Глава 11. Враждебность снов 3 page

— Малькольм, твои фашистские склонности весьма эротичны, — заметила Блез. — Надеюсь, ты об этом знаешь.

Малькольму было нечего ответить.

— Все равно — в нем нет ничего особенного, — упрямо повторил он.

— Верно, — кивнула Блез.

— Я о том, что — его локоны, и изумительные очертания скул, которые позволяют потрясающе выглядеть, когда он, скучая, посасывает перо, вовсе не означают, что к нему требуется особый подход, — надулся Малькольм.

Блез приподняла бровь.

— Знаешь, после этой фразы твои желания видеть Драко у стены приобретают совершенно иное звучание.

Малькольм фыркнул.

— То есть, я так понимаю, ты не будешь со мной спать?

— Нет. Займись Пенси.

— Пенси? Да, она прошла через столько парней… кваффл отдыхает. Забудь.

— Сексист, — бросила Блез. — Будь она парнем, ты бы назвал ее счастливчиком.

— Будь она парнем, я бы…

— Не пытайся закончить свою фразу, а то пожалеешь, — оборвала его Блез. — Слушай, мне надо найти Пенси. Приятного тебе вечера. Кстати, если тебе действительно невыносимо одиноко, можешь пойти в ванную и постучать кокосами Миллисент.

— Что?

— Нескучной тебе ночи, Малькольм, — и Блез двинулась прочь.

* * *

— Нам нужен Гарри.

Драко, сжав губы, привалился к стене за дверями лазарета. Мадам Помфри выставила их обоих за порог. на том месте, где к его рубашке прикасалась голова Джинни, осталось кровавое пятно.

— Зачем? — спросила она.

Драко взглянул на нее с таким недоверием, словно она только что произнесла «и что это все так разнервничались из-за Вольдеморта, он же отличный парень».

— Из-за его всемирно известного рецепта малиновых бисквитиков, — ответил он. — Ты сама-то как думаешь? Слушай, тут определенно что-то происходит. Я не верю ни единому слову Джинни, сказанному ею мадам Помфри.

Гермиона вздохнула. в лазарете Джинни пришла в себя достаточно, чтобы сообщить мадам Помфри, что она сама сунула заколдованный браслет в камин, и все заклинания разом активировались, результатом чего и стала полностью разрушенная комната. Она не упомянула ни о Симусе, ни — слава Богу — о Томе.

— Я ей все равно не верю, — произнесла Гермиона. — И я не представляю, чего ты ждешь от Гарри.

— Ну, я не знаю, может, он… поговорит с ней. Мне кажется, она не захочет говорить со мной — особенно после вчерашнего.

— Ты про ту бессмысленную жестокость, что устроил вчера в гостиной?

— Это только тебе так кажется, — пожал плечами Драко. — Гарантирую, я никогда не веду себя жестоко просто так.

— Но ты был жесток.

— На то были причины.

Гермиона криво усмехнулась:

— Драко, ей-богу…

— Ты глумишься надо мной? — на губах Драко появилась обезоруживающая усмешка, заставившая ее забыть все, что она хотела сказать. — О, я впечатлен. в последние дни не так легко увидеть настоящую насмешку…

Гермиона почувствовала, что краснеет.

— Не уклоняйся от темы.

Приподняв бровь, он окатил ее холодным, как ледяная вода, взглядом и пожал плечами.

— Это нечестно. Нам не нужна лишняя нервотрепка — моя чаша терпения и так уже переполнена.

— Не уверена, что Джинни захочет поговорить с Гарри, — заметила Гермиона. — Вчера она назвала его склеротичным идиотом.

Драко фыркнул

— Правда? с ума сойти. Как жаль, что я это пропустил, — я должен был увидеть его лицо, — он опустил взгляд к часам, и Гермиона постаралась не заметить, что ремешок свободно болтается на его запястье. — Слушай, он уже должен встать. Есть ли причины, по которым ты не хочешь, чтобы я пошел к нему?

— Нет. Ну… Возможно. Я не знаю… — Гермиона, всегда так умело использующая английский язык, обнаружила, что ей явно не хватает слов, чтобы объяснить беспричинное дурное предчувствие, охватившее ее чуть раньше, когда в лазарет пришел Снейп. Нет, она не ощущала, что что-то случилось с Гарри. Это случилось еще раньше, причем случилось с Драко. Словно бы, отпусти она его сейчас от себя, ей больше не суждено будет его увидеть. Возможно, все дело в том, что она волнуется за его здоровье — разумом она прекрасно это понимала. Но сейчас разум не помогал.

Он взглянул на нее. в серебристых непрозрачных глазах вспыхнул огонек любопытства. У Гарри глаза всегда были одного цвета, а вот у Драко они менялись, приобретая разные оттенки серого — то как лед, то как дождь со снегом, то как мороз и холод. Они могли сверкать, как сосулька в солнечном луче, а могли быть темными, как снеговая туча. Сейчас они были чуть отстраненными, но он распознала это выражение — вежливое колебание. Он ждал ее разрешения пойти к Гарри, но, не дай она его, он бы все равно отправился к нему.

— Ступай…

— Я скоро, — он легонько коснулся ее плеча и повернулся. Она смотрела ему вслед, испытывая непреодолимое желание окликнуть его, — чувство, что им больше не суждено свидеться, стало крепким и осязаемым. Как позже выяснилось, это чувство имело под собой серьезные причины.

Но пока Гермиона не знала об этом. Она отвела глаза, чтобы не видеть, как он заворачивает за угол. Когда она снова бросила туда взгляд, его уже не было.

* * *

Рон спал на полу в окружении разбитых шахматных фигурок. Наступил новый день, и Темный Лорд не хотел играть в шахматы. Он хотел играть в кости. Рон в кости играть не хотел. Ситуация зашла в тупик.

— Нет, — сказал Рон, садясь и прислоняясь спиной к холодному камину, как раз под резными ангелами с прикрытыми глазами. на него через витраж лился солнечный свет: кроваво-красный, ядовито-зеленый и синий, похожий на слезы. — Нет, я не буду играть.

— Тогда я переломаю тебе все пальцы, — сообщил Вольдеморт. — Обдеру кожу с рук и ног, и ты будешь ползать передо мной на коленях.

— Но я даже не знаю, как играть в кости.

— Это неважно, — заметил Темный Лорд, держа в белой руке пару аметистовых костей, точки на которых горели черными солнцами. — Хочу посмотреть, какие числа ты выбросишь.

— Я хочу наружу, — сказал Рон. — Я уже несколько дней не видел солнце. Позвольте мне выйти.

Рисенн, в ее золотой клетке, посмеиваясь, перебирала пальцами решетку. Она снова была голой, и Рон старался на нее не смотреть.

— Мальчик хочет выйти, — захихикала она, — он и вправду хочет выйти…

— Знаете, она совсем голову потеряла, — обратился Рон к Вольдеморту. Тот задумчиво лизнул один из кубиков узким черным языком. — Действительно, и кому я это говорю? — ни к кому не обращаясь, произнес Рон в пространство.

Распахнулись двойные двери, и вошел Люциус, чему Рон вовсе не был удивлен: если кто и приходил, то либо Люциус, либо Червехвост. на нем был зеленый дорожный плащ, скрепленный на горле сделанной из кости булавкой.

— Господин, — склонился он перед Вольдемортом. Следующий взгляд был адресован Рону, вместе с тонкой улыбкой. — И ты, мальчик. Как находишь свое новое место обитания?

— Вопреки бесконечным азартным играм и наготе, мне ужасно скучно, — ответил Рон. — Спасибо, что спросили.

— Люциус, — поднял глаза от кубика в руке Вольдеморт, — я слышал, ты кое-чем занимаешься у меня за спиной?

Люциус вспыхнул — способом, доступным только ему: кровь совершенно отлила от его и без того бледного лица.

— Мой Господин, что вы имеете в виду?

— Твоего сына, — Вольдеморт поставил кубик на стол и поднялся. Он был на голову выше Люциуса, которого никак нельзя было называть невысоким мужчиной. — Я слышал, ты отравил его. Что-то я не припоминаю, чтобы приказал тебе сделать это.

— А, вы об этом… — Люциус отлично держал себя в руках.

Рону резануло по ушам. Он ничего не знал. Что — Драко отравлен? Гарри должен был быть вне себя, как и все остальные. Рон не был уверен, как в связи с этим он должен себя вести.

— Да, — кивнул Вольдеморт. — Я об этом. Я должен напомнить тебе, Люциус, что мальчик — мой, а не твой. Я создал его не для того, чтобы травить ядами.

— О, это был прискорбный несчастный случай, мой Лорд, — пояснил Люциус. — Он разбил флакон с противоядием, подготовленный мной. Совершенно непредвиденный исход.

— Я предвидел это, — холодно ответил Вольдеморт. — Он ненавидит тебя и ничего от тебя не хочет. Ты должен прибирать людей к рукам не с помощью того, что они ненавидят, а с помощью того, что они любят. Я неоднократно говорил тебе об этом, Люциус.

— Гарри Поттер покинул Хогвартс, — ни к кому конкретно не обращаясь, заметил Люциус. Во всяком случае, так показалось Рону.

— Знаю, — кивнул Вольдеморт. — Мы найдем его. Это только вопрос времени.

— Я могу сделать противоядие.

— Правда? — с ленивым любопытством переспросил Вольдеморт. — Яд, что ты использовал, мощный, редкий и старинный. Убивает тех, кого невозможно удержать под замком, — он сухо хмыкнул. — Видимо, ты здорово боишься своего сына.

Люциус пропустил это замечание мимо ушей.

— Противоядие очень простое. За исключением одного компонента, который и, вправду, представляет серьезную проблему.

— И почему же?

Поколебавшись долю секунды, Люциус ответил:

— Потому, что он не существует.

Алые глаза Вольдеморта прищурились. Повернувшись, он через плечо бросил взгляд на Рона.

— Думаю, мальчику не стоит это слушать… — он повернулся к Рисенн. — Отведи его наверх. на крышу.

— И зачем? Сбросить меня? — спросил Рон.

Вольдеморт улыбнулся ему такой улыбкой, от которой у Рона замерзло сердце.

— Ты хотел попасть наружу — твое желание исполнилось. Можешь наслаждаться видом.

* * *

Вряд ли прошло больше получаса, но Гермионе, ожидающей под дверью лазарета, казалось, что минуло, как минимум, несколько часов. Наконец, заветная дверь распахнулась, и вышла мадам Помфри.

— Ох, мадам Помфри… Как Джинни — я могу ее увидеть?

— Её сейчас нужно оставить в покое, — решительно возразила мадам Помфри, встав стеной на пути всех попыток Гермионы проникнуть в лазарет. — Она очень сильно обожглась. Нужно заново вырастить кожу на руке, и процесс этот весьма болезненный. А потому лучше, если во время него она будет без сознания, — они прищурилась на Гермиону. — А еще у нее синяки на плечах и рана на голове. Вы ничего не можете сообщить мне по поводу их происхождения?

Гермиона покачала головой, слова застыли у нее на губах.

— Нет.

— Этот заколдованный браслет, по-видимому, был для нее очень важен, — сухо заметила мадам Помфри.

— Да. Это рождественский подарок Симуса.

Мадам Помфри бросила на нее долгий пытливый взгляд.

— Ах да… Мистер Финниган… Где же он?

— Он отправился домой. Вчера, — Гермиона мысленно вознесла молитву Господу, чтобы это было правдой. Что там Джинни несла в бреду?.. Но, с другой стороны, люди с травмами головы часто городят всякую бессмыслицу. И Симус сам вчера сказал Гермионе, что собрал вещи. А Джинни что-то бормотала про Тома… Гермиона знала только одного Тома… но нет, это совершеннейшая бессмыслица.

Она взволнованно оглядела коридор: да, где же Драко? Если он нашел Гарри в спальне, они оба уже вернулись бы сюда. А если его там не оказалось, то Драко должен был вернуться и сказать ей об этом. Может, Гарри отправился в совятню, чтобы послать письмо Сириусу?.. в любом случае, Драко уже должен был вернуться.

— Мадам Помфри, — произнесла Гермиона, — заколдованный браслет устроил беспорядок в гостиной Гриффиндора. Мне нужно пойти и убраться там. Если бы вы могли прийти и сообщить мне, когда Джинни проснется… Мне кажется, она была бы куда счастливей, если бы кто-нибудь из нас мог посидеть с ней…

Мадам Помфри выслушала Гермиону, поджав губы, и кивнула. Гермиона подозревала, что волшебница прекрасно знала, что дело куда серьезнее, чем ей пытаются представить, однако, решила не раздувать из этого проблему. За что Гермиона была ей безмерно благодарна и, поклявшись непременно сделать при случае мадам Помфри что-нибудь хорошее, опрометью побежала в гриффиндорскую башню.

В гостиной царил все тот же разгром. Все выглядело так, словно Драко слегка расчистил себе дорогу, пробираясь наверх, — но и только. Гермиона чуть замедлила шаг у лестницы, ведущей к спальням мальчиков, и навострила уши, пытаясь услышать, о чем разговаривают Гарри и Драко.

Однако, услышала только тишину да гул собственной крови. в груди возникло странное неприятное чувство: будто случилось что-то ужасное. Или же вот-вот случится. Атмосфера вокруг накалилась до предела, как будто из комнаты вдруг высосали весь воздух.

Пожалуйста, только пусть ничего не случится с Гарри, — прикрыв глаза, попросила Гермиона.

Она была уверена, что знала бы, если бы что-нибудь произошло. Это было именно то, чего она так боялась, боялась каждый день, страх перед чем накрепко засел у нее в подсознании с того самого момента, как он послал ее сквозь огонь обратно, а сам двинулся вперед. Ей тогда было одиннадцать. И всегда — сколько лет уже она любила его — повторялось одно и то же: бесконечные коридоры разделяли их в минуты смертельной опасности, навстречу которой он шел один. И Гермиона не могла ни видеть его, ни защитить.

Но ведь сейчас не было никаких причин для опасений. Они были в безопасности, они были в Хогвартсе. с ним ничего не могло случиться. Рядом с ним Драко, и Драко жив. И пока Драко жив, жив и Гарри — ведь Драко умрет, защищая его. Причин для страхов не было, но она ничего не могла с собой поделать: от внезапно обуявшего ее ужаса на ногах словно выросли крылья, она взлетела наверх, промчалась по коридору и распахнула дверь в спальню семикурсников.

Ей потребовался миг, чтобы глаза привыкли к полумраку, и потом она увидела сидящего на кровати Гарри Драко с чем-то белым в руках. Она сообразила, что это клочок пергамента. Гермиона медленно шагнула вперед, чувствуя, что сердце возвращается на место: если бы что-то случилось с Гарри, Драко бы ни за что не сидел так, спокойно читая какую-то записку. Но… в его позе что-то было: напряженные плечи, стиснутые руки — он словно не подпускал к себе.

— Драко? — прошептала она. — Что случилось? Что ты читаешь?

Он поднял голову и посмотрел на нее. Она всегда любила свет факелов куда больше, чем это маггловское электричество: он не выбеливал предметы, а добавлял им красок. в свете факела Драко смотрелся блондином, а глаза стали напоминать старинные золотые монеты. Он протянул ей письмо и сказал ровным голосом.

— Это письмо от Гарри. Только я не думаю, чтобы он действительно писал его.

— Почему? — недоуменно захлопала она глазами.

— Потому, что он бы никогда не написал ничего подобного. Это просто невозможно. Вот, взгляни, почитай, — его голос звучал несколько странно, в нем появились какие-то странные требовательные нотки, как у капризного ребенка — она очень редко слышала, чтобы Драко говорил так. Разве что в шутку. Но сейчас он не шутил. — Ты поймешь, о чем я.

Она села на кровать, поближе к свету. Почерк. Да, это почерк, несомненно, Гарри: с кривыми окончаниями и жирными точками над «и» — почерк мальчика, привыкшего с детства писать в темноте, поздно ночью, почерк, хорошо знакомый Гермионе по маленьким заметкам, которые он писал у нее на глазах, но никогда не давал ей читать. Она пробежала записку и почувствовала, что во рту пересохло, а сердце застучало быстро-быстро. Она перечитала снова, чтобы быть уверенной, что поняла все правильно: но нет, слова на листочке остались прежними: «Драко… как странно писать тебе письмо, но я подумал, что у меня не будет другого шанса сказать тебе, что я больше не хочу, чтобы ты преследовал меня…»

И так далее. Она закончила письмо с чувством совершенного оцепенения, едва в силах перевести дыхание от потрясения. Потом перечла и, оторвав глаза от страницы, взглянула на Драко — тот смотрел на нее широко распахнутыми глазами, в которых была такая беззащитность, такая уязвимость, что это потрясло её до глубины души.

— Ты поняла, о чем я? — просил он. — Он не мог написать это. Он не мог сказать мне такое. Я думаю…

— Это, — перебила его она, изо всех сил сохраняя спокойствие, — все, что тут было?

В его глазах что-то блеснуло.

— Нет, — наконец ответил он и протянул ей что-то, что лежало рядом с ним на покрывале. Золотая цепочка жидким огнем стекла между его пальцев, в свете факела она увидела царапины от ногтей Люциуса на ровной поверхности Эпициклического Заклятья. — с письмом было это.

— Боже, — задохнулась Гермиона. — Боже, Гарри… — она взяла Заклятье у Драко, и он отдал его — легко, как отдают обычную безделушку. — Поверить не могу, что он ушел, оставив это… И сказал, что не хочет, чтобы за ним пошли…

Драко захлопал глазами:

— Ты же не думаешь, что он действительно написал это письмо и оставил все это сознательно, правда? Я имею в виду…

— Если не он написал письмо, тогда кто? — Гермиона прикусила губу. — В письме говорится о вещах, которых никто, кроме Гарри, знать не может. И почерк — это его почерк, его стиль изложения, даже его выражения… — она осеклась. — Он пишет о вещах, которые никто, кроме вас двоих, знать не может. То есть… Драко, а если это правда? Ведь я не знала, что вы ездили на кладбище к его родителям. Вы ведь ездили, да?

— Да, ездили, но… Значит, кто-то заставил его написать все это! — Драко резко поднялся и шагнул от кровати. Гермиона, словно впервые, увидела, как тонки его запястья, особенно по сравнению с широкими манжетами джемпера. — И забрали Заклятье?

— И что они с ним сделали? Убили?

Драко резко повернулся, окатил ее яростным взглядом.

— Даже не вздумай так шутить.

— Я не шучу, — ровным голосом ответила она. — Просто я знаю Гарри: чтобы забрать у него Заклятье, надо его убить. Или же он снял его по доброй воле. Ты же знаешь, Драко, оно заколдовано от подобных ситуаций.

Он стоял, сжимая и разжимая кулаки, словно не знал, куда девать руки.

— Ты ничего не понимаешь… Мы вчера разговаривали с ним, он пообещал…

— Я знаю, что он дал тебе обещание, об этом написано в письме, — Гермиона с трудом удержала себя от желания прикоснуться к нему. — Но люди нарушают свои обещания, даже Гарри. Если он подумал, что так будет лучше для тебя…

— Но ведь это не то, что написано в письме, правда?

— Знаю, — она снова опустила глаза к кусочку пергамента на коленях. у нее мелькнула мысль, что для нее Гарри не оставил ни словечка, но она тут же подумала, что Драко вряд ли это тронет — уж лучше никакого письма, чем такое. Внутри все перевернулось от мысли, что Гарри по неосторожности мог написать такие жестокие слова. — Это просто ужасное письмо. Мне тоже не хочется думать, что Гарри написал все это. Но выбор у нас невелик: либо писал Гарри и по доброй воле, либо писал не он, и с ним произошло нечто совершенно ужасное. Я бы предпочла, чтобы он сделал это, нежели чтобы он был мертв.

— Он не мертв, — ледяным тоном заметил Драко. — Я знаю.

— А ты не мог бы, — она говорила как можно мягче, — дотянуться до него?

Сжав губы в тонкую линию, Драко отрицательно покачал головой.

— Нет. Он отгородился от меня. Но я могу его чувствовать. Он жив.

— Он сознательно отгородился от тебя?

Драко неохотно кивнул.

— Да.

— Ну, что ж, тогда… — Гермиона опустила глаза к пергаменту на коленях. Было слышно, как в камине хрустит ветками огонь. Она чувствовала, как Драко вибрирует от напряжения, словно до предела натянутая струна. Вытащив из кармана палочку, она прикоснулась ею к письму, шепча слова заклинания, которое использовала совсем недавно, меньше недели назад:

Ты скажи-ка мне, пергамент,

Ты скажи-ка мне, перо

Кто писал все эти строки,

Покажи-ка мне его.

Пергамент дрогнул, слова на листочке начали перестраиваться, чтобы образовать имя: ГАРРИ ДЖЕЙМС ПОТТЕР.

Гермиона вскинула взгляд на Драко — он стоял совсем рядом, она увидела, как кровь отлила от его щёк, словно разом задули лампу. Но, если он что и почувствовал, то на его лице это более ничем не проявилось.

— Драко…

— Ну, что ж… — пустым, невыразительным голосом произнес он. — Если так…

— Это лучше, чем если бы с ним что-то случилось… — полушепотом сказала Гермиона.

— Знаю, — монотонно ответил он. — Думаю, мне просто не могло прийти такое в голову. — Конечно, ты права, — он откинул с глаз светлую прядку. Глаза его были широко распахнуты, но совершенно пусты — такие глаза бывают у мертвецов. — Как всегда, права.

Гермиона выпустила письмо и, поднявшись, потянулась к Драко. Он отвернулся, она не могла видеть его лица, она только видела как быстро-быстро пульсирует жилка на его шее — там, где рубашка чуть съехала, обнажив хрупкий изгиб ключицы. Она хотела обратиться к нему, что-нибудь сказать — что-нибудь вроде того, что она сказала бы в похожей ситуации Гарри: нежные слова, полные любви. Но это слова застряли у нее в горле: она не могла представить, как обратиться с ними к Драко Малфою — человеку, который не лгал, не танцевал, не падал в обморок и, ко всему прочему, никогда не показывал своих чувств. Даже сейчас.

— А может, он хотел, чтобы ты разозлился на него? — предположила она. — И чтобы ты не скучал по нему, пока его не будет?

— Нет, — ровным голосом возразил Драко. Он взял Заклятье из ее протянутой руки, и она увидела в его стальных глазах поблескивающие золотые искорки отражения. Драко сжал его в кулак. — Он так не думает или же то, что он сказал — ложь. Он знает меня достаточно, чтобы понять, что умирать, ненавидя его, не доставит мне никакого удовольствия и не принесет никакой пользы.

— Ты не умрешь! — взорвалась Гермиона. — И не говори так! И ты не сможешь ненавидеть Гарри, это не…

— Господи! — в голосе Драко прозвучало какое-то ужасающее мрачное веселье. — Храни меня от от этих чертовых гриффиндорцев! Ты такая же, как он! Я не удивлюсь, если все это потому… — он осекся и тряхнул головой, его волосы взметнулись вверх — волосы цвета звездного сияния. — не надо мне говорить, на что я способен, — продолжил он уже более спокойным голосом. — И не перечисляй причины, по которым этот чертов Поттер мог бы совершить то, что он совершил. Себе можешь рассказывать кучу сказочек по этому поводу, но меня от них избавь. Поняла?

Гермиона почувствовала, как ее сердце наполняется отчаянием: Драко очень давно не звал Гарри по фамилии, и она, скрепя сердце, поняла, в чем дело. Драко происходил из семьи высокородных волшебников, которые скорее сами бросились бы на острие меча, нежели сидели бы и ждали, пока их проткнут. А он ведь устоял даже перед своим отцом, который сам был Малфой до кончиков ногтей. Он никому не лгал и считал, что самообман есть худший из грехов.

— Я поняла. Но я не обманываю.

Но он уже отпрянул от нее, бросился прочь, едва не перевернув тумбочку Симуса, отчего оба они удивленно оцепенели: ей не приходилось прежде видеть, чтобы Драко что-нибудь сносил на своем пути.

— Я должен идти… Я должен…

— Куда ты собрался? — перебила она его, пытаясь, чтобы безумные нотки не прозвучали в ее голосе. — не бросай меня сейчас, ты нужен мне…

Он замер, прижавшись к двери и чувствуя, как ручка медленно впивается ему в спину.

— Нет, — возразил он. — не нужен, — распахнув дверь, он вышел. И закрыл ее за собой.

Гермиона опустилась на кровать, прислушиваясь к удаляющимся шагам.

* * *

Когда Том в последний раз был в Лондоне, небо над городом пылало. Сейчас этого не было. Конечно, над Диагон-аллеей небо не пылало никогда, в ней было темно и днем, и ночью — Министерство наложило на нее Укрывающие Чары, чтобы спрятать от воздушных атак Гриндевальда. Под этой светомаскировкой повсюду горели факелы, перегретый воздух пах дымом и чем-то горелым. Магазины были заперты, окна — пусты, продажи ограничены — никакой драконьей крови из Германии, перьев феникса с Востока — все было втридорога, а использование палочек жестко регламентировалось.

Хотя Тому никогда палочка была особенно не нужна.

Он хорошо запомнил дым, гарь и мрак. И маггловский приют, в котором было ничуть не лучше. Стоя на крыше с остальными детьми, он смотрел на зарево над городом. Все вокруг плакали и кричали, что городу пришел конец. Том улыбался про себя, испытывая к ним нечто вроде сожаления: они знали только один мир. Ему было известно куда больше.

Он подметал улицу перед домом ветеранов — переполненную людьми маггловскую улицу. Он пробормотал себе под нос Visificus, и наполнился образами смерти и войны — они текли сквозь его разум, как течет воды сквозь разрушенную дамбу. Он видел умирающих людей — на берегах, в ямах на земле, взрывающихся в воздухе огненными цветами. Кто-то перед смертью взывал к матери, но гораздо больше просто просили воды. Они ползли в своей собственной крови, они рвали на себе свою собственную кожу. И с безжалостной ясностью он совершенно отчетливо знал, что ничего подобного никогда не случится с ним: он не умрет. Смерть вызывала у него некий отстраненный интерес: структура, механизм, красота, сам момент, когда останавливаются и разрушаются все сложные двигатели жизни. Но он не хотел быть частью этого: это было слишком банально, слишком обыденно. Слишком человечно.

Он осмотрелся, взглянув на людей, снующих туда-сюда в лучах яркого зимнего солнца. Слабое поколение. Поколение, не знавшее испытаний ужасом и лишениями, поколение, возведшее в ранг героя мальчишку, чьим величайшим достижением стало то, что он не умер. Они станут легкой добычей.

Презрительная улыбка искривила губы Тома.

Он повернулся и двинулся в сторону Дырявого Котла, замедлил шаг на входе и оглядел себя в зеркале над дверями, мимолетно удивившись тому, сколько минуло времени с того момента, как он последний раз замирал перед своим отражением. И каким оно было: светлые волосы, ангельское личико. Он с трудом сдержал вспышку веселья.

Заказав внутри горячего сливочного пива со специями, а также, попросив перо и пергамент, он уселся у камина, в углу, где было потемнее, чтобы его никто бы не заметил. Он сидел, не снимая капюшона, в размышлении глядя на пергамент и машинально наматывая на указательный палец что-то вроде тонкой медной проволочки. Это был ее волос, прилипший к крови на его руках. Он прекратил эти нервные движения и задумался всерьез.

Итак, прежде всего, пока он находится в теле Симуса, никто не должен заметить его исчезновения, никто не должен броситься на его поиски. Ну, эти мерзавцы из Хогвартса сразу отпадают, они слишком заняты сейчас спасением собственных шкур. Да и кто им поверит?

Однако существовала еще семья Симуса…

Как следует покопавшись в воспоминаниях Симуса, Том обнаружил, что у того было два любящих родителя. Они были весьма скучны и утомительны и, наверняка, бросились бы на поиски, если бы не были предупреждены. Лизнув кончик пера — он всегда любил вкус чернил, о, это были хорошие чернила, не та дешевка, что выдавалась в военном пайке, — он начал писать.

«Дорогие мама и папа!

Это я, ваш сын Симус. Я знаю, что говорил вам о своем приезде домой на Новый год, но боюсь, что ничего не получится. Последние несколько дней я нахожусь в Лондоне, вовсю развлекаюсь и занимаюсь воплощением в жизнь рассказов Оскара Уальда (в конце концов, он ведь один из величайших писателей нашей маленькой страны, правда?) — короче говоря, я принял решение. Пришло время признаться, что меня привлекают мужчины. Да, это правда. И я больше не могу прятать мою истинную природу. Я понимаю, что вы больше никогда не захотите увидеть меня, и покорно принимаю это. Я пойму, если вы решите лишить меня наследства.

С любовью

Симус.»

Том окинул письмо критическим взглядом. Оно звучало совершенно по-идиотски, что вполне соответствовало его мнению о Симусе. Если и это не проняло бы Финниганов-старших, то их не проняло бы ничего.

Одним росчерком написав адрес, он отправился за совой.

* * *

Тяжелая железная дверь подземелья с грохотом захлопнулась за Гермионой. Она шагнула в комнату, где Снейп трудился над своими котлами. Развернувшись, он бросил на нее мрачный вопрошающий взгляд.

— Дайте мне задание, — потребовала она.

Он отвернулся от стола и пристально посмотрел на нее из-под густых черных бровей — этот взгляд буквально сдирал кожу. Он сложил руки на груди, спрятав ладони в черных рукавах.

— Я не нуждаюсь в помощниках.

— Прошу вас… Я должна чем-нибудь заняться или… — она осеклась.

— Или что, мисс Грейнджер?

— Или я сойду с ума. Я, конечно, понимаю, что вам до этого нет дела…

Белые руки Снейпа выскользнули из рукавов мантии.

— Значит, Поттер всё же сделал это… Он ушел?

— Да… А как вы узнали?

Снейп не ответил. Гермиона смотрела на него, вспоминая, как она ненавидела этого человека, сколько гадостей он наговорил ей за все эти годы, как он постоянно срывал свою злость на Гарри. И то, что Дамблдор разрешал в школе так себя вести, всегда вызывало у нее кучу вопросов, хотя Гарри и утверждал, что таким образом Дамблдор пытается продемонстрировать им всем наличие в мире каким-то непостижимым образом разрешённого зла, которому они должны научиться противостоять.

Она не была уверена, что научилась, но где-то на пути к этому ее ненависть к Снейпу прошла, более того — она в последние дни не возражала против того, что им приходится работать бок о бок. Хотя она кинула бы свою судьбу под ноги самому Сатане, если бы в результате у них в руках оказалось противоядие для Драко, но чувствовала бы при этом себя дискомфортно. А работа со Снейпом оказалась на удивление безболезненной. Он, как никто другой, был изощрен в своем деле, а Гермиона это уважала.