Да, Питер Марки, Гурджиев прав. А то, что истинно у Гурджиева, истинно и здесь - истинно навсегда. Где бы ни был мастер, с ложным нужно расстаться.

В этом фактическое значение саньясы. Это средство отка­заться от ложного. Саньяса означает, что ты отдаешь свое эго. Ты говоришь Мастеру: «Теперь я не буду действовать как отдельная от тебя сущность».

А Мастер - это тот, кто уже лишился собственной воли, кто больше не существует как личность, кто стал лишь присут­ствием, окном в Бога. Сдаваясь этому окну, ты сдаешься небу за пределами окна. Окно лишь открывает доступ к небу.

Запад еще не разработал технику отношений мастера и ученика. Немногие редкие индивидуальности пытались, но по­терпели поражение. Сократ попытался в Афинах, но потерпел поражение; его не слушали. Иисус попытался снова; он потер­пел поражение. Запад остался озабоченным ложным, полностью сосредоточенным на ложном. Он верит в личность. Восток верит в безличность.

Западная психология говорит: Сделай сильнее личность. Это психология ложного - укорененная в ложном, поддержи­вающая ложное. Восток говорит: Пусть личность растает, ис­чезнет, испарится. Это психология безличности. Это совершен­но иная точка зрения.

Гурджиев снова попытался принести Восток на Запад. Он тоже потерпел поражение. Это очень трудно; этому противос­тоят века гипноза и обусловленности общества. Даже его собственный ученик, П. Д. Успенский, не смог его понять, понял его неправильно. Он предал его точно так же, как Иуда предал Иисуса.

Знаете ли вы? - Иуда был самым культурным и образо­ванным среди учеников Иисуса; поэтому у него было самое отшлифованное эго. Он был интеллектуалом. Остальные его последователи были простые люди: рыбак, плотник, сборщик податей, игрок, пьяница, проститутка - простые люди. Единс­твенным непростым человеком был Иуда; он был сложным. Он мог бы быть профессором Оксфорда, Кембриджа или Гарварда и прекрасно справился бы с этим - он был хорошим спорщи­ком. Есть несколько моментов, когда он спорит даже с Иисусом. И если бы ты слышал его спор с Иисусом, ты согласился бы с Иудой, не с Иисусом.

Однажды Иисус был в доме Марии и Марты, и Мария принесла дорогое масло и омыла ему ноги. Иуда тотчас же поднимает вопрос; он говорит: «Глупо без нужды тратить столько денег!» Он приводит хорошие доводы - социалистичес­кие доводы. Он говорит: «Все эти деньги можно было бы отдать бедным. Там на улице много нищих. Эти деньги могли бы прокормить этих нищих на много дней. Это такое редкое ароматическое масло! Зачем тратить его понапрасну? Ноги можно помыть водой - в этом нет необходимости!» А она полностью вылила большую бутыль масла!

С кем ты согласишься? И знаешь, что сказал Иисус? Иисус сказал: «Нищие будут всегда. Я здесь ненадолго».

Это кажется не слишком привлекательным доводом! Иисус говорит: «Не беспокой ее. Не беспокой ее любовь, веру, доверие. Все в полном порядке. Это исходит из глубокой любви ко мне. Пусть она это делает. А нищие будут всегда. Даже если отдать им эти деньги, это мало что изменит. Может быть, несколько дней у них будет еда, но потом снова...»

С кем ты согласишься? Девяносто девять процентов веро­ятности, что ты согласишься с Иудой - после Карла Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Мао; после всей этой коммунисти­ческой и социалистической пропаганды по всему миру кто не согласится с Иудой? Он кажется предвестником коммунистичес­кой философии. И ответ Иисуса кажется не слишком привле­кательным, убедительным. Кажется, он уклоняется от вопроса. Но Иуда предал Иисуса по той простой причине, что он был слишком погружен в интеллект, был слишком эгоистичным, слишком гордым.

То же самое произошло между Гурджиевым и Успенским. Успенский был самым сильным учеником Гурджиева. Фактичес­ки, именно Успенский принес Гурджиеву мировую известность. Именно книги Успенского сделали имя Гурджиева широко известным во всем мире. Но почему он предал его? В последние годы своей жизни он стал очень враждебным к своему мастеру. Одно упоминание имени Гурджиева было для Успенского оскор­блением; он не терпел даже упоминания имени Гурджиева. Все было совершенно отброшено - даже в книгах, которые он написал, он не связывал себя с Гурджиевым. Он стал называть его не Гурджиевым, а Г.; он не писал имя полностью. Он просто упоминал: «Г. сказал...» - просто А, Б, В. И тогда - он был достаточно хитер, - когда кто-то говорил: «Ты сам упомянул Г.», он отвечал: «Это было в те времена, когда Гурджиев был прав. Позднее Гурджиев сошел с ума. Я против Гурджиева последних лет».

Почему он пошел против него? Гурджиев пытался пол­ностью разрушить его эго, а этого он принять не мог. Он был в Лондоне, Гурджиев был в России, в Тбилиси, и Гурджиев написал ему: «Приезжайте немедленно. Продайте все. Не трать­те ни мгновения. Берите все деньги и приезжайте».

Это было во время Первой мировой войны; путешествовать было очень трудно и опасно, и Успенскому было особенно опасно ехать в Россию, потому что к власти пришли большеви­ки, коммунисты, и вся Россия была в хаосе. Не было никакого порядка, никакого правительства.

И все же Мастер попросил, и он продал все, что у него было, продал свой дом, взял все деньги и поехал обратно в Россию, прекрасно зная, что подвергает себя опасности. Путе­шествие было долгим; на него ушло три месяца, и иногда он ехал поездом, иногда верхом, а иногда ему мешали, и за ним гналась полиция. Но как-то он добрался туда - Мастер попросил его приехать, и он приехал. Он надеялся, что, поскольку он принес такую великую жертву, Мастер будет долго хлопать его по плечу.

И знаете, что сделал Гурджиев? В тот же момент, когда прибыл Успенский, он сказал: «Оставьте деньги и уезжайте! Оставьте деньги здесь и тут же поезжайте обратно в Лондон!»

Это было слишком. Это настроило Успенского против него. Он подумал, что Гурджиев сошел с ума. Гурджиев не сошел с ума. Если бы Успенский сделал и это, несмотря на то, что это было очень нелогично... Но Успенский был математиком, логи­ком, великим интеллектуалом этого века, одним из самых глубоких математиков. Он не мог поверить во всю эту чепуху. Он вернулся обратно, но настроенный против Гурджиева, он скис - он стал говорить, что Гурджиев сошел с ума.

Это было его рационализацией, попыткой не видеть истину:

Гурджиев пытался полностью разрушить его эго. Это был последний удар по голове. Если бы он перенес его, он стал бы просветленным. Он упустил суть - он оступился на последней ступеньке лестницы и упал. Иногда так бывает: ты можешь оступиться в самый последний момент.

Всю оставшуюся жизнь Успенский спорил с Гурджиевым; он запрещал упоминать его имя. Все, чему он учил, всему этому он научился у Гурджиева, но тщательно скрывал это. Он не позволял своим ученикам читать книги Гурджиева. Он не позволял своим ученикам видеться с Гурджиевым. Ученики Успенского смогли прийти к Гурджиеву лишь после смерти Успенского; и тогда они изумились тому, сколького они были лишены. Успенский был лишь профессором, не более того. Гурджиев был просветленным человеком.

Но проблема всегда в том, как отбросить эго. На Западе Гурджиев многих заставил чувствовать себя задетыми, по той простой причине, что на Западе нет традиции, нет школы, нет контекста для психологии безличности.

Именно поэтому я решил жить на Востоке. Даже западные люди должны приезжать ко мне сюда, потому что лишь в пространстве Востока, возможно отбросить эго. Помогает вся атмосфера; не нужно больших усилий.

А когда будет основана новая коммуна, это станет очень простым явлением, детской игрой - отбросить эго. Когда ты видишь десять тысяч саньясинов, живущих без эго, без головы, с головой ты будешь выглядеть глупо. Ты тоже поспешишь остаться без головы, бегать без головы и делать всевозможные вещи, которые раньше были невозможны - из-за головы.

Гурджиев прав: сначала должно быть отброшено ложное. Чтобы существовало реальное, должно прекратиться ложное.

Второй вопрос: