Мальчик со множеством прозвищ 16 page

Если Че и был сколько-нибудь взволнован убийством Эутимио, то уже на следующий день от переживаний не осталось и следа. Вот как он описывает в дневнике прибытие в лагерь хорошенькой активистки «Движения 26 июля»: «Большая поклонница Движения, но, мне кажется больше всего ей хочется трахаться».

III

18 февраля съезд деятелей «Движения 26 июля» был окончен. Фидель все утро провел за написанием манифеста, предназначенного товарищам в городах и призывавшего их рассеяться по всему острову. Это «Воззвание к кубинскому народу» содержало воинственные лозунги, столь близкие сердцу Че, и он восхваляет их в своем дневнике как «истинно революционные».

В манифесте провозглашалось, что повстанцы не только не уничтожены, но и «смело противостоят» новейшему вооружению и многократно превосходящим их силам врага, а ряды их «постоянно пополняются крестьянами из Сьерра-Маэстры».

Фидель завершил манифест «директивами стране», состоявшими из шести пунктов, в которых он призывал к тотальному саботажу во всех основных отраслях экономики. Кроме того, Кастро призвал народ к организованному «гражданскому сопротивлению» по всей Кубе, к сбору средств для «покрытия возрастающих нужд Движения» и к «всеобщей революционной забастовке», которая должна предельно обострить борьбу с Батистой.

Доказывая необходимость поджогов плантаций сахарного тростника, Фидель писал: «У тех, кто призывает рабочих подумать о своем благополучии, пытаясь отвратить их от этих мер, я хочу спросить: "Почему вы не думаете о рабочих, когда <…> платите им нищенские зарплаты, когда обманываете их с пенсиями, когда вместо жалованья даете им облигации и морите голодом в течение восьми месяцев?"[15]За кого мы проливаем нашу кровь, если не за бедняков? Что стоит немного поголодать сейчас, если завтра в наших руках могут оказаться хлеб и свобода?»

Воззвание Фиделя, однако, содержало довольно серьезный обман. Он заявлял, что ряды его армии «постоянно пополняются» благодаря «поддержке крестьян», однако в тот момент эта поддержка была не совсем добровольной: Фидель, так сказать, «купил» ее, заручившись преданностью Кресенсио. Следует также напомнить, что весь отряд мятежников чуть было не оказался уничтожен вследствие предательства крестьянина Эутимио Герры, а многие другие крестьяне, смертельно боявшиеся военных, бежали из сьерры. Поэтому, при всех замечательных исключениях, те крестьяне, на которых повстанцы полагались, как правило преследовали какой-то личный интерес, в частности денежный. И конечно, тот факт, что при разговоре с незнакомыми крестьянами Фидель выдавал себя за военного, показывает, что он прекрасно знал, насколько ненадежна преданность селян.

Так, уходя в горы с фермы Диаса, Фидель остановил одного крестьянина и сказал ему, что он и его люди представляют «гуардию рураль» и что им нужна информация о «революционерах». Крестьянин, перепугавшись, стал говорить, что ничего о них не знает, но Кастро не стоило большого труда выбить из крестьянина обещание, что если в будущем он увидит что-либо подозрительное, то незамедлительно отправится в ближайший гарнизон и доложит об этом. В конечном счете Фидель сказал ему, что они революционеры и защищают бедных, но, поскольку он проявил готовность помогать «гуардии», его следует повесить. Че пишет: «Реакция крестьянина, его звали Педро Понсе, была поразительна, он весь вспотел и затрясся: "Нет, как это, пойдемте ко мне, я угощу вас курицей с рисом". Фидель разразился тирадой по поводу того, что крестьяне не оказывают нам должной поддержки, после чего мы приняли приглашение к столу».

Этот эпизод не попал в опубликованные очерки Че о войне — без сомнений, по той причине, что он свидетельствует, как далеко мог заходить Фидель в своей склонности хитрить и обманывать.

Но Кастро, похоже, знал, что делает. Хотя некоторые гуахиро были готовы оказать поддержку и без принуждения, для большинства крестьян повстанцы были как кость в горле, поскольку они несли в Сьерра-Маэстру смерть и нестабильность, не предлагая ничего взамен. Преимущество по-прежнему было на стороне военных. Они контролировали города и окрестные дороги, и у них были все возможности, чтобы, кнутом и пряником, переманивать на свою сторону таких людей, как Эутимио Герра. Если Фидель хотел, чтобы крестьяне сьерры пошли за ним, ему нужно было обеспечить себе военное превосходство.

Когда в конце февраля повстанцы отошли в горы, они обнаружили, что жесткие превентивные меры со стороны военных, направленные против местного населения, возымели эффект. Все до одного гуахиро четко осознали, что любой, кто будет помогать повстанцам, понесет наказание. В частности, партизаны узнали, что их главный поставщик провианта убит солдатами майора Касильяса. Когда через несколько дней после этого они направились к дому родителей убитого, те заперлись изнутри и, наотрез отказавшись выходить, стали кричать им, чтобы они убирались прочь.

Гражданское население оказалось между молотом и наковальней: с одной стороны, неистовая жестокость военных, с другой — угроза возмездия тем, кто пособничает военным, со стороны повстанцев. Но от гражданской войны сложно было ожидать чего-то другого, и, совершив казнь Эутимио Герры, Че выдвинулся на первые роли во внедрении новой политики «быстрого революционного правосудия».

18 февраля, когда члены Директората готовились покинуть ферму Диаса, где-то неподалеку раздался пистолетный выстрел, заставивший всех присутствующих схватиться за оружие. Но тревога оказалась ложной: «Мы тотчас услышали возгласы "Все нормально, все нормально", и перед нами появился Гальего Моран, раненный в ногу пулей из пистолета 45-го калибра… Я оказал ему первую помощь, введя дозу пенициллина и наложив на ногу шину… Фидель и Рауль обвинили Морана в том, что он намеренно сделал это. Я не знаю, что думать».

Моран, вероятно, испытывал глубокий страх перед Че Геварой. Он знал, что «дезертирство, неповиновение и пораженчество» караются смертной казнью, а самого его в открытую подозревали в желании дезертировать. Казнив Эутимио Герру, Че показал, что лично готов приводить приговор в исполнение.

Позже, подводя итог жизни Гальего, перешедшего на сторону Батисты, Че писал: «Последующая судьба Морана, его предательство и смерть от рук революционеров в Гуантанамо, судя по всему, подтверждают, что он выстрелил в себя намеренно». Это короткое заключение к рассказу Гевары о Моране сходно с другими его портретными зарисовками людей, принимавших участие в войне. Осознавая свою роль архитектора новой официальной истории Кубы, Че стремился каждого из них наделить какой-нибудь архетипической чертой из тех, что следует культивировать или искоренять на «новой» Кубе. Эутимио Герра, в его представлении, — крестьянин, чья душа оказалась гнилой, чье имя стало синонимом предательства и чьи ошибки никогда и никто не должен повторить. Хулио Сенон Акоста, напротив, изображен Геварой как мученик революции, образец для подражания. Гальего Моран был дезертиром и к тому же предателем. Его бесславный конец, как подчеркивает Че, был общей участью всех врагов революции. Внутренние враги ничуть не менее опасны, чем внешние.

Лишь некоторые из участников повстанческого движения были, в глазах Че, свободны от подозрений. С кальвинистским жаром преследовал он всех тех, кто сбивался с «правильного пути». Убежденный в своей правоте, Гевара, словно инквизитор, всматривался в окружающих его людей, стремясь выявить тех, кто может представлять угрозу революции.

IV

Повстанцы ушли в горы, но недалеко, так как ожидали назначенного на 5 марта прибытия добровольцев Франка Паиса. Тем временем у Че с новой силой разыгралась астма. Впоследствии он писал: «Лично для меня это были самые мучительные дни войны».

Но и в дальнейшем Че также периодически приходилось вести изнурительную борьбу со своей хронической болезнью, что вызывало восхищение его товарищей, видевших, какая ему требовалась сила воли, чтобы выдерживать затяжные переходы повстанческой армии. Впрочем, многим из них приходилось помогать Геваре и даже нести того на спине, когда он совсем не мог передвигаться. Так удивительно распорядилась судьба, что Че нашел себе вторую родину во влажной субтропической стране с самым высоким в Западном полушарии процентом больных астмой.

Сложно избавиться от ощущения, что желание Че устраниться от своего «я» и искать братского единения с людьми, которое он в конечном счете нашел на Кубе, было обусловлено его астмой, с детства обрекавшей Эрнесто на изоляцию. И, хотя он так и не смог одолеть свою болезнь, ему по крайней мере не приходилось бороться с ней в одиночестве. В Сьерра-Маэстре у Гевары случались периоды полной беспомощности, когда он целиком зависел от товарищей. Впрочем, все они зависели друг от друга, поскольку могли выжить только вместе. Сегодня в помощи нуждается Че, завтра на его месте окажется кто-нибудь другой. Вполне возможно, что именно эта потребность во взаимопомощи, более чем все остальные факторы, и породила в нем глубокую привязанность к партизанскому образу жизни.

25 февраля — в «день дождей и бомб», как его назвал Че, — партизаны проснулись от звуков стрельбы, в том числе из минометов и пулеметов. Подозревая, что военные начали зачистку местности, они в сумерках снялись с лагеря, но положение их было плачевным: провизия практически закончилась, оставались только шоколад и сухое молоко. Более того, Че был разбит астмой, приближение приступа которой чувствовал накануне, и теперь он даже не мог спать. К этому добавилось еще и отравление свининой которой накормил повстанцев крестьянин, вызвавшийся им помогать. В результате Че два дня тошнило, и он ослаб еще больше. А после того как они под дождем совершили очередной марш-бросок, одышка у Гевары стала постоянной. Они оказались на территории, где ни один крестьянин не хотел иметь с ними дела, у них не было еды, а их последний проводник неожиданно исчез. Фидель приказал своим людям уходить в горы, но Че ослабел настолько, что уже не мог идти. Двух ампул адреналина хватило ему только на то, чтобы суметь встать на ноги.

Поднявшись на гору, повстанцы увидели колонну вражеских войск, угрожавшую перерезать им путь, и бросились на опережение. Че был на волоске от гибели: «Я не мог поддерживать нужную скорость и все время полз сзади…» К счастью, рядом был его преданный друг Луис Креспо, который попеременно нес то его самого, то его рюкзак, при этом подгоняя Че шутливыми угрозами ударить его прикладом ружья и называя его не иначе как «аргентинским ублюдком».

Им удалось уйти от погони, но, взбираясь наверх, Че промок до нитки от нового ливня, так что едва мог дышать, и на последнем этапе пути товарищи несли его на себе. Они нашли укрытие в местечке Пургаторио. Поскольку Че никак не мог продолжать путь без лекарств, Фидель заплатил одному крестьянину, чтобы тот спешно съездил в Мансанильо за лекарством от астмы и, оставив Гевару под охраной одного из гуахиро, вместе с остальными отправился дальше. Предполагалось, что, как только Че станет лучше, он вернется на ферму Диаса, чтобы встретить новых добровольцев и привести их к Фиделю.

Гуахиро, которому было поручено остаться с Че, носил прозвище Маэстро (Учитель); он прибыл недавно и представился участником нападения на казармы Монкада, что было неправдой, но все-таки повстанцы приняли его в свои ряды. Как Че описывал его позже, это был «человек сомнительной репутации, но огромной силы». После отбытия Фиделя они с Маэстро укрылись в лесу, ожидая крестьянина, посланного за лекарствами.

По истечении двух дней «надежды и страха» прибыл посланец и принес лекарство против астмы. «Всего один бутылек, — отмечает Че, — но парень принес его, а вместе с ним немного молока, шоколада и печенья». Однако лекарство только отчасти облегчило его страдания; в ту ночь Че по-прежнему не мог никуда идти. 3 марта он совершил над собой нечеловеческое усилие и двинулся в путь, желая во что бы то ни стало прибыть на ферму Диаса в условленный срок. Результат был плачевным: чтобы взобраться на гору, у него ушло пять часов, притом что в нормальном состоянии это заняло бы не более часа.

Несмотря на все усилия, Геваре удалось прибыть на ферму Диаса только через неделю — с пятидневным опозданием. Маэстро лишь изредка помогал Че, и в какой-то момент тот заподозрил своего спутника в желании дезертировать. Че сказал крестьянину, что тот может уйти, если хочет, но Маэстро отказался, и Гевара отметил в дневнике: «Его поведение не вполне ясно, но я его припугнул». Помощь со стороны местных также была невелика. Один из них, обычно весьма приветливый, на сей раз при виде Че откровенно занервничал: «Он так дрейфил, что, наверно, дерьмометр зашкаливал».

10 марта Че, постепенно оправившись от астмы, добрался наконец до места назначения, но лишь для того, чтобы обнаружить, что подкрепление еще не прибыло. У Эпифанио Диаса были не самые ободряющие новости. Несколькими днями ранее отряд Фиделя угодил в ловушку в местечке под названием Лос-Альтос-де-Мерино и оказался разбит на две группы. О судьбе самого Фиделя ничего известно не было.

Однако наиболее тяжелые для повстанцев дни совпали с жесточайшими ударами, которые постигли режим Батисты.

В конце февраля Кубу поразили новости об интервью, данном Фиделем Герберту Меттьюзу. Кубинский министр обороны поспешил заявить, что интервью есть не более чем мистификация. А 25 февраля, через день после выхода первой из трех частей статьи, опубликованной Меттьюзом в «Нью-Йорк таймс», кубинские власти ввели цензуру в прессе.

Интервью, взятое Меттьюзом, не только доказывало, что Фидель жив и находится в добром здравии, несмотря на все официальные заверения в обратном. Оно также стало дебютом Кастро на международной сцене, так как было опубликовано на страницах самого влиятельного печатного органа Америки. Немаловажным оказалось и то обстоятельство, что тон публикации был доброжелательным: пятидесятисемилетний корреспондент был явно покорен Фиделем и проникся симпатией к его делу.

«Фидель Кастро, мятежный лидер кубинской молодежи, — писал Меттьюз, — жив и ведет трудные бои, добиваясь при этом успеха, на скалистых, труднопроходимых пространствах Сьерра-Маэстры, что находится на южном острие острова… Тысячи людей душой и сердцем поддерживают Фиделя Кастро и тот новый курс, который, как они убеждены, он намерен проводить в жизнь… Сотни уважаемых граждан Кубы помогают сеньору Кастро… а политика ответного террора со стороны правительства еще больше настраивает народ против генерала Батисты».

Образ Фиделя, нарисованный Меттьюзом, получился весьма притягательным и мужественным: «Передо мной предстал настоящий мужчина: дюжий, шести футов ростом, с кожей оливкового цвета, полнолицый, с клочковатой бородой… У этого человека потрясающая энергетика. Невооруженным глазом видно, как обожают его соратники, и нет ничего удивительного в том, что Фидель Кастро сумел стать героем кубинской молодежи. Это образованный, фанатично преданный своему делу человек, исполненный возвышенных идеалов, мужества и обладающий выдающимися организаторскими способностями».

Характеризуя идеологическую платформу повстанцев, Меттьюз писал: «Программа движения туманна и пестрит "общими местами", но она предлагает Кубе новый курс, радикальный, демократический и потому антикоммунистический. Движение сильно прежде всего тем, что сражается с военным режимом президента Батисты… Кастро проповедует идеи свободы, демократии, социальной справедливости, необходимости восстановления конституции и проведения выборов».

Война в прессе продолжилась с новой силой в следующие два дня. Важным рубежом стало 28 февраля, когда «Нью-Йорк таймс» опубликовала фотографию Меттьюза с Фиделем, тем самым полностью опровергнув неосторожные официальные заявления кубинских властей о том, что журналисту вся его встреча с Кастро приснилась.

Не успел Фидель нанести Батисте удар через прессу, как пришла дурная новость о том, что арестованы Франк Паис и Армандо Харт. Затем, 13 марта, в то время как Че ждал на ферме Диаса новых повстанцев, по радио передали первые сообщения о покушении на жизнь Батисты, совершенном в Гаване. Вооруженные группы людей из «Революционной директории» во главе с Хосе Антонио Эчеверриа при участии некоторых последователей Карлоса Прио совершили дерзкое нападение на президентский дворец и на время захватили круглосуточную радиостанцию «Релох» в Гаване. Но атака захлебнулась, а в последовавшей перестрелке погибло около сорока человек. Среди убитых был сам Эчеверриа и более тридцати его сподвижников, а также пятеро охранников дворца и один американский турист, случайно оказавшийся в эпицентре событий. Батиста же, который как раз в это время читал книгу об убийстве Линкольна, не получил ни единой царапины.

В своих заметках Че называет «Директорию» «террористической группировкой». Хотя Фидель и Эчеверриа заключили пакт о сотрудничестве в Мехико, в действительности они были прямыми конкурентами друг другу. Неудавшаяся попытка покушения, без сомнений, говорила о том, что Эчеверриа рассчитывал поставить Фиделя перед свершившимся фактом и оттеснить его в сторону в борьбе за власть. Впрочем, сейчас активисты «Движения 26 июля» в Гаване пришли на помощь «Директории», обеспечив уход за ранеными и позволив нападавшим укрыться на своих явочных квартирах. Воспользовавшись обстоятельствами, они также забрали себе склад неиспользованного оружия «Директории».

Батисте это покушение принесло краткосрочные дивиденды, так как консервативная деловая общественность сплотилась вокруг него в знак осуждения «террористического акта». Столь же важно и то, что из этой переделки он вышел, не потеряв лица: диктатор выглядел сильным, уверенным в себе человеком, настоящим каудильо, способным удержать традиционное кубинское общество от скатывания в анархию. В последующие дни полиция произвела массовые аресты и уничтожила нескольких бежавших участников неудавшегося нападения на президентский дворец.

17 марта на ферму Диаса из Сантьяго прибыли пятьдесят добровольцев с новым арсеналом оружия. Ведя новоприбывших через горы к Лос-Альтос-де-Эспиноса, где в это время находился Фидель, Че отметил, что новобранцам из Сантьяго свойственны те же недостатки, какие отличали поначалу бойцов «Гранмы»: слабая дисциплина и плохая выносливость.

Че дал им отдохнуть в течение целого дня, чтобы они восстановили силы, после чего начал неторопливо продвигаться в глубь сьерры, и через восемь дней медленного и мучительного пути они встретились с Фиделем и его бойцами. Теперь они были в безопасности; Че выполнил свою задачу, а Повстанческая армия состояла уже не из восемнадцати человек а из семидесяти.

Глава 16