Увидеть Париж и не умереть!

Город любви встречает меня страстным голосом «Воробушка» в душе – «Нет, я не жалею ни о чем!». Он, этот город, влюблен в себя, в упругие изгибы мостов, сшивающие берега Сены, в серую черепицу крыш под скупым февральским солнцем, в закат, в красно-белые ручейки машин, стекающие по Елисейским полям к Триумфальной арке, в переливы огоньков Эйфелевой башни, взрывающейся в ночи праздничным фейерверком, в манящие звуки «Красной мельницы» на Монмартре, в крики, в гудки, в сигналы, в топот ног по узеньким лестницам, в давку метро на рассвете. Город, влюбленный в жизнь встречает меня жизнью, мимо которой не пройти. Уже с первого вдоха едкого запаха мочи подземки, я понимаю – это не мой город, но мы влюблены, страстно и болезненно, а значит я вернусь!

Моё путешествие начинается с нулевого километра – точки в самом центре города на острове Сите. Здесь, перед угрюмыми порталами Нотр-Дама, на глубине двух тысяч лет бьется живое несмолкающее сердце Парижа. Выныриваю из серости узких улочек на соборную площадь под спасительные лучики скупого зимнего солнца. Ветер стихает. Можно перестать ёжиться и собраться с мыслями. В европейских городах достопримечательности часто оказываются сдавлены жилыми постройками, и нужно время, чтобы переключиться с быстрого бега настоящего на мерный шаг истории.

Остров Сите огибает Сена, словно разрывая Париж на пополам. На западной стороне острова грузными и зубчатыми арками-башенками, похожими на стены рыцарского замка, стягивает берега широченный четырехполосный Пон-Нёф – старейший из сохранившихся мостов. А вверху по течению прячется остров Сен-Луи, известный своими знаменитыми жителями, например, Жоржом Помпиду (между прочим, президентом Франции перед Шарлем де Голем), Луи де Фюнесом или Хеленой Рубинштейн.

Нотр-Дам ощетинивается хребтами контрфорсов, словно, укрывая от шумных улиц маленький зеленый уголок сада. Летом, наверное, здесь особенно сокровенно уютно. Со стен таращатся гаргульи, нависая над прохожими. В самом углу сада свалены каменные обломки хищных морд как напоминание о бренности жизни. Несмотря на холодную погоду, вокруг снуют толпы зевак вроде меня. Жмется народ в озябшей очереди. В собор пускают бесплатно (он действующий и службы проводятся в лучших традициях католической догматики с органом, пением, автоматами памятных монеток и улыбающимися с плакатов пасторами), а вот подняться на колокольню, чтобы наблюдать Париж вместе с химерами можно только за деньги. Выбирая путь бесконечных витиеватых ступенек в замкнутом пространстве башен нужно разумно оценить здоровье. Хотя собор строили целых двести лет, туристический критерий в расчет не брался.

После всех злоключений подъема и национальных ругательств вскарабкиваюсь на галерею хемер – фантастические, уродливые, сказочные, философские, в общем, удивительные фигурки, расположенные на фасаде. Это самое позднее постреволюционное приобретение храма, отлично вписавшееся в общий замысел устрашающей сюрреалистической фантазии. Здесь бок о бок с рогатым задумчивым вампиром можно смотреть на город. Открывающийся вид окупает все злоключения подъема и озноб от февральского ветра.

Париж подступает к собору барашками крыш словно штормовое море. На правом берегу, выбивается из общего серого полотна побратим Нотр-Дама с такими же оскаленными горгульями на балках и языками каменного пламени - башня Сен-Жак. Почти на горизонте в самой высокой точке современного Парижа – на Монмартре – на лысине зелени стоит одна из красивейших базилик в византийском стиле Сакред-Кёр или Сердце Христово. Внутри базилики находится монументальная мозаика – «Благоговение Франции перед Сердцем Господним». На левом берегу в самом центре городской толчеи поднимается величественный Пантеон с мраморной античной колоннадой по барабану купола как символ эпохи классицизма Людовика XV. Храм построен на месте церкви Св.Женевьевы, где похоронен Хлодвиг – первый христианский король франков, тот, что основал династию Мировингов и сделал Париж столицей. После революции Пантеон посвятили великим мужам Франции. Над входом надпись: «Великим людям благодарная отчизна». Там похоронены Вольтер, Руссо, Гюго, супруги Кюри, Золя, Дюма (отец) и многие другие.

Через улицу Суфло от Пантеона расположен Люксенбургский дворец, башенки которого изящно торчат из пелены крыш. Этот парковый ансамбль с дворцом, возведенный для Марии Медичи в начале 17 века, оказался на столько великолепным, что во времена фашисткой оккупации здесь останавливался Геринг, а сейчас заседает Сенат. Недалеко от него в районе Монпарнаса портит вид черный монолитный небоскреб, похожий на неприкаянный обелиск Ремарка. Монпарнас – это легендарное место встречи авангардной творческой интеллигенции 19 века с одноименным небоскребом 20-го, признанным самым уродливым зданием мира.

Париж в феврале – это город призраков. Холодные камни мостовых помнят о великой империи франков, о покоренной Бонапартом Европе, о торжестве вкуса мадам Помпадур и Марии-Антуанетты, блеске золота «Солнечного» короля-Аполлона. Местные подростки кучкуются здесь же у памятника Карлу Великому, гогочут, курят и перекусывают бутербродами. Не знаю, как выглядел Император Запада, но памятник 19 века изображает зелёного капитана-кальмара из «Пиратов карибского моря». «Это на благо Франции! На благо Франции, Карл!». Где-то на пронизываемых ветром площадях поднимается дым священных костров инквизиции, слышатся стоны узников Бастилии, уродливыми узорами ложатся тени окровавленных гугенотов, катится голова Людовика XVI и по костям времени карабкается Революция с обнаженной грудью как у проститутки.

Я силюсь разглядеть в лицах горожан Астерикса и Абеликса, спешащих сюда, в Лютецию на праздник урожая за парой кабанчиков. Можно вообразить, какой стоял гомон на мощеных улицах острова, толчея у лавочек с бочонками пива. Вместо Нотр-Дама красовался храм Юпитера, а за ним - дворец-резиденция римского императора и дома знати. Правый берег был усыпан застройками жилых районов, левый – деревянными домиками, земельными наделами, пашнями и огородами. На пристанях ниже по течению в сторону Руана разгружались бесчисленные рыбацкие лодки. Ровные каменные дороги расходились от острова по римским мостам (нынешние Нотр-Дам и Малый) в сторону Орлеана, Амьена, Реймса и дальше, соединяя кипучую жизнь портового городка, затерянного в лесной глуши с остальной империей.

Самые сильные ощущения того времени меня накрыли на площади Согласия. Она (за исключением лицедейного колеса обозрения) выдержана в классическом стиле. Аскетичные монументальные здания обрамляют пустое, словно вогнутое пространство площади, сдвигаясь мощными каменными фасадами. Замыкает панораму Мост Согласия, который упирается в изящный портик с колоннадой, пристроенный Наполеоном к Бурбонскому дворцу, где теперь заседает национальная ассамблея. Это место благоговения и величия человеческого духа! Трудно представить, что площадь Согласия – это печально известная площадь Революции, на которой были казнены Людовик 16 с Марией-Антуанеттой, а затем и Робеспьер. А эти торжественные фасады – последнее, что видели обреченные. Теперь на месте гильотины установлен Луксорский обелиск Рамзеса второго – величайшего египетского фараона-завоевателя - дар Франции Египтом. Этот обелиск добавляет помпезности и усиливает ощущение причастности могуществу древности.

Аутентичные постройки римской эпохи можно найти на левом берегу Парижа в Латинском квартале. Здесь во дворах жилых районов сохранились сеть катакомб, встроенные в городской ландшафт форумы, термы, остатки двадцати шести километрового акведука и даже целые арены Лютеции, на вековых камнях которых современные дети играют в футбол. В переводе с латинского Лютеция означает «грязь» и, скорее всего, галльское промысловое поселение действительно было хоть и большим, но очень грязным и мало цивилизованным до прихода римлян в первом веке. Так что Париж в прямом смысле слова вырос из грязи и хотелось бы надеется, что теперь по прошествии двух тысяч лет он не обратится обратно в грязь усилиями наших современников с их программой толерантности и культурной интеграции.

Вся грязь острова Сите стекает в Сену, а горожане – к набережным, утоляя жажду в прибрежных ресторанчиках, при чем не только вином с утиным паштетом, но и умиротворяющими видами ветвящихся под мостами речных рукавов. Ветер врывается под одежду, донося запах тухлой рыбы, водорослей и гнилого мусора. Выбиваясь из общей атмосферы колонн и завитков монументальных фасадов, подступают к воде неприступные серые стены с суровыми башнями королевского замка Консьержи. Каменные арки моста Менял, украшенные вензелями Наполеона III, соединяют дворец с дорогой на Фландрию. По их предшественницам когда-то проезжал сам Ричард Львиное Сердце. За оградой дворца правосудия, под завязку набитого муниципальными службами, прячется драгоценная святыня – часовня-реликварий Сен-Шапель. Шпиль ее ажурной башенки над перекрестием трансепта виден с Соборной площади. Ее основал Людовик Святой как домовую церковь и хранилище священных ценностей, вывезенных крестоносцами из Константинополя. Трепетность, с которой возведены кружевные своды, парящие над землей стрельчатые арки, невесомые мозаичные витражи, создающие прозрачное полотно стен не только поразили мастерством готических зодчих, но и по истине осенили мою заблудшую душу божественным присутствием.

Консьержи таким, каким мы его видим сейчас перестроен в 13 веке. Это время буйного роста и укрепления Парижа как столицы французского государства. На месте меровингской церкви поднимается Нотр-Дам, укрепляется Башня Лувра на правом берегу для защиты низовий Сены от викингов. Тогда все свободное место на острове, берегах и даже мостах усыпают каменные домики. Они свешиваются к воде как виноградные гроздья, разрушают мосты, смываются наводнениями, горят в пожарах. Улицы города залиты помоями, дороги, пришедшие в запустение, перерыты лошадиными копытами.

Напротив набережной Корс находится историческое место – Гревская площадь с ратушей или Отель-де-Виль («городской особняк» - в современном варианте). «Гревская» означает «Плоский берег, покрытый песком или галькой». Здесь когда-то была самая первая и большая пристань, а затем площадь с ратушей, перехватывающая дорогу от Бастилии. Портовый гомон сменялся криками обезумевшей толпы. Публичные смертные казни, костры, котлы, четвертование, виселицы – любимейшее развлечение парижской челяди на протяжении нескольких веков. Здесь впервые испытали гильотину, и публика была разочарована. Здесь же поднимались флаги революции, проходили митинги, пылали пожары парижской коммуны. Площадь Отель-де-Виль стала символом феодального триумфа, а после второй мировой, с легкой руки фотографа Роберта Дуано – мировым символом любви. (Он как бы «подловил» целующуюся на площади парочку, и фото обрело мировую известность и тренд парижского поцелуя). Теперь в ратуше располагаются муниципальные органы врасти Парижа, включая мэра Бернарда Дела, а на самой площади работает карусель и заливают каток.

Дворец 19 века Отель-Де-Виль со 110 метровым фасадом относится к жемчужинам столицы. Он строился в течение 95 лет, а затем тщательно восстанавливался после пожара 1871 года. Фасад и крышу украшают статуи 108 известных парижан, включая Мольера, Вальтера, Шарля Перро и кардинала Ришелье. Вход обрамляют скульптуры, символизирующие науку и искусство. Чтобы попасть внутрь и восхититься одним из лучших интерьеров Парижа в стиле ампир нужно записываться заранее. Я записываться не стала. Мне не понравилась площадь. Тут в феврале дует какой-то особенно ледяной порывистый ветер и прохожие, выныривающие из метро станции «Отель-де-Виль», стараются как можно скорее затеряться среди домов.

Без преувеличения каждый дом Парижа – это произведение искусства. Здесь как нигде удается представить изыски «галантного века», мушкетеров, фехтующих в переулках и бледных красавиц в пышных кринолинах, которые разъезжают в позолоченных каретах по каменным мостовым. Культурный расцвет Парижа ассоциируется с королями Людовиками разных порядковых номеров. На площади перед стеклянной пирамидой Лувра в барочных завитках и кудряшках застыл Король «Солнце» - Людовик 14, обозначая начало так называемой исторической оси Парижа. Перед Версалем в офицерском мундире гарцует его отец – Людовик 13, сын Марии Медичи и смелого и хитрого Генриха IV Наваррского, любимого французами монарха, который раз пять менял веру, развелся с, увековеченной в романе Дюма, Королевой Марго и женился на Марии Медичи – самой богатой невесте в истории. Красивейшая статуя последнего венчает Пон-Нёф, а статуя его правнука - Людовика 15, была установлена на площади Согласия, но не выдержала ударов судьбы. Вот такой семейный портрет медных всадников.

Добираясь от «Сите» до «Лувр-Риволи» на метро, я вглядываюсь в лица горожан. Попадаются негритянки все как одна в несуразных панталонах. Негры громко кричат в телефоны, плюются, щедро жестикулируют, сбивают с ног. Одна девушка обута в шипастые «Валентино», несколько других - с алой помадой в бесформенном кэжл, остальные парижане облачились в джинсы и черные пальто, спрятались за большими шарфами, стараясь уйти в себя от холода и тревоги. Им неуютно в этом городе, где шедевры барокко рассыпаются в сумятицу жалких ресторанчиков, безразличных студентов в качестве официантов, пирожки на вынос и неизменные европейские сквозняки. На потерянных лицах пассажиров набитых вагончиков метро тревога. Они, эти жители подземки, чувствуют себя неуместными в тысячелетней великой истории. Да это уже и не их история, и они уже не те французы.

Движение по исторической или лучше сказать туристической оси Парижа начинается, конечно, с Лувра. Не так уж легко сразу разобраться, как попасть за его монументальные стены с бесчисленными статуями, пилястрами, мансардными крышами и впечатляющим трехуровневым антаблементом. От заветной стеклянной пирамидки открывается незабываемый вид на пышное убранство и площадь Каруззель с парковым массивом Тьюльри за ней, растянувшимся почти на километр до площади Согласия. Такое дышащее, полное свободы пространство выхватывает меня из сдавленных музейными павильонами внутренних дворов. Еще в 15 веке здесь заканчивался город и находилась публичная свалка. А за этим удивительной красоты итальянским парком с фонтанами, оранжереями и садами, уступающему, пожалуй, только Версальскому, на Елисейских полях стояли болота и проходила царская утиная охота.

Лувр предлагает туристам одну из самых больших экспозиций в мире (прежде всего национального искусства), составленную из коллекций знатных домов, экспроприированных революцией, дворцовых королевских коллекций Версаля и самого Лувра, а также трофеями завоеваний Бонопартов в Европе и Африке, особенно после разграбления Венеции. «Джаконда» Леонардо и «прекрасная садовница» Рафаэля принадлежали еще Франциску I, «Кружевница» Вермеера куплена музеем в 19 веке из частной коллекции, а Ника и Венера достались французам в ходе дипломатической миссии и дуэли с турками. Можно целый день бродить по дворцу и даже встретиться с призраком его запутанных подземелий – Бельфегором.

В 19 веке, в очередной порыв французов к мировому господству, была проведена перепланировка города, подарившая ему современный вид, с бульварами, площадями и прямыми улицами, а к выставке достижений конца века приурочена масса построек как в Сочи к Олимпийским играм. Елисейские поля протянулись от Площади Согласия через площадь Рузвельта до триумфальной арки на площади де Голля. В череде дорогущих магазинов, памятников, кинотеатров, ресторанов по улице Элизье уже трудно заметить скромный Елисейский дворец, который в свое время Людовик 15 подарил возлюбленной Маркизе де Помпадур, а теперь обживают президент республики с министрами.

На проспекте Винстона Черчилля расположились неповторимой красоты Большой и Малый дворец, построенные в стиле боз-ар для международной выставки как культурный и выставочный центры. Для меня это лучшие образцы прогрессивной художественной мысли и силы стремлений! Над прохожими со стороны полей нависает медная квадрига «Бессмертие побеждающее время», а у Сены – «Гармония торжествующая над раздором». В Малом дворце находится музей современного искусства. Хотя, надо сказать, самая изумительная коллекция современной живописи, обязательная к просмотру, представлена в музее Орсе на одноименной набережной.

Отсюда, к набережной Орсе ведет мост Александра третьего. Он построен в честь победы над Наполеоном и представляет собой самый красивый и изящный мост Парижа. Декор с фигурами пегасов, нимф, ангелов выгодно отличает его от других мостов города. По сторонам от въезда возвышаются семнадцатиметровые фонарные столбы, над которыми парят бронзовые фигуры Науки, Искусства, Промышленности и Сражения. В центре мостовых арок расположены нимфы Сены и Невы. Стоя здесь на набережной в вечерних сумерках я, наконец, ощутила волшебную атмосферу Парижа со сказочной подсветкой дворцов, отблесками фонарей в бунтующих водах Сены и переливами огоньков Эйфелевой башни, словно ежевечернее новогоднее чудо.

Огромная площадь – экспланада – ведет от моста Александра третьего с Елисейских полей на левый берег к Дому Инвалидов. Это одно из самых впечатляющих пространств красивейшего ансамбля паркового комплекса, павильонов, госпиталя и католического собора, который вызывает поистине эстетическое блаженство. Дом Инвалидов – первый в истории Европы, заложенный Людовиком 14 стал символом военного могущества Франции. С площади открывается величественный вид собора со стройными серыми колоннами и золоченым куполом. Купол собора особенный. Он составлен из двух куполов, вставленных один в другой для лучшего освещения. Здесь похоронены Бонопарты, включая, конечно, Наполеона I, а также военачальники и военные герои.

Слева от собора находится музей Родена, а справа через проспект Мот-Пике - Марсово поле с Эйфелевой Башней, символом того самого пресловутого технологического лидерства Франции и апогеем туристического маршрута. Марсово поле – это территория в 21 гектар между башней и военной школой - изумительный, воздушный парк, усаженный кубическими платанами. В платанах, как мне кажется, живет дух Парижа. Их упругие зеленоватые стволы появляются в переулках по всему городу, создавая узнаваемый пейзаж. Здесь на Марсовом поле в феврале голые ветки стройных рядов платанов подстрижены кубиками, что производит какое-то странное впечатление насилия над природой в купе с постмодерновым монументом защитникам Родины, значение которого определяется только названием…

Париж – это город свободы! К 20 веку он поглотил окраины, и Монмартр стал рабочим районом. Недалеко от Сакред-Кёр на бульваре Клиши разместили театры, магазины, музеи и кабаре «Мулен Руж» - ту самую знаменитую красную мельницу, которая напоминает средневековые гипсовые, стоящие на месте римского поселения, отделенного когда-то от города лесами и болотами. Монмартр становится местом паломничества с тех пор, как там были обезглавлены первые христианские проповедники. Согласно легенде, после обезглавливания Дионисий – первый епископ Парижа - взял отрубленную голову в руки, омыл её в источнике и прошёл примерно 6 километров. На месте, где он упал замертво, основали Сен-Дени - бенедиктинское аббатство – самый главный монастырь средневековья, а в последствии – усыпальницу французских королей, от Хлодвига до восемнадцатого Людовика, включая печально известного шестнадцатого с женой Марией-Антуанеттой.

Сейчас Монмартр собирает, так сказать, паломников свободных нравов. Здесь особенно сильно проникаешься соседством истории с современностью: классические домики с лепниной наводнены арт-мастерскими постмодерна, актерскими студиями, дизайнерскими магазинчиками, секонд-хендами и секс–шопами. В скверах выставлены геометрические монументы, кафе оккупированы фриками, а здания густо покрыты граффити. На асфальте у выходов из метро и пешеходных переходах расстелены подстилки с безобразными брелоками Эйфелевой башни, памятными магнитами и дешевыми воспоминаниями от местных попрошаек. Здесь же укутанные в целлофановые пакеты на парапетах домов спят бомжи. В вагонах электричек молодые негры исполняют рэп под незамысловатый электронный бит. Истинная свобода, к сожалению, всегда граничит с попиранием свобод: вульгарностью, невежеством и нищетой.

Толпы туристов наводняют Париж, чтобы упиться его призрачной свободой. Особенно неистово в ампирных антуражах позируют китайцы. Им почему-то очень хочется запечатлеть свои восточные лица рядом с европейскими идеалами, но не буду углубляться в психологию. Туристам приходиться выстаивать часы в нереальных очередях, послушно проходить бесконечные и плохо организованные кордоны, плутать по выставкам с невнятными указателями, обедать в музейных кафетериях, напоминающих советский общепит с сумасшедшими ценами, прорываться через пренебрежение, высокомерия и безразличие французского сервиса. У меня создалось впечатление, что туристов унижают специально, чтобы усугубить разрыв между величием минувшей истории и плебейством тех, кто пришел полюбоваться ее останками. Надо сказать, что ни в одной стране мира я не видела такого «свободного» отношения к собственным историческим ценностям. Возможно дело в каком-то генетическом подавлении чувства вины или внутренней свободе, попирающей любые авторитеты. Трудно сказать, но истинный французский дух безалаберности ощущается в этом не меньше, чем в наивкуснейшей выпечке.

Париж – это сердце всего западного мира и в этом сердце живет любовь. Здесь сходятся пути истории целой цивилизации, технологий, культур, творческого гения, судеб, поэтому нет сил оставаться безучастным к его противоречивой, выстраданной красоте. Вы никогда не задумывались, отчего человечество боготворит изуродованную, безрукую, одноногую Венеру. У нее нет возможности прикрыть свою наготу, и она уверенно и спокойно смотрит невозмутимым взором на толпу. В ее лице нет скромности, невинности или даже тени пошлости. Так же как и в Джоконде нет стеснения или вульгарности. Она вопреки всем законам нравственности своего времени, уверенна, страстна, с легкой улыбкой соблазна, (говорю это со всем восхищением к безупречному сфумато Леонардо), как та, что знает о своей власти над мужскими сердцами. Эта внутренняя невыраженная сила, это мимолетное выражение лица, остановленное в вечном движении, оказывается притягательнее, чем выбритый лоб, удаленные брови и ресницы. А может быть эти прекрасные женщины пленяют своей судьбой, нескончаемой жизнью, спокойно и изящно провожая течение времени поверх голов, режимов, эпох и стилей?... Таков и Париж, лишенный блеска фонтанов и золота летней зелени, с промерзшими камнями обветшалых стен, с безрадостными прохожими, с сорванной февральским ветром маской, обнаженный, уязвимый. Таким переживает «город любви» эту зиму, непонятый и неприкаянный, но любимый: «Нет! Я не жалею ни о чем! Моя жизнь начинается сегодня заново, с тебя!»…