Наука моря и дипломатии 13 page

На следующий день появилась еще одна группа, а еще на следующий – это было воскресенье – на берегу собралось сорок или пятьдесят туземцев. После обеда португальцы причалили и выменяли на мелкие монетки круглые раковины, которые африканцы носили как серьги, и веера из лисьих хвостов. Хронист в поисках сувенира обменял медную монету на «кожаный мешочек, какие они носят на детородных членах, и это как будто доказывает, что медь они ценят весьма высоко» [312].

Когда с коммерцией было покончено, горлопанистый матрос по имени Фернан Веллошу попросил у командора разрешения сходить с туземцами в их деревню, чтобы посмотреть, как они живут. Отговорить антрополога-любителя не удалось, и по настоянию брата да Гама согласился. В то время как большинство матросов вернулись на корабли, Веллошу отправился с африканцами пировать свежезажаренным тюленем, поданным с жареными же кореньями. Паулу да Гама и Николау Коэльо с несколькими матросами тем временем остались собирать обломки дерева и крабов на берегу. Подняв головы, они увидели, как стайка молодых китов скользит между кораблями в погоне за косяками рыбешки на мелководье. Паулу и его люди прыгнули в шлюпку и отправились в погоню, размахивая гарпунами, которые веревками присоединили к лукам. Матросы прицелились, и шипастый гарпун вонзился в спину одного кита. От боли тот принялся биться и нырнул, в долю секунды натянув импровизированную «леску». Шлюпка перевернулась и запрыгала в кровавой пене; только мелкие прибрежные воды, из-за которых кит быстро уперся в дно и несколько остыл, помешали ему утащить шлюпку с матросами в море.

Некоторое время спустя, когда рыболовы и фуражиры возвращались на корабли, с холма сломя голову прибежал Фернан Веллошу, за которым гнались его товарищи по застолью. Оказалось, что когда он вдоволь наелся, африканцы жестами дали понять, что ему пора возвращаться к своим. Запаниковав, Веллошу убежал и теперь воплями старался привлечь внимание моряков в уходящих шлюпках.

Да Гама высматривал, не вернется ли он, и отдал шлюпкам приказ повернуть назад и спасти незадачливого этнографа, а во избежание дальнейших неприятностей сам отправился на берег.

Пока Веллошу со всех ног бежал к шлюпкам, африканцы держались в укрытии за кустами. Но матросы не спешили спасать смельчака. За четыре месяца им надоело его бахвальство, и они решили заставить его попотеть. Они все еще наслаждались шуткой, когда на берег целеустремленно выскочили два вооруженных африканца. Атмосфера внезапно переменилась, но не успели спасатели выбраться на берег, как объявились остальные африканцы, обрушившие на шлюпки град камней, стрел и копий. Несколько человек были ранены, включая самого Васко да Гаму, которому, едва он появился на месте событий, попала в ногу стрела, – и португальцы спешно отступили на корабли. Смазав на случай яда [313]пастой из мочи, оливкового масла и териака [314], он залечил свою гордость, приказав арбалетчикам стрелять в сторону берега когда пожелают.

Главный капитан решил, что получил благотворный урок, который останется с ним до конца его жизни на море.

«Такое случилось, – записал Хронист, – потому что мы смотрели на этот народ как на людей малодушных и совершенно неспособных на насилие, а потому высадились, не вооружившись заранее» [315].

Больше туземцы не показывались, а португальцы провели на берегу еще четыре дня, чтобы закончить ремонт. На рассвете 16 ноября корабли вышли из залива и взяли курс на юго-юго-запад. Два дня спустя португальцы впервые безошибочно увидели мыс Доброй Надежды. Обступившие его горы сияли в свете заходящего солнца – путевая веха, столь же монументальная, как длящиеся десятилетиями путешествия, которые она отмечала.

Однако обогнуть мыс Доброй Надежды оказалось непросто. Вдоль побережья завывали южные ветра, и на протяжении четырех дней корабли силились выйти в море, но их снова сносило к суше. Наконец к середине дня 22 ноября, когда ветер подул уже в обратном направлении, корабли обошли мыс. Лишь один флот заходил в эти воды раньше, и Бартоломеу Диаш только походя видел легендарную веху на обратном пути домой.

Заиграли фанфары, и команды возблагодарили Господа, что провел их в безопасные воды.

Три дня корабли держались поближе к берегу, проходя мимо пышных лесов и устьев многочисленных речушек и рек, пока не достигли огромного залива, шести лиг глубиной и шести лиг шириной в устье. Как раз здесь у Диаша произошла злосчастная встреча с пастухами, и да Гама держался настороже.

Флотилия вошла в залив, миновала островок, берега которого облюбовали тюлени, и бросила якорь недалеко от берега. Здесь предстояло задержаться надолго. Запасы на трех основных кораблях были уже на исходе, и на них следовало перегрузить содержимое транспортного судна.

Неделя прошла без каких-либо признаков туземцев; только по берегу бродило загадочно большое количество скота. Потом 1 декабря с холмов спустились девяносто или около того человек, кое-кто даже вышел к самой воде [316]. В тот момент большинство португальцев находились на «Сан-Габриэле», и едва показались африканцы, они вооружились и спустили корабельные шлюпки. Приблизившись к берегу, да Гама бросил на песок несколько пригоршней бубенчиков, и любопытные туземцы их подобрали. Несколько минут спустя они подошли к самим шлюпкам и взяли еще бубенчиков – уже из рук командора. Ветераны путешествия Диаша были в недоумении: может быть, предположили матросы, еще до недавней стычки повсюду разошлись вести, что гости не желают зла и раздают подарки?

Да Гама, еще не оправившийся от своей раны, был настроен менее благодушно. Он велел своим людям отвести шлюпки подальше от заросшего кустарником участка берега, где сгрудились африканцы, и взять курс на открытый пляж, где было меньше шансов внезапного нападения. По его знаку туземцы последовали за ними.

Командор сошел на берег со своими капитанами, солдатами и арбалетчиками и дал знать африканцам подходить по одному или по двое. В обмен на бубенчики и несколько красных шапок он получил несколько прекрасных браслетов из слоновой кости. По всей видимости, слоны тут водились в изобилии – огромные кучи их навоза виднелись повсюду.

На следующий день на берегу появилось две сотни туземцев, которые привели дюжину жирных быков и коров и четыре или пять овец. На самом жирном быке ехал человек, сидевший в носилках из веточек поверх тростникового грузового седла, сплетенного из тростника; в носы других животных были продеты палочки, – как оказалось, это был знак того, что скот выставлен на продажу. После нескольких месяцев вяленого мяса и солонины у португальцев при мысли о жареной говядине потекли слюнки. Гости направились прямо к пляжу, а их хозяева тем временем извлекли похожие на дудочки инструменты, завели мелодию и начали танцевать. Теперь да Гама был в приподнятом настроении и приказал играть своим трубачам. Встав в шлюпках, португальцы начали тоже приплясывать, и командор к ним присоединился.

Путешественники купили черного быка по выгодной цене в три браслета и на следующий день устроили себе воскресный пир. «Мы нашли его весьма жирным, а его мясо таким же вкусным, как говядина в Португалии» [317], – отметил Хронист.

В такой праздничной атмосфере обе стороны несколько расслабились. Стали появляться новые любопытные туземцы, которые на сей раз привели с собой не только стада быков и овец, но также своих женщин и маленьких мальчиков. Женщины остались на невысоком холме за чертой песчаного пляжа, а мужчины собирались группками на берегу, снова танцевали и играли разные мелодии. Когда приплыли португальцы, к ним подошли старики, обмахиваясь опять же опахалами из лисьих хвостов, и обе стороны кое-как сумели объясниться знаками. Ничто не предвещало беды, пока матросы не заметили, что в кустах притаились молодые мужчины племени с оружием в руках.

Отведя в сторонку переводчика Мартима Аффонсу, да Гама велел ему попытаться купить за браслеты еще одного быка. Взяв браслеты, африканцы вдруг погнали свой скот назад в буш, а Аффонсу потащили к ближайшему водопою, где португальцы наполняли пресной водой бочки. Почему, гневно спросили туземцы, чужаки забирают их драгоценную воду?

У главы экспедиции начали зарождаться дурные предчувствия. Собрав вокруг себя своих людей, он крикнул Аффонсу, мол, пусть бросает африканцев и идет к шлюпкам. Сев в шлюпки, португальцы направились вдоль берега к открытому пляжу, где высадились в первый раз. Туземцы последовали за ними, и да Гама приказал солдатам надеть нагрудные пластины, натянуть арбалеты, приготовить тяжелые и легкие копья и выстроиться вдоль воды. Демонстрация силы как будто сделала свое, и африканцы отступили.

Да Гама приказал солдатам сесть в шлюпки и ялик, которые на веслах отошли на небольшое расстояние от берега. Хронист отметил, что командор старался устроить так, чтобы никого не убили по ошибке, «но чтобы доказать, что мы способны, хотя и не желаем, причинить им вред, он приказал дать залп из двух бомбард в ялике» [318]. Теперь африканцы смирно сидели сразу за чертой пляжа. Когда выстрелили пушки и над головами у них засвистели ядра, бушмены вскочили и бросились бежать, побросав в панике свои звериные шкуры и оружие. Через минуту двое мужчин выбежали подобрать разбросанные пожитки, и все туземцы исчезли за гребнем холма, гоня перед собой скот. Несколько дней кряду от них не было ни слуху ни духу.

Когда подошли к концу работы по разборке грузового корабля для починки остальных судов, да Гама приказал поджечь его голый остов. На протяжении нескольких дней остов тлел и дымился в предостережение туземцам. Впрочем, матросы вскоре забыли про неприятности на берегу – они были заботой командора – и снова начали искать развлечений. Одна группа отправилась на веслах к островку в середине залива, чтобы получше рассмотреть колонию тюленей. Животные лежали так тесно, что издалека сам остров казался массой гладких шевелящихся камней. Особи покрупнее были размером с медведей, ревели как львы и нападали на людей без тени страха; копья, брошенные самыми крепкими матросами, соскальзывали с их шкур. Другие особи были много мельче и кричали как козы. Хронист и его группка любителей достопримечательностей насчитали три тысячи голов, после чего сдались и развлечения ради выстрелили по ним из бомбард. Также им встретились незнакомые птицы, которые ревели по-ослиному и были «размером с утку, но они не умеют летать, потому что на крыльях у них нет перьев» [319]. Это были пингвины, и первооткрыватели забивали и их тоже, пока им не прискучило.

К двенадцатому дню стоянки три оставшихся корабля были почти готовы к отплытию, и матросы вновь отправились заполнять бочки водой. В одну такую вылазку они взяли с собой падран, каменную колонну с королевским гербом, – несколько таких падранов флотилия везла с собой из Португалии. Из бизань-мачты грузового корабля да Гама велел изготовить большой крест, и когда колонна была вкопана, крест водрузили на ее верхушке.

На следующий день, когда небольшой флот поднял паруса, наконец вышли из буша африканцы. Они все время следили за невоспитанными чужаками и теперь увидели свой шанс отомстить. На глазах у уплывающих португальцев десяток мужчин подбежали и разбили на части крест и колонну.

Стояло 7 декабря, и на борту кораблей ясно чувствовалось нервное возбуждение. Пройдя еще совсем немого, Бартоломео Диаш повернул вспять, и люди Васко да Гамы вот-вот должны были вторгнуться в потаенные области природы. Многие были убеждены, что плывут к непроходимому порогу, и вскоре худшие их страхи как будто подтвердились.

Едва флотилия вышла из залива, как ветер спал, паруса повисли, и целый день корабли провели, стоя на якоре. На следующее утро, в день Непорочного зачатия, как благочестиво пометил Хронист, они тронулись в путь – лишь для того, чтобы попасть в ужасающий шторм [320].

Волны вздымались водяными утесами. Суда то подбрасывало в чернильные облака, то швыряло в пропасти. Пронизывающий холодный ветер бил в корму, и тьма сделалась непроглядной. Учитывая, что корабли шли под всеми парусами, их носы зарывались в волны, и капитаны спешно приказали убрать фоки.

Ледяная вода обрушивалась на палубы, пропитывая шерстяные плащи матросов. Все свободные матросы стояли у насосов в трюмах, но вода просачивалась и перехлестывала быстрее, чем они могли ее вычерпывать, и трюмы скоро затопило. Рев ветра заглушал команды штурманов, и даже при том, что по несколько человек висели на румпеле, корабли почти невозможно было контролировать. Когда буря достигла своего пика, каравелла Николау Коэльо исчезла из виду, и даже самые закаленные матросы полагали, что пришел их смертный час. Они плакали и исповедовались друг другу и, выстроившись в процессию за крестом, молились Господу явить им милосердие и сохранить их от ужасной беды.

Наконец небо посветлело, и на закате смотрящие разглядели на горизонте «Берриу» – в целых пяти лигах от них. Два корабля вывесили сигнальные огни и легли в дрейф. Около полуночи, под конец первой вахты Коэльо наконец нагнал флотилию, но лишь благодаря случаю. Он не видел других кораблей, пока не подошел к ним почти вплотную: он плыл в их сторону, потому что упавший ветер не оставлял ему иного выбора.

Флот отнесло далеко в море, и он снова взял курс на сушу. Через три дня вахтенные различили череду плоских островов. Перу де Аленкер распознал их сразу: в пяти лигах, на выдающемся в море мысу находилась последняя колонна, установленная Бартоломеу Диашем [321].

На следующий день, 16 декабря, три корабля миновали устье реки, где восставшая команда Диаша вынудила своего капитана повернуть вспять. Теперь они плыли туда, где не плавал ни один европеец, – возможно, вообще никто. Той ночью они легли в дрейф, и беспокойный сон каждого моряка наводняли загадки предстоящих опасностей.

На следующее утро первооткрыватели бодро поплыли вперед, подгоняемые крепким вестом, но вечером ветер сменился на восточный. Кораблям пришлось снова выйти в море, и два дня они как могли старались не потерять из виду сушу. Когда ветер наконец изменился снова, они опять направились к побережью, чтобы определить, где находятся. Вскоре показался знакомый пейзаж: остров, на котором Диаш воздвиг крест, в шестидесяти лигах от того места, где они, по их расчетам, должны были находиться. Сильное, идущее от берега течение оттащило их на половину пути к заливу, который они покинули две недели назад.

Многие матросы были уверены, что корабли натолкнулись на невидимую стену, которая отделяет Восток от Запада. Васко да Гама, чья железная решимость с каждым днем становилась все очевиднее, и слышать об этом не желал. Флотилия взяла прежний курс.

На сей раз крепкий кормовой ветер дул три или четыре дня кряду, и корабли понемногу продвигались против течения.

«Отныне, – записал Хронист, испытавший облегчение не меньшее, чем все остальные, – Господу в милосердии Его было угодно позволить нам продвинуться дальше. Нас не погнало назад снова. Да будет Ему угодно, чтобы так было всегда!» [322]

Теперь они проплывали мимо густых лесов, и чем дальше они продвигались, тем выше тянулись к небу деревья. Штурманы сочли это добрым предзнаменованием. И действительно, берег теперь явно уходил к северу.

После десятилетий поисков и столетий мечтаний первые европейцы, несомненно, вошли в Индийский океан.

Глава 9

Побережье Суахили

Рождество года 1497-го прошло в молитвах перед корабельными алтарями. В честь святого дня первооткрыватели окрестили землю, мимо которой проплывали, Натал [323], но времени на отдых не было. Зарисовки и карты закончились, с этого момента предстояло заполнять чистые листы. Все следовало отмечать и записывать, и наваливались обычные беды – треснувшая мачта, порвавшийся якорный канат, противный ветер, – которые еще более замедляли ход. Хуже всего было то, что питьевая вода почти закончилась, и кокам приходилось варить солонину в соленой морской воде – с тошнотворным результатом. Необходимость причалить становилась все более насущной.

С Нового года прошло одиннадцать дней, когда вахтенные завидели устье речушки. Командор приказал бросить якорь неподалеку от берега и на следующий день отправил туда на шлюпках разведывательный отряд. Подойдя поближе, португальцы увидели, что с берега за ними наблюдает большая толпа мужчин и женщин. Все были на удивление высокими – гораздо выше португальцев [324].

Да Гама, как всегда возглавлявший высадку, приказал сойти на берег Мартиму Аффонсу, взяв с собой одного спутника. Африканцы оказали им сдержанно любезный прием. Один из них казался вождем и, насколько мог разобрать Аффонсу, говорил, что путники вольны взять из его страны все, что пожелают.

В ответ да Гама послал вождю красную куртку, красные штаны, красную феску и медный браслет. Когда спустилась ночь и шлюпки вернулись на корабли, Аффонсу и его спутник отправились с африканцами в их деревню. По пути вождь надел новое платье.

«Смотрите, что мне дали!» [325]– объявлял он то ли с удивлением, то ли с удовольствием каждому встречному.

В деревню они пришли под всеобщее ликование, и вождь стал расхаживать среди хижин с соломенными крышами. Когда он удалился на ночь, португальцев проводили в гостевой дом и накормили кашей из проса с курицей. Спали они беспокойно, поскольку всякий раз, когда открывали глаза, обнаруживали, что их рассматривают группки туземцев. На следующее утро вождь появился с двумя своими людьми, которым предстояло отвести португальцев назад на корабли. Он подарил им несколько куриц для командора и добавил, что покажет их дары великому вождю, которого португальцы сочли за короля этой земли. К тому времени, когда Аффонсу, его спутник и их провожатые добрались до места стоянки, за ними тянулась процессия из двухсот человек.

Португальцы окрестили эту местность Страной Добрых Людей – Терра-да-Боа-Женти. Местность казалась густонаселенной, со множеством вождей, но женщин в ней было вдвое больше, чем мужчин. Постоянные войны и стычки с соседними племенами, несомненно, внесли существенный вклад в этот дисбаланс. Сами воины были вооружены длинными луками и стрелами, копьями с железными наконечниками и кинжалами с оловянными рукоятями и ножнами из слоновой кости. И мужчины, и женщины носили на ногах и на руках медные украшения, их же они вплетали в волосы. Возле деревень имелись пруды, куда морскую воду носили в выскобленных и высушенных тыквах и выпаривали, чтобы получить соль. Путешественники с восторгом заключили, что более развитые страны уже недалеко. И все равно они задержались тут на пять дней, их корабли стояли на якорях, а сами они выменивали льняные рубахи на большие количества меди и пополняли запасы пресной воды. На сей раз африканцы сами помогали им относить бочонки на корабли, но не успели португальцы взять достаточно, как у побережья задул попутный ветер и поманил путников дальше.

На десятый день плавания в новых водах густые леса расступились, открывая устье крупной реки [326], охраняемое песчаными островками с зарослями мангровых деревьев. Да Гама рискнул произвести небольшую разведку, и по его распоряжению «Берриу» вошла в протоку [327]. На следующий день за ней последовали два больших корабля.

По обоим берегам среди плоских, топких низин тут и там вставали купы высоких деревьев, на которых росли странные, но съедобные плоды. Туземные жители здесь были темнокожими, сильными и ходили нагими, если не считать коротких набедренных повязок из хлопчатой ткани. Португальцы быстро подметили, что молодые женщины тут удивительно красивы, пусть даже нижние губы у них были проколоты и с них свисало поразительное количество витых украшений из жести. Африканцы, как занес в судовой журнал Хронист, равно обрадовались странным гостям. Группками они подплывали в узких выдолбленных лодках к кораблям, чтобы предложить на продажу местные продукты, и на борт кораблей карабкались без тени заминки, точно европейцы были старыми знакомыми. Уходили они с бубенцами и прочими безделушками, с готовностью взяли матросов к себе в деревню и с равной готовностью предложили им столько пресной воды, сколько они смогут унести.

Через несколько дней к кораблям подошла весельная лодка, в которой сидели двое мужчин в накидках из зеленого атласа с вышивкой шелком. Это явно была местная знать, и корабли они осматривали взглядом знатоков. Они объяснили, что один их юноша побывал в дальней стране, где видел суда как раз размером с эти.

«Сии малости, – записал Хронист, – обрадовали наши сердца, ибо казалось, мы действительно приближаемся к порогу наших желаний» [328]. Гораздо меньше португальцы обрадовались, когда двое аристократов повели носом при виде предложенных им даров, – пугающее пренебрежение, учитывая, что до Индии было еще далеко. Тем не менее высокомерные господа приказали построить им на берегу хижины и на протяжении семи дней посылали слуг торговаться, обменивая окрашенные в красноватый цвет ткани на побрякушки чужаков, пока не пресытились и не велели везти себя вверх по реке.

Португальцы задержались в этой местности на 32 дня. Да Гама решил, что после стольких испытаний и тягот его люди заслуживают отдыха, а матросы явно наслаждались обществом привлекательных и любопытных девушек. Заодно была починена мачта «Сан-Рафаэла», и в очередной раз проконопачены корпуса всех кораблей.

Пока Южная Африка представала своего рода раем, но в теплой и влажной атмосфере таилась своя опасность. Многие матросы и солдаты серьезно заболели: стопы и кисти у них раздулись, на ногах высыпали сотни мелких пятен. Десны у них воспалились и выступали над зубами так, что они не могли есть, а изо рта невыносимо воняло. У них текла кровь из глаз, и сами глазные яблоки начали выпирать в иссохших глазницах. В семи месяцах пути от дома свой удар нанесла наводящая ужас цинга. Паулу да Гама, человек добрый и заботливый, денно и нощно навещал недужных, утешая и раздавая лекарства из собственных запасов. Среди членов команды не было врачей, а поскольку корабельные хирурги, игравшие также роль цирюльников, обычно бывали из тех, с каким столкнулся итальянский путешественник Пьетро делла Валле: «вида столь непривлекательного, что даже в полном здравии я заболел бы, если бы он пощупал мой пульс» [329], – толку от них все равно было немного. У наиболее тяжелых больных появились гнойные язвы, от которых их парализовало, и у них повыпадали зубы. Около тридцати человек скончались, а уцелевшие могли только потрясенно смотреть на происходящее, не в силах что-либо предпринять.

Наконец Васко да Гама отдал приказ двигаться дальше. Перед отплытием он установил второй свой падран и записал название, которое его люди дали этой стоянке: Река Добрых Предзнаменований. Впрочем предзнаменования были не такими уж и добрыми: едва флотилия вышла из устья, как флагман сел на мель. Все уже были готовы списать его как пропавший, но нахлынувший прилив кое-как успел столкнуть его на воду.

* * *

Маленькая флотилия вновь вышла в открытое море в субботу, 24 февраля. Ночью штурман взял курс на северо-восток, чтобы уйти подальше от побережья и мелей, и на протяжении недели корабли следовали этим курсом, останавливаясь по ночам, чтобы не пропустить ничего важного, но не видели ничего примечательного, помимо немногих рассеянных островов.

1 марта вдали показался большой архипелаг, на сей раз он лежал недалеко от берега. День клонился к закату, и корабли снова бросили якоря, чтобы дождаться утра и уже тогда осмотреться.

Утренний свет залил большой овальный коралловый риф, обрамленный белым песком и с пиками редкой растительности. Риф располагался посреди пологой бухты, с моря подступы к ней охраняли два небольших островка. Да Гама решил выслать вперед каравеллу, и, подняв паруса, Николау Коэльо осторожно вошел в бухту. Вскоре стало очевидно, что он ошибся в расчетах и «Берриу» идет прямиком на мель. Когда каравелла попыталась развернуться, чтобы с мели сняться, с основного кораллового острова отплыла небольшая флотилия лодок.

К тому времени подошли остальные два корабля, и туземцы возбужденно замахали, пытаясь их остановить. Не обращая на них внимания, братья да Гама прошли на защищенный рейд между островом и материком, и приветственная эскадра бросилась их догонять, а они бросили якорь. К кораблям подошло семь-восемь лодок, и заиграл небольшой оркестр. Португальцы узнали длинные прямые трубы – на таких инструментах играли мавры Северной Африки. Люди в лодках радостно махали путникам, знаками предлагая следовать за ними в порт на острове. Кое-кого из них да Гама пригласил на борт, и они вдоволь наелись и напились с командой.

Португальцы быстро сообразили, что островитяне говорят по-арабски, – это было разом многообещающим и приводило в недоумение. Они явно были мусульманами, но вели себя гораздо дружелюбнее любых мусульман, с которыми путешественники встречались прежде.

Васко да Гама решил, что должен побольше узнать о том, где находится и что это за народ. Он снова приказал Николау Коэльо идти вперед в гавань и осмотреться, чтобы понять, могут ли последовать за каравеллой более крупные корабли. Коэльо попытался обойти вокруг острова и напоролся на скальный выступ, о который «Берриу» сломала рулевое весло. Впрочем, каравелле удалось выпутаться и приковылять в глубокие, чистые воды порта.

Не успела «Берриу» остановиться, как к ней на лодке подошел местный султан [330]и с большой свитой поднялся на борт. Султан производил внушительное впечатление своим белым льняным одеянием до пят, роскошным верхним платьем из бархата, многоцветным шелковым головным убором, обрамленным золотом, и шелковыми туфлями. Его свита была облачена в тонкие льняные и хлопчатые ткани прекрасной выработки и окрашенной в яркие полосы. На головах у придворных были шапки, отороченные шелковыми лентами, вышитыми золотой нитью, а за поясами – кривые арабские сабли и кинжалы.

Коэльо принял сановных гостей с должным почтением, хотя и смог преподнести султану лишь одну красную накидку. Взамен султан подарил капитану черные четки, которые собственноручно перебирал во время встречи, дав понять, что считает их знаком доброй воли, и пригласил нескольких матросов сойти с ним на берег.

Высадились они на полоске каменистого пляжа, где во время прилива могли причаливать небольшие суда. Вдоль берега тянулись складские постройки. Поблизости строилось несколько внушительных кораблей, брусья для их корпусов сшивали веревками из кокосового волокна, а паруса были сотканы из все того же универсального материала. За портом лежал значительных размеров город с небольшой мечетью, несколькими кладбищами и оштукатуренными домами, построенными из скрепленных известкой блоков кораллового песчаника. Повсюду громоздились груды выставленных на продажу кокосов, дынь и огурцов, а на улицах женщины продавали жареную рыбу и испеченные на углях пирожки.

Султан знаками пригласил португальцев в свой дом. Накормив гостей, он отослал их восвояси с «бочонком тушеных фиников, законсервированных с гвоздикой и семенами тмина в дар Николау Коэльо» [331].

К тому времени вслед за «Берриу» в порт вошли два других корабля. Султан послал их капитанам еще деликатесов, и да Гама поспешно приготовился к визиту. После тягостного путешествия его люди имели малопрезентабельный вид: лучшие были оборваны и немыты, худшие едва держались на ногах. Командор приказал отнести больных и недужных в трюмы и собрал самых крепких матросов с остальных кораблей. Они надели кожаные куртки поверх просторных рубах, натянули сапоги и спрятали под одеждой оружие. Подняли флаги, натянули пологи, и по первому знаку спектакль готов был начаться.

Как выяснилось, готовились португальцы не напрасно. Султан прибыл во всем церемониальном великолепии, со свитой, облаченной в богатые шелка, и музыкантами, без устали игравшими на трубах из слоновой кости. Да Гама приветствовал его на борту флагмана, усадил под пологом и угостил лучшим мясом и вином, одарил новыми шапками, туниками, нитками коралловых бус и прочими безделушками из своих сундуков. Бросив взгляд на предложенные дары, султан презрительно их отверг и спросил, есть ли у чужеземцев алая ткань. Да Гаме пришлось – через переводчика с арабского Фернана Мартинса – ответить, что нет. Гости вскоре отбыли, хотя султан был достаточно заинтригован, чтобы вернуться еще несколько раз, и португальцы продолжали одаривать его тем, что имели.

К тому времени путешественники узнали, что находятся в стране под названием Мозамбик. Хорошо одетые люди были состоятельными купцами, торгующими с арабами (или белыми маврами, как их упорно называли португальцы) с севера. В порту стояли четыре арабских корабля, как выяснилось, тяжело груженные «золотом, серебром, гвоздикой, перцем, имбирем и серебряными кольцами, большим количеством жемчуга, драгоценных каменьев и рубинов, кои в ходу у жителей сей страны» [332]. Помимо золота, как объяснили европейцам новые друзья, все это везут из богатых стран, где драгоценные камни, жемчуг и пряности так обычны, «что нет нужды их покупать, ибо их можно собирать корзинами».

Сердца гостей забились быстрее: вот оно первое свидетельство сказочных богатств Востока, ради которых они заплыли так далеко. Разумеется, их встревожило открытие, что мусульмане контролируют все побережье – Побережье Суахили, как научатся называть его европейцы, название шло от имени, которое дали местным жителям арабы, но были и хорошие новости. По словам купцов, неподалеку располагался исключительно богатый остров, чье население, одну половину которого составляли христиане, а другую – мусульмане, постоянно воевало между собой. Приободрившись, португальцы спросили, где искать пресвитера Иоанна, и узнали, что он тоже живет неподалеку и правит многочисленными прибрежными городами, жители которых «великие купцы и владеют большими кораблями» [333]. Как оказалось, двор пресвитера находился далеко в глубине материка и попасть к нему можно было лишь на верблюдах, но это глубокое разочарование отчасти смягчилось, когда португальцам сказали, мол, на борту у арабов находятся два христианина из самой Индии. Другую дозу реальности поднесло известие, что эти христиане пленники арабов, но вскоре их доставят на «Сан-Габриэл». Едва пленники увидели фигуру святого на носу корабля, как с молитвой пали на колени. Пленники или нет, но их поведение, несомненно, могло считаться долгожданным доказательством, что на Востоке все-таки есть христиане.