Но когда доходит до вмешательства в репертуар на уровне измены первоначальным, основным идеям моего творчества… становится ясно, что если не сказать «нет», делу моей жизни придет конец.

А Яна — человек очень хваткий, но она несколько иного склада. Отчетливо помню, как мы всей командой знакомили её с персонами шоу-бизнеса, как я подсказывал ей, к кому обратиться, с кем и о чём говорить, как и на какие вопросы отвечать. Это было увлекательно и немного пугающе. И я тем более благодарен Яне за то, что она так быстро включилась в процесс и не бросила меня в сложной ситуации.

Во время развода ей тоже понадобилась поддержка — и я прошел с ней через эту мясорубку, постоянно находясь меж двух огней. По ту сторону баррикад был Виктор Николаевич с его непререкаемым авторитетом, солидными капиталами и зубастыми адвокатами. Позиции Яны заметно уступали ему в этом противоборстве, хоть и были сильнее, чем у любой другой женщины в ее положении.

Как раз в этот батальный период Батурину понадобилось срочно оформить со мной договора, о которых раньше не было и речи. Естественно, что я ничего не подписал. Даже несмотря на то, что на меня основательно надавили.

Мужество мужеством, а на самом деле мне было по-человечески страшно. На моих глазах делили имущество, бизнес и детей. Я видел, насколько это мучительно и угнетающе, и мне бы не хотелось впредь быть замешанным в подобной истории. Тот факт, что Яна, несмотря на сложности, смогла ещё и эффективно работать, я считаю подвигом. Вместе мы совершили воистину невозможное.

Тогда же в Москву переехали мои родители. Они жили со мной, и дома я постоянно боялся ляпнуть лишнее – что могло их расстроить или испугать. Но родных людей не обманешь — мама периодически пила валерьянку, папа нервничал, а я выходил на балкон и бесконечно курил, глядя вдаль и пытаясь собраться с мыслями.

Хорошо, что сейчас всё нормализовалось. Годы стрессов не могли не сказаться на моем состоянии, я очень устал, и мне пришлось долго восстанавливаться после всех этих потрясений.

У меня было время без спешки подумать над всем случившимся. Несколько лет назад я полагал поступок моих композиторов предательством: они подписали какие-то бумаги с Батуриным, несмотря на то, что сотрудничали лично со мной. Сейчас я считаю иначе. Любой на их месте мог не выдержать давления; да и просто многого не знать. Музыкант ведь не обязан быть юристом…

После смерти Юрия Шмильевича со мной ушла почти вся команда — композиторы, менеджмент, помощница Светлана. Они это сделали, несмотря на возможные последствия для себя, ведь тогда казалось, что мы шагнули во тьму безвестности. Но вместе мы нашли дорогу к успеху.

Не так давно вернулся Дима Бушуев. Мы возобновили сотрудничество с Александром Луневым и Денисом Ковальским — через несколько лет после того, как Виктор Батурин уговорил обоих композиторов переоформить контракты в его пользу. Тогда я счёл это форменным предательством со стороны тех, кому доверял. И единственно верным решением для меня было попросту перестать с ними общаться. Теперь я не обижаюсь, что они какое-то время были не со мной, – из-за пресловутых бумажных обязательств. Нет. Сегодня я знаю, что творчество моих друзей ценнее всех бумаг мира вместе взятых.

Но время расставляет всё по местам. И теперь мы разобрались в происшедшем и решили, что конфликты рассасываются, а творчество остаётся.

Поясню для тех, кто не в теме. Эти люди — мои друзья, и мне без них приходилось непросто. Я начинал работу с ними еще при Юрии Шмильевиче. Тогда мы чудесным образом совпали во вкусах и музыкальных настроениях, а это большая редкость. Казалось, что наши души работают на одной волне. Да и сегодня они многое понимают без слов – просто потому, что мы немало пережили вместе. Я очень рад, когда в мою жизнь возвращается друг, появившийся в ней в те славные времена, когда мы прежде всего стремились творчески реализовать себя. Получается, что всё в итоге возвращается на круги своя?