if you must die, remember your life

https://ficbook.net/readfic/4470932

Автор: Говорящий Кефир (https://ficbook.net/authors/187460)
Фэндом: EXO - K/M
Основные персонажи: О Cехун, Лу Хань (Лухан), Бён Бэкхён, Пак Чанёль, Ким Минсок (Сюмин)
Рейтинг: G
Жанры: Джен, Ангст, Фэнтези, AU, Songfic
Предупреждения: OOC
Размер: Мини, 15 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен

Описание:
Последнее, что отчётливо помнил Бэкхён – то, как был разрушен мир.

Посвящение:
Lu ☆

Примечания автора:
люди такие пишут что-нибудь в духе камбэка
а я раздаю долги)))

второй (и вроде последний) текст по ключам, но снова какие-то в ход не пошли. мои извинения, крошка:'D

! #np keaton henson - you

! беритесь за чтение осторожно. серьёзно
! когда я пишу мистику или, как в данном случае, фэнтези, то это значит, что в истории нет подробного разложения событий по полочкам. если словите мою волну и всё поймёте - чудесно. если нет - что ж, не так уж и страшно~
! тут есть щепотка слэша. точнее, что-то вроде. сложно объяснить хх

и я не знаю, что делать с жанрами. помощи буду искренне рада. я хз, к какому жанру относятся феи. и, может, это вообще не фэнтези, а я мудак:'D

/и я от всей души хэйтерю новые жанры на фб, так что "соулмейт" из принципа ставить не буду
/прочешу текст на ошибки и проч через недельку, уж извините, если есть что-то совсем глупое

В тёплый осенний день грамматика никак не хочет лезть в голову; ещё бы, с самого утра у всех, кто не взрослый, главная тема для пересудов-перешёптываний – двое найденных в самой чащобе леса мальчишек. Их ещё никто, кроме лекарей, не видел, а всё потому, что любопытную ребятню не пускают дальше лёгких сеток приёмной – молодой сторож строгий, но зато предлагает конфетки.

Учитель объясняет что-то про предстоящий диктант и замолкает всякий раз, когда слышит шуршание конфетных обёрток. У учеников глаза-пуговички, улыбки невинные и леденцы будто флюсы – кто за левую щёку прячет, кто за правую.

Грамматика заканчивается, стулья сдвигаются с грохотом и весь класс бежит к лазарету – за переменку можно успеть заглянуть во все дыры в сетках, которые залатать не успели, и выпросить ещё конфет у доброго сторожа.

Сехун идёт позади всех, срывает на ходу травинки и плетёт из них узлы. Минсок – добродушный старший товарищ, – догоняет его на полпути и говорит что-то про лечебные травяные настойки, перепрыгивает через камни и уговаривает записаться на занятия по стрельбе, пора бы, Сехун уже скоро будет считаться взрослым. Но Сехун отмахивается и продолжает вязать травяные узлы – не для него стрельба, ему бы в лекари да людям помогать, вот только с его почти отсутствующими нечеловеческими навыками его не берут. Людей здесь мало, и Сехун частенько чувствует себя белой вороной.

– Ага, самый настоящий белый воронёнок, – Минсок смеётся и треплет светлые волосы. И серьёзнеет на глазах. – Если так хочешь быть лекарем – учись. Бывает такое, что и людские навыки нужны.

– Ага, а в итоге всё равно феями обходятся, – бурчит Сехун и срывает вместе с травинкой цветок позднего ириса. Почти не пахнет.

– Мне их пыльца слабо помогает, – признаётся Минсок и заглядывает в подёрнутое недовольством лицо Сехуна. – Так что учись. Будешь меня зашивать.

Минсок убегает вперёд, заслышав зов своего учителя, а Сехун смотрит ему в спину и боится даже подумать о том, что ему придётся стоять над Минсоком со сталью в руках.

Но всё же думает. И представляет. И бледнеет от этого знатно. И идёт к лекарям – выпросить у них дефицитного людского успокоительного.

.

Новенький пялится на Минсока уже второй час – изучает, наблюдает, анализирует. Минсок отчётливо чувствует дыру в своём затылке и то и дело бросает в сторону улыбающегося мальчишки грозные взгляды. Конечно же, они новенькому ничего не говорят.

– Меня Лу Хань зовут, – представляется он, спрыгивая с насиженного места на подоконнике, и подходит к столу. – А тебя?

– А я Минсок, – отзывается Минсок и, не отвлекаясь от изучения взглядом отчёта, протягивает руку.

Через десяток секунд он поворачивает голову – Лу Хань смотрит на его руку так изумлённо, будто в жизни таких не видел. Хотя руки как руки, обычные пальцы и ногти.

– Ты кто? – интересуется Минсок, возвращая ладонь на своё колено. И объясняет заодно: – Люди обычно здороваются рукопожатием.

– Рукопожатием? Впервые слышу.

– Жест такой. Люди пожимают друг другу правые руки. Как приветствие и остальное.

– Дай сюда руку. Хочу попробовать.

Минсок с улыбкой наблюдает за тем, как Лу Хань, прежде чем пожать его вновь вытянутую ладонь своей, долго разглядывает её. Видимо, и вправду человеческих рук не видел ни разу. Хотя у самого вполне человеческие.

Откуда же он, думается Минсоку, если ничего не знает.

У Лу Ханя ладонь тёплая, пальцы длинные, и рукопожатие длится до странного долго. Он руки ещё и раскачивает, и разглядывает получившийся замок из пальцев. Минсок не выдерживает и смеётся.

– Что? Неправильно что-то?

– Забудь слово «правильно», – советует Минсок и разнимает ладони. – Рукопожатие должно длиться секунды три максимум.

– Здорово! Научи меня ещё чему-нибудь!

У Лу Ханя взгляд такой горящий, а Минсоку так не хочется, хоть и надо, заниматься отчётами… Минсок сгружает на стол запрятанные под комодом шахматы и объясняет первое правило:

– Белые всегда ходят первыми. Кому какие фигуры, обычно решает жребий.

– А что такое «жребий»?

Минсок задумывается и ничего не отвечает. А потом резко встаёт на ноги и, бросив «подожди меня здесь», бежит к своему учителю.

Белые всегда ходят первыми. И, судя по последним отчётам, скоро они сделают ход.

.

В полночь Минсок оставляет сопящего Лу Ханя на соседней кровати в одиночестве и тихонько пробирается по коридорам в детское спальное крыло. Обещал поговорить с Чанёлем, рассказать ему последние новости – и забыл. Зато в шахматы трижды выиграл.

В спальне включены ночники – спать никому не хочется, все ждут рассказов и сладостей. Минсок с порога вынимает из карманов припрятанные леденцы и трюфели, но намеренно идёт к кровати Чанёля. Тот светится улыбкой и прячется под одеялом. Минсок щекочет его по выглядывающей пятке и тихо смеётся, когда нога исчезает под защитой.

– У меня не так уж много времени, – шёпотом напоминает Минсок.

Чанёль тотчас же сбивает одеяло к ногам и садится в кровати. И усаживает к себе Минсока.

– Один новенький под твоим крылом – это правда, хён? Кто он? Говорят, он взрослый… Что умеет? Ветерком гоняется?

Сехун, заслышав слова про ветер, бросает в Чанёля мятный леденец.

Минсок терпеливо начинает объяснять.

– Он выходец из людей. Зовут Лу Ханем. Что умеет – не знаю, но точно не ветер.

И это – ложь.

Просто говорить об этом нельзя.

– Говорят, он не знает, что такое очки и приветствие… – делится информацией Бэкхён со своей кровати.

– И что в шахматы играть не умеет!

– Да… Я учил его играть.

– Ты учил его? – вскидывается Сехун.

Ох, он задет за живое. Людей здесь так мало, и почему-то обидно, что появился какой-то выходец, даже не чистокровный, и вот, получайте – Минсок ему и внимание уделяет, и шахматам обучает.

Сехун ещё не совсем взрослый, поэтому обижается в силу характера – совсем по-детски.

Минсок встаёт с места, чтобы взъерошить его светлую чёлку и улыбнуться самой успокаивающей в мире улыбкой.

– Я всё ещё твой хён. Хотя, Хань тоже, выходит, ваш хён…

Чанёль смеётся со своего места и скандирует:

– У нас новый хён! Ещё один хён!

.

– Нет, это совсем не смешно, Чанёль, – шепчет Минсок в темноте спальни.

Чанёль кутается в одеяло до самых ушей и хмурится сквозь сон. Будто слышит Минсока.

Будто и сам всё понимает.

Минсок бесшумно идёт мимо остальных кроватей; поправляет почти сползшую подушку Бэкхёна, убирает из-под щеки Сехуна книгу, расправляя помятые страницы, нежно гладит пальцами Чонина по лбу.

У самой двери – шаг осталось сделать, и можно (нужно) бежать – его останавливает тихое:

– Хён, вернись обязательно.

Минсок, вздохнув, кивает, и делает шаг за порог, осторожно прикрывая за собой дверь.

Чанёль прячет лицо в подушке.

.

Ещё два часа назад всё было хорошо, и дети уплетали сладкое, бросаясь друг в друга свёрнутыми в клубочки фантиками… и у Чанёля в голосе не было такой горечи.

Минсок встряхивает головой и смотрит на Лу Ханя через плечо.

– Оставляю тебя за старшего, – объявляет Минсок и укладывает в рюкзак запасной фонарик и мешочек пыльцы для лечения мелких ран, которая и не помогает, если честно.

Лу Хань сидит на краю кровати, болтает ногами и выглядит слишком легкомысленным – явно не подходит для того, кто мог бы взять заботу и ответственность на свои плечи. Но Минсок почему-то верит, что в критичный момент (например, если он не вернётся… мысль об этом никуда не уходит) Лу Хань сможет заменить ребятам Минсока. Точно сможет.

Никто не одобряет его выбор, даже учитель. Ещё бы, новичок, выходец из людей, в арсенале имеет слабый телекинез, с нами меньше дня – с чего бы тебе доверять ему, а?

А чёрт знает, с чего.

Минсок хочет выгнать из своей головы чужие голоса – но переживать важные разговоры с самим собой настолько старая привычка, что может поспорить с дыханием. Да и делиться не с кем, да и не может старший товарищ обременять кого бы то ни было своими страхами и надеждами.

Лу Хань перестаёт раскачивать ногами, копается в карманах своих штанов и вытягивает оттуда два леденца в виде яблока. Один отдаёт Минсоку и смотрит в глаза долго-долго.

– Ты вернёшься, – и тон у него такой, что и спорить не хочется, – и мы вместе будем их растить.

Минсок фыркает, леденец в кармане прячет и думает вслух:

– Так говоришь, будто ты здесь всю жизнь.

– Мне именно так и кажется.

Минсок выходит из комнаты, а Лу Хань высовывается из-за двери и долго смотрит ему вслед.

...

Лу Хань прислоняется лбом к стене, а молодой лекарь, тоже не допущенный в скрытую плотной сеткой операционную, выражает взглядом всё сочувствие этого мира.

Он даже подходит поближе к Лу Ханю и кладёт ладонь ему на плечо.

– Отсюда живыми выходят, успокойся.

Лу Хань кивает и щёку вновь изнутри закусывает – а успокоиться не может. Хотя очень старается. Честно.

Вот только щёки все изнутри искусаны, и губы до крови – а внутри растекается боль сильнее той, что можно спокойно терпеть, и хочется хотя бы за руку подержать того, кто под микроскопами и в окружении волшебных существ.

Лу Ханю думается, что феи ни черта в человеческих жизнях не смыслят.

.

Сехун знает это наверняка.

За оконным стеклом – насупленное небо и мелкая неприятная морось. Под боком – Чанёль, кусающий пальцы. Чанёль ещё громко шутит и говорит что-то успокаивающее.
Действует на всех, кроме Сехуна и самого Чанёля.
Они беспрестанно обмениваются тревожными взглядами – до тех самых пор, пока не приходит Лу Хань.

Лу Хань выглядит так, будто в нём жизни на последний вдох.

Сехуну хочется стиснуть его пальцы в своих и успокоить. Но он лишь смотрит Лу Ханю в глаза и улыбается зачем-то. То ли себя приободрить. То ли его.

Лу Хань, по просьбам желающих, рассказывает что-то из своей прошлой жизни и любовно наблюдает за засыпающими ребятами.

Только Чанёль сворачивается лживым клубком под одеялом и, когда Лу Хань осторожно прикрывает за собой дверь, сползает на пол.

И до самого рассвета сидит под одним на двоих одеялом с Бэкхёном, слушая его дыхание и шёпотом «всё будет хорошо».

Всё будет хорошо, да.

Но не в этом мире.

...

Лу Хань роняет из рук стакан с водой, а Минсок мгновенно поднимает на него залитое слезами лицо и не знает, чего и сказать.

Хотя, сказать-то он и не может.

Лу Хань переводит взгляд на пол, разглядывает стеклянные осколки и кляксы воды и не знает, что ему делать.

Лекари его еле пустили, да ещё и ничего путного не сказали – на месте ли кости Минсока, суставы, душа.

Лу Хань поднимает взгляд на Минсока и думает – нет, душа не на месте.

Минсок прячет лицо в полотенце.

– Эй, – окликает его Лу Хань и, забыв про разбитый стакан, делает шаг вперёд. – Всё в порядке?

Нет, не в порядке. У Минсока бинтами вся левая нога перевязана, искрящаяся мазь из-под марли выглядывает, а ещё шея его – сплошная повязка.
Минсок в пижаме выглядит беззащитным ребёнком. Ещё и слёзы прячет – совсем как не взрослый.

Лу Хань молча идёт вперёд и осторожно присаживается на край кровати, не очень-то чистыми шортами на край белоснежного одеяла. А под ним – такого же стерильного цвета простынь.
И кожа Минсока – белоснежная, в тон.
Вот-вот проступят рисунками вместо вен льдинки – Лу Ханю так кажется.

– Тебе говорить больно? – предполагает Лу Хань и тянется пальцами коснуться открытый кожи – не больше сантиметра чуть выше ключицы.

Пальцы Лу Ханя обдаёт холодом, а Минсок вздрагивает и дёргается в сторону.
Лу Хань хмурится и, подумав, насильно отбирает у сопротивляющегося Минсока полотенце. Минсок выглядит таким раздражённым, что его хоть сейчас на передовую линию боя пускай, патроны подавать не забудь.
Впрочем, патроны ему ни к чему.

Лу Хань честно не знает, что надо говорить тому, кто ещё часов двадцать назад трижды был под сыпучим наркозом. Лу Хань честно ни разу в больнице не был. А если и был, то надёжно об этом забыл.
Он говорит первое, что на ум приходит:

– Сегодня рассвет красивый был, облака от солнца во все стороны разлетались, как птицы – красотища! Ты, наверное, как раз видел…

Лу Хань бросает взгляд в сторону окна – шторы отодвинуты, сетки нет, отсюда рваные облака виднеются. Минсок уже не спал, это точно. Его долго-долго лечили, пичкали чем-то, пытались что-то спасти. Видимо, ногу. Бинтов слишком много, безумно. Наверное, тяжело будет ходить с такой-то примочкой.

– Хочешь, расскажу, что происходило, пока тебя не было?

Лу Хань заглядывает Минсоку в глаза, а тот мотает головой и взгляд отводит. И вроде прокашляться пытается, только выходит как-то глухо и хрипло.

Лу Хань наполняется страхом. А ещё его горло обдаёт изнутри холодом без единой на то причины. От страха или тревоги такого точно не бывает.

Минсок, вздохнув, протягивает руку под подушку и разыскивает там что-то. Лу Хань с интересом наблюдает за чужими движениями и в непонимании хмурится, когда видит блокнот на пружинке размером с альбом и гелевую ручку. Он такие вещи только у людей видел – так странно, что здесь, среди волшебных лесов и существ, они тоже есть.

Минсок смотрит на Лу Ханя, на его лицо – пристально, изучает так, будто в первый раз видит; а потом вздыхает ещё раз и сжимает колпачок в зубах. И выводит что-то на титульной странице блокнота. Лу Хань пытается подсмотреть, но Минсок отодвигает его левой рукой, не отрываясь от письма.

Хорошо, Лу Хань подождёт. Но ждать совсем недолго приходится – через минуту Минсок протягивает ему блокнот и колпачок на ручке захлопывает, будто точку в разговоре ставит.
Так и есть – на листке, на верхних строчках, довольно аккуратно выведено: «Всё в порядке. Рассвет не хотел смотреть, но смотрел. Новости потом расскажешь. И не приходи пока».

Лу Хань вскидывает взгляд:

– «Пока» – это сколько?

Минсок раздражённо ведёт плечом.

– Ты что, говорить разучился? – шутливо интересуется Лу Хань.

Минсок молниеносно отбирает у него блокнот и так быстро что-то в нём пишет, что скоростью может поспорить с трепетанием крыльев домовых фей.
Минсок впечатывает блокнот Лу Ханю в грудь и бросает ручку на тумбочку, но промахивается. Она звякает, закатываясь куда-то ближе к ножке кровати.

«Уходи, пожалуйста»

Лу Хань просто хочет понять ситуацию, честно, он почти ни черта не понимает; поэтому открывает рот, чтобы спросить что-то ещё – но в этот момент его горло вновь наполняется ледяным воздухом, а Минсок спихивает его с кровати и прячется под одеялом с головой.

Лу Хань пятится к двери и, кажется, всё понимает.

.

Сехун пытается связать травинки в венок, пока ждёт Лу Ханя на скамейке около приёмной. С клумбы веет запахом ранней камелии, а воздух пахнет сыростью. Скоро в гости вновь придут дожди и ливневые грозы, и на занятия по стрельбе нестись от жилого корпуса по камням через лужи.

Сехун бросает кривой незаконченный венок в траву и вскакивает на ноги, как только видит Лу Ханя. Тот выглядит взбудораженным и путается в лёгких сетках перед выходом.

Сехун чувствует, что что-то не так.

Лу Хань машет ему ладонью и лучится улыбкой. И докладывает:

– Всё в порядке, живой, всё на месте. Просил пока никого не приходить…

На последних словах у Лу Ханя дрожит голос – в горле бесперебойно гуляет ледяной ветер. Кажется, он весь изнутри скоро льдом покроется.

Если честно, это больно. Но не настолько, как больно сейчас Минсоку.

Сехун не упускает случая позлорадствовать:

– Что, даже тебя?

У него детская обида хроническая, он видит ведь всё и всё понимает. Пока только он и понимает.

Лу Хань решает пропустить иголку мимо себя и миролюбиво предлагает:

– Давай сходим к нему вместе через пару дней.

Сехун, почуяв волну заботы в этих словах, неохотно соглашается.

И уходит вперёд по тропинке, по пути срывая новые травинки для новых венков.

...

Лу Хань просыпается очень рано. До рассвета минут много-много, до похода к лекарям и Минсоку – много-много часов.
У Лу Ханя на лбу пот – холодный, сердце в груди ошалело бьётся. Он встряхивает головой, пока садится в кровати, и с радостью понимает: снов не помнит. И это хорошо. Ему ничего, кроме прошлой жизни, не снится – а эти сны ближе к кошмарным и таким, которые надёжно забывать крайне сложно.

Лу Хань оглядывается вокруг себя и замирает, когда видит на подоконнике едва подхваченный лунным светом силуэт.
Минсок сидит, подтянув колени к груди, и смотрит куда-то за стекло, мыслями он дальше края леса. Жаль, что телом не там.

– Ты почему здесь? – тихо спрашивает Лу Хань, сползая с кровати.

И в ответ ему, ожидаемо, молчание.

Минсок лишь указывает ладонью на свою кровать – там, на подушке, красуется блокнот. Тот самый, огромный, в нём только рисовать акварелью и ещё какими-нибудь человеческими изобретениями.
Лу Хань, получив добро, подходит ближе и берёт блокнот в руки. Листает осторожно, боясь наткнуться на слова отчаяния или боли – мало ли, вдруг Минсок личный дневник решил завести.
Ведь кроме бумаги его теперь никто и не выслушает.
Лу Хань хмурится, пролистнув знакомые строки, и тормозит на семейке стилизованных ёжиков. У них носы – как у клоунов, и иголки почему-то мягкими кажутся.

Лу Хань поднимает на Минсока смешливый взгляд.

На затылок Минсока. Он вновь отвернулся.

Лу Хань медленно идёт к окну и по пути листает, листает страницы. Рисуночки милые, разные, тут и белки, и домовые феи за работой. А в середине блокнота Лу Хань видит спящего себя.

И он как раз делает последний шаг к окну.

И он не слышит, но чувствует, как Минсок выдыхает.

И как резко вдыхает от неожиданных объятий.

Лу Хань крепко сжимает ладонями его плечи и прячет губы на шершавой из-за повязки шее.

– Всё в порядке, – шепчет Лу Хань.

Минсок с ним не согласен, но спорить не может. Ручки рядом нет.

– Я тебя и без слов научусь понимать, – продолжает Лу Хань. – Если война позволит.

Минсок высвобождается из объятий, подвигается ещё ближе к окну и дышит на стекло. И выводит пальцем слишком правдивое: «У тебя совсем нет времени».

Лу Хань знает.

Только говорить об этом не хочет.

...

Сложнее всего объяснить ребятам, почему Минсок безвылазно сидит в комнате и оттягивает время визита после полуночи в общую спальню ради сладостей и рассказов. Сехун в Лу Хане выпилил уже с сотню недовольных дырок, а Чонин канючит хоть в скважину замочную на Минсока посмотреть.

Лу Хань многое надёжно забыл, поэтому успокаивать, уговаривать и с темы сбегать не особо умеет. Он честно сидит с ними до последнего, честно говорит всё, что может сказать, раздаёт из карманов зефирки вишнёвые – его любимые, и сам бы пожевал, но у Чонина взгляд котячий, а Бэкхён радуется сладкому, как рождеству.

Лу Хань почти дремлет, когда Чанёль сам выключает ночник в виде полумесяца и трогает Лу Ханя за плечо.

– Проводить до двери? – сонным шёпотом предлагает Чанёль.

– Сам справлюсь, – с улыбкой отзывается Лу Хань и напоследок пожимает тёплую большую ладонь.

Ему всё ещё очень нравятся рукопожатия.

И в темноте он видит отлично.

Минсок снова не спит, у него скоро привычкой будет торчать у окна до рассвета и думать, думать, думать. Лу Ханю это не нравится. И то, что его горло болит вместе с чужим – тоже.

Дурацкие все эти связи. Лучше было бы никогда на эту ниточку не выходить.

Лу Хань думает так очень редко. Когда уж совсем невыносимо боль терпеть, или вот такой взгляд Минсока – горящий вопросами, жаждущий высказаться, обжигающий теплом.

Лу Хань вместо привычных пересказов разговоров с ребятнёй прячется под одеялом на кровати Минсока, заставляя и Минсока уйти от окна. Лу Хань тихо смеётся, чувствует волны недовольства в свою сторону и нагло совсем прижимается к Минсоку всем телом. Не вырваться, не уйти к подоконнику, мыслям и рассвету.

Но Минсок не вырывается.

Не только Сехун всё понимает.

Лу Хань, хоть и дремлет на ходу, но пальцы чужие холодные своими находит быстро, переплетает их, хочет пошутить про долгое рукопожатие, но молчит.

И как бы он жил без этой связи.

Лу Хань думает так, когда ловит губами чужое дыхание. Холодное, как и его собственное.

На этот раз они встречают рассвет под одним одеялом.

.

А на следующую ночь под дверь их комнаты много за полночь пробирается одеяльный комок. Скукоживается, прячет под одеялом босые пятки, прислоняется плечом к косяку и беспокойно сопит.

Совсем скоро, недолго осталось – и Бэкхён станет взрослым. А ему страшно. Страшно и спать не получается.

И за Минсока ему страшно. Бэкхён и представить не может, как жить, если голоса нет. Если нет возможности спеть что-то весёлое с утра вместо будильников-птиц, нет возможности рассказать Чанёлю о том, что именно тот вновь решил неправильно, нет возможности попросить выкинуть из его тарелки что-то похожее на огурцы, нет возможности просто сказать хоть слово.

Интересно, хоть кашлять получается? И что, даже шёпотом звука ни единого?

Бэкхён подбирает ноги к груди, обнимает себя за колени и прячет уши в тепло одеяла. Накатывает дрёма, но в голове мысли ходят беспокойные. Бэкхён пускает их в слишком свободный полёт – спустя полчаса он прячет сопливый из-за слёз нос в складке одеяла.

Спустя ещё полчаса к нему подсаживается одеяльный комок побольше и с не меньшим количеством мыслей в голове. Бэкхён шепчет в тёплую шею абсолютно всё, что успевает ухватить в потоке своих страхов и надежд, а Чанёль нежно гладит его ладонь указательным пальцем и позволяет им обоим побыть детьми ещё немного. Детьми, которым страшно, очень, а ещё у них мечты есть и наивности щепотка осталась.

Бэкхён мечтает о мире.

Чанёль мечтает о многом.

.

За полчаса до завтрака их будит Лу Хань. В его тихом голосе столько заботы – Чанёлю кажется, что многие его мечты имеют шанс на исполнение. Он бормочет об этом вслух спросонья, и Лу Хань отвечает ему с улыбкой:

– Мечты исполняются только у тех, кто хорошо завтракает.

Чанёль честно съедает всю тарелку персиков и пьёт целую кружку нелюбимого морковного сока.

Бэкхён предлагает Чанёлю сдать за него экзамен по беговым нормативам – а что, перед мечтой зачтётся.

Чанёль кидает в него косточку от персика.

...

Минсок учится писать без блокнота и ручки – его сила помогает, только не в жару. Длинные тонкие льдинки тают быстро, каплями оседая на штанах Лу Ханя.

– Завтра, – соглашается Лу Хань.

У них двоих – задание далеко за пределами трёх ближних лесов, надо спасать застрявших в ловушке людей. Своих людей. Лу Хань Чондэ знает только по рассказам, нос к носу они ни разу не сталкивались. А вот за Бэкхёна у него ощутимо ёкает в груди – Бэкхён хороший, маленький, безумно добрый ребёнок. Его спасти хочется так, что и сейчас бежать готов.

Для Лу Ханя все – дети. Кроме Минсока и учителей, фей, лекарей… кто там старше и опытнее.

Минсок прищуривается и, мысленно проклянув солнце и его температуру в кучу градусов, упрямо составляет из льдинок слова. Льдинки крутятся, сверкают, будто фианиты, дрожат от южного ветра.

«Мне впервые так страшно», – читает Лу Хань, и льдинки тут же скатываются ему на колени новыми холодными капельками.

– А ты не бойся, – Лу Хань храбрится, хотя у самого завтра поджилки трястись будут, но то завтра, – я с тобой буду, в обиду не дам, ребят спасём и ещё закат по пути домой встретим.

Минсок улыбается, но всё же толкает локтем развеселившегося парня – не время для шуток. А может, шутки сейчас как раз и нужны.

Лу Хань обнимает Минсока за плечи и упрашивает солнце не уходить за горизонт, ну пожалуйста.

Солнце просьбам не внемлет и скрывается за краем третьего ближнего леса.

Становится холодно.

И впервые так страшно.

.

Минсок зря переживал и беспокоился – они чудесно скрываются в зелени деревьев и, благодаря молчаливости Минсока и натянутости Лу Ханя, выполняют все указания безукоризненно.

Лу Хань вдруг задумывается: они ещё такие дети, им на двоих всего тридцать восемь, а уже столько всего за плечами. Минсок идеально работает на территории чужаков, у него где-то точно есть шапка-невидимка; сам Лу Хань… пережил всякое. Научился забывать по желанию – и то хорошо.

Война – она вечная. Одна заканчивается, начинается другая, подхватывается третья, и так до бесконечности. Она никогда не заканчивается. Война даже в нас самих – и тут всё равно, человек ты, древесный дух или домовая фея. Каждый день состоит из сплошных выборов «добро» или «зло», а потом бац – перевешивает плохое. И начинается ещё одна война, и хорошо, если только внутри существа, без расползания на отряды и чужие умы.

Лу Хань думает не о том и совершенно, возмутительно не вовремя. Он вскидывает взгляд слишком поздно.

Каменные гребни вокруг рушатся и стираются в пыль, когда Лу Хань не успевает протянуть руку.

.

Лу Хань отсиживается у безымянного дерева в чащобе леса. Неосознанно он дёргает три травинки друг к другу, сплетает косичку и вяло про себя замечает, что это привычка Сехуна. Он мальчик полей и восточного ветра. А ещё он решил учиться на лекаря, для тяжёлых человеческих случаев.

Как жаль, что Сехун ещё не взрослый. Как жаль, что помочь ничем не может.

И никто не может. Ни отряд умных фей, ни Сехун, ни людские учёные, ни чья-то вера.

У Лу Ханя горло от холода сводит, дышать сложно и кашлять хочется без остановки.

Когда его находит Сехун, Лу Хань от души ему улыбается, но сказать ни слова не может.

И больше уже ничего не страшно.

...

Над полосой дальнего, чужого леса разливается закат – слепящий, яркой багряной полосой опоясывает половину неба. Облака ползут медленно, всё дальше и дальше от заходящего солнца. Ветер дразнится свежестью, слабо треплет волосы и свободные рубашки.

Бэкхён прищуривается, а потом зажмуривается и расплывается в улыбке. Перед глазами расплываются бесформенные пятна тёплого апельсинового цвета.
И в рюкзаке как раз пяток апельсинов.
И на крепкой ветке дуба ближе к верхушке сидеть удобно.

– Пора спать, – напоминает на ухо низкий голос.

Бэкхён упрямо поджимает губы и бормочет, что солнце ещё не до конца проводил. Чанёль глухо смеётся в его плечо и спорит:

– Солнцу без разницы, у него тысячи провожающих – одним больше, одним меньше…

– Опять удовольствие портишь, – вопреки угрюмому тону, Бэкхён улыбается. И думает вслух, – вдруг это наш последний закат? Дело предстоит…

– Всё, молчи, – просит Чанёль и прячет собственные уши под ладонями.

Бэкхён послушно замолкает, прижимается теснее под тёплый бочок и вновь устремляет взгляд на небо. Над головой ползут растрепленные ветром облака – волнистые, раскидистые. Сехун когда-то объяснял, какие облака при каком ветре бывают.
Но это же не так важно, чтобы помнить. Важнее помнить аспекты задания, количество предполагаемых врагов и количество мешочков пыльцы от мелких ран, которая и не помогает, если честно.

– Мы – воины, – вновь думает вслух Бэкхён, как и всегда, да и с кем ему делиться своими мыслями, как не с Чанёлем. – Мы безлики. Мы здесь для того, чтобы принести народу победу или отдать за него жизнь и честь. Как… – Бэкхён запинается и продолжает чуть тише, – как сам знаешь кто. В итоге наши имена тоже будут выбиты на мемориальной доске – вопрос лишь в том, когда именно.

Чанёль молча переваривает услышанное, старается не акцентировать внимание на запинке Бэкхёна (вспоминать об этом спустя много месяцев – всё ещё больно) и делится тоже:

– Война – это сотни имен и сотни заслуг. Мы безлики, но важен каждый. Каждая жертва, каждое решение. Каждое слово даже.

Они, не сговариваясь, бросают взгляд вниз. Там, на земле, прислонившись спиной к стволу дерева, сидит Лу Хань. Плетёт из травинок слова силой мысли. Бэкхён поспешно отводит взгляд, лишь бы не вглядываться в то, как получившаяся фраза сгорает и оставляет след на примятой ботинками траве.

– Связь – это так страшно, – шепчет Бэкхён.

– Хорошо, что у нас её нет. Твоё лицо, когда тебе страшно, выглядит так, будто…

Бэкхён заставляет Чанёля замолчать пальцем у губ и предупреждающим взглядом.

Солнце скрывается за горизонтом окончательно.

...

Бэкхён многое помнит – но смутно. Неожиданная тревога, нотки страха в громогласных приказах, звуки оружия… Бэкхён выдохся быстро, но спины товарищам прикрывал так отчаянно, будто все страхи свои давно уже сжёг вместе с той фразой травинками.

Она смешная, хотя раньше Лу Хань, думая, что скрыт от посторонних глаз, позволял себе что-то личное, тяжёлое, эмоциональное.

А тут всего лишь – «Вспомнил твоих ёжиков-клоунов».

Бэкхён промаргивается и думает, что это совсем не то. Он должен помнить что-то более значительное хотя бы для самого себя, или что-то важное, чтобы поделиться информацией и составить скудный отчёт.

Ведь кроме Бэкхёна это сделать некому.

Бэкхён жмурится безостановочно, собирает в памяти обугленные кусочки пазлов, задыхается и закашливается, когда натыкается на пропитанный болью взгляд Чанёля. И многое другое – как рвались в бой те, кто не должен был рваться. Как опалилось плечо чужой кровью и как увернулся от идентичного удара.

Как багряный закат застилал глаза.

Когда Сехун осторожно присаживается на край кровати, стерильным халатом на стерильное одеяло, и просит посмотреть в глаза – Бэкхён не помнит почти ничего.

Сехун теряется от бездумного взгляда Бэкхёна лишь на секунду. Он сжимает чужое плечо и спрашивает вкрадчивым тоном, но настойчиво – так, будто от ответа зависит чья-то жизнь (может, так оно и есть):

– Скажи, что ты помнишь?

.

Последнее, что отчётливо помнил Бэкхён – то, как был разрушен мир.

Не забудьте оставить свой отзыв: https://ficbook.net/readfic/4470932