Музыка звездного света Наталья Дубина

Мой дом выходит окнами на другой дом, такую же многоэтажку. И окна соседней

многоэтажки смотрят на похожее здание. И только десятый от нашего дом, я

считала, стоит у моря. Если бы все раскрыли настежь окна, убрали бы занавески,

то из нашего окна напролет было бы видно воду. Поэтому я всем говорю, что мы

живем с видом на море.

И это даже ничего, что наше море холодное. Бывает, мы с мамой усядемся

вечером на подоконнике, высматриваем в темноте парусники и слушаем, как шумят

волны. Папа делает вид, будто ему тоже что-то заметно, но на самом деле он

скорее услышит, как капает вода из крана на кухне, такой уж он.

Вот и сейчас мы вглядывались в шторм и даже не заметили, как папа вернулся с

телефонной трубкой:

— Тебя.

Я нехотя взяла трубку, а папа развел руками — мол, что я могу поделать?

— Тин! — заверещало в телефоне. — Хватит пялиться в окно!

Так вот, меня зовут Тин и мне четырнадцать. Тин — это от Алевтины. Назвали

же родители! Но они оправдываются — говорят, в голову больше ничего не

приходило. А я тогда подсказать еще не могла. Удивительно, как это взрослые

всегда умеют выкрутиться. Я считаю так — раз не можете придумать ребенку имя –

оставляйте безымянным. Пусть выберет сам, когда подрастет.

А в трубку кричит Сашка. Это моя лучшая подруга. Она сумасбродка — не такая,

как я. Мне кажется, я скромняга. Но мой папа говорит, что мы одного поля ягоды.

Сашка живет в соседнем доме, как раз напротив наших окон. Она прилично

загораживает мне море, ставит психологические кордоны. И еще ей в этом помогает

ее младший брат Федька. Если сама Сашка закрывает море на две трети, то вместе с

Федькой они перекрывают его на три четверти. Настоящая плотина.

— Хватит пялиться! — кричит Сашка. — Вы уже два часа на меня смотрите! Я вам

знаками показываю, чтобы не смотрели, а вы смотрите и смотрите!

Мы с мамой переглянулись, и я ненароком глянула на Сашкино окно. Сашка

размахивала руками.

— Даже мечтать не смей, что мы глазеем на тебя, — сказала я. — Мы любуемся

штормом. Видела, какие волны?

— Брось выдумывать! — разволновалась Сашка. — Ты сделала лабораторную по

химии? Не забудь, мне ее еще списать надо! Бред какой!

— Жалей нервные клетки, — посоветовала я.

— Что их жалеть! Они бы меня пожалели!

Я вздохнула и села к кухонному столу. Сложила горкой раскатившиеся по

столешнице апельсины, достала учебник по химии.

— Будешь работать за двоих? — спросил папа.

— Чего только не сделаешь ради лучшей подруги, — вздохнула я, а сама

подумала, что лучше поработать за двоих, а то она съест меня с потрохами.

Когда дружишь, всегда приходится с чем-то мириться. Потому что оказывается –

те, с кем дружишь, не такие, как надо. И совсем уж не такие, как ты. Сашка

взрывная, несуразная и иногда меня пугает. Но все же мы дружим, и я делаю

лабораторные. Такая вот взаимовыручка.

Через час я сфотографировала домашнее задание и отправила Сашке. Та тут же

примчалась ко мне, махнула рукой моим родителям, схватила апельсин и заявила,

что у меня непонятный почерк. Было двенадцать ночи. Папа тяжело вздохнул и

скрылся в комнате.

— Вы плохо воспитываете свою дочь, она неразборчиво пишет, — заявила Сашка

моей маме.

— Да, да, — покорно согласилась мама.

— Еще она у вас учит уроки на кухне, — добавила Сашка.

— Да, — снова кивнула мама. — Еще она у нас учит уроки.

Папа в соседней комнате погромче включил музыку, хоть было уже поздновато.

По-моему, он Сашку немного побаивается. Точно так, как раньше я побаивалась

этого большого, красивого и шумного города.

Еще три года назад мы жили в небольшом городке. Троллейбусные маршруты в нем

можно было пересчитать по пальцам, трамваи я видела только на картинках. Люди по

улицам ходили хмурые, и самым большим счастьем для них было показать, насколько

они круты. Там очень любили повыделываться. Нам с мамой это ужасно не нравилось,

а папа только махал рукой и говорил, чтобы мы не обращали внимания. Но как не

обращать внимания на людей, слишком громко говорящих по мобильнику не для того,

чтобы договориться о чем-то, а чтобы показать рядом идущим, что у них есть

мобильник и они могут долго разговаривать? Особым шиком в нашем не таком уж

жарком городе была установка кондиционера — желательно, чтобы он был выведен не

через окно или через балкон, а торчал одиноко на пустой стене дома. Для этого

боковые стены домов дырявили. Мне было жалко их.

Было жалко и людей — что им интересны только сплетни и самая обычная жизнь,

в которой главное для мальчиков — найти хорошую работу, для девочек — удачно

выйти замуж.

Мне же хотелось, чтобы у меня был весь мир.

Я любила музыку, старалась даже в нашем городе высмотреть интересных людей,

но их не находилось. До пятого класса я ходила в танцевальную студию, но там на

меня орали. Даже не знаю, почему. Наверное, потому что орали на всех.

В шестом классе я стала писать песни. Сейчас они мне кажутся наивными и

детскими. Тогда я напевала их сама себе по ночам, глядя, как по ночным стенам

проносятся тени. Теперь у меня получаются другие песни (правда, я пишу их без

музыки, просто слова), выкладываю на своей страничке, многие хвалят. Сашка

завидует. Хотя сама здорово рисует — я так не умею.

Приезжая в свой старый город (мы изредка ездим туда к бабушке), я сразу

переставала чувствовать себя человеком. Мне сразу же хотелось обратно — в

большой город с шумными и широкими проспектами. С людьми, у которых такие разные

лица. Которые и не подумают выделываться. Мне вообще нравится смотреть на людей

— в метро, на улицах, везде-везде…

Мы переехали сюда, когда папе предложили работу и дали жилье.

— Хотите в город с видом на море? — спросил тогда папа.

Он еще спрашивал! С этих его слов мы стали жить, думая о предстоящей дороге.

Паковали вещи, выбрасывали ненужное. Лишнего оказалось очень много — все то, без

чего можно обойтись, начиная новую жизнь. Мама сказала, что с новой жизнью

всегда так. Ей виднее.

А город принял меня не сразу. Он нравился мне, как незнакомые люди,

проходящие мимо. Такие же недоступные, хоть я шла с ними совсем рядом, и они

видели меня. Но — нам никогда не заговорить, никогда не узнать друг друга.

Так я любовалась всем, что было вокруг меня. Целый год. Ходила в хорошую и

незлую школу, с кем-то в классе больше общалась, с кем-то меньше, была вполне

веселой, но все-таки нездешней.

С городом меня сдружила Сашка. Ведь поначалу она не училась со мной в одной

школе, и мы были даже не знакомы. Да что там — за год я даже не узнала, кто у

нас соседи по этажу. Что уж говорить о девчонке из соседнего дома!

В тот день, чуть больше года назад, когда дома кроме меня никого не было, я

тоже смотрела в окно. Распахнула его настежь и сидела на подоконнике. Был очень

красивый закат — алый, разливающийся по облакам. Краем глаза я заметила, как

раскрылось окно напротив. Какая-то девчонка крикнула, как и сегодня:

— Хватит пялиться, ненормальная!

Я возмутилась и тоже крикнула:

— Я не пялюсь! Сама ты ненормальная!

Сашка (а это, конечно, была именно она) гневно вопила:

— Хорошо же ты не пялишься! Целый год уже пялишься! Я с ума так сойду! У

меня уже руки дрожат!

И тут в окне показалась рыжая Федькина голова. Он крикнул:

— Ты пялишься, дурочка! Сашка в бинокль видела! — Федька подумал и добавил:

— Дурочка с переулочка!

Сашка недовольно оттолкнула его от окна и крикнула мне почти примирительно:

— Я сейчас приду.

И пришла. Она деловито осмотрела нашу квартиру, на всякий случай спросила:

— У тебя нет тайных фотографий наших окон?

Я пожала плечами и ехидно сказала:

— А что, нужны?

Сашка задумалась. И спросила невпопад:

— Встречаешься с кем-нибудь? Парень есть?

Я повторила по инерции:

— А что, надо?

— Вот глупая, — сказала Сашка. — Хочешь, найдем тебе кого-нибудь? Я могу

одолжить тебе Аркашу.

Я понятия не имела, кто такой Аркаша и зачем его мне одалживать. Сашка

объяснила:

— Он баскетболист. Не такой уж умный, зато он сзади отращивает хвостик –

знаешь, локон такой? Чтобы его холить и лелеять. И у него вытянутое лицо.

— Лошадиное, что ли? — не удержалась я.

Сашка засмеялась:

— Скажешь тоже, лошадиное! — а потом задумчиво добавила: — Ну да, лошадиное.

Ладно, раз тебе Аркаша не подходит, тогда…

По-моему, Сашка стала обдумывать варианты. Я поинтересовалась:

— Меня так уж срочно надо пристроить?

Сашка посмотрела на меня, как на ненормальную. Спросила:

— Тебе вообще кто-то нравится?

Я задумалась. Ну, было несколько мальчишек в классе, которых нельзя было

назвать уродами. Остапов и, пожалуй, Маров Максим. Может быть, они мне и

нравились. Я попыталась представить их, идущих по берегу моего моря, улыбающихся

мне, но ничего не получалось. Их лица размывались, как будто акварель в воде. А

вместо мальчишек проступал образ кого-то незнакомого, высокого, и я все равно не

видела его лица, но ветер развевал его волосы, и они были, будто волны. Сашка

ждала, и я нерешительно кивнула.

Сашка уточнила:

— Из твоего класса?

Я кивнула еще раз, уже более уверенно.

— Понятно, — сказала Сашка. — Без меня ты точно пропадешь. Ты в каком

классе? В какой школе?

На дворе стояло лето, и с началом осени я должна была идти в седьмой класс.

Оказалось, Сашка тоже перешла в седьмой, только в другой школе.

— Пойдем, — сказала Сашка и потащила меня из дому.

В лифте с нами спускался парень чуть постарше меня. Сашка поинтересовалась у

него:

— Вы соседи?

Он кивнул и сказал:

— Соседи, только она не в курсе, — и показал на меня. И добавил совсем уж

жалостливым голосом: — Не здоровается… А я ей как-то письмо приносил.

Я вспомнила — действительно, он когда-то занес мне письмо от бабушки,

которое по ошибке опустили в другой почтовый ящик.

— Ее зовут Тин, — сообщила Сашка. — А я Александра.

Сашка мило улыбнулась и зачем-то сделала реверанс. Мне стало смешно.

— Очень приятно. Костя.

— Она симпатичная, правда? — вдруг спросила Сашка.

— Еще бы! — сказал Костя и улыбнулся.

Я покраснела, но тут же гордо задрала подбородок, как будто меня это не

касалось. Когда мы вышли из лифта, Сашка потащила меня за рукав в сторону.

— Ты зачем так спросила? — грозно сказала я.

Но Сашка ответила вопросом на вопрос:

— А он тебе как?

Я подумала, еще раз взглянула на уходящего Костю. Он был, наверное, хорошим

человеком, но слишком простым. Как паззл из двух частей, где и собирать-то

нечего… И сказала:

— Нос картошкой.

Сашка вознегодовала:

— А тебе какой нужен, свеклой, что ли? Вечно тебе что-то не нравится. Тебе

прямо не угодишь. Пойдем ко мне.

Этим же вечером Сашка пришла к нам в гости еще раз. Пить чай, ужинать и чуть

не уснула. Папа все это время прятался за книжкой.

На следующий день Сашка забрала документы из своей школы и перевелась в мой

класс.

Еще через день она показала мне город — свой город. Мы влезали на крыши и

смотрели на всех свысока. Трогали руками мостовые, как они прогрелись, и бегали

по поребрикам. Сашка показывала мне скульптуры и спрашивала:

— Как тебе этот, с конями?

Я обходила скульптуру кругом и говорила:

— Ну, сзади ничего.

— И то ладно, — выдыхала Сашка. — А этот, с веткой на шее?

— По-моему, это девушка, — неуверенно говорила я.

— По-моему, по-моему, — недовольно передразнивала меня Сашка.

Я больше не боялась города, с ним можно было обращаться по-свойски. Я даже

не была против, если Сашка меня «к кому-то пристроит». Сама она быстро

рассталась с Аркашей, заявив ему, что у него лошадиное лицо. Я как-то потом

видела его (и нам даже удалось поговорить) — лицо не такое уж вытянутое, Аркадий

был вполне славным, а кроме баскетбола он играл еще и на скрипке. Когда я

рассказала об этом Сашке, она кусала локти:

— Это ты меня сбила с толку! Ладно, может, еще не поздно…

Было уже поздно.

Но Сашка не унывала.

Мы проучились вместе уже больше года. За это время Сашка писала за меня

записки Остапову (и мы потом с ним даже встречались пару месяцев), сама писала

записки Остапову (после того, как мы с ним расстались), а потом рисовала

Остапову карикатуры на него же. А потом мы с Сашкой поняли, что это все не то.

Что любовь должна быть настоящей, а не в лице мальчишек из нашего класса. Ко мне

она должна была прийти по берегу моря, в каком-нибудь длинном сером плаще, и

чтобы был закат и никого больше. К Сашке… К Сашке она, наверное, должна

прискакать на одной ноге. И мы ее ждали. И учились. И искали. И ждали.

Я стала более шумной, чем до знакомства с Сашкой. Но иногда во мне

просыпалась девчонка из небольшого города, которая тихо бродила по улицам и

слушала, как шумит море.

Мне нравилось быть разной.

Химию Сашка проспала. Она пришла на урок русского где-то на десятой минуте,

пробурчала извинения и громко уселась за парту. Вид у нее был суровый, как будто

она пришла не на русский, а как минимум на физику.

Сашка толкнула меня локтем:

— Могла бы и разбудить.

— Можно подумать, я у вас живу, — буркнула я. — Между прочим, у тебя есть

брат. Мог бы и разбудить.

Сашка только отмахнулась:

— Не перекладывай ответственность на маленьких. Федька балбес. Чего с него

взять?

— Девочки! — учительница постучала ручкой по столу.

Сашка зевнула.

— Все равно не выспалась, — шепнула она. — Зря старалась, честно списывала,

теперь влепят двояк.

Сашка подняла руку:

— Можно в туалет?

Учительница по русскому была не глупой и не мягкой, но ее можно было легко

убедить. И Сашка добавила:

— Очень нужно, я так торопилась, что забыла зайти… А теперь вспомнила, и

просто думать ни о чем больше не могу.

В классе раздался смешок.

— Иди, — вздохнула учительница.

Сашка достала из сумки тетрадку, встала и, прежде чем я успела опомниться,

вытянула меня из-за парты.

— Ей тоже нужно, — на ходу сказала она. — Она тоже забыла.

Я только и успела, что пожать плечами. Сашка тянула меня за руку. Мы

выбежали в коридор, прислонились к двери и рассмеялись. В коридоре было тихо,

сквозняк шевелил желто-коричневые занавески на окнах, из столовой доносился

сладкий запах молочной каши. Мы на цыпочках прокрались вдоль стен коридора и

завернули в аппендикс — так мы звали ответвление на этаже, заканчивающееся

тупиком. Дверь тупика вела в кабинет химии, так что все сходилось — тупик и

есть. Чуть в стороне была дверь в лабораторию.

— Наверняка тетради не в учительской, а там, — зашептала Сашка, кивнув на

дверь. — Я просто нюхом чую.

Чует она, как же. Было бы смешно, если бы Сашка попробовала сразу отнести

тетрадь в учительскую. Там у них всегда своя тусовка, не протолкнуться. Конечно,

надо было проверить простой вариант.

Я схватила ее за рукав и сказала:

— Сашка, но тебе уже поставили энку. Она спросит — а откуда лабораторная?

Было темновато, но я все же увидела, как проступили веснушки на Сашкином

лице. Они у нее всегда становятся заметными в решительные моменты. Сашка только

махнула рукой:

— У химички память, как у курицы. Я скажу, что она ошиблась. Что я была и

даже спросила ее, как зовут Эйнштейна.

И правда, Сашка когда-то на уроке химии об этом спрашивала. Все очень

смеялись.

— Как зовут Эйнштейна, ну, того, который таблицу Менделеева придумал? –

спросила тогда она. — Я фамилию запомнила, а имя постоянно вылетает из головы.

Сашка сказала, что у учительницы все спутается, и еще она долго будет

извиняться за лишнюю энку. А потом случайно перейдет к биографии Менделеева,

после чего скажет: «А к чему это я?». Вид у учительницы был худой, какой-то

немного высушенный и разнесчастный. Настоящий чернослив да и только. Наверное,

это все из-за фамилии. Вот она думает, думает о чем-то одном, и внезапно

вспоминает: «Ах, какая же у меня ужасная фамилия! Почему она у меня именно

такая? Бедная я бедная. И при чем тут Менделеев?».

Звали ее Лилия Владимировна, а фамилия у нее была Ухо. Химию она преподавала

хорошо, потому что часто рассказывала одну и ту же тему по нескольку раз.

Мы вдруг опомнились — а вдруг она сидит в лаборатории и слушает, как мы про

нее шепчемся? И вообще — с чего Сашка взяла, что дверь открыта?

— С того, — объяснила Сашка. — Что дверь она тоже постоянно забывает

закрывать.

Все складывалось как нельзя лучше. И дверь была открыта, а та, что ведет из

лаборатории в класс — закрыта. Сашка прислушалась — в классе шла не химия, а

география. Значит, химички поблизости нет. Тем лучше, меньше подозрений.

На столе лежала стопка тетрадей. Сашка подтолкнула меня:

— Ты иди в коридор и прикрывай меня. Я быстро суну тетрадь в середину стопки

и вернусь.

— Да засунь сразу и пойдем, — занервничала я.

— Нет, — буркнула Сашка. — Я хочу, чтобы она мою работу до твоей проверяла.

Надо обе переложить. Шкурный интерес.

Я пожала плечами и вышла из лаборатории. И на меня просто-таки наскочила

Лилия Владимировна! В руках у нее была треснувшая колба.

— Самойлова! — крикнула она. — Что ты здесь делаешь?

От растерянности я не знала, куда деваться. Лучшее, что я придумала — это

встать плотно спиной к двери в лабораторию и развести в стороны руки. Лилия

Владимировна попыталась отодвинуть меня от двери, но я, сцепив губы, не

двигалась с места. Наконец до нее дошло:

— Там кто-то есть?

Я молчала, учительница молчала, и вдруг, как это бывает в фильмах ужасов,

когда из-за угла вдруг высовывается страшная морда, Лилия Владимировна резко

спросила:

— Кто там?

Я так перепугалась, что выпалила:

— Сашка.

— Капля?

— Капля, — призналась я. Куда мне теперь было деваться?

Капля — это Сашкина фамилия. Я стараюсь ее представлять по имени, потому что

по фамилии к ней сразу не так относиться будут. Потому что она никакая не Капля.

Она — настоящий водопад, шторм, стихийное бедствие! Хотя последнюю каплю

терпения ей, конечно, часто припоминают.

Сашка, наверное, была так увлечена перекладыванием тетрадей, что не слышала,

как над ней нависла угроза. И она стала толкать дверь с той стороны, пытаясь

выйти. Я не пускала и держалась как могла. Потому что с этой стороны меня

морально атаковала Лилия Владимировна.

— И что она там делает, эта Саша Капля? — интересовалась она.

— Пере… пере… — я думала, что бы такого сказать, чтобы не выболтать, что

она перекладывает тетради, и вдруг выпалила. — Переодевается.

Химичка удивилась:

— Зачем?

Сашка поняла, что происходит, и притихла. Я сказала:

— Чтобы не простудиться. А то вся одежда промокла.

— Как так? — не понимала химичка. — Ее облил кто-то из одноклассников?

— Ну нет… — замялась я. — На нее ведь учительница воду из вазочки вылила.

— Случайно? — встревожилась химичка.

Сашка с той стороны достаточно сильно толкнула дверь. Я и сама поняла, что

завираюсь (хотя вообще-то я врать не умею, но это же не вранье, а так,

фантазия), но все же продолжила:

— Нет, специально. Это когда Фролов ей волосы пытался поджечь. Полили водой,

чтобы не сгорело.

И я решила, что Сашку пора выпускать. Сашка вышла и скромно поздоровалась.

Волосы у нее были мокрые, а в руках она держала свитер. Молодец.

Химичка заботливо поинтересовалась:

— Вы рассказывали об этом директору?

Сашка решила сменить тему:

— А у вас окно?

— У меня? — задумалась Лилия Владимировна. — Да, зачем я сюда шла?

Она повертела в руках треснувшую колбу и отдала ее нам:

— Выбросьте. Кстати, почему вы не на уроке?

Мы как сумасшедшие бежали по коридорам. Сашка на ходу благодарила меня, что

в своих фантазиях я попыталась поджечь ей только волосы, а не спалила на костре

полностью, как многострадальную Жанну Д'Арк. Не стоит благодарностей, сказала я.

Обращайся в любое время.

— И что на тебя такое нашло? — хмыкнула она. — Пойдем завтракать.

Сашка осторожно заглянула в столовую и махнула мне рукой:

— Десятиклассники дежурят. Мальчики в передниках. Красота!

Я пристроилась рядом и тоже посмотрела, как мальчишки разносят по столам

стаканы и раскладывают тарелки. И, хоть делали они это довольно неуклюже, в

передниках они выглядели забавно. У нас в школе заведено — каждую неделю дежурит

какой-то класс, помогает в столовой и на входе в школу. Странно, почему в

столовой не девчонки? Они поделили дни — сегодня мальчики, завтра девочки? Сашка

показала на эмовидного парня с длинной темной челкой и сказала с придыханием:

— Красивый, правда?

Я прищурилась и попыталась его разглядеть.

— Скажешь тоже, — пожала я плечами. — Мне лица не видно. А без лица я

сказать ничего не могу.

— Эх, ты, — вздохнула Сашка. — Надо смотреть прямо в душу. Мне даже отсюда

видно, какой он светлый и возвышенный.

Сашка улыбнулась ему, подняла ладонь и пошевелила пальцами. Парень отставил

поднос и пошел к нам. Он вытер руки о передник и сказал откуда-то из-под челки:

— Че не на уроке?

— Страшное происшествие, — с готовностью сообщила ему Сашка. — Меня чуть не

сожгли.

— Тут че забыли? — зарычал десятиклассник.

Сашка нахмурилась. Светлый образ эмо-принца рушился на глазах.

Она сказала мне:

— Что-то есть перехотелось. Пойдем отсюда.

Сашка бежала по коридору, когда я потянула ее за руку и остановила.

— Погоди, — сказала я. — Давай передохнем.

Следом за мной Сашка забралась на широкий подоконник. С ней всегда так — нет

времени на остановку, она постоянно куда-то торопится. Сейчас посидит немного, а

потом начнет крутиться — куда бы еще побежать. У меня оставалось несколько минут

спокойствия. В окно лился осенний свет, я закрыла глаза и прислонилась головой к

стеклу. Похоже, Сашка тоже устала. Она улеглась на подоконник, положив голову

мне на колени. Школа притихла. Коридоры были длинными и пустыми. Время

остановилось. Замерли учительские указки, в журнале осталась недописанной

наполовину выведенная двойка, на полуслове остановился выученный наизусть стих.

Сашка покачала головой и сказала с ненавистью:

— Десятиклассники уроды.

Все ясно. Мальчик в переднике успел разбить ей сердце. Видимо, у нее на него

были большие планы. Я опустила ладонь ей на лоб и погладила по голове. У Сашки

были чуть вьющиеся светло-каштановые волосы по плечи. Лицо у нее немного

побледнело, веснушки стали еле заметными.

— Бедный ребенок, — сказала я ей.

— Угу, — жалобно пискнула Сашка. — Жалей меня, жалей.

И вот мы сидели, в спину через стекло мне светило солнце. И в голове у меня

почему-то крутилась песня про звездный свет [1]. Не моя песня, нет, чужая. Но

она была как будто моя… О том, что наши надежды и ожидания — это черные дыры в

космосе. Так ведь оно и было — посмотреть только на Сашку и ее разбитые мечты.

Или на меня. Да, у меня есть родители, друзья в школе. Сашка есть, в конце

концов. Но я все же чувствовала себя одинокой. Если так подумать, то никто мне

сейчас не нравился, и что самое страшное — никому я была не нужна. Так, чтобы

навсегда. Чтобы ни минуты друг без друга. Тот, незнакомый человек в моих мечтах,

был и не человеком вовсе, а так, призраком: выдуманным, ненастоящим, таким,

какого не может быть на самом деле. Никогда.

[1] Имеется в виду композиция группы Muse «Starlight».

«Мне просто хотелось держать тебя в своих руках», — звучала песня в моей

голове.

Я вздохнула.

Говорят, взрослые терпеть не могут подростков. Что они, как стихийного

бедствия, боятся переходного возраста. И ждут, когда мы вырастем. Когда станем

умными и рассудительными, не будем метаться из стороны в сторону, точно будем

знать, что нам нужно. Но я точно знала одно — что не изменюсь.

Взрослым легко вычеркнуть несколько лет из нашей жизни. Сидеть и пережидать

их, как мыши в норе ждут, когда коту надоест их караулить. Я слышала, что

некоторые и вовсе мечтают, чтобы возраста где-то между тринадцатью и двадцатью

годами у человека не было. Тогда никаких проблем. Был человек ребенком, стал

человек взрослым. Раз — и готово. И не сидели бы мы с Сашкой сейчас на

подоконнике, и не светило бы мне в спину солнце.

И не вертелась бы у меня в голове песня, и не была бы она мне так

пронзительно близка. И вообще — меня, такой, как сейчас, не было бы. Даже

подумать страшно.

Сашка подняла голову и посмотрела в окно. Там, по двору школы, неуверенно

шел какой-то парень. Он был примерно нашего возраста. Сашка оживилась:

— Тин, смотри-ка, новенький!

Иногда я совсем не понимаю, как Сашка думает, по каким таким путям ходят ее

мысли. Вот почему она решила, что этот парень — новенький? Он может прийти в

школу за братом или сестрой, или просто любуется, какое у нас красивое

стандартное здание.

Сашка объяснила:

— Видишь, он вполне уверенный в себе человек. Но сейчас ведет себя как

последний трус. Потому что не знает, чего ждать. Потому что новенький. Пойдем!

И Сашка потащила меня к главному входу.

Парень тем временем зашел в школу, переобулся (какой примерный!) и огляделся

по сторонам. И перед ним возникла Сашка. Она спросила в лоб:

— Новенький? Мне сказали тебя встретить и провести до класса.

Парень нерешительно кивнул. Я пристроилась рядышком.

— Зовут? — строго поинтересовалась Сашка.

— Юра… Юрий Угорелов.

Сашка наклонилась ко мне и шепнула:

— Сегодня пожароопасный день, — а Юре сказала: — Класс?

— Восьмой «Б», — сказал Юра.

Вот это да! К нам новенький! В наш класс! Я присмотрелась к нему

повнимательнее. Он был вполне симпатичный. Большие глаза с длинными ресницами,

темные брови, густые и жесткие черные волосы. И в то же время было что-то

азиатское в его внешности. На нем были джинсы и рубашка в синюю клетку. Не

очень-то нарядно для первого дня в школе.

— Пойдем, — важно сказала Сашка, и направилась не к нашему классу, а в

корпус начальной школы.

Я старалась скрыть улыбку.

— Только учти, — грозно сказала Сашка. — Класс там особенный. Что бы ни

происходило, не удивляйся. У нас другие методы обучения. Забудь все, к чему ты

привык!

Юра Угорелов неуверенно кивнул. Сашка же подошла к кабинету второклашек и

остановилась. Она поучала:

— И не вздумай смеяться над нашими учениками, какими бы они не оказались!

— Конечно, — сказал Юра.

Я попробовала стать серьезной и строго сказала Сашке:

— Он взрослый и толковый человек. Он все понимает.

А Сашка сказала:

— Сейчас я предупрежу класс. Стой здесь.

Она зашла в кабинет, я шмыгнула следом за ней.

— К вам просили привести новенького, — негромко сказала Сашка. — Только не

смейтесь над ним. Человеку восемь лет, а выглядит, как старшеклассник.

Учительница кивнула, а Сашка пригрозила второклашкам:

— Смотрите мне!

Потом мы вышли, сказали Юре Угорелову: «Заходи», и сами побежали прочь.

Только добежав до нашего класса, мы остановились и отсмеялись.

— Ничего! — смеялась Сашка. — Если умный, сразу придет сюда.

— А если глупый, проучится до конца года с второклашками! — хохотала я.

На шум выглянула учительница по русскому и гневно посмотрела на нас. Сашка

развела руками:

— В туалете была огромная очередь!

Оставшиеся пять минут урока мы просидели в классе.

На переменке мы стояли в коридоре и о чем-то беседовали с одноклассниками. К

нам подбежала стайка мальчишек-третьеклашек с рыжим Федькой во главе.

— Тин! — окликнул меня Федька.

Я повернулась. Федька сделал шаг вперед и, насупив брови, спросил:

— Будешь со мной встречаться?

— Буду! — с легкостью ответила я.

— Видали?! — хвастливо спросил Федька третьеклашек, и они шумно умчались к

себе.

Новенький появился в нашем классе на десятой минуте следующего урока. Шла

алгебра.

Юра Угорелов сел на свободное место, посмотрел на Сашку и покачал головой. А

потом бросил к нам на парту записку, кивнув, что это Сашке. В записке было

написано:

«1:0»

— В мою пользу, — объяснила Сашка и стала что-то быстро писать на обратной

стороне записки.

— Ты что там пишешь? — поинтересовалась я.

Сашка удивленно посмотрела на меня:

— Свой телефон, конечно.

Сразу после уроков Сашка убежала — у нее еще была художка, и я возвращалась

домой одна. Стало непривычно тихо, как будто внезапно в доме выключили

электричество. Когда вдруг так гаснет свет, это очень забавно. Потому что

сначала минуту все молчат, потом минут пять бурчат (неизвестно у кого

спрашивают, что это за свинство, когда это кончится), а потом застывают. Не

гудят компьютеры, гаснут часы, смолкают телевизоры. И тогда наваливается

чувство, что больше _нечего_делать_. Но при всем при этом тихонько радуешься

наступившей темноте и тишине — потому что знаешь, что все равно это ненадолго.

Вот так и мне было без Сашки.

Сначала я немного погрустила, а потом снова стала размышлять.

Может, и правду про нас говорят, что нам ничего не интересно кроме

мальчиков, постеров на стенах, болтовни, что мы несерьезно относимся к урокам,

несемся вперед со сверхзвуковой скоростью и при всем этом почти ничего не знаем

о своих родителях, что нам наплевать на них…

А у родителей тоже есть своя жизнь, им что-то интересно, одни книжки они

любят, а другие нет, и работа для них — не просто место зарабатывания денег.

И вот живем мы рядом с родителями, как незнакомые люди, и только то и

делаем, что просим деньги на карманные расходы. И убегаем подальше.

А они остаются — жить своей жизнью. Без нас.

И я решила, что такой точно не буду. Прямо с этого момента перестану быть

такой. Нужно было действовать, и я заторопилась домой.

Папа, к счастью, был дома и читал книжку на кухне.

Но первым делом я заскочила к себе в комнату, включила компьютер и добавила

себе на страничку песню про звездный свет. А потом села за кухонный стол и стала

смотреть на папу. Он не реагировал и продолжал листать страницы.

— Ты плохо прячешься за книжкой, — сказала я ему.

Папа выглянул сверху:

— Правда?

— Правда, — сказала я.

Папа вздохнул и отложил книжку подальше.

— Ты боишься разговоров с подростками? — ехидно спросила я.

— Я бесстрашный, — произнес папа, глядя мне в глаза.

Я уважительно посмотрела на него, а он добавил:

— И боюсь только того, что в любой момент может раздаться звонок в дверь, и

к нам влетит твоя Сашка.

— Папа… — начала я, но папа перебил.

— Может, нам стоит сделать ей ключи от квартиры? — задумчиво сказал он.

— Ой, а можно?! — обрадовалась я.

Папа долго и печально смотрел на меня. Потом взял книжку в руки и повертел

ее. Тихо сказал:

— Пошутил.

— А… — я приуныла, но потом вспомнила, зачем я здесь. — Папа, ты кем

работаешь?

Папа закашлялся, а потом сказал:

— Тебе четырнадцать, а ты до сих пор не знаешь, кем я работаю?

— Знаю, — успокоила его я. — Но это для начала разговора. Так положено.

Скажи.

Папа поднялся и беспокойно заходил по кухне. Поставил чайник, несколько раз

заглянул в окно. Я вертелась и недоумевала — что это он? Неужели сложно ответить

на такой простой вопрос?

— Ну пап! — возмутилась я. — Я же спрашиваю!

Папа вместо ответа достал кружки, налил себе и мне чая. Залез в холодильник,

вытащил сыр, масло, ветчину, огурцы, помидоры. Отрезал пару кусков хлеба.

Выложил все это передо мной и показал рукой — давай, мол, вперед. Я посмотрела

на него, папа отвел взгляд и вновь заходил по кухне. Я не понимаю — неужели на

пустой желудок о папиной работе говорить нельзя? Могут быть какие-то

последствия? Нет, теперь я понимаю, почему все мало знают о работе своих

родителей! Они сами не рассказывают. Держат в строжайшем секрете. Вот и папа

молчал. Я пожала плечами и соорудила себе бутерброд. Он сел за стол, сцепил

пальцы и посмотрел на меня.

— Ты же знаешь, — скучно сказала папа. — Я работаю штатным фотографом в

газете.

Я закивала и продолжила, жуя бутерброд:

— И как тебе там, нравится?

— Это моя работа, — пожал плечами папа.

— И что ты там делаешь? Просто фотографируешь?

Папа кивнул:

— Мы выезжаем с журналистами, и я делаю снимки. Потом какие-то из них идут в

газету. Вот и все.

Ясно было, что не все. Он же мог бы мне рассказать, что ему нравится

фотографировать, что нет, в какой руке надо держать фотокамеру, сколько снимков

надо делать за раз…

— А камеру в какой руке надо держать? — озвучила я свои мысли.

— Что? — удивился папа, а потом ответил. — Обычно ее держат двумя руками.

Я вздохнула:

— Скучно, наверное.

— Держать камеру? — спросил папа.

— Работать фотографом, — пояснила я.

Папа только пожал плечами. Что же, теперь никто не может обвинить меня, что

я не интересуюсь родительскими делами. Но папа поднялся, заходил по кухне

взад-вперед, а потом махнул рукой:

— Пойдем.

Он привел меня к своему компьютеру, я села в кресло. Папа поискал что-то и

загрузил фотографию. На ней был мужчина, спускающийся с трапа самолета. На

следующей фотографии на заднем плане был самолет, а сам мужчина тоже чуть ли не

летел — он завис в воздухе…

— Спрыгнул с последней ступеньки, — объяснил папа. — Но я успел

сфотографировать. Это мы сегодня с утра съездили. Смешной человек. Спортсмен, –

папа потер рукой подбородок.

На следующей фотографии мужчина повернулся спиной, и из рюкзака у него

выглядывал маленький мальчик. Мальчишка состроил очень смешную рожу. Я подумала

— надо же, он состроил рожу моему папе!

— Это его пришли встречать, с сыном, — рассказывал папа. — Решили сделать

такой кадр. Потом ребенок вылезать из рюкзака отказывался.

— Здорово! — присвистнула я. — Это пойдет в газету?

— Не-ет, — хитро сказал папа. — В газету пойдет вот это.

И открыл фотографию, на которой мужчина спускается по трапу, а внизу его

ждут встречающие. Я удивилась — а почему не те фотографии, которые интересней?

Где он подпрыгнул, и с сыном в рюкзаке…

— У нас серьезное и солидное издание, — с грустью сказал папа. — Мы не можем

себе этого позволить.

— Ни фига се… — не удержалась я.

— Не выражайся, — попросил папа. — Смотри дальше.

Мы рассматривали фотографии, пока не пришла мама. Сначала папа показывал

рабочие снимки, рассказывая о каждом, а потом вдруг открыл папку, где на

фотографиях была я. Конечно, я раньше видела себя в зеркало, но такой я себя и

не видела никогда. Какая-то необычная, забавная… Или совсем домашняя, сидящая

на кухне.

— Красивые родные — подарок для фотографа, — сказал папа и почему-то

закашлялся.

Да уж, на фотографиях я выглядела здорово. Прямо бери и снимай меня в

подростковом фильме. Вот я в клетчатой фланелефой рубашке. Повернулась и

прищурилась, сцепив губы. Папа успел снять сам момент поворота — потому что

волосы еще не улеглись на место. Они у меня были темно-каштановые, чуть выше

плеч, челка слегка влажная (наверное, я только вышла из ванной), глаза

светились. Вот это фотография!

— Распечатаешь мне? — попросила я.

Папа кивнул. Я стала вспоминать — да, папа фотографировал меня изредка, но я

как-то не обращала на это внимания. А еще на одной фотографии были мы с Сашкой.

Сашка сидела на моей кровати, что-то рассказывая и размахивая руками, а я

смеялась, запрокинув голову…

— Папа! — чуть не закричала я. — Ты почему мне этого всего не показывал?

— Тебе было неинтересно, — только и сказал папа.

А я подумала — папа хороший фотограф. И почему-то это было мне приятно.

Потом был ужин с мамой, я приготовила уроки…

В половине двенадцатого пришла Сашка.

Мы еще не спали. Сашка была в пижаме, поверх которой она надела курточку.

Сашка бухнулась ко мне на кровать и спросила:

— Так какие мальчики тебе нравятся?

— В смысле?

— В прямом! — бодро сказала Сашка. — Ну, тип какой? Типаж?

Я пожала плечами. Кто его знает, какие мне нравятся. У меня не было

какого-то конкретного образа. Да и вообще, сейчас не было мальчишки, о котором

бы я думала. Такое уж время, пустое, безо всяких влюбленностей. Только

выдуманный образ, который никому не виден, и, наверное, даже мне… Я

почувствовала, что еще немного — и я расстроюсь. Но Сашка схватила со стола лист

бумаги, закрылась от меня учебником и сказала:

— Давай по порядку. Составим фоторобот и все будем знать. Овал лица –

круглый? Прямоугольный? Овальный? Квадратный? Вытянутый? Яйцевидный?

Я сказала первое попавшееся:

— Ну, пусть будет круглый.

Сашка хихикнула и начала рисунок. Что это она хихикает? Я забеспокоилась.

Но она продолжала:

— Уши. Большие? Маленькие? Оттопыренные? Прижатые к черепу?

— Средние, — сказала я. — Не оттопыренные.

— Глаза? — продолжала Сашка. — Маленькие? Большие? Полузакрытые? На выкате?

Раскосые?

— Нормальные, — вздохнула я.

Сашка спрашивала, я отвечала, пытаясь заглянуть в рисунок и посмотреть, что

получается. Сашка уворачивалась. Когда рисунок был закончен, Сашка победно

повернула его ко мне.

— Комплекс Электры! — заявила она. — Получился твой папа.

Да, рисует она хорошо, ничего не скажешь.

— Хорошая шутка, правда? — осторожно спросила Сашка.

Я видела, что она боится — вдруг я обижусь? Но я привыкла не обижаться на

нее. Я спросила:

— И ты только за этим сюда пришла?

У Сашки загорелись глаза, и она с придыханием сказала:

— Нет! Смотри, что мне прислал Юра Угорелов.

Она показала на мобильнике картинку — там были цветочки.

— Незабудки, подумать только! — с деланным восхищением сказала я. — Память

на всю жизнь.

Сашка толкнула меня локтем:

— Не издевайся.

— Ты ему ответила? — поинтересовалась я.

— Ага, — сказала Сашка. — Тоже рисунок отправила.

— Какой?

Сашка замялась:

— Ну, что там дарят мальчикам? Автомат.

Мы посмотрели друг на друга: я удивленно, а Сашка хлопала глазами. И тут она

выпалила испуганно:

— Думаешь, он неправильно поймет?

У Сашки есть одно умение, недоступное всем остальным. Она умеет делать дни

длинными. По-моему, она растягивает мою жизнь как только может. Куда мне

торопиться? Дни, в которых появлялась Сашка, могли быть длиной в месяц, в год, в

целую вечность. Я не знаю, как это у нее получается.

Вот бы и мне так уметь.

На следующий день сразу после школы в дверь позвонили. На пороге стоял

Федька, выряженный, как на праздник. На нем был костюм, на брюках наглажены

стрелки, в руках он держал букет. Собрался на первое сентября, да и только.

Федькины рыжие волосы были старательно приглажены, и он стал сам на себя не

похож.

Он молча тянул мне букет. Хризантемы. Отлично.

Я подумала — может, он что-то напутал? Подумал, что у меня день рождения? Да

не стал бы он на день рождения так выряжаться. Это же Федька! Рыжие волосы

всегда взлохмачены, верхние пуговицы на рубашках расстегнуты, и весь он всегда

выглядит, как перепуганный птенец. Наверное, какая-то ошибка. Снова Сашкины

проделки.

Но Федька нахмурился и грозно спросил:

— На свидание-то идешь, или так и будешь стоять? Ты обещала.

Я опешила.

— Ну, я же просто…

— Просто не просто, — нахмурился Федька, — а пойдем. Зря я, что ли, цветы

тащил? Думаешь, их так легко было надрать во дворе коттеджа?

Еще немного — и Федька взглядом прожжет меня насквозь, таким он был грозным.

Настоящий огнедышащий дракон на выданье.

Герой, ничего не скажешь. Во мне сразу проснулся педагог. Кто же так

девчонок на свидание приглашает? Если уж Сашка его должным образом воспитать не

смогла, придется это делать мне.

Я посерьезнела и сказала:

— А ты, Федька, спросил, пойду ли я? Есть ли у меня время? Может, меня

вообще дома бы не оказалось.

— Ну ты вообще! — возмутился Федька. — Я же в окно видел, что ты дома.

Значит, у тебя есть время. Значит, пойдешь. Обещала же!

Нет, к Федьке никакая педагогика не липнет. Придется идти.

Я сказала ему:

— Ладно, жди, я соберусь.

— Не копайся только, — пробурчал Федька. — Как же с вами, девчонками,

сложно!

Я вздохнула. Такой маленький, а уже тиран. Интересно, он таким же и

останется, когда вырастет?

Когда мы спускались вниз на лифте, Федька напряженно смотрел в пол. Уже на

улице он решился и спросил грозно:

— А чего цветы дома оставила?

— Что же мне, везде с ними ходить? — удивилась я. Я представила себе, как мы

ходим по улицам, и я держу цветы на вытянутых руках, чтобы все видели, что мне

их Федька подарил. — Ты что же, хвастун?

Федька задумался и скис:

— Нет, не хвастун.

Мы вышли на каштановую аллею. Федька сунул руки в карманы, а потом вытащил

их. Пошел чуть вперед. Остановился, оглянулся на меня. Опять засунул руки в

карманы. Опять вытащил.

По-моему, он что-то решал.

— Расслабься, Федька, — сказала ему я. — Смотри, какая хорошая погода.

Погода действительно была отличная — почти летняя. Наверное, можно было даже

снять свитер и ходить без курточки. Но Федьку погода не грела. Он холодно

прогудел:

— Угу.

А потом подошел ко мне поближе. Вздохнул и положил руку мне на талию. Для

него получилось высоковато, и идти так было неудобно. Мы прошли какое-то

расстояние, после чего Федька убрал руку и просто шел рядом. Я улыбнулась и

взяла его за руку. Федька выдернул ее:

— Что ты меня ведешь, как маленького?

Я пожала плечами и снисходительно положила ему руку на плечо. Он наконец-то

успокоился, но все же молчал. Потом увидел впереди какую-то тетеньку. Вынырнул

из-под моей руки, подбежал к тетеньке, вытащил из кармана фотоаппарат:

— Сфотографируйте нас, пожалуйста.

Подбежал ко мне и встал рядом, как памятник. Я приобняла его за плечи и

улыбнулась. Тетенька сделала несколько кадров и сказала:

— Какие красивые брат с сестрой.

Федька поспешил забрать у нее фотоаппарат и даже спасибо не сказал.

— Пойдем, — сказал он мне.

— А зачем фотографии? — спросила я. — Ты же говорил, что не хвастун.

— Не хвастун, но пацанам в нашем классе будет интересно, — объяснил он.

Такого Федьку я видела впервые. Он, конечно, бывал хмурым, но таким

серьезным не был никогда. Я привыкла видеть его смеющимся, вечно мчащимся

куда-то, дразнящимся, сметающим все на своем пути. Свидания ему пока что были

явно противопоказаны.

Мы свернули с аллеи и дошли до кафе. Федька посмотрел на меня:

— Будешь что-то? Пиво?

Я чуть не рассмеялась. Но все же сделала важный вид и сказала:

— Мне четырнадцать. Мне пока не продают.

— Ясно, — с облегчением сказал Федька.

Он все-таки решил напоить меня чаем с пирожным, а сам купил газировки. Все

время, что мы были в кафе, он печально вздыхал.

Я поболтала ложкой в чашке, посмотрела на Федьку (он беспокойно ерзал на

стуле) и сказала:

— Вообще-то ты должен меня развлекать.

— Я не клоун, — сразу заявил Федька.

— Ну, ты не должен скакать вокруг меня, как лошадь, или фокусы показывать.

— А чего надо?

— Разговорами надо развлекать, — объяснила я. — Расскажи мне интересную

историю.

— Это про любовь надо? — забеспокоился Федька.

— Про жизнь, — вздохнула я.

Федька задрал голову к потолку, перебирая истории. Он что-то соображал и

прикидывал, пока я пила чай. Потом сказал:

— Мне сегодня двойку поставили. По физкультуре. Мне надо было пробежать сто

метров, а я пробежал девяносто и остановился.

— Почему?

— Из принципа, — заявил Федька. — А то почему сто? Почему не восемьдесят? Не

сто десять? Девяносто я же пробежал, правда?

Я сказала ему, что он абсолютно прав. Но мог бы пробежать сто один метр, и

тогда двойки не было бы.

— Я хотел девяносто, — грустно сказал Федька.

Мы вышли из кафе в молчаливом напряжении. Я решила, что хватит, и сказала

Федьке:

— Знаешь, Федь. Мы уже долго встречаемся.

— Правда? — с надеждой сказал Федька.

— Правда. Может, просто погуляем?

Федька с облегчением выдохнул:

— Хорошо. Хватит. — А потом оживился и спросил: — А гулять куда пойдем?

— В парк, — сказала я.

— Круто! — обрадовался Федька. — Ты накормишь меня сладкой ватой?

Я кивнула, Федька подпрыгнул. Теперь он несся быстрее ветра, бегал вокруг

меня кругами, лаял на проходящих собак. У него сами собой разлохматились волосы.

Он разогрелся и сунул мне пиджак:

— Понеси, мне жарко.

Мы зашли в парк, и мне только и оставалось покрикивать ему, чтобы он не

баловался. Федька в ответ кричал, что тоже мне, воспитательница нашлась, и

забрасывал меня репьями. А мне что было делать? Я тоже его репьями забросала, и

уже скоро его выходной костюм больше был похож на походную одежду.

— Скучнота все эти ваши свидания! — бурно рассказывал мне Федька. — Идешь,

как дурак! Что вообще на них делать надо?

Я задумалась:

— Ну, ходить…

— Вот именно! — подхватил Федька. — Как дурак!

— Ну почему, — сказала я. — Ходил бы как умный.

— Я и так как умный ходил, а получалось, что как дурак, — Федька вытер нос

рукавом.

Парк был хороший, с аттракционами. Мы залезли на лодочки и несколько раз

покачались. Я кричала Федьке, чтобы он крепко держался. А он мне в ответ кричал:

— И без тебя знаю, зануда!

Ветер здорово растрепал его рыжие волосы. Он хороший мальчишка, Федька, хоть

и забияка. И он наверняка нравится какой-то девчонке из его класса. Которая

сидит и тайком вздыхает, глядя на его рыжую макушку. Которая мечтает, чтобы

именно Федька донес ее рюкзак до дома. Собирается тащить его за уши в учебе. И

чтобы он ее спас от каких-то хулиганов. Или она его спасла.

В третьем классе я сама дружила с мальчишкой. Его звали Генкой. Он был из

большой семьи — там было около десяти детей (а, может, и больше). Почему-то

Генка считался неблагополучным, и я сама на него косо посматривала. А потом нас

посадили за одну парту, и еще меня попросили помогать ему с уроками (сам он был

почти двоечником). Я хорошо помню, как он стал приходить в гости — без сумки,

заталкивая тетрадь за пояс. И, пока мы пили чай, моя мама разглаживала утюгом

смятые тетрадные листы… Когда настало восьмое марта, он принес мне домой

цветы. Букет был тоже слегка помятым, как будто он и цветы затолкал за ремень

брюк и прикрывал рубашкой. Меня тогда охватило какое-то непонятное и, наверное,

взрослое чувство. Это была не только влюбленность, а еще и какая-то смесь

нежности и благодарности. Что-то щемящее и пронзительное. Такое, что никогда не

забывается и остается навсегда внутри. Я и сейчас могу почувствовать себя так

же, стоит только вспомнить тот день…

А потом Генкиной семье дали большую квартиру в другом районе города (даже

две квартиры в одном доме), и мы больше не виделись. Но я его все равно ждала. И

иногда представляла, как мы идем по одной и той же улице и вдруг встречаемся, и

как нам хорошо вместе. Мне захотелось, чтобы Федьку тоже так ждали. Нечего ему

играть во взрослого. Придумал тоже.

Мы купили сладкой ваты, Федька отрывал от нее большие куски и играл с нею,

как с самолетом. Совсем малявка. Я предложила ему поиграть в догонялки, и мы

здорово побегали среди деревьев.

Когда мы пришли к нашему двору, Федька был веселый и разгоряченный.

— Пошли к нам в гости, накрутим Сашке нос, — весело предложил он.

Сомнительное предложение! Сашка сама кому хочешь нос накрутит. Я взяла

Федьку за плечи и внушительно сказала:

— Так вот, Федор Капля, слушай сюда. — Федька тут же посерьезнел. — Чтобы ты

знал, свидание — это не то, что было в первой части нашей прогулки, а, скорее,

то, что было во второй. Когда мы в парк пошли. Ясно тебе?

Федька сначала заморгал, потом широко улыбнулся и сказал:

— Это что же, свидание — значит, что надо просто дурачиться?

— Вроде того, — сказала я. — Быть самим собой, а не строить важную персону.

— Я не строил.

— Ну да! Как же, не строил. В костюм вырядился, — я отдала ему пиджак.

Федька смутился и спросил:

— Так что же, тебе не понравилось?

— Еще как понравилось! Ты хороший человек, Федька. И ты молодец.

— Да, я такой, — радостно согласился он, а потом снова задумался и

решительно выдал. — Если у нас все равно в парке было свидание, целоваться-то мы

будем? Ну, на прощание?

Я опешила. И это я только что сказала, что он хороший человек?

Маленький-маленький, а наглости! То, что я согласилась прогуляться с ним, еще

ничего не значит! И вообще, это все несерьезно.

Федька выжидал. Я подумала, потом чмокнула его в щеку и побежала домой. Уже

на бегу я оглянулась и крикнула:

— Ну пока!

Федька молчал. Он стоял обалдевший, и лишь безвольно помахал мне рукой. А

потом сказал беззвучно, шевеля губами: «Пока».

Да, такого свидания у меня еще никогда не было!

Дома я сразу достала учебники, чтобы наскоро приготовить домашние задания.

Потому что скоро прибежит Сашка, и ей надо еще успеть все переписать. Но вдруг я

услышала, как за окном меня зовут. Я выглянула в форточку, а Сашка кричала:

— Тин! Юра Угорелов позвал меня на свидание! Через час!

— Круто! — крикнула я. Уж не знаю, почему, но мне стало совсем не радостно.

И, главное, то, что меня никто не зовет на свидание, сегодня не оправдание.

— Что надеть? — кричала Сашка.

Откуда я знаю? Спросит тоже. Я крикнула:

— Одевай, что хочешь! Главное, голышом не ходи!

— Ха-ха-ха! — отчеканила Сашка. — Кстати, когда свадьба?

— Чего? — крикнула я.

Люди во дворе поднимали головы вверх. Ничего, мы привыкли. Нам часто

говорят, чтобы мы не устраивали реалити-шоу, а пользовались телефонами или

приходили друг к другу. Но мы и так иногда пользуемся телефонами и ходим друг к

другу. Что им?

— С братом моим свадьба когда?! — тут Сашку стали активно стаскивать с

подоконника. Наверняка это Федька. Похоже, он повисал на Сашкиных ногах, но

Сашка удачно отбрыкивалась. — Он мне сказал, что женится!

У Федьки сразу прибавилось сил, и он таки свалил Сашку с подоконника. Потом

сам влез на окно, помахал мне рукой и закрыл форточку.

И мне стало невыносимо грустно. Я какое-то время постояла у окна, и все

ждала, что Сашка появится. Но ее все не было. Наверное, носится по дому,

перебирает вещи, а рядом с нею бегает Федька и мешает ей.

Сегодня в школе я видела, как переглядывались Сашка с Юркой, как о чем-то

шептались на переменках. Нет, Сашка не бросала меня, но ее становилось меньше.

Оказывается, это совсем не здорово, когда вокруг становится чуть тише, чуть

спокойнее. Раньше я изредка мечтала об этом. Выходит, что зря. Сашка с Юрой были

хорошей парой, это видно. Юрка понимал все Сашкины шутки, здорово шутил сам.

Наверное, мне стоило порадоваться за нее. Все ее мимолетные влюбленности позади.

Юрка — это надолго. Но мне было больно представлять их вместе. Им-то хорошо, а

мне каково? Я села на подоконник, обхватила колени руками, а носом уткнулась в

стекло. И неожиданно для себя заревела. Никому я не нужна, никогда я в жизни не

влюблюсь. Так состарюсь и умру, в полном одиночестве. А Сашка после свидания

придет поздно и даже не подумает заглянуть ко мне. Я посмотрела на стол, на

котором были навалены учебники. Готовить уроки не хотелось, есть не хотелось,

быть не хотелось. Пустота.

Я смотрела в окно, и на моем море был штиль. Изредка пролетали чайки, и

совсем не дул ветер. Обездвиженные парусники простаивали вдали от берега. Люди

на берегу провожали тех, кто уплывал в прошлое, и не замечали друг друга. Море

перестало быть соленым, оно становилось пресным, остывшим, неживым.

Темнело, но я не включала свет. Родителей дома не было — вчера они

собирались в гости. В мире больше никого не осталось, кроме меня. Во дворе

зажглись фонари, и через какое-то время я увидела Сашку с Юркой. Они шли по

тропинкам, и я слышала далекий гул их беседы. Потом они обнялись и долго

целовались. У меня сжалось сердце, но отвести взгляд не получалось. Сашка с

Юркой расстались, расцепив ладони в последний момент. Сашка скрылась в подъезде,

а Юрка еще какое-то время смотрел на закрытые двери, а потом пошел прочь, вжав

голову в плечи. Я все ждала, когда включится свет в Сашкиной комнате. Но свет не

включался. Вместо этого Сашка вышла из подъезда (наверное, ждала, пока Юрка

уйдет на порядочное расстояние), воровато оглянулась и побежала ко мне. Я

спохватилась — сама зареваная, уроки не сделаны, ужин не разогрет! В то же время

мне стало гораздо легче, и я побежала открывать Сашке дверь.

— Не стоит благодарностей! — заявила Сашка с порога.

— За что это? — удивилась я.

Сашка встала по стойке смирно и продекламировала:

— За урегулирование мировой экономической ситуации! За спасенных белых

медведей на северном полюсе! За стабильную смену времен года! — а потом добавила

спокойнее: — Я не голодная, но чай буду.

Я кивнула и побежала ставить чайник. Сашка в моей комнате посмотрела на

разбросанные учебники и плюхнулась на вертящийся стул.

— Я устала кошмарно!

— Чем вы там занимались? — ехидно спросила я.

Сашка посерьезнела:

— В догонялки играли. Честно. В парке. Как маленькие. Представляешь? Но так

здорово! — и она мечтательно заулыбалась.

Когда я вернулась с чаем, Сашка уже спала на моей кровати. Я позвонила

Федьке, что она останется у нас. Потом выключила свет и пристроилась рядышком.

А на следующий день Федька меня бросил.

Было это так.

Сначала меня стали вызывать по всем предметам, будто сговорились. Нет, чтобы

Сашку вызвать — она ведь тоже уроков не учила! Но они будто знали, что именно я

самая неподготовленная. Я плавала на уроке физики, прислушиваясь к подсказкам и

повторяя совсем не то, что говорили мне. Еле, на трояк, выкрутилась на уроке

биологии. Но на геометрии я провалилась. Я могла бы, конечно, придумать

доказательство теоремы заново, но для этого был явно не тот день. И, хоть я

немного пришла в себя, но все думала про Сашку с Юркой и что они теперь вместе.

Полученная двойка меня расстроила, и я старалась, чтобы Сашка не заметила, что я

плачу. Но Сашка толкнула локтем и спросила:

— Тин, ты чего?

Я помотала головой. А на переменке подошел Федька и отвел в сторону. Он был

весь перемазан гуашью — наверное, прибежал с рисования.

— Нам надо серьезно поговорить, — сказал он. И, не дожидаясь моей реакции,

продолжил: — Я тебя бросаю. Я полюбил другую.

Одним пальцем Федька дергал хлястик на брюках. Наверное, волновался.

— Вот и хорошо, — успокоила я его.

— Ты не сердишься? — испуганно посмотрел на меня Федька.

Наверное, у меня был слишком несчастный вид, и Федька принял это на свой

счет.

— Нет, Федька, я совсем не сержусь.

— Тогда это тебе, — сказал он и достал из-за спины рисунок.

На нем были мы с Федькой, когда мы гуляли по парку. В руках у каждого была

сладкая вата размером в полнеба. На заднем плане люди (тоже мы с Федькой?)

раскачивались на лодочках.

— Хорошо вчера погуляли, — сказал Федька. — Ну, я побежал? А то у нас уроки

закончились.

— Беги, — сказала я ему и потрепала по шевелюре.

Я смотрела в окно и видела, как Федька выходит из школы с девчонкой его

возраста. Девчонка казалась чуть кругленькой, и у нее была толстенная коса.

Федька забрал у нее портфель, повесил себе на плечи поверх своего и стал похож

на двугорбого верблюда. У всех в жизни все устраивалось. Кроме меня.

Я так переживала по этому поводу, что даже не пошла в столовую. Сашка

осталась грустить вместе со мной. Юрка Угорелов о чем-то беседовал с

одноклассниками, а после уроков они побежали на поле играть в футбол.

И Сашка сказала:

— А мы с тобой пойдем в супермаркет и купим чего-нибудь вкусного. Я

проголодалась. Сидишь тут с тобой, преисполняешься мировой скорбью. Что

случилось-то?

— Просто грустно, — сказала я. — Мне же может побыть грустно?

— Может, — согласилась Сашка и неуверенно добавила: — Даже мне, наверное,

может побыть грустно…

Сашка вздохнула. Она не любила грустить. В супермаркет так в супермаркет,

подумала я. В любом случае, везде одинаково. Ничего не меняется, будь ты хоть в

Африке или на Луне.

Там-то, в магазине, я и увидела _его_. Он стоял у полки с фарфоровыми

чашками, будто настоящее фарфоровое божество. Он повернулся в мою сторону, и мне

показалось, что все это происходило медленно, будто на экране. Серое пальто,

белый шарф. Темные, слегка вьющиеся волосы, лицо… Такое лицо даже придумать

было невозможно. Он был идеален. Я замерла. С мониторов, развешанных по

магазину, лилась музыка про звездный свет. «Люди, которым важно, жив ли ты…»

Во мне будто что-то щелкнуло. Это знак.

Так вот как это происходит, подумала я.

Одна секунда — и ты уже не можешь жить, как раньше.

Мой фарфоровый бог взял в руки чашку с нарисованным вопросительным знаком и

пошел дальше. Он прошагал мимо нас, чуть задев меня рукавом. Казалось, мы не

существовали для него. Я уловила едва заметный пряный аромат.

— По-моему, взрословат, — пожала плечами Сашка. — И наверняка у него

вычурное имя. Никита там или Амвросий.

Я опомнилась, а Сашка уже тащила меня за руку:

— Быстрее, быстрее!

Мы превратились в настоящих сыщиков. Прятались за полками, делали короткие

перебежки. Мы выслеживали мою мечту. На нас косились работники магазина. Это

ничего — главное, чтобы он не заметил.

А незнакомец в сером пальто прошествовал к фруктам (мы перебежали и присели

за картофелем), взял ананас и отправился к кассам. Надо было видеть, как он шел.

Широкие, уверенные шаги. Казалось, в спину ему дует ветер. А сам он на

побережье, и вокруг шторм. Меня он не может увидеть, ведь мы из разных

пространств, и я могу пройти сквозь него, будто сквозь туман…

— Отомри, — сказала Сашка. — Топай давай. Вперед.

И подтолкнула меня. Я, наверное, очень неуклюже вышла из-за стендов с

бытовой химией. Сашка меня толкнула прямо в направлении кассы, и я чуть не

врезалась ему в спину, но вовремя затормозила. Тихонько стояла в очереди сразу

следом за ним, пялясь в потолок и пытаясь вместе с тем рассмотреть этого

удивительного человека. Пожалуй, Сашка была не права насчет возраста. Да, он

чуть постарше нас — но ему уж точно не больше шестнадцати-семнадцати. Он был

выше меня на полторы головы, но ничуть не сутулился. Мне нравится, когда высокие

не сутулятся. В них нет трусости. Они настоящие.

Подходила его очередь. Ананас и кружка рывками приближались к кассиру. Я

подумала, что сейчас он расплатится, и я пойду назад, к Сашке. Хотя сейчас мне

очень хотелось заговорить с ним, спросить что-то, но я не могла придума