Райпотребсоюзовская лошадь

Гибель стаи

Стремился к югу птичий клин,

тараня ранний снег…

Внизу наладил карабин

холёный человек.

Он бил, уверенный в успех,

прищурившись слегка…

И что за мания у всех -

угробить вожака?!

Настала ночь.

А клин сквозь мрак

пошёл на новый круг.

Ведь этот птичий молодняк

не знал пути на юг.

Не одолев небесных льдин,

устав в конце концов,

со снегом вместе

птичий клин

упал на озерцо.

И снег его похоронил,

прервав короткий век…

А дома чистил карабин

холёный человек.

Почтить трофей -

со всех сторон,

в охоте зная толк,

как стая чёрная ворон,

летела стая «Волг»!

*****

Осень унесли на крыльях гуси.

Холодом дохнули вечера.

Снегопада медленные гусли

трогают беспечные ветра.

Выйду на берёзовом рассвете:

солнце освещает облака.

Кажется, что не было и нету

на земле прекрасней уголка.

Все обиды преданы забвенью.

Все печали сгинули в тиши.

День проходит, словно откровенье

доброй человеческой души.

*****

Дышал костёр, как человек.

И лес вздыхал, как человек.

Ночь плакала как человек.

А человек молчал.

Он угли шевелил в золе.

Курил. Помешивал в котле.

И низко кланяясь земле,

рубил сушняк сплеча.

Что привело его сюда?

Какая с ним стряслась беда?

И почему один, когда

участья ищут все?

А он всё кланялся огню.

А он всё кланялся костру.

А он всё кланялся земле

в предутренней росе.

*****

Не ограничить берегами

весну, упавшую с небес.

Запахло талыми снегами.

И не узнать знакомых мест.

Светлее даль. Светлее лица…

И кажется - из-под земли

всё время музыка струится,

и превращается в ручьи.

*****

Вот опомнюсь,

когда будет поздно.

Буду снова перечить судьбе.

Но ни солнце, ни ветер, ни звёзды

не укажут дорогу к тебе.

И однажды увижу под вечер –

ты стоишь на открытом холме

и пытаясь пойти мне навстречу,

растворишься в холодной зиме…

*****

Отличные стояли вечера!

Качались луны на плечах тумана.

И цвета голубиного пера

кочевья туч, гонимые моряной,

степенно покидали материк.

Был на исходе лучший месяц лета.

И даже дальний паровозный крик

воспринимался дружеским приветом.

Горячим хлебом пахло от земли.

Седьмое чувство встречу предвещало.

И голос возвращался,

там, вдали,

в раскатистое эхо превращаясь.

И был я просто несказанно рад,

предчувствуя, что сбудутся надежды…

Отличные стояли вечера

на пасмурном балтийском побережье!

*****

А лоси приносят туман на рогах.

От дальнего леса по лугу, по озими

туман наступает, обходит стога.

И люди по пояс в тумане и осени.

Быстрей! Бесполезно запутывать след.

Одно лишь спасенье - в чащобу

от просеки!

И может быть, это - последний рассвет

скользнул по рогам…и куда-то уносится…

Но лес был спасительно тёмен и мглист.

Собаки по следу промчались и бросили…

И тихо хрустит под копытами лист

последним испугом охотничьей осени.

*****

Ударит свежестью солёной.

Нальётся небо синевой.

И мир, до одури зелёный,

зашелестит над головой.

И снова голос птицы певчей.

И снова искорка в крови.

И снова мне намного легче,

и от тепла, и от любви.

*****

Вот ночь. Ни огонька. Ни звука.

Четырёхдневный шторм утих…

Стихи - они простая штука,

коль не выдумываешь их.

И бурым ватником укрытый,

среди ребят – бородачей

сейчас усну я как убитый,

до первых солнечных лучей.

И будет литься,

литься,

литься

безмолвной ночи торжество.

И ничего мне не приснится.

Не сочинится ничего!..

И нет милей, и нет дороже

обетованной той земли!

Стихи?

Стихи родятся позже,

в другую ночь,

в другой дали.

*****

Душа болит.

И тень воспоминаний

тревожит память,

словно слабый бриз.

Меня уносит к молодости ранней,

где «вальс цветов» играет гармонист.

И сельский клуб опять плывёт,

качаясь,

куда-то мимо дома моего.

И кажется, что счастье

не кончалось,

хотя, быть может, не было его.

Но даль была в берёзовых рассветах,

озвученная цокотом копыт...

И девушка посередине лета…

Но вижу по глазам, что я забыт.

Душа болит. Меня тревожит память.

И оглянувшись, слушать я готов,

как гармонист с потухшими глазами

опять для нас играет «вальс цветов».

*****

Какая даль открыта взору

в полях, прошитых сквозняком!

И солнце - выше, выше в гору

над голубым березняком.

Ольшаник охрою обсыпан…

Но строго врезались в пейзаж

строенья городского типа,

трубы железный карандаш!

Во всём - прогресс. Чего же проще.

Сравни сегодня и вчера!

Нас удивляет больше

лошадь,

чем в дни былые -

трактора.

И я стою в весенних гулах,

готов от радости кричать…

Ах, если б молодость вернулась

и стала тихо у плеча,

как будто может повториться

мой путь в родимой стороне,

как будто девочка с косицей

ещё тоскует обо мне.

Одиночество

Забросала зима

синеватыми шапками снега.

И в притихших домах

в телевизоры смотрят,

как в небо.

Тьма, не видно ни зги.

Лишь окно одинокое светит.

Только голос пурги.

Только ветер и ветер,

и ветер.

Лучший друг дорогой -

в дальней дáли пропал он

бесследно.

А другой?

А другой

от него отошёл незаметно.

Всё он знает давно.

Но согреет озябшие ноги

и посмотрит в окно -

не видать ли кого на дороге.

*****

Женщина мне лжёт,

а я прощаю.

И не потому, что наплевать…

Беззащитным сердцем ощущаю -

с этим бесполезно воевать.

Пусть она наговорится вволю.

Строгостью я многим надоел.

Пусть она уходит с головою

в сказку,

если надо это ей.

Пусть расскажет, как бы ей хотелось

восторгаться, плакать и любить,

уверяя, будто в самом деле

так и было.

Или может быть.

Женщина мне лжёт. А я прощаю.

Привыкаю женщинам прощать.

Я ей ничего не обещаю,

хоть и знаю -

надо обещать!

*****

Какое небо яркое

в канун июньских гроз!

Как ярко светят яблони

в соцветьях новых звёзд!

Какая ночь полынная.

И сердцу горячо.

И песня соловьиная

влечёт меня, влечёт.

Куда влечёт, скажите мне?

Дороги нет назад.

В бессонных общежитиях

другие голоса.

И пахнут дали холодом,

их дождик окропил.

Не там ли наша молодость,

как огонёк в степи?..

Огни деревни

От леса веет чем-то древним.

И ветер встречный, кочевой

доносит сладкий дым деревни,

да изредка собачий вой.

Проголосит вдали автобус,

растает мутное пятно.

И вновь позёмка по сугробам

бежит за старое гумно.

И Млечный путь открытый взору…

Но сердцу станет веселей,

когда за ближним косогором

зашелестит косяк огней.

Косяк огней летит, не тает,

не улетает никуда.

И я слежу за этой стаей,

в неё влюблённый навсегда!

*****

Дрозды склюют последнюю рябину.

И лес листву осыплет, и замрёт.

Подрезанное криком журавлиным

на землю небо мягко упадёт.

И облаком в предутреннем безмолвии

уйду в заворожённые поля -

хочу вобрать и навсегда запомнить

твой тихий свет, родимая земля.

Доверчивость

Какая красивая осень…

Закончился птиц перелёт…

Стою на дорожном откосе,

где верба повторно цветёт.

Теплынь. Но до сердца доходит

медлительный вздох камыша…

Так что же такое в природе?

Случайность? Стихия? Душа?

Загадка. Я даже растерян.

В чём суть, не узнаю вовек…

Быть может, - любое растенье

доверчиво, как человек.

И верба в цвету, лишь пахнуло

на ветви случайным теплом…

Но осень её обманула.

И счастье её истекло.

И словно пронизанный током,

не в силах я глаз отвести…

И всё же - как это жестоко -

в предзимние дни зацвести!

*****

Вернулся я, вернулся

домой издалека

и сразу окунулся

в сирень, как в облака.

Пусть день и сер, и скучен,

И с крыш воды поток…

Разорванные тучи

уносит на восток.

У сломанной ограды

гниющее бревно…

И всё ж полно отрады

для взгляда моего.

А завтра? Завтра утром,

лишь небеса восход

окрасит перламутром, -

возьмусь за огород.

И буду, как когда-то,

пить воду из ковша…

И заблестит лопата.

Засветится душа.

*****

Среди осин и елей,

берёз и сосняка

забудутся потери,

заблудится тоска.

Здесь так легко и просто,

особенный уют.

И умные вопросы

тебе не задают.

Здесь можно по тропинке

без памяти кружить.

Кукушка без запинки

подскажет - сколько жить.

И хочется поверить

и птице, и судьбе.

И хочется измерить

всё счастье на себе.

*****

Потеряла роща свежесть.

Ярче стал её наряд.

Птичий гомон реже,

реже.

Листья пламенем горят.

Солнце,

будто бы не слышит

и обходит стороной.

Жёлтый лист

летучей мышью

пролетает надо мной.

Словно снегом заметает…

И больнее мне вдвойне

оттого,

что роща

тает.

Также тает жизнь

во мне.

И меня, как эту рощу,

возраст клонит к сентябрю…

Не хочу смотреть я проще

на любовь

и на зарю!

Я хочу остаться прежним.

Я ищу обратный путь

к голубым,

зелёным,

вешним

дням,

которых не вернуть.

*****

Меня, как ветром сорванный листок,

несёт сегодня мимо мест знакомых.

Зачем мне в детство, если нету дома

с окошками на юг и на восток?

Здесь кто-то смял сухие тополя,

берёзы придавил стальною мощью.

Зачем мне в детство, если нету рощи,

плывущей белым островом в полях?

*****

В начале сентября

такая тишь

по вечерам

за тёмными оградами,

что слышно, как шуршит соломой

мышь,

как лист сорвётся

и на землю падает…

И оттого ль,

что улеглась жара,

или от этой необъятной лунности

я полюбил вот эти вечера.

И мыслями тянусь к далёкой юности.

Мне страшно оставаться

без надежд.

И думать, что меня уже не любят.

И годы,

на меня поставив крест,

как меченое дерево подрубят.

И пусть опять сегодня,

как вчера,

меня воспоминания морочат,

в сентябрьские эти вечера,

и в тихие сентябрьские ночи.

*****

Согрел в ладонях лист

и отпустил на волю.

Прозрачен и ребрист,

он мечется по полю.

Он раньше не летал,

судьбой привязан к ветке,

всё лето трепетал

в мечте своей заветной.

И облака над ним,

и птицы пролетали.

Он страстью был томим, -

лететь в чужие дали.

И вот подкрался день -

он стал сухим и ветхим.

Лететь он не хотел,

а прижимался к ветке.

Он больше не мечтал

равняться с облаками…

Но ветер оторвал

холодными руками

и бросил на бегу…

И, проклиная волю,

до гибели в снегу

лист мечется по полю.

Наводнение чувств

Словно ветром смело.

Или время коварнее ветра.

Там, где было село -

поле голое в три километра.

Половину сожгла

отступавшая армия рейха,

половину села

разметала судьба-лиходейка.

Вот такие дела:

ни домов, ни садов, ни дороги…

Хоть и нету села,

к полю словно привязаны ноги.

Где же камень-валун?

Он закопан в забытом овраге.

Сколько зорь?.. Сколько лун?..

Разве выразишь всё на бумаге?

Наводнение чувств

потому ль, что у края ложбины

показался мне - куст

то ль черёмухи, то ли рябины?

Подошёл.

Ну, дела.

Это кем-то обронена ветка…

А на месте села

поле голое

в три километра.

Предчувствие…

Гатчинская панорама

То дождь среди зимы,

то летом снег.

И так в столетья складывались годы…

Семью берёз,

облюбовавших брег,

не отделить от северной природы.

Над Белым озером то синь,

то облака.

За длинным островом -

Дворец в своём величии…

То колокольный звон издалека.

То шум воды.

То щебетанье птичье.

И островок, который озарён

берёзовым,

неповторимым светом,

уносит мысль куда-то вглубь времён.

И разум озаряется при этом.

…………………………

Здесь по утрам не выпадают росы.

Предзимье, -

невесёлая пора.

По берегам берёзы, как матросы,

в тельняшках белых мёрзнут до утра

в такую ночь…

Но вот - на самом донце

блеснув,

неповторимо, как всегда,

их отразит в воде глухое солнце

и в памяти оставит

навсегда.

*****

Луна, пробивая крылом облака,

летит, высоту набирая…

В подземное русло уходит река

и снова выходит живая…

Мечтою подобен парящей луне,

высокой и зримой повсюду,

я чувствам своим доверяю вполне,

но всё ж обольщаться не буду.

Я стану подобен подземной реке,

неслышной, совсем незаметной.

И чувства надежно сожму в кулаке,

пугаясь любви безответной.

От ран и ушибов уходит река,

скрываясь в подземное русло…

Так пусть остаётся в неволе пока

моё уязвимое чувство.

*****

Холодным ветром околдованный,

стою у краешка зари.

И сапоги полупудовые

сушу,

как сушат сухари.

Поёт костёр. Ушица варится.

А солнце - розовый кавун.

С утра штормит, а ночью свалится

на нашу голову тайфун.

Глухой туман, из пены сотканный,

прилёг к подножью маяков.

И облака парят над сопками,

парят,

как души моряков.

*****

Сколько лет прошло, а не привыкну

к обелиску с красною звездой.

Пофамильно каждого окликну…

Только лес вздыхает за спиной.

Только ветер, разгоняя тучи,

всё гудит в высоких проводах…

Память сердца, ты почаще мучай

и тревожь всегда меня! Всегда!

*****

Он слепой. Он видит пальцами.

Слышишь, - палочкой стучит.

И молчит себе,

молчит.

Только в День Победы

тусклые

надевает ордена,

по обычаю по русскому

выпьет чарочку вина.

Выйдет. Станет у калитки…

А глаза его темны.

В них дымится танк,

подбитый

в самый первый день войны.

*****

Зелёный мох,

да дикий камень,

в осколках льда

лиловый плёс.

Туман,

лежащий островками,

у ветром скрюченных

берёз.

Два рыбака латают снасти.

Журчит ручей,

сквозь снег сочась…

И если есть на свете счастье -

так здесь оно,

со мной,

сейчас.

*****

Чуть-чуть осталось до рассвета.

Растаял ободок луны…

Была тайга, и было лето,

и шли мы к тайне тишины.

И вот когда уже казалось,

что остаётся только шаг,

и лепестки откроет завязь,

и нам откроется душа

той тишиной необъяснимой,

пугающей нас словно крик,

и всё ж такой необходимой

в какой-то час,

в какой-то миг…

Вдруг спрыгнул с ветки солнца лучик

и в травы бросился бегом.

Потом ударил хор созвучий

и оживилось всё кругом.

И нас отбросило, как взрывом,

от этой тайны тишины!

Хранить молчанье над обрывом

остались только валуны…

Осенний мотив

И тих, и нем кустарник соловьиный.

На фоне неба вышивка рябины.

Холодное дыхание воды.

Уже отголосило бабье лето.

И в отраженьи солнечного света

в садах прозрачных плавятся плоды…

Но каждый раз природы увяданье

приносит мне невнятные страданья,

как будто вместе с листьями дерев

мои надежды тихо облетают,

они горят в костре осеннем,

тают,

печалью обращаются,

сгорев…

*****

Он собрал свои вещи.

Покурил не спеша.

И сказал: «Всё на месте.

Не на месте - душа».

И уехал, уехал

от бесплатных харчей,

от бесплатной гостиницы,

от бесплатных врачей…

Ах, душа, ты как поле,

всем открыта ветрам!

И не вылечить боли

никаким докторам:

вечно рядом с покоем

и остра, и резка

зреет чувство такое,

что зовётся - тоска.

Мы повязаны долгом

до конца своих дней

и с работой, и с домом,

и с любовью своей.

Долг. И не потому ли

он простился со мной:

«Вот и всё. Отдохнули!..»

И уехал домой.

Он уехал, уехал

от бесплатных харчей,

от бесплатной гостиницы,

и бесплатных врачей.

Я о нём беспокоился.

И твердил ему: «Зря!..

Завтра утренним поездом

уезжаю и я…»

*****

В молчаливом раздумье

ночь, как речка, текла.

Цвёл жасмин, обезумев

от избытка тепла.

Было всё, словно прежде,

далеко и давно…

И, не веря надежде,

верил я всё равно…

Сам не знаю откуда

эта вера в крови

в сотворение чуда -

возвращенье любви.

Послевоенная земля

Казалось - от взрывов ослепла.

Казалось - совсем умерла…

Из пепла,

из горького пепла

вначале крапива взошла.

Над нею солдат наклонился

и листья потрогал рукой,

как будто родным поклонился:

«Да будет вам вечный покой…»

А солнце взлетало всё выше.

И высушил ветер слезу.

Он к лесу знакомому вышел

и сделал зарубки в лесу…

И вот уже сруб золотится

на месте крапивы глухой.

И снова весёлая птица

гнездится под тёплой стрехой.

Жернова

Здесь ветряная мельница стояла,

и в крыше у неё дыра

зияла

с войны,-

но залатали старики.

И мельница работала два года.

И шли к ней за подводою

подвода.

И мы не оставались без муки.

В те годы был в большом почёте

мельник.

Он не любил очередей недельных.

И ветер, словно чувствуя вину,

вращал большие крылья,

пел мажорно.

Лилось зерно.

Вовсю вращался жёрнов,

перемоловший голод и войну…

Но вскоре, за ненадобностью, что ли

(уже не ветряки муку мололи),

уехал старый мельник из села.

Сходил он к старой мельнице

проститься…

И мельница,

как раненая птица,

курлыкала.

А после - умерла.

А мы, ребята, мельницу любили,

хоть в крыше дырки новые пробили.

На высоте кружилась голова.

Но как-то,

помню явственно теперь я,

С неё содрали доски,

словно перья.

Незыблемы остались

жернова.

Они стояли долго в чистом поле,

свидетели людской нелёгкой доли…

Мы здесь встречали каждую весну.

Конечно, их в музей тащить,

натужно.

Но ведь они,

об этом помнить нужно,

перемололи голод

и войну.

*****

Это белое затишье…

индевелое жнивьё…

И нахохлились на крыше

воробьиха с воробьём.

И хотя им не согреться -

не летят к чужим полям…

Стыдно мне за то, что в детстве

я стрелял по воробьям.

Даже этот мелкий промах

в сердце радостном моём

в час, когда я снова дома,

отзывается огнём.

Я не знал, что так мне дорог

этот дом и этот дым,

это поле с косогором,

где гулял я молодым,

это белое затишье,

индевелое жнивьё.

И замёрзшие на крыше

воробьиха с воробьём.

Баня

Опять снега хвостом кабаньим

закручены вокруг луны.

Опять в деревне пахнет баней

и смотрит веник со стены.

И свежую рубаху

мама

мне подаёт, как ценный дар…

И вот уже ползёт,

как лава,

от каменки свирепый пар.

А на полкé - как буря в роще

и даже запах летних рощ…

Потом

внизу

ковшом,

на ощупь,

воды студёной зачерпнёшь.

И хвалишь русскую деревню,

хоть блудный сын по существу,

и кожей чувствуешь деревья,

по крайней мере - их листву.

*****

Дни мои

поют и улетают.

Но светла надежда

и чиста.

Дни мои

всё тают, тают, тают.

Только бы оттаяли уста!

Никакой пощады от любимых

в этом мире не было

и нет.

И неповторимо

мимо, мимо

женщина проходит

сколько лет…

Вот она взглянула величаво

и махнула издали рукой,

засмеялась, что-то прокричала -

и уже за полем,

за рекой…

Но опять, опять

неумолимо

заслоняет очи белый свет…

Никакой пощады от любимых

в этом мире не было

и нет!

*****

Уже сентябрь.

И в слюдяных накрапах

прохладен воздух и приятно сух,

в нём растворён неповторимый запах:

по всей России яблоки трясут.

Весомы дни.

О, как они весомы!

У этих дней особый колорит.

И кажется - по маленькому солнцу,

по солнцу в каждом яблоке горит.

Но гаснет сад, когда уносят лето

в корзинах женщины.

И только иногда

последний плод среди лиловых веток

как первая вечерняя звезда…

*****

Есть это в каждой женщине:

ликуя иль скорбя,

разглядывают в зеркале

внимательно себя.

Той, кто найдёт воочию

наличие красот,

поётся и хохочется

и смотрится с высот.

И головой качается,

и радость бьёт из глаз,

а каждый шаг - отчаянный,

и в голосе - приказ!

В манерах - снисходительность,

что ей играть судьбой?

Мужчин, как карты битые,

отбрасывать в отбой?!

Но всё-таки. Но всё-таки

проходят времена.

Меняются красотки,

бледнеют имена.

А годы, как горошины,

покатятся… И нет.

Где вы, мои хорошие?

И сколько же вам лет?

Где ваши парни бравые?

Где ваши короли?

И слева нет. И справа нет.

Растаяли вдали.

Теперь виднее прошлое.

Начала и концы.

Вот эти, мол, - хорошие.

А эти - подлецы.

Теперь хоть завалящего

какого мужика.

Но только в настоящем,

где сыщешь дурака.

Молчит звонок малиновый.

Безмолвен телефон.

Раскрытый томик Грина…

Тоска со всех сторон!

Сын хозяина

Заполночь, когда умолкнут враки,

и луна гуляет вдоль села,

он выносит хлеб больной собаке,

чтобы холода пережила.

Ведь отец,

когда бывает трезвым,

добр.

А как с приезжими запьёт,

опустив на стол кулак железный,

всё грозится, что он пса

прибьёт!

И ему в застолье потакают

городские,

подливая спирт.

Говорят:

«К чему она, такая?..»

Всё мальчишка слышит

и не спит.

А потом, когда умолкнут враки,

и луна гуляет вдоль села,

он выносит хлеб больной собаке,

чтобы холода пережила.

*****

Мы в несчастьях друзей виноваты.

Всё нам некогда в атомный век…

Знать не знаем - от водки проклятой,

от тоски ли пропал человек?!

Постучаться бы вовремя в двери,

разломить бы беду пополам!

Он товарищу мог бы поверить,

если верить устал докторам!

Оторваться от дел, вознестись бы

над заботами и суетой!..

Только мы успеваем на тризну,

да к речам над могильной плитой.

Разве мы равнодушны к потерям?

Разве в мирных делах и в бою

нам не может товарищ поверить,

веря только в планиду свою?!

Нам бы стопку отнять, да махорку!

И в скрипучую раму - плечом!..

Да куда там…

У всех отговорка:

«Но ведь он не просил ни о чём…»

*****

Вечер лес зачернил

и туман на деревья развесил.

Побежали огни

от посёлка к сиреневым весям.

И поблекла река

под незримой ещё пеленою.

Но мерцал в облаках

свет угасшего дня надо мною.

Свет угасшего дня

от крутых облаков отражался,

проходил сквозь меня

и, казалось, во мне растворялся.

Я стоял не дыша

над притихшей вечерней рекою.

И вбирала душа

свет угасшего дня и покоя.

*****

Иди, куда торопит жизнь,

неделю, месяц, год!

Сто раз дороге поклонись.

И погляди вперёд, -

тебя спасут огонь, сосна

во тьме глухих ночей.

Забудь пустые имена,

свободный и ничей!

Забудь обиды и обман,

пощады не проси!

И сквозь отчаянья туман

надежду пронеси.

И выйдешь на далёкий свет,

не чуя рук и ног…

Ведь ничего на свете нет

спасительней дорог!

Райпотребсоюзовская лошадь

Конюх червонец сжимал в руке,

Лошади говорил: «Прости!

Я искупал бы тебя в реке,

да только пора продукты везти.

Я бы овсом тебя угостил.

Жаль, что овёс домой унёс.

Ты и за это меня прости,

что курам достанется твой овёс…»

А солнце переходило вброд

тихий, дымный разлив зари…

Червонец за вспаханный огород

хозяйку, конечно, не разорит.

Конюх червонец сжимал в руке.

С похмелья клонило его ко сну.

Лошадь стояла на сквозняке

и так ненавидела

весну!

*****

Ночами зимними на лестнице

у батареи спит собака,

и два зелёных полумесяца

печально светятся из мрака.

Мы не включаем свет умышленно -

собака прячется от света,

боится, чтобы не услышали

и не прогнали до рассвета.

Она, наверно, огорчается.

Её, наверно, удивляет -

никто не хочет стать хозяином,

но и никто не прогоняет?!

*****

Ветер прямо бил

и вкось,

щель искал в оконной раме,

и соломенное пламя

от свечи

оторвалось.

Лишь на миг

в ночи повис

лепесток огня дрожащий

и пропал,

как день вчерашний.

Стал слышнее

ветра свист.

Возле самого виска

громко, громко почему-то

стала вдруг считать минуты

подколодная тоска.

Это ветер.

Это ночь.

Это всё к утру проходит.

Это память колобродит.

Как её отгонишь прочь?

Кривое дерево

Кривое дерево стояло во дворе

в тени

и зацветало только летом.

Не заживали раны на коре.

И не хватало света,

света,

света!

Изогнутое в длительной борьбе,

оно тянулось вверх

и выше,

выше!

Оно бросало ветки через крышу,

как вызов незаслуженной

судьбе!

И, наконец,

с редеющей листвой,

намного выше стройных и красивых,

оно взметнулось светлой головой

над городом,

над голубым заливом…

*****

Стройный дождь пришёл,

наладил

свой оркестр -

и неспроста:

он пошёл, как на параде,

от Дворцового моста

вдоль по Невскому,

по Росси…

Он смеялся и шутил!

Каблуки свои, как гвозди,

в мостовую вколотил.

До меня дошёл.

Я шляпу

перед ним покорно снял.

«Вдоль по Питерской»,

Шаляпина,

этот дождь напоминал.

*****

Здесь на Васильевском,

на Стрелке,

застанет нас врасплох весна,

у крепости поставит к стенке,

отхлещет солнцем докрасна!

Мгновенно, буйно, безрассудно,

на юг - желанье отобьёт…

Ты посмотри! Навстречу утро -

на Петропавловку плывёт!..

Васильевский взмахнёт мостами,

как парой вёсел.

А вдали -

рисует крупными мазками

апрель для мая корабли.

Мы с парапета чёлки свесим,

а на Неве искрится лёд.

И этот лёд стоит на месте,

а город медленно плывёт.

Исаакий здешний и не здешний…

И кажется издалека,

что это колокол подвешен

к фамильным невским облакам!

*****

Светилась даль.

Был тропами пронизан

знакомый лес, знакомый косогор.

Рассветный луч метался по карнизу,

неравномерно освещая двор.

Уже призывно крылья шелестели -

летели птицы к северной земле,

тянулись к свету молодые стебли

и золотыми углями в золе

цвели цветы мать-мачехи в низинах…

А я смотрел, дыханье затая,

на большаки, пропахшие бензином,

зовущие в далёкие края.

И я решил: «Прощай село родное!

Прощайте, соловьи мои в садах!..»

И чибисы кружили надо мною.

И голубая талая вода

мои следы поспешно заливала.

День, поднимаясь, солнце расточал…

Но круче, чем дорога до вокзала,

я ничего на свете не встречал.

Начало

..И было радостно и жутко

просить приюта у родни.

А там,

за станционной будкой,

в тумане плавали огни.

Там, где была недавно свалка,

перекликались голоса

и в пламени электросварки

росли жилые корпуса.

Работала вторая смена,

позванивал подъёмный кран…

И к этим крупным переменам

я постепенно привыкал.

Был этот вечер на исходе,

и были планы велики,

и тосковали по работе

мастеровые две руки.

*****

Красиво пишут о работе…

А как мне рассказать о том,

когда и силы на исходе,

и схватывается бетон?!

Когда никак не успеваем,

когда над ним теряем власть!..

А он дымится, отдавая

тепло

и камнем становясь.

Его не куб, не два, не двадцать…

И бригадир на нас кричит:

«Ну что?! Не надо было браться,

молокососы, трепачи!»

А бригадир бывает страшен

и зол.

Он даром хлеб не ест!

Идём за ним, как в рукопашную,

с лопатами наперевес.

Идём, сильней чем дружбой, связаны,

освирепев перед концом,

не поднимая лица грязные,

чтоб не ударить в грязь лицом

перед собой, как перед миром,

и перед прочими людьми,

перед охрипшим командиром,

уставшим так же,

как и мы.

*****

Я жил с художниками, славными ребятами.

Они работали в котельной кочегарами.

Их руки, облицованные жаром,

достойны были кисти и пера.

Хотя на вид и выглядели щуплыми,

они в котельной вкалывали сутками,

а после рисовали до утра.

Меня в них поражала тяга к творчеству,

трудоспособность необыкновенная.

А комендант грозил им выселением

за то, что ночью не гасили свет.

Но вскоре комендант к ним стал захаживать,

о жизни, о товарищах рассказывать

и с ними иногда встречал рассвет.

Он рассказал, как в сорок первом в Таллине

погиб в разведке тёзка, Женька Никонов, -

враги, ему глаза штыками выколов,

на дереве распяли и сожгли.

Не выдал тайны он, не покорился…

И в штыковую шли матросы с «Минска»…

А нам казалось - мы в атаку шли!

Художники пейзажи позабросили

и с комендантом съездили в Эстонию,

на их полотнах ожила История

и Человек, погибший на войне.

Я знал, чего им раньше не хватало.

Любви и ненависти не хватало,

как не хватало их когда-то мне.

*****

Сквозь года, стоящие стеною,

захлебнувшись дымом табака,

в прошлое, как в озеро ночное,

вглядываюсь пристальней стрелка.

Что хочу увидеть? Тропку к дому.

Дом и окна в лунном серебре.

Что хочу услышать?

Шум черемух.

Смех ребят на Борницкой горе…

Всё покрыто смутной пеленою…

Но не в этом суть, в конце концов.

Ясное и вечно молодое

видится мне матери лицо.

*****

Что наше мирное геройство

в сравнении с тем,

что на войне?

Ты за себя не беспокойся,

ведь жизнь нормальная

вполне.

Ну, поработал так, что руки

болят.

И пальцы не согнуть.

Но эти муки – разве муки?!

Не говори о них! Забудь!

Куда нам с громкими речами,

когда уж много, много лет

у дядьки Фёдора ночами

болит рука,

которой нет!

*****

Ночь светла.

Ни ветерка, ни хруста.

Посреди огромной тишины

облаков серебряные люстры

медленной луной освещены.

И когда вспугнёт далёкий поезд

тишину, в заснеженных полях,

слышно, как о чём-то беспокоясь,

разговаривают тополя.

С их ветвей слетает снег да ветер,

растворяясь в голубой тиши…

И опять на целом белом свете

ни души.

Ни души.

Ни ветерка, ни хруста.

Посреди огромной тишины,

Облаков серебряные люстры

медленной луной освещены.

*****

Туман морозный медленно окутал

поля,

луга забытые и лес…

И лишь луна, как острый глаз якута,

следит за всем с прокуренных небес.

Слабеет свет, когда находят тучи,

и вьются

словно волосы луны.

Но горькой мыслью

свет звезды падучей

ударит в сердце вдруг

со стороны.

Хрипит сосна

с раскосым ветром споря.

Смеётся ель -

в преддверье холодов…

Уходят дни.

Уходят боль и горе.

Я к новым испытаниям готов!

*****

Нет ничего прекраснее берёз

в моих краях,

пронизанных ветрами,

где облака нанизаны витками

на зыбкий луч,

как бы из мира грёз.

Нет ничего прекраснее берёз!

Конечно – ель..,

конечно – Новый Год..,

снегурочка

и королева бала…

Я сто очков любому дам вперёд,

который скажет:

«Этого мне мало.»

В листве

иль в бусинках звенящих слёз

нет ничего

прекраснее

берёз!

*****

Этот сад в снегопад

так похож на огромную арфу.

Я такое открытие сделал

в преддверии зимы.

Снег легко повалил.

И тогда,

не успев даже ахнуть,

я вошёл в этот сад,

в этот трепетный мир полутьмы.

Стайка маленьких птиц

походила на нотные знаки

на белеющих ветках

и тонком узоре оград.

И росла, и росла, и росла

эта белая накипь.

Даже ветер и тот побоялся

вспугнуть снегопад.

Снег на плечи ложился.

Ложился твоими словами.

Как молчанье твоё,

этот снег окружает меня.

Этот снег осенял…

И трамвай с голубыми глазами

покатил через мост,

через белое эхо огня.

Цветёт ольха

Летит с ольхи дымок зелёный, -

лишь ветер рощу обойдёт.

Скворец, как будто заведённый,

знакомой песней в душу

бьёт.

Нас не сломают передряги

и даже повышенье цен, -

пока ольха дымит в овраге –

мир не расколот,

и не тлен!

Мы на полтинник купим хлеба.

Мы купим соли на другой…

Мы перекрестимся на небо…

И всё ж останемся с землёй.

*****

Я уходил в берёзовый рассвет.

И думал - счастья не было и нет!

Теперь, ничуть о прошлом не жалея,

прекрасными я называю дни,

в которых было много тяжелее,

в которых были горести одни.

Зато в те дни -

дружили так дружили!

Зато в те дни

никто не предавал.

Тому, что мы довольно бедно жили,

значения никто не придавал.

Пускай нам даже не хватало спичек,

не то что хлеба…

Нам ли не везло?..

Но не было отмычек и привычек

на шулерство, предательство и зло.

Теперь, когда у отчего порога

замкнулся долгий круг моих дорог,

к несчастью,

понимаю слишком много…

И как я мог?

И как я столько смог?

Поверить тем,

кто склонен к пустословью,

кто бросит вас в беде наверняка…

Кто даже после смерти к изголовью

не принесёт ни ветки, ни венка…

Теперь я здесь,

откуда путь мой начат.

Здесь ощущаю я немой укор…

Здесь ёлка одинокая маячит

и в редких соснах замер косогор.

Отсюда разбегаются дороги

Отсюда разбегаются пути…

Моя судьба,

такая, как у многих.

Моя звезда,

такая, как у многих.

Ты мне свети по-прежнему.

Свети!

*****

Зачерпнула небо

крона тополя,

наземь льёт глухую синеву.

Никого.

Лишь ветер гонит по полю

мёртвый лист

и жёлтую траву.

Чибис. Чибис.

Птица нашей юности.

Даже ты куда-то улетел.

Даже ты под дождевыми струнами

грустных песен петь не захотел.

Улетел за рощи полусонные,

мокрые, неровные поля.

Опустели небеса бездонные.

И опять сиротствует земля.

Только трактор

и кряхтя, и охая,

подбегает к скотному двору…

И не спросят - хорошо мне,

плохо ли? -

у меня собратья по перу.

Я вас приглашаю, сотоварищи,

хоть в гостеприимстве не горазд.

Вам тоску развеет ветер жалящий.

Дождик вдохновения придаст.

Время есть.

Мы кончили с уборочной.

Всё убрать успели в закрома.

Только завтра я достану с полочки

лист бумаги белый,

как зима.

Напишу про рощи полусонные,

мокрые, неровные поля.

И о том, как в небесах бездонных

зачерпнули ветер

тополя.

*****

Бывает так -

в апреле снова вьюга.

Конец зиме.

А где её конец?..

Бывает - боль забытого недуга

возьмёт и обнажится наконец.

Бывает так…

И возраст не осознан.

Ты мнишь себя сосною на скале

и думаешь,

что никогда не поздно

начать с нуля,

и всё преодолеть!

Ты говоришь:

«К утру утихнет вьюга,

и непременно прилетят скворцы…»

И по плечу похлопываешь друга,

и строишь вновь воздушные дворцы…

*****

Мечтают все остепениться,

когда семьёй обзаведутся…

Когда семьёй обзаведутся..,

то жёны начинают дуться.

А мы глазами сигарет

глядим в глаза Большой Медведицы…

Какая в жизни гололедица,

хотя и заморозков нет.

А жёны сердятся не зря,

когда к чужим уходим ставням…

И начинается восстание

в стране с названием - семья!..

*****

Двери осени вдруг распахнулись,

а за ними - холодный закат.

Две печали во мне встрепенулись

и два сердца взглянули назад.

В отдаленье, как будто в бинокле,

перевёрнутом жизнью шальной,

неподвижно стояли и мокли

две любви, оскорблённые мной.

И металась душа, и просила

хоть на миг возвратиться назад.

Но какая-то смутная сила

уносила в холодный закат.

Только в самом конце,

на мгновенье,

осветились далёкие дни,

под внезапным лучом озаренья

новый смысл обретали они.

Помирились две разных печали,

и согласно забились сердца…

Но об осени птицы кричали

без конца,

без конца,

без конца…

*****

По ночам в общежитиях плачут

и весёлые песни поют.

Хоть слова ничего в них не значат,

Но забыться порой не дают.

Общежития я покидаю

и, наверно, уже навсегда.

Улетаю, мой друг, улетаю.

Даже страшно признаться, куда!

Что искал я? Навряд ли ответишь.

Что нашёл – побросали в огонь.

Только горького имени фетиш,

да билет обжигает ладонь.

Может там, где у бани рябина,

где крапивой зарос огород,

встретят радостно блудного сына…

Да загадывать что наперёд.

Отчуждённость

Солнце скатилось за дальнее озеро.

Стало светлей.

И чуть-чуть подморозило.

Ветер играл голубым камышом,

северным небом

и звёздным ковшом.

Нечего было друг другу сказать.

Медленно движется время -

казалось…

Небо в глазах наших не отражалось.

Думалось только -

куда бы бежать?..

Вдова

Свекровь твердит, что мол, икону

с меня писать уже пора…

А мне бы замуж по закону!

Какие дни и вечера

я просидела дома, прячась!

Смотри – седая голова.

Приду на кладбище, наплачусь.

Мне тридцать пять, а я – вдова.

Муж пил, не соразмерив силы.

Но в сердце не осталось зла.

И если б встал он из могилы,

я б снова счастлива была.

Вот сына в армию отправлю

и жить к сестре переберусь -

я одному здесь очень нравлюсь…

И очень этого боюсь…

*****

Старые картины,

а даёшься диву:

проплывают льдины

по Неве к заливу.

Огибают остров

слева или справа…

Ощущаю остро

я весну, как право.

Право - быть влюблённым,

право - быть любимым.

После дней студёных

улыбаться льдинам

тем, что проплывают

по Неве к заливу,

тем, что оставляют

жить меня счастливым.

*****

Нет так нет.

Ну что ж,

не надо…

Не сбылось так не сбылось…

В соловьиной канонаде

Ваше лето пронеслось.

Виноват. Я Вас оставил

на съедение судьбы.

Арифметика простая –

был…

Да вот куда-то сплыл.

Я летел, бежал и ехал.

Был на краешке земли.

Скалы корчились от смеха.

Хохотали корабли

над моим пустым занятьем,

тем, что сводится к нулю.

И волна брала в объятья,

говорила: «Полюблю!»

Полюблю тебя навеки.

Верь! Не праздные слова…

А другие человеки -

ну, на месяц или два.

Океан пытался пыл мой

охладить.

Вставал стеной…

Всё, что было - значит было…

Но как будто не со мной.

Что найти хотел, - не знаю,

в этом дальнем далеке…

В общем - я остался с краю…

В общем - снова налегке!

*****

Я - чистокровнейшая колли.

Хозяев прежних не виню.

И вопреки несчастной доле,

я их по-прежнему люблю.

Мне трудно привыкать к помойкам

и к подзаборным холодам…

И провожаю я с попойки

то господина, то мадам.

Они сперва безумно рады,

готовые прижать к груди!..

А как доходим до парадной:

«Уйди!»- кричат они, -

«Уйди!»

*****

Ещё не все мои печали

в урочный час пришли ко мне.

И улыбается ночами

звезда надежды в тишине.

Вдруг образ женщины возникнет

из ниоткуда… И тогда

весь изойдётся ветер в крике,

запутавшийся в проводах.

Но как бы ни было мне плохо, -

не погашу в себе огня…

Глазами женщины Эпоха

глядит с надеждой на меня

*****

Нет в душе воспоминаний горьких,

потому что с самых юных дней

всё спешу - то на гору, то с горки.

И осознавать мне всё трудней,

что настанет час – и успокоюсь,

упаду в прохладную траву

в чистом поле или над рекою.

И на грани вечного покоя

никого к себе не позову…

Может так и будет…

Но прекрасен

мир!

А я удачею храним.

Не оставит времени в запасе,

так пытаюсь успевать за ним.

А в душе воспоминаний горьких

много ль, мало ль, - мне откуда знать.

Всё спешу - то на гору, то с горки,

некогда мне их перебирать.

*****

Так часто не сбываются пророчества -

в пустые обращаются слова…

Труд - это трут,

в котором искра творчества

зажжёт огонь -

и в пламени жива!

Пусть каждый честно делает своё!

А те, кто над судьбой привычно плачет,

те слишком часто пили за удачу,

но делали так мало для неё!

*****

Дворцовая площадь,

Гатчина.

Замер парк под нашествием снега

в ожиданьи морозных деньков.

И печальней от серого неба,

и от жёстких морозных оков.

Но на белую чистую площадь,

как бы вынырнув издалека,

бьёт копытом воскресшая лошадь,

да искрятся глаза седока…

*****

Рассветный час

ударил нас

блистающим лучом,

и сразу лунный лик угас,

и словно белый чёлн

поплыла рощица берёз,

качаясь в синеве,

и загорелись сотни звёзд

в воспрянувшей траве.

Как сновиденье,

как обман,

исчезли облака

и солнце выпило туман,

как кружку молока.

Бросая фразу лишь одну

на языке простом,

пастух гнал стадо в тишину

и рвал её кнутом…

*****

Вновь повеяло холодом, снегом

от притихших полей и болот.

Не замедлила с буйным набегом,

загуляла метель у ворот.

Двор сугробами чистыми устлан.

И маячит дымок над трубой.

И седьмое какое-то чувство

предвещает мне встречу с тобой.

Снег уляжется. Ветер примолкнет.

Птицы добрую весть разнесут.

Мы пойдём новогоднюю ёлку

выбирать в просветлённом лесу.

*****

Ночь развела мосты,

угнала в парк трамваи,

вошла бесшумно

в пустоту аллей.

И дышит мне в лицо

прохладой мостовая,

пустынной улицей

летит косяк огней.

Осенний город спит.

Спят даже пароходы,

во сне ослабив цепи якорей.

Нева в холодных

маслянистых

водах

качает

отраженья фонарей.

Лишь темноту и тишину

тревожит

реклам замысловатая заря.

Да дворники,

на снежных баб

похожи,

с раскрашенной страницы

букваря.

Песня

Отошёл последний теплоход

и повёз на Валаам туристов…

Невысоким голосом,

но чистым

девочка на палубе поёт.

Песню на Неве,

как в колыбели

раскачало.

И само собой -

все не удержались, и запели,

уплывая в вечер голубой.

Где-то за Ивановским порогом

повторили снова: «Там вдали…»

Песня коротка.

Но с ней о многом

вспомнить мы

и пережить смогли.

А потом примолкли.

Долго, долго

слова здесь никто не обронил…

Может быть в глухой степи

за Волгой

точно так же плавились огни.

Только было время боевое.

И металось пламя в полстраны…

И, как мы, поникла головою

девочка, не знавшая войны…

Вдруг пахнуло горькою прохладой.

За кормой растаяла земля…

И далёко

далеко, за Ладогой

зажигалась новая заря.

Русская печь

Печь калёная, печь хвалёная.

Можешь сесть на неё,

можешь лечь.

Чуть осевшая, побелённая,

с занавесочкой

русская печь.

Захвораешь ли ты,

устанешь…

А в студёных ночах глухих,

только ухо к трубе приставишь,

слышишь -

кто-то читает стихи.

С резким треском

и гулким пеньем

искры, кутаясь в дым,

парят.

А когда догорят поленья,

разгорится в печи

заря.

В гостинице

В гостинице раскинется

невиданная даль,

стаканом опрокинется

и выльется печаль.

Ни то, чтоб «виномания»

или от злой тоски,

а просто за компанию

здесь выпьют мужики.

И перескажут заново

военные дела.

Душа, она у пьяного –

в чём мама родила!

Не жёнам же доказывать,

что раны глубоки.

Не жёнам же рассказывать

о женщинах других.

О тех, что выносили их

в бою из под огня.

О тех, что не просили их

понять или обнять…

Затянут песню русскую.

И каждый петь силён!..

Но каждый здесь в жену свою

особенно влюблён.

Девушки

Отгрустили эти девушки,

отплакали -

кто по молодости, кто по жениху.

Так одеты, что старухи

только ахают:

«Туфли лаковые, шубы на меху!»

«Ну и девушки» - судачат, -

«Ну и девушки!

А ведь были – просто не на что глядеть.

Ну и девушки!

Откуда у них денежки?!

Раньше плакали, а нынче стали петь…»

Что на шубы по два, по три года коплено,

те девчонки экономней лучших жён,

я узнал, когда обедал с ними в Колпино, -

всё смеялись:

«Мы фигуры бережём».

Так что бросьте вы им кости

перемалывать!

Этим девушкам -

почти по тридцати.

Без мужей они, возможно,

станут мамами.

Так хоть это вы сумейте им простить!

Костёр

Мы стали разжигать костёр.

Шёл мокрый снег.

Товарищ, на слово остёр,

поднял меня на смех:

«Не зря ты мастер на слова,

есть польза в них.

Растопкой, чтоб разжечь дрова,

пойдёт твой стих.»

Газетный лист переломил

в струю огня…

Но этим он не огорчил,

не оскорбил меня.

Пускай он на слово остёр.

Не в первый раз

стихами разожгли костёр,

что греет нас.