На следующий день всем классам прочитали лекции, в которых рассказывали, что жертвы насилия виноваты сами

Я жила рядом с двумя школами и однажды, когда шла домой, зимой, уже темнело, увидела в кустах около одной из школ девушку в изорванной одежде, всю в крови. Привела домой, там она рассказала, что она ученица 11‑го класса. У них в гимназии для 10–11‑х классов был предмет, что‑то вроде «социальной адаптации». Тестовый предмет, введенный для того, чтоб помочь выпускникам жить дальше. По идее, должен был вестись опытным психологом. Не знаю насчет квалификации данного психолога, но на одном из уроков он стал высказывать жуткие гомофобные вещи. Захлебываясь и краснея, призывал убивать, сажать в психушку и прочее. Девушка не выдержала и, разрыдавшись до истерики, вступила в спор и все рассказала.

На нее полились тонны оскорблений (и это от учителя!). Ей стало плохо от всего этого, и она спряталась в туалете, где пыталась успокоиться. То был последний урок. Там ее и нашли ее одноклассники, где поочередно изнасиловали, сопровождая процесс шутками и уверяя ее, что после этого она «вылечится». А перед тем как уйти, показали ей ее верхнюю одежду, которую они забрали.

Когда она пришла в себя, она испугалась и выбежала из школы, охранника на посту не было, так что ее не заметили. Там ее нашла я. Она все плакала и говорила, что не может идти домой, потому что ее отец и мать не просто не примут, отец изобьет до полусмерти, он это делал и за меньшее.

Мы с любимым твердо взялись ей помочь. Уложив ее спать, стали думать, что делать, ведь домой ее отпускать было нельзя. Думали обращаться в ЛГБТ‑сообщества за помощью. Разумеется, нужно было идти в милицию, снять побои и прочее. К утру мы уснули, а когда проснулись, нашли записку с требованием никому ни о чем не рассказывать, она расписала целый листок мольбами и призывами к молчанию. Куда она ушла, мы не знали, слышали только позже о самоубийстве какой‑то молодой девушки неподалеку от дома, но больше разузнать так и не смогли. Надо было хотя бы додуматься, что ей придет такое в голову, и не ложиться спать. Но я совсем неопытная была в жизни, мне только 18 лет было, любимому – 19.

Когда мы увидели в районной газете, что неподалеку от нашего дома совершила самоубийство девушка, мы пошли в районный участок, пытались расспросить побольше о том, кто это был, сказали, что можем рассказать некоторые факты. Нам ничего не рассказали, просто попросили оставить телефоны, сказали, что свяжутся.

После этого мы пошли в школу, где она училась, отловили девушку из ее класса. Мы даже имени потерпевшей толком не узнали, знали только школу и то, что она из 11‑го класса. Одноклассница девушки сообщила, что об изнасиловании знает вся школа, что родители потерпевшей просто пришли в школу, переговорили с директором и несколькими насильниками и ушли. На следующий день после этого всем классам с 1‑го по 11‑й прочитали лекции, в которых рассказывали об отклонениях, о том, что жертвы насилий виноваты сами. Напоследок добавили, что девчонка распустила слухи об изнасиловании сама, потому что она больная, но с ней все в порядке, а родители решили определить ее в монастырь.

Я была просто в бешенстве, вломилась в школу, отыскала директора, набросилась на него (без кулаков), но меня вывел охранник, а директор сказал что‑то вроде «мы самая престижная в городе школа, я не позволю испортить ее репутацию, будешь раздувать скандал – тебе же хуже». К слову сказать, мы тогда жили в маленьком областном городке, в Москву перебрались после этого случая. Одноклассница девушки сказала, что понимает наше возмущение, но что‑то предпринимать бесполезно, потому что родитель одного из насильников – важная шишка, то ли в горуправлении, то ли еще где, что парень наркоман, но его всегда отмазывали.

Мы были в полном ужасе. В больший ужас приводили действия родителей изнасилованной. Мне было плохо, и я в первый и последний раз тогда сильно начала пить. Парень не стал ничего предпринимать, так как испугался за меня. Но у той одноклассницы, что нам помогла, он узнал адреса всех насильников, и с друзьями выследил и избил каждого. Глупый, конечно, поступок, но все были на эмоциях, да и непривычно и страшно было жить от таких ужасов под боком. Когда я вышла из недельного запоя и узнала об этом, была в ярости. Мы с парнем сильно поругались, он настаивал на том, чтоб не обращаться никуда, потому что так просила потерпевшая, а я ругала его за такой поступок и говорила, что было лучше обращаться в СМИ. На нас рано обрушилась полная самостоятельность, и мы справлялись с ней более‑менее, но к такому были не готовы.

Я выбежала из дома, идти мне, в общем‑то, было некуда, но я была на эмоциях. Парень побежал за мной, мы пошатались по городу, зашли в бар выпить. Когда вернулись домой, оказалось, что нашу квартирку разнесли в щепки. Соседи вызвали милицию, как только услышали, милиция приехала еще до того, как грабители ушли, но никого не повязала и, переговорив, просто уехала. В квартире все было перевернуло, везде были написаны угрозы. Мы просто дико испугались, собрав все вещи и деньги, кинулись на вокзал и первым поездом уехали к родственникам в Москву.

Никому до вас не рассказывала все это, ибо мало похоже на правду и просто элементарно стыдно было за мое бессилие.

Аноним

«Зачем мы тебя такую рожали?»

Вспомнилась мне тут одна история. Самое печальное, что я эту историю (и человека) забыла совсем за последние несколько лет. Вот разве такое можно забывать? Поэтому я ее расскажу, чтобы помнили.

С девочкой (назовем ее Таней) мы познакомились по Интернету где‑то семь‑восемь лет назад, сошлись на почве любви к определенной музыке и того, что ни ее, ни меня особо не понимали одноклассники. Мы были из разных городов, но появившаяся тогда аська сильно помогала общению. Таня была изумительная, во всяком случае – для меня. Много занималась самодеятельностью, пела, рисовала, всегда была в хорошем настроении и подбадривала и меня, и себя. Поэтому я не сразу обратила внимание, когда у нее все стало хуже.

Здесь небольшое отступление: все мы люди разные, и воспитывали нас по‑разному. Мне в чем‑то повезло с мамой и одноклассниками в том плане, что во мне было слишком много инаковости еще до того, как люди вокруг стали задумываться о сексуальных и гендерных предпочтениях друг друга. Надо мной издевались совсем по другому поводу, и моя бисексуальность не вызвала никакой новой волны ненависти ни у кого, потому что и так было почему бить. Но это ведь скорее исключение, чем правило.

Про Таню я отлично помню, как она рассказывала мне, что – вот, у нее появился парень, и она не очень‑то понимает, зачем он ей вообще нужен. Потом прошло какое‑то время, она рассказала, что у них был секс и он растрезвонил на всю округу, что она проститутка… Тогда ей было очень сложно, я старалась ее утешать, но не уверена, что ей это как‑то помогало. Затем она как‑то честно сказала мне, что не нравятся ей парни совсем и все это было просто потому, что иначе же нельзя, а на самом деле ей очень нравится одна девочка… Я на самом деле не видела в этом никакой проблемы, о чем ей и сказала. Но для нее проблема точно была: ее воспитывала бабушка, и бабушка эта определенно была очень не в восторге, что у ее внучки «заскоки пошли».

Потом у нас началась пора поступления в институты, и общение стало теряться… мы иногда разговаривали, у нее опускались руки: бабушка все время капала на мозги, говорила, что она ее подвела, что не надо было ей на свет появляться…

Потом Таня просто куда‑то пропала, я думала, в универ поступила и уехала куда‑то.

А когда стала узнавать – оказалось, она покончила с собой после 11‑го класса, потому что бабушка постоянно наседала с этим «зачем мы тебя такую рожали». Наверное, и в школе были проблемы, я, увы, не знаю.

Такая вот история.

Настя К.