Глава 15. Отец вновь покидал дом

Отец вновь покидал дом.

Ранним дождливым утром Вилли стояла в проходе спальни и смотрела, как он упаковывает чемодан, точь-в-точь как когда-то, давным-давно. Он так недолго пробыл дома, всего несколько дней со дня выписки из госпиталя. И все это время он не переставал тосковать по семье – по другой своей семье. Нет, он не жаловался и не срывался на нее, но она-то видела, как грустны его глаза, слышала, как он вздыхал, когда бродил по дому. Она знала, что это неизбежно – что он вот-вот уйдет из ее жизни опять.

Он заглянул напоследок в стенной шкаф, потом повернулся к секретеру.

Она посмотрела вниз, на пару новых макасин, которые он отставил в сторону.

– Пап, ты что, не берешь с собой обувь?

– Я не ношу обуви дома.

– А-а…

«Когда-то твой дом был здесь», – подумала Вилли.

Она рассеянно вошла в гостиную, села у окна и стала смотреть на дождь.

Казалось, горечь всей предыдущей жизни наполнила эти две недели, пока она была дома. В то время как ее отец поправлялся в военном госпитале, ее мать умирала в гражданском. Поездки из одного места в другое были как нож по сердцу – там отец набирается сил, а тут мать чахнет день за днем.

Смерть настигла Энн скорее, чем предрекали доктора. Создавалось впечатление, что она держалась изо всех сил, лишь бы увидеть мужа в последний раз, а после этого просто отдала себя в руки забытью.

Конечно, она простила его. Так же как его простила Вилли.

Почему всегда первыми должны прощать женщины, спрашивала она себя.

– Все собрано, – сказал отец, перетаскивая чемодан в гостиную, – такси я вызвал.

– Ты точно ничего не забыл? Игрушки, книжки для детей?

– Все положил. Ну и посылочка получилась! Они меня там за Санта-Клауса примут.

Он поставил чемодан на пол и сел на диван. Они помолчали с минуту.

– Ты нас навещать не будешь? – наконец не выдержала она.

– Это будет непросто…

– Тогда можно я буду приезжать к тебе?

– Вилли, ты же знаешь, что можно! И ты и Гай. Но уж в следующий раз мы соберемся по-людски, – он засмеялся, – тихо и мирно, без выкрутасов. Гаю это придется по душе.

Возникла долгая пауза. Отец спросил:

– Ты давно с ним говорила?

Она отвернулась.

– Уже две недели прошло.

– Так давно?

– Он не звонит.

– А почему ты не позвонишь сама?

– Я занята сейчас. Слишком много дел накопилось, ты сам знаешь.

– Но он не знает.

– Так должен знать.

В приливе раздражения она вдруг встала и заходила по комнате, остановившись наконец у окна.

– Да я и не удивлена, что он не звонит. Если рассуждать здраво, приюпоченьице наше позади, настала обычная жизнь.

Она стрельнула глазами в отца.

– Ведь это то, что мужчины так не любят, не правда ли? Обычную жизнь…

– Некоторые. Но некоторые из нас меняются со временем.

– Ах, папа, я кое-что повидала в жизни и могу определить, когда между людьми все кончено.

– Тебе Гай сам об этом сказал?

Она отвернулась и уставилась в окно.

– Да и говорить не нужно.

Отец промолчал. Немного погодя она услышала, как он ушел обратно в спальню. Сама она осталась стоять у окна, смотреть на дождь и думать о Гае. Впервые ей пришло в голову, что, может быть, это она отвернулась от него, а не наоборот.

Да нет, не отвернулась, а просто трезво взглянула на жизнь. Когда они были вместе, жизнь била ключом, это была безумная неделя, когда чувства их обострились до небывалой степени, каждый вздох, каждый удар сердца словно был ниспослан небом.

Такое не может длиться долго. Но чья в этом вина? Вдруг ее неодолимо потянуло к телефону. Уже набирая номер, она пыталась собраться с мыслями, что она ему скажет. «Здравствуй, Гай. Знаю, это тебе ни к чему, но я люблю тебя». Потом она повесит трубку, избавив его от необходимости признаваться в том, что он не питает тех же чувств. Она прождала целых двенадцать гудков, зная, что сейчас в Гонолулу 4 часа утра и что он должен быть дома. В глазах у нее стояли слезы, когда она наконец опустила трубку. Она смотрела на телефон и поражалась тому, как этот кусок пластмассы с проводами может выглядеть таким предателем.

«Будь ты проклят, – думала она, – ты даже не удосужился дать мне возможность выказать себя полной дурой».

За окном по мокрому асфальту пропели шины, и она выглянула в окно.

Сквозь завесу дождя она увидела такси у дома.

– Отец, – позвала она и пошла в его комнату. – Твое такси приехало.

– Так скоро?

Он осмотрелся вокруг, соображая, не забыл ли чего.

– Ну хорошо, стало быть, пора.

В дверь позвонили, он накинул куртку и зашагал через комнату. Вилли не видела, как он отворил дверь, но слышала, как он воскликнул:

– Быть не может…

Она обернулась.

– Здравствуй, Мэйтленд, – произнес Гай.

Двое мужчин, оба в куртках, оба с чемоданами в руках, скалились в улыбках.

Гай стряхнул капли дождя с головы.

– Можно войти?

– Ну-у, даже и не знаю. Надо спросить начальницу.

Мэйтленд повернулся к дочери:

– Как ты полагаешь, можно человеку войти?

Но Вилли от потрясения лишилась голоса.

– Думаю, что это означает «да», – предположил ее отец жестом и предложил войти Гаю.

Гай перешагнул через порог и поставил чемодан на пол.

Он стоял и смотрел на нее, не говоря ни слова. Дождь прибил его волосы ко лбу, на лице лежала печать утомления, но ни один мужчина в мире не был так прекрасен!

Она попыталась вспомнить все, почему бы она не захотела его видеть и за что она могла бы выдворить его на улицу. Но голос ее не слушался, и она просто стояла и смотрела на него, смотрела и вспоминала его руки, когда она была в его объятиях.

Мэйтленд переминался с ноги на ногу.

– Э-э… кажется… кажется, я забыл что-то упаковать, – пробормотал он и незаметно выскользнул из комнаты.

Несколько секунд слышно было только, как с куртки Гая капают на пол капли дождя.

– Как мама? – спросил Гай.

– Она умерла, пять дней назад.

Он покачал головой:

– Мне жаль, Вилли.

– И мне…

– Как ты? У тебя все в порядке?

– Я… да.

Она отвернулась. «Я люблю тебя, – подумала она. – И тем не менее мы стоим тут, как чужие, обмениваемся любезностями».

– Я в порядке, – снова сказала она, словно чтобы убедить его и себя, что эти две недели сплошных страданий были сущим пустяком.

– Выглядишь неплохо, несмотря ни на что.

Она пожала плечами:

– Ты выглядишь ужасно.

– Я и не удивлен. В самолете поспать не пришлось. Да еще этот младенец кричал на переднем сиденье, всю дорогу от Бангкока.

– Бангкока? – Она нахмурилась. – Ты был в Бангкоке?

Он кивнул и усмехнулся.

– Вот она – моя работенка. Прибыл домой из Вьетнама, а через неделю меня требуют, говорят лететь назад… за Сэмом Лэситером.

Он сделал паузу.

– Признаюсь, я не очень-то обрадовался очередной посадке на самолет, но подумал, что раз надо, значит, надо.

Он помолчал, а потом тихо добавил:

– Ни один солдат не должен лететь на родину один.

Она подумала о Лэситере, вспомнила тот вечер в кафе у реки, лирическую песню на шуршащей пластинке, бумажные фонарики, пляшущие на ветру.

Потом увидела его тело, качающееся на волнах реки Меконг. И вспомнила черноглазую женщину, что любила его.

– Ты прав, – сказала она, – ни один солдат не должен возвращаться на родину один.

Снова возникла пауза. Она чувствовала, что он смотрит на нее и ждет.

– Ты бы позвонил мне…

– Я хотел.

– Но просто не было возможности, да?

– Возможностей было полно.

– Так тебе было все равно? – Она воздела глаза кверху. Вся ее боль, весь гнев вдруг вырвался наружу. – Две недели от тебя не было ни словечка! А теперь ты заявляешься в мой дом без предупреждения, бросаешь свой чемодан у меня в…

Последнее слово так и не наполнило ее уста, их наполнил он. Она оказалась захвачена мокрыми от дождя объятиями, и все, что она собиралась высказать, вся горечь в словах, все испарилось с одним этим поцелуем. Она лишь издала тихий стон, и ее охватил вихрь желания. Она уже не могла определить, где кончалась она и начинался он. Она лишь была уверена теперь, что он никогда и не покидал ее, что до конца дней своих он будет частью ее. Даже когда он отпрянул, чтобы взглянуть на нее, она была пьяной им.

– Я хотел позвонить, но не знал, что сказать…

– А я ждала, чтобы ты позвонил, ждала все эти дни.

– Наверное, мне было… не знаю, страшно, что ли.

– Страшно отчего?

– Услышать, что все кончено. Что ты отрезвишься и поймешь, что я того не стою. Но потом, когда я прилетел в Бангкок, остановился в гостинице «Ориенталь». Выпил на террасе за те деньки. Увидел такой же закат, те же лодочки на реке. Но без тебя это все было не то.

Он вздохнул:

– Черт! Да без тебя все не то.

– Ты ничего мне не сказал. Просто исчез, и все.

– Все как-то казалось, что не время сейчас еще…

– Не время для чего?

– Ты знаешь для чего.

– Нет, не знаю.

Он нервно помотал головой:

– Ну зачем ты усложняешь?

Она отошла на шаг назад и посмотрела на него долгим испытующим взглядом. Затем, улыбнувшись, сказала:

– А я и не обещала, что со мной будет просто.

– Вилли, Вилли, – он обхватил ее и крепко прижал к своей груди, – вижу я, что нам с тобой многое придется утрясти.

– Как, например?

– Например… – Он приблизился к ее губам и прошептал: – Кто спит на правой стороне кровати…

– Ах, это… – промычала она, касаясь его губами, – ты.

– А кто назовет нашего первенца…

Она уютно устроилась в его объятиях и вздохнула:

– Я.

– А кто первый скажет «я люблю тебя»?

Она ответила не сразу.

– Ну а это… – сказала она с улыбкой, – можно еще обсудить.

– Так не пойдет, – произнес он, прижимаясь к ней лицом.

Они смотрели друг на друга, и каждый ожидал услышать признание первым.

Все разрешилось обоюдно.

– Я люблю тебя, – услышала Вилли как раз в тот момент, когда те же слова сорвались с ее уст.

И смех их тоже раздался одновременно, светлый и радостный, и в нем была уверенность в будущем. Затем последовал поцелуй, согревающий, страстный, но такой непродолжительный, что ей хотелось еще.

– Все лучше и лучше получается.

– Что, признаваться в любви?

– Нет, целоваться.

– Ах, это… – пробормотала она и тихо добавила: – Тогда, может, повторим?

За окном послышался гудок, вернувший их обратно в реальность. Они увидели в окно еще одно такси, припарковавшееся у обочины.

Вилли нехотя высвободилась из объятий Гая.

– Отец! – позвала она.

– Иду, иду.

Ее отец вышел из спальни, снова надевая на себя куртку. Он остановился и посмотрел на Вилли.

– А почему бы вам не попрощаться по-человечески? – вежливо заметил Гай и направился к двери. – Я положу чемодан в машину.

Вилли и ее отец остались в комнате одни. Они смотрели друг на друга и знали, что это прощание, как и любое другое прощание, может оказаться последним.

– Между вами все в порядке? – спросил Мэйтленд.

Вилли кивнула.

Снова возникло молчание. Тогда ее отец спросил мягко:

– А между нами?

Она улыбнулась:

– Там тоже все в общем неплохо.

Она подошла к нему, и они обнялись.

– Да. Между мной и тобой все хорошо, это точно, – пробормотала она, уткнувшись ему в грудь.

Без особой спешки он подошел к выходу. В дверях они с Гаем пожали друг другу руки.

– Желаю удачно добраться домой, Мэйтленд.

– Доберусь, спасибо. Смотри, чтоб все в порядке было, ага? И, Гай… спасибо тебе большое.

– За что?

Мэйтленд снова взглянул на Вилли. Во взгляде его было сожаление и искупление одновременно.

– За то, что ты вернул мне мою дочь.

Дикий Билл Мэйтленд вышел, а Гай вошел. Он не произнес ни слова.

Лишь взял Вилли за руки и заключил в объятия.

Послышался шум уезжающего такси, и Вилли подумала: «Мой отец покинул меня. Снова покинул».

Она посмотрела снизу вверх на Гая: «Ну? А ты?»

Он прочитал в ее глазах этот немой вопрос и ответил тем, что взял в руки ее лицо и поцеловал. Затем он, пнув дверь ногой, захлопнул ее, словно в знак победного конца. И она знала наверняка, что на этот раз ее не бросят.

^[1] 'Клонг – водный канал в Таиланде. (Здесь и далее примеч. пер.)

^[2] Earthquake Magoon, имеется в виду McGoon. Был такой летчик на самом деле.

^[3] «Воздушная кавалерия».

^[4] В русской армии соответствует званию ефрейтора.

^[5] 6 футов 4 дюйма.

^[6] Лекарственный препарат от диареи.

^[7] Ф о – блюдо с рисовой лапшой.

^[8] Здесь не указано последнее предложение, имеющееся в этом обращении: «Правительство моей страны вас вознаградит».

^[9] Положение игры в бейсболе.