Отрывки из письма, приложенные к предыдущему 1 page

I

Почему мне нельзя было увидеться с вами перед отъездом? Или вы боялись, что я умру, расставаясь? О сердобольная, разуверьтесь. Я чувствую себя хорошо… не страдаю… еще жив… думаю о вас… думаю о том времени, когда был дорог вам… сердце у меня ноет… коляска укачивает… я в унынии… не могу ничего писать нынче. Быть может, завтра прибавится сил… или я уже не буду в них нуждаться.

II

Куда с такою быстротой мчат меня лошади? Куда с таким рвением везет меня человек, называющий меня своим другом? Ужели прочь от тебя, Юлия? Ужели по твоему приказанию меня увозят? Ужели в те края, где нет тебя?.. О, безумная! Я измеряю взором дорогу, по которой стремительно несусь. Откуда я еду? Куда направляюсь? К чему такая быстрота? Жестокие, или вы боитесь, как бы я не опоздал к своей погибели? О дружба! О любовь! И это ваш замысел? И в этом ваше благодеяние?

III

Хорошо ли ты посоветовалась со своим сердцем, прогоняя меня прочь с такой неумолимостью? Как ты могла, скажи мне, Юлия, как могла ты отринуть навсегда… Нет, нет! Знаю, нежное ее сердце любит меня. Вопреки предначертаниям судьбы, вопреки себе оно будет любить меня до гроба… вижу, ты поддалась уговорам… ты приуготовляешь себе вечное раскаяние… увы, будет слишком поздно… ужели ты могла забыть… ужели я мало знал тебя? Ах, подумай о себе, подумай обо мне, подумай о… послушай, еще есть время… ты безжалостно прогнала меня. Я мчусь быстрее ветра… вымолви словечко, одно словечко, и я вернусь с быстротой молнии. Вымолви слово, и мы соединены навеки… мы должны быть вместе… и мы будем вместе… О ветер, унеси к ней мои стенания… и, однако, я уезжаю, я буду жить и умру вдали от нее… жить вдали от нее!

ПИСЬМО III

От милорда Эдуарда к Юлии

Кузина вам расскажет о вашем друге. К тому же, по-моему, он сам посылает вам письмо с этой почтой. Утолите свое нетерпение и начните с его письма, потом уж не спеша прочтите мое, ибо, предупреждаю, содержание его потребует от вас полнейшего внимания.

Я знаю людей, я многое испытал за свою короткую жизнь; я приобрел опыт ценою страданий, а дорога страстей привела меня к философии. Многое довелось мне видеть, но до сих пор я не встречал ничего удивительнее вас и вашего возлюбленного. Это не означает, что оба вы обладаете редкостной натурой, своеобразие которой тотчас же бросается в глаза, — ваши души так трудно постичь, что, быть может, поверхностный наблюдатель принял бы вас за людей заурядных. Вас и отличает именно то, что отличить вас от других невозможно, и все черты, достойные человека, — а многих из них людям недостает, — сочетаются в ваших натурах. Так каждый оттиск эстампа имеет свои, свойственные ему недостатки, и если встречается один совершенный оттиск, то хотя и сочтут его прекрасным с первого же взгляда, но, чтобы объяснить эту красоту, надобно разглядывать его долгое время. Когда я впервые увидал вашего возлюбленного, я испытал какое-то чувство новизны, и оно возрастало день от дня, по мере того как подтверждалось разумом. По отношению к вам я испытывал нечто иное, и чувство это было столь ярким, что я ошибался касательно самой его природы. Вы произвели на меня еще большее впечатление — и не потому, что вы женщина, а потому, что ваша натура наделена еще большими совершенствами, — и, сердце это чувствует, даже независимо от любви. Ясно представляю себе, что с вами будет без вашего друга, но не могу себе представить, что станется с ним без вас; множество мужчин могут походить на него, но на всем свете есть лишь одна Юлия. После моей выходки, — не прощу себе ее вовеки, — ваше письмо пролило свет на мои подлинные чувства. Я понял, что не ревновал, а следовательно, не был влюблен; понял, что вы слишком хороши для меня; вам нужна первая любовь души, моя же душа не была бы вас достойна.

С той поры я принял к сердцу ваше общее счастье, и нежное сочувствие мое никогда не угаснет. Надеясь устранить все трудности, я неосторожно обратился к вашему отцу, — и постигшая меня неудача должна еще усугубить мое рвение. Пожалуйста, выслушайте меня: я могу поправить зло, которое причинил вам.

Загляните в свое сердце, Юлия, и скажите, возможно ли потушить снедающее его пламя? Вероятно, было время, когда вы еще могли не дать ему разгореться; но если целомудренная и чистая Юлия пала побежденной, ей уже не устоять и в дальнейшем. Как будет она противиться любви-победительнице, оружие которой — опасные картины минувших наслаждений? О юная возлюбленная! Не невольте себя, откажитесь от необдуманных намерений: ведь вы погибнете, если будете продолжать борьбу с собою; вы будете унижены и побеждены, и чувство стыда постепенно заглушит все ваши добродетели. Слишком глубоко проникла любовь в самое существо вашей души, и вам никогда не изгнать ее оттуда. Она проникла во все ее фибры, она пропитала их собою, словно едкая азотная кислота, и вам никогда не стереть глубокие ее следы, не стерев и дивные чувства, дарованные вам самой природой, так что если вы не сохраните в себе любви своей, то не сохраните и ничего достойного уважения. Что же делать, раз вы не в силах изменить велениям своего сердца? Лишь одно, Юлия: узаконить их. Сейчас я предложу вам единственное средство к спасению, — воспользуйтесь им, пока не поздно, воздайте невинности и добродетели высшую награду, хранительницей которой сделало вас провидение, или же бойтесь навсегда унизить его драгоценнейший дар.

В герцогстве Йорк есть у меня изрядное поместье — там испокон веков жили мои предки. Старинный замок уютен и удобен; окрестности пустынны, но приятны и живописны. Парк подходит к реке Оузе, которая прелестно оживляет ландшафт и одновременно облегчает сбыт съестных припасов. Земля дает урожай, достаточный для жизни в довольстве, и он может удвоиться при рачительном хозяине. В этот обетованный край нет доступа гнусным предубеждениям. Мирный поселянин еще хранит там простые нравы первобытных времен, — там встретишь нечто подобное тому Вале, которое яркими штрихами проникновенно обрисовал ваш друг. Это — ваше владение, Юлия, если вы соблаговолите поселиться там вместе с ним. Там вы вместе осуществите все любезные вашей душе замыслы, которыми заканчивается упомянутое мною письмо.

Явись же, несравненный образец двух истинно влюбленных, явись, достойная преклонения, верная чета, в тот край, где уготовано убежище для любви и невинности, — явись, дабы заключить там перед богом и людьми нежный союз. Явись, и пусть пример твоих добродетелей окажет честь стране, где народ будет их боготворить и где они послужат образцом для простых людей. Да, вкусите вы в этом безмятежном краю вечное счастье, дарованное чистым душам, находя его в чувствах, вас объединяющих. Да благословит небо вашу целомудренную любовь потомством, похожим на вас; да проживете вы там до почтенной старости и да почиете в мире на руках детей своих; и, проходя мимо памятника супружеского счастья, да чувствуют наши потомки его неизъяснимое очарование и да произносят растроганно: «Вот здесь находился приют невинности, здесь была обитель двух влюбленных».

Судьба ваша, Юлия, в ваших руках, тщательно взвесьте все, что я предложил вам, и вникните в самую суть; а я обязуюсь убедить заранее и бесповоротно вашего друга согласиться на предприятие, за которое я отвечаю. Обязуюсь также обезопасить ваш отъезд и вместе с другом вашим оберегать вас, пока вы не очутитесь на месте. Там вы без всяких препятствий гласно обвенчаетесь, ибо, по нашим обычаям, совершеннолетняя девушка распоряжается собой и не нуждается в чьем-либо согласии. Наши мудрые законы отнюдь не отменяют законов природы, и если такое счастливое согласие иной раз и порождает некоторые помехи, они гораздо незначительнее тех, которые оно упраздняет. В Веве я оставил слугу, своего доверенного, смелого и осторожного, — преданность его вне сомнений. Вы легко с ним сговоритесь устно или письменно, с помощью Реджанино — пусть только последний не знает, в чем дело. Мы приедем за вами, когда все будет готово, и вы покинете отчий дом в сопровождении своего супруга.

Не хочу мешать вашим размышлениям. Но повторяю: бойтесь заблуждений, в которые ввергают вас предрассудки, самообман и ханжество, — то, что они выдают за честь, нередко ведет к пороку. Предвижу, что с вами станет, если вы откажетесь от моих предложений. Тирания несговорчивого отца низвергнет вас в бездну, и вы только тогда это поймете. Ваша невообразимая кротость порою оборачивается робостью. Вас принесут в жертву химере светских условностей[81]. Вам придется взять на себя обязательство, отвергаемое сердцем. Общественному одобрению вечно будут перечить вопли совести, вы будете в чести, но будете презренны. Лучше быть забытой, зато добродетельной.

P. S. Не знаю, на что вы решитесь, пишу вам без ведома вашего друга — боюсь, как бы отказ ваш вмиг не уничтожил плоды всех моих забот.

ПИСЬМО IV

От Юлии к Кларе

Ах, душа моя, в каком смятении ты оставила меня вчера вечером! И какую я провела ночь, все раздумывая о роковом письме. Нет, никогда еще столь опасные искушения не одолевали мое сердце, никогда я не испытывала подобного волнения и никогда не была перед ним так беспомощна. Прежде некая мысль, подсказанная благоразумием и рассудительностью, управляла моей волей. Во всех затруднительных случаях я сразу же распознавала самый достойный путь и тотчас же вступала на него. Ныне, униженная, во всем терпящая поражение, я отдалась на произвол противоречивых страстей. Моему слабому сердцу суждено только сделать выбор между ошибками, и, к сожалению, я так ослеплена, что если случайно и приду к правильному решению, то отнюдь не по соображениям добродетели, и совесть все равно будет мучить меня. Ты знаешь, кого прочит мне в мужья отец, знаешь, какие узы наложила на меня любовь. Если я останусь добродетельной, — послушание внушит мне одно, а верность другое; если буду следовать склонности сердца, кого же я предпочту — возлюбленного или отца? Увы! Покорствуя любви, покорствуя ли дочерней привязанности, я неминуемо ввергну в отчаяние либо того, либо другого. Принося себя в жертву долгу, я неминуемо свершу прегрешение; и каким бы путем я ни пошла, мне все равно суждено умереть жалкой преступницей.

Ах, милая и нежная моя подруга, ты всегда была моим единственным утешением, столько раз ты спасала меня от смерти и отчаяния, — посмотри, в каком ужасном смятении ныне моя душа: не правда ли, еще никогда твои спасительные заботы не были мне столь необходимы! Ведь ты знаешь, как я послушна твоему мнению, знаешь, что я следую твоим советам, ты видела, что, пожертвовав счастьем всей своей жизни, я не пошла наперекор твоим дружеским наставлениям. Сжалься, ведь ты меня ввергла в безысходное горе, доверши то, что сама начала. Вдохни в меня утраченное мужество, обдумай все за ту, которая мыслит твоими мыслями. И, наконец, ведь ты читаешь в моем сердце, любящем тебя, знаешь его лучше, чем я сама. Скажи, Чего же я хочу, сделай выбор за меня, ибо нет у меня больше сил, чтобы желать, нет разума, чтобы выбрать.

Перечти письмо великодушного англичанина. Ангел мой, перечти его несчетное число раз! Ах, пусть твое сердце растрогает чудесная картина того счастья, которое sine еще сулят любовь, душевный мир и добродетель! Сладостный, упоительный союз душ, невыразимое блаженство, несмотря на укоры совести! Господи, да так ли уж терзали бы они мое сердце на лоне добродетельного супружества? Значит, счастье и невинность еще в моей власти. Значит, я могла бы умереть в любви и радости, окруженная заботами обожаемого супруга, бесценными залогами его нежности!.. И я колеблюсь! И я не лечу, не спешу искупить свое прегрешение в объятиях того, из-за кого я его совершила! И не становлюсь добродетельной супругой, целомудренной матерью семейства… О, если б мои родители могли увидеть, как я воспрянула бы после всех унижений! Если б могли они быть свидетелями того, как я стала бы, в свою очередь, выполнять священные обязанности, которые они выполняли по отношению ко мне… Но кто же выполнит твои обязанности, неблагодарная, преступная дочь, — ты сама предала их забвению! Уж не хочешь ли ты готовиться к материнству, вонзая кинжал в грудь собственной матери? Да может ли та, что обесчестила семью, снискать уважение своих детей? Дочь, удостоенная слепого обожания нежных отца и матери, заставь их сожалеть о том, что они породили тебя. Омрачи их старость горем и позором… а сама наслаждайся, если можешь, счастьем, добытым такою ценой!

Господи! Как мне страшно! Украдкой покинуть отчизну, опозорить семью, бросить всех близких — отца, мать, друзей, родственников и даже тебя, моя милая подруга, тебя, любезная сестрица, тебя, душа моя, в разлуке с которой я с детства и дня не могу прожить; оставить тебя, бежать, потерять тебя и больше никогда не увидеть… Ах, никогда не свидеться!.. Какие муки терзают сердце твоей несчастной подруги! Она испытывает одновременно все горести, предоставленные ее выбору, и ни одно из остающихся на ее долю благ не может ее утешить. Увы! Разум мой помутился. Душевная борьба отнимает у меня все силы и сводит с ума. Я теряю и мужество и рассудок. Одна у меня надежда — на тебя. Или сама сделай выбор, или дай мне умереть,

ПИСЬМО V

Ответ

Для твоего смятения слишком много оснований, дорогая моя Юлия. Я предвидела его, но что мне было делать! Я понимаю тебя, но успокоить не могу и, — что всего хуже в твоем состоянии, — никто не может спасти тебя, кроме тебя самой. Когда речь идет о благоразумии, дружба приходит на помощь смятенной душе. Если речь идет о выборе между добром и злом, страсть, не признающая их, может умолкнуть, внимая бескорыстному совету. Но что до твоего выбора, то каким бы путем ты ни пошла, природа и одобрит его, и осудит, разум и отвергнет и признает, а чувство долга будет молчать или само себе противоречить. Словом, все последствия в равной степени страшны. Нельзя вечно пребывать в нерешительности, но нельзя и сделать удачный выбор; тебе остается лишь сравнивать одни страдания с другими страданиями, и единственный судья — твое сердце. Меня страшит необходимость принять решение, и я с тоскою жду любых его последствий. Какую бы участь ты ни предпочла, она все равно будет недостойна тебя; и я не могу ни указать тебе правильный путь, ни привести тебя к истинному счастью, — а потому и не смею решать судьбу твою. Впервые твоя подруга отказывает тебе в просьбе и, судя по тому, чего это мне стоит, — в последний раз. Но я предала бы тебя, если б руководила тобой сейчас, когда рассудок налагает на себя молчание, когда надобно следовать одному — слушаться лишь веления своего сердца.

Не будь несправедлива ко мне, милая подруга, и не осуждай меня до времени. Существуют друзья осмотрительные — боясь попасть в неловкое положение, они не дают советов в беде, и сдержанность их растет вместе с опасностью, нависшей над их друзьями. Ах, ты увидишь, что сердцу, любящему тебя, чужда такая малодушная осторожность. Позволь сказать тебе кое-что не о твоих делах, а о своих.

Ангел мой, ужель ты никогда не замечала, как привязывается к тебе каждый, кому случилось с тобой познакомиться. Разумеется, нет ничего удивительного в том, что отец и мать лелеют единственную дочь; в том же, что пылкий юноша воспламеняется страстью к предмету, любезному его душе, — тем более нет ничего необыкновенного. Но то, что сдержанный пожилой человек, г-н Вольмар, первый раз в жизни влюбился, увидев тебя; что вся семья единодушно тебя обожает, и даже моему отцу, столь мало чувствительному, ты стала дорога, быть может, более собственных его детей; что все друзья, знакомые, слуги, соседи, — словом, весь город вкупе обожает тебя и проявляет к тебе самое сердечное участие, — вот что гораздо удивительнее, милочка, и если такое единодушие оказалось возможным, то причина его заключается в тебе самой. Знаешь ли, друг мой, что это за причина? Она не в красоте твоей, не в уме, не в прелести, не в том, что называется даром обаяния, а в нежной душе, в какой-то удивительной кроткой ласковости со всеми окружающими, в даре любви, пробуждающем любовь к тебе. Можно противиться всему, кроме доброжелательства; самое верное средство завоевать любовь других — подарить им свою любовь. Тысячи женщин на свете красивее тебя, многие очаровательны, как ты. Но в тебе, в твоей прелести есть нечто более обаятельное, и это нечто не только нравится, но и трогает душу, привлекает к твоему сердцу все сердца. Чувствуется, что твое любящее сердце готово отдать себя, и нежность, которую оно склонно питать к другим, возвращается к нему.

Ты, например, удивляешься невероятно сильной привязанности милорда Эдуарда к твоему другу; ты видишь, как он ревностно печется о твоем счастье, ты в восторге внимаешь его великодушным предложениям, ты приписываешь их одной его добродетели, — и вот моя Юлия растрогана! Милая сестрица, все это заблуждение, самообман! Бог свидетель, я не преуменьшаю благодеяний милорда Эдуарда, не принижаю его великодушия. Но поверь, — какой бы чистотой это рвение ни отличалось, оно было бы менее пылко, имей он дело с другими при тех же обстоятельствах. В этом сказывается непобедимое обаяние ваше — твое и твоего друга; оно-то, незаметно для милорда Эдуарда, и действует на него, побуждая его в силу сердечной привязанности совершать то, что кажется ему лишь долгом чести.

Так всегда и случается с людьми особой закалки: их души, так сказать, переделывают души других на свой лад, у них есть сфера деятельности, где ничто им не воспротивится: узнав их, стремишься подражать им, их возвышенное благородство привлекает к себе всех окружающих. Вот почему, дорогая, ни ты, ни твой друг никогда, быть может, и не узнаете людей — вы всегда будете видеть их такими, какими они становятся под вашим воздействием, а не такими, каковы они сами по себе. Вы будете подавать пример всем, кто будет жить вместе с вами; они или будут избегать вас, или станут на вас походить, и то, что вам доведется видеть вокруг себя, быть может, не найдет ничего себе подобного во всем мире.

Ну, а теперь, сестрица, обратимся ко мне, с детства связанной с тобой прочными узами, ибо в наших жилах течет одна кровь, мы однолетки, а главное, у нас с тобою полнейшее сродство вкусов и склонностей при несхожести нрава.

Congiunti eran gl'alberghi,

Ma più congiunti i cori:

Conforme era l'etate,

Ma'l pensier più conforme.[82]

Как же, по-твоему, воздействовало обаяние твоей души, испытываемое всеми, к кому ты приближаешься, на ту, которая провела всю жизнь с тобою? Ужели ты думаешь, что нас соединяют обыкновенные узы? Или мой взгляд не отражает ту нежную радость, которую я, встречаясь с тобою, постоянно вижу в твоих глазах? Разве ты не читаешь в моем умиленном сердце, не видишь, что оно радо разделять с тобою все твои огорчения, плакать вместе с тобою? Забыть ли мне, что при первых восторгах зарождавшейся любви дружба со мной не стала тебе в тягость, и хоть твой возлюбленный выказывал недовольство, ты не отстранилась от меня, не утаила, что поддалась искушению. То была решительная пора для нас, друг мой Юлия. Ведь я-то знаю, чего стоило твоему скромному сердцу признание в охватившем тебя стыде, тем более что я подобного стыда не испытала. Никогда я не стала бы твоей наперсницей, будь я тебе другом лишь наполовину, и наши души так хорошо понимают одна другую, что их отныне не разъединить никакими силами.

Что же делает дружбу между женщинами столь слабой и недолговечной? Я разумею женщин, созданных для любви. Это увлечение любовью, соперничество в красоте, ревность к победам; и, если б нечто подобное могло нас рассорить, мы бы уже давным-давно разошлись. Когда б сердце мое было не так неспособно к любви, когда б я не знала, что ваша обоюдная страсть угаснет только с вашей жизнью, то и тогда твой возлюбленный был бы всегда моим другом, братом моим, — да и где это видано, чтобы истинная дружба кончалась влюбленностью? Разумеется, г-ну д'Орбу долго пришлось бы похваляться тем, что ты к нему неравнодушна, прежде чем я стала бы сетовать на это, да, вероятно, я и не пыталась бы удержать его силой, а ты отнять его у меня. Ей-богу, душенька, я готова была бы потерять его, лишь бы исцелить тебя от твоей страсти! Я принимаю его любовь с отрадою, но я бы уступила ее тебе с ликованием.

Что до внешности, то, право, я могу возомнить о себе все, что угодно, — ты не станешь со мной состязаться, не из той ты породы девиц, и я убеждена, что тебе в жизни не придет в голову мысль спросить себя, кто из нас красивее. Я не была столь равнодушна к этому вопросу и теперь знаю, на что я могу рассчитывать, однако не огорчаюсь. Право, я горжусь тобой, а не завидую тебе, да и твои прелестные черты совсем не подходили бы к моему лицу, твоя красота ничуть не затмевает меня, — напротив, даже словно красит; твое очарование делает меня милее, твои таланты придают мне блеск. Я украшаю себя твоими совершенствами и вкладываю в тебя все свое самолюбие в лучшем смысле этого слова. Однако же я вовсе не боюсь за свое будущее, — ведь я недурна собой, с меня моей красоты довольно. Большего мне и ненадобно, без всякого самоунижения я уступаю тебе преимущество во всем.

Тебе не терпится узнать, к чему я клоню речь. Слушай же. Не могу я исполнить твою просьбу и дать тебе совет, и ты уже знаешь почему. Но, решая свою судьбу, ты решаешь и судьбу своей подруги, ибо я разделю твою участь в любом случае. Уедешь — я последую за тобой, останешься — я останусь. Решение мое непоколебимо, мой долг его выполнить, и никакие силы не заставят меня от него отказаться. Моя роковая снисходительность — причина твоей гибели. Должно, чтобы твоя судьба стала моей судьбой, — раз мы с детства неразлучны, моя Юлия, будем же неразлучны до могилы.

Я предвижу, что ты сочтешь это предложение опрометчивым, но, в сущности, оно гораздо разумнее, чем кажется, и у меня нет причин для раздумий, не то что у тебя. Прежде всего, что до моей семьи, то я, правда, оставляю покладистого отца, но, с другой стороны, — отца довольно равнодушного, который позволяет своим детям делать все, что им заблагорассудится, скорее из небрежения, чем из нежной любви. Ведь ты знаешь, что дела Европы его занимают гораздо больше, чем дела собственные, и прагматическая санкция[83]ему дороже дочки. Кроме того, я не единственная дочь — не то что ты; батюшка остается в кругу детей, и вряд ли ему будет недоставать меня.

Я должна вступить в брак и вдруг все бросаю! Manco-male[84], душечка. Придется г-ну д'Орбу, если он меня любит, поискать утешение. Ну, а для меня, хоть я и уважаю его нравственные достоинства, хоть и привязана к нему и жалко мне потерять столь порядочного человека, — для меня он — ничто по сравнению с моей Юлией. Скажи, милочка, ужели душа имеет пол? Право, моя душа беспола. Мне не чужды увлечения, но чужда любовь. Муж, пожалуй, мне пригодится, но будет для меня всего лишь мужем; а пока я свободна и недурна собою, как сейчас, я лайду себе мужа где угодно.

Однако берегись, сестрица, — я не раздумываю, но это не значит, что и тебе не должно раздумывать, я не подстрекаю тебя на решение, которое приму сама только в том случае, если ты уедешь. Различие между нами велико, и твои обязанности куда важнее моих. Ведь ты знаешь, в моем сердце живет, пожалуй, одно лишь чувство привязанности. Оно поглощает все остальные чувства, словно уничтожает их. Необоримая и нежная привычка сроднила меня с тобою с детства, я истинно люблю только тебя, и если я порываю некоторые связи, следуя за тобой, то буду ободрять себя твоим примером. Буду говорить себе: «Я подражаю Юлии», — и в этом находить себе оправдание.

ЗАПИСКА

От Юлии к Кларе

Понимаю тебя, несравненный друг мой, и благодарю. По крайней мере, хоть раз в жизни я выполню свой долг и не буду недостойна тебя.

ПИСЬМО VI

От Юлии к милорду Эдуарду

Ваше письмо, милорд, умилило и восхитило меня. Друг, которого вы удостаиваете своим попечением, будет растроган не менее, когда узнает о том, что вы собирались сделать для нас. Увы! Только люди обездоленные чувствуют, как бесценны души, творящие добро. Мы и так отлично знаем цену вашей душе, а ваша самоотверженная добродетель всегда будет трогать наши сердца, хотя и не удивит более.

Как отрадно было бы жить счастливо под покровительством столь великодушного друга и черпать из его благодеяний радости, которых лишила меня судьба. Но, милорд, я с отчаянием вижу, как несбыточны ваши добрые намерения, — суровая судьба берет верх над вашими усердными заботами, и сладостный образ тех радостей, которые вы предлагаете мне, делает еще горше их утрату. Вы предоставляете чете влюбленных, подвергнутой гонению, приятное и надежное убежище, облекая законностью их любовь, освящая их союз, и я знаю, что под вашим покровительством я избегну преследований негодующей семьи. Для любви этого много, но достаточно ли для счастья? Нет, и если вы хотите, чтобы я была спокойна и довольна, предоставьте мне еще более надежный приют, где можно было бы избавиться и от стыда и от раскаяния. Вы печетесь о наших нуждах и по беспримерному благородству лишаете себя, для нашего содержания, части своего имущества, предназначенного на содержание вам самому. Благодаря вашим щедротам я стала бы более богатой и уважаемой, чем была бы, получив законное наследство, я восстановила бы близ вас утраченную честь и вы соблаговолили бы заменить мне отца. Ах, милорд, да разве я была бы достойна другого отца, если б покинула того, кто даровал мне жизнь?

Вот где источник укоров устрашенной совести, тайных сетований, терзающих мое сердце. Речь не о том, имею ли я право располагать собою против воли родителей, а о том, могу ли располагать собою, не принеся им смертельного горя, могу ли бежать от них, не ввергая их в отчаяние. Увы! Иными словами, надобно знать, имею ли я право лишать их жизни. С каких это пор добродетель так оценивает права кровного родства и природы? С каких пор чувствительное сердце столь тщательно отмечает границы благодарности? Да разве ты уже не берешь на себя греха, если решил остановиться у рубежей греховного? И станешь ли доискиваться с таким старанием предела своего долга, если у тебя нет искушения преступить его? Как! Я — да, я, — безжалостно брошу тех, благодаря кому я дышу, кто оберегает жизнь, дарованную мне ими же, кто научил меня ценить ее; тех, для кого я — единственное упование, единственная отрада. Брошу отца, который доживает шестой десяток, мать, вечно страдающую от недугов! И я, их единственное дитя, брошу их беспомощных, обреку на одинокую, безрадостную старость в ту пору, когда надобно окружить их нежными заботами, которые они мне столь щедро расточали. Из-за меня они будут влачить остаток своих дней в позоре, сетованиях, слезах. Неспокойная моя совесть будет в ужасе взывать ко мне, и воображению непрестанно будут рисоваться неутешные отец и мать, со смертного одра посылающие проклятия неблагодарной дочери, которая бросила и обесчестила их. Нет, милорд, добродетель, покинутая мною, в свою очередь, покидает меня и уже ничего не говорит моему сердцу. Но теперь не она, а эта ужасная мысль не дает мне покоя, она будет неотступно преследовать и мучить меня всю жизнь и сделает меня несчастной на лоне счастья. Итак, если мне суждено до конца дней предаваться укорам совести, то такая доля столь ужасна, что мне ее не вынести, и я предпочитаю сносить другие укоры.

Признаю, я не могу оспаривать ваши доводы, — ведь мне так хочется согласиться с вами. Но, милорд, ведь вы холосты, а не находите ли вы, что надобно испытать отцовские чувства, дабы иметь право давать советы детям других людей? Решение я уже приняла: родители сделают меня несчастной, я это знаю, но горькая моя доля будет для меня не так мучительна, как мучительно было бы одно сознание, что я виновница их горькой участи. Нет, никогда не покину я отчий дом. Сгинь же, сладостный обман чувствительной души, столь пленительное и столь желанное счастье, сгинь во мраке, где роятся сновидения, — для меня ты уже не существуешь. Вы же, благороднейший друг наш, забудьте о своих милых предложениях, и пусть останется от них след лишь в глубине моего сердца, — оно слишком благодарно, чтобы забыть о них. Если ваша бесконечно добрая душа не устала сочувствовать нашим неслыханным мукам, если великодушие ваше еще не оскудело, вы с честью употребите его, — тот, кого вы удостоили имени своего друга, воистину заслужит это имя благодаря вашим заботам. Не судите о нем по его нынешнему состоянию; он вне себя не от малодушия, но оттого, что его пылкий и гордый дух восстал против судьбы. Порою под мнимой твердостью характера скрывается тупость, а не мужество. Ничем не примечательный человек не ведает сильных страданий, и великие страсти не зарождаются в душах людей слабых. Увы! Он вложил в свою страсть ту силу чувства, которая свойственна благородным душам, и это повергает меня в стыд и в отчаяние! Прошу вас, верьте мне, милорд, — будь он заурядным человеком, Юлия не погибла бы.

Нет, нет, ваша безотчетная приязнь к нему, которая предшествовала у вас осознанному уважению, не обманула вас. Он достоин всего, что вы для него сделали, даже хорошенько его не зная. Вы сделаете еще больше, если это возможно, когда узнаете его ближе. Будьте же его утешителем, заступником, другом, отцом, — умоляю вас об этом и ради него, и ради вас: он оправдает доверие ваше, будет гордиться вашими благодеяниями. Он применит ваши уроки, будет подражать вашим добродетелям, переймет вашу мудрость. Ах, милорд, если в ваших руках он сделается тем, кем может быть, как станете вы когда-нибудь гордиться созданием рук ваших!