Глава IX. Школа естественного права. Гуго Гроций

В то время как английская политическая литература вырабатывала идеал правового государства, континентальной философии права выпала на долю не менее важная задача - отстоять самостоятельность светской науки и утвердить самое понятие права на новых, независимых от богословия основаниях. Эту задачу приняла на себя школа естественного права, существенным признаком которой является стремление к отысканию высших нравственных критериев положительных установлений.

Довольно упорная традиция продолжает называть, вопреки новым исследованиям и работам, родоначальником естественного права и всей новой философии права вообще - Гуго Гроция*(26). На самом деле это не более как предрассудок, порожденный преувеличенной оценкой заслуг писателя со стороны его немецких учеников и поклонников. Те французские и английские учения, с которыми нам пришлось уже ознакомиться, гораздо скорее могут быть поставлены во главе новой философии права, чем доктрина Гуго Гроция. Своеобразность этого писателя заключается разве в том, что он открывает собой так называемое рационалистическое направление, которое представляет собой, однако, скорее новизну метода, чем идей, да и новизну относительную. Ибо рационалистический элемент является необходимой принадлежностью всякого философствования, и значение Гуго Гроция состоит лишь в том, что в сфере философских заключений он отвел этому элементу первенствующее положение. Но прежде чем говорить о Гуго Гроции, скажем два слова о направлении, к которому он принадлежит. Краткое разъяснение идеи естественного права дает нам первые аргументы против мнения, которое считает Гроция его основателем.

Под влиянием Савиньи, Шталя и некоторых других писателей на естественное право и до сих пор многие смотрят как на старое заблуждение, которому нет места среди теорий современной науки. Однако более внимательное изучение предмета показывает, что естественное право представляет собой неискоренимую потребность человеческого мышления и исконную принадлежность философии и права. Излагая вам Локка, я имел случай заметить, что естественному праву свойственно стремление оценивать факты существующего с этической точки зрения. Но именно в этом и состоит задача философии права. В самом деле, все эти теории и идеальные построения, которые мы последовательно изучаем, - что это, как не попытка критически отнестись к действительности и оценить ее с точки зрения идеала? Что это, как не этический критицизм, в котором и состоит самая сущность естественного права? Но скажем об этом несколько подробнее, ввиду возможности недоразумений, которые в данном случае могут возникнуть.

Естественное право издавна противопоставляется праву положительному как идеал для этого последнего, создаваемый ввиду недостатков и несовершенств положительных установлений. Подобное противопоставление обусловливается не только вечным противоречием идеала с действительностью, но также и некоторыми особенностями положительного права, которые подчеркивают и обостряют это противоречие. Дело в том, что как бы ни были совершенны положительные законы при своем установлении, с течением времени они стареют и теряют свой прежний смысл. Общественная жизнь в своем постепенном развитии уходит вперед и требует для себя новых определений и новых законов, а между тем законы старые, по существу своему, являются нормами твердыми, рассчитанными на долговременное применение. Власть, которая стоит на их охране, склонна бывает обыкновенно поддерживать их силой своего авторитета. Так или иначе, но положительные законы не могут поспевать за движением истории. Напротив, они всегда отстают от ее требований. И вот постоянно и необходимо возникают в жизни конфликты между старым положительным порядком и новыми прогрессивными стремлениями. Из этих конфликтов и зарождается обыкновенно естественное право как требование реформ и изменений в существующем строе.

Современная юриспруденция относит название права исключительно к нормам положительным, признанным в законе, или обычае, охраняемом властью и судами. Идеальные требования не представляют собой права в строгом смысле слова, а суть только проекты будущего права. Такими именно проектами и являются все теории, которые мы рассматриваем в нашем курсе; все это - идеальные планы общественного переустройства, планы будущего более или менее близкого. С этой точки зрения можно восставать против названия "естественное право", так как всякое право, как на этом настаивают современные юристы, по существу своему есть право положительное. Но нельзя не видеть, что так называемое естественное право, как идеал для положительного, как требование его реформы, есть исконное проявление философской мысли, есть сама философия права. Было бы ошибочно думать, что оно возникло в новое время. Оно существовало одинаково и в древности, и в Средние века. Еще демократические философы в Греции ставили вопрос о праве, существующем от природы, противопоставляя его праву, существующему по человеческому установлению. Их примеру следовали самые разнообразные философы на протяжении двух веков. Их примеру следуем и мы, когда во время прогрессивных требований жизни строим идеалы будущего. Мы не говорим теперь более о естественном праве или о праве природы, не противопоставляем более природы истории, но только потому, что историю мы понимаем шире, чем понимали ее прежде, и в ней самой находим основания для идеи прогресса. В самом течении исторической жизни мы открываем зародыши новых отношений, а вместе с тем и основания для построения идеального права.

Из всего сказанного следует, насколько ошибочно ставить Гуго Гроция во главе того направления, которое зародилось вместе с философией права и представляет собой воплощение ее основных стремлений. Все это недоразумение объясняется тем, что в немецкой литературе, которая в нем повинна, влияние Гуго Гроция было настолько сильно, что ему приписали основание того направления, по отношению к которому он является лишь одним из более крупных его продолжателей. Гроций вообще принадлежал к числу тех писателей, ранняя слава которых создает около их имени род культа, превосходящего их действительное значение. Некоторые черты его биографии пояснят это утверждение.

Гроцию суждено было с самого раннего возраста возбуждать общее удивление своими редкими способностями. О нем недаром говорили, что он родился взрослым. Восьми лет он уже сочинял латинские стихи, в 12 вступил в университет, а в 14 защищал, к общему изумлению присутствующих, ряд тезисов по юриспруденции, математике и философии. В 16 лет он получил степень доктора в одном из французских университетов, и прежде чем написать что-нибудь крупное, он был уже известен как человек редких дарований, как "чудо Голландии", как назвал его однажды французский король Генрих IV, которому он был представлен. Слава его предупредила славу его сочинений и предопределила их судьбу. Необыкновенный успех, который имела его главная книга, следует в значительной мере отнести на долю личного обаяния ее автора, которого имя само по себе способно было приковать к его труду общее внимание.

Гроций довольно рано занял высокое положение в государстве; но в это время религиозная смута - обычное явление XVI и XVII столетий - посетила и Голландию. Гроций оказался на стороне той партии, которая была в меньшинстве и которая вместе с религиозной свободой отстаивала и свободу политическую против честолюбивых замыслов Морица Оранского, штатгальтера Голландии, стремившегося к диктатуре. Партия Гроция была побеждена, а сам он схвачен и заключен в тюрьму. Отсюда ему удалось, однако, бежать. Он удалился во Францию, где и нашел приют у одного из своих почитателей, в замке которого он поселился. Здесь, в тиши уединения, он начал писать свое знаменитое сочинение "О праве войны и мира". В короткий срок этот огромный труд, обнаруживающий необыкновенную эрудицию автора, был готов; в 1625 г. он был издан. Успех книги был беспримерный. Она была немедленно переведена на все главнейшие языки Европы. Через год она была издана вторично, а в 1631 г. появились сразу три голландских издания ее. Чтобы дать представление о степени распространенности книги, достаточно сказать, что к половине XVIII в. она выдержала 45 различных изданий. И что особенно свидетельствует о высоким уважении к памяти Гроция: на трактат его писались многочисленные комментарии и толкования - честь, которая до сих пор выпадала на долю древних классиков.

Современный читатель, который дает себе труд ознакомиться с трактатом Гроция, не сразу поймет причину его удивительного успеха и широкого распространения. Сочинение "О праве войны и мира" далеко не принадлежит к числу тех книг, которые сохраняют на многие века неизменное значение и читаются теперь с таким же интересом, как и во время их появления. Для того чтобы прочесть Гроция, нужно иметь специальный интерес и большое терпение. За исключением некоторых мест более общего характера, он покажется сухим и тяжеловесным. Но в чем же тайна его успеха и причина быстрого распространения? Ответить на этот вопрос - значит, дать характеристику главного труда Гроция и его общее значение в истории философии права.

Первое объяснение следует, мне кажется, искать в методологических разъяснениях автора. Когда известная книга, кроме нового содержания, которое она дает, раскрывает еще перед нами и пути научного исследования, когда она знакомит нас с методологическими приемами, это придает ей особую ценность. В силу подобных методологических указаний иные книги делались программами новых школ и предопределяли пути научного исследования. Гроций давал в этом отношении немного; но то, что он давал, отличалось ясностью и очень соответствовало духу времени, который так охотно порывал с авторитетом преданий и хотел быть самостоятельным и рационалистическим. Гроций различает два пути исследования - умозрительный и опытный, путь a priori и путь a posteriori. Первый состоит в выведении известных положений из данных разума, второй - в подтверждении тех или других выводов - свидетельством из жизни различных народов и выдержками из сочинений различных писателей. Согласие их между собой в известных понятиях удостоверяют разумность этих понятий и их соответствие природе вещей, думает Гроций. Он придает, может быть, слишком важное значение этому способу доказательства. Его книга испещрена цитатами из различных философов, поэтов, юристов, изречениями Священного Писания, историческими примерами. Все это часто приводится в необыкновенном количестве, затрудняющем читателя и без нужды обременяющем его внимание. Но все-таки не здесь центр тяжести для Гуго Гроция; дедукция из некоторых общих положений, путь априорный - вот его основная метода. Он приводит примеры; но его цель - общие выводы и строго логическая абстракция доказательства. "Как математики, - говорит он - рассматривают фигуры отдельно от тел, так и я при исследовании права отвлекал свою мысль от всяких частных явлений". Этот путь рационалистической и строго логической методы был для современников и ближайших последователей Гроция особенно привлекательной стороной в его книге. Они учились из этой книги тому, как надо исследовать и как надо писать о юридических предметах. Они смотрели на Гроция как на классического учителя права, как на великий авторитет в этой области. Когда в позднейшую эпоху изменились методологические приемы и научные взгляды, вместе с тем исчезла и одна из главных причин обаяния знаменитого трактата "О праве войны и мира".

Помимо методологических качеств, сочинение Гроция обладало еще другим важным достоинством - достоинством систематичности и научной обработанности. Гроций не был, подобно большинству рассмотренных выше писателей, публицистом, который с горячим интересом обсуждает живые вопросы современности. Напротив, он намеренно устраняет из своего обозрения исторических примеров новейшие события. Он хочет остаться в рамках строгой объективности и пишет как кабинетный ученый, стоящий вдали от партийных столкновений и интересов. Это лишает его сочинение увлекающего энтузиазма, но сообщает ему известное объективное спокойствие систематического исследования. Книга Гроция не могла стать зажигательным памфлетом или программой к борьбе; но она имела все качества, чтобы сделаться теоретическим руководством, в котором ученые всех стран находили систематическое изложение всех основных начал правоведения.

Мы умалили бы, однако, значение Гроция, если бы, подчеркнув методологические и систематические заслуги его труда, не упомянули также о его практическом значении и моральном влиянии. Оно не могло служить лозунгом для какой бы то ни было партии, но оно все, от начала до конца, было проникнуто духом гуманности, справедливости и миролюбия, который благотворно действовал на общественное сознание. Говоря об этой стороне книги Гроция, я не могу характеризовать ее лучше и яснее, как при помощи противопоставления его воззрений взглядам Макиавелли. Преклонение перед силой, проповедь политического успеха, достигаемого какими бы то ни было средствами, отрицание нравственных начал в политической области и неверие в силу добра - таковы характерные черты макиавеллизма. Его книга представляет нам в обнаженном и неприкрашенном виде стихийные силы политики, непокоренные еще силы нравственного начала и этического прогресса. Гроций в этом отношении прямая противоположность Макиавелли. Человечность, миролюбие и справедливость, прежде всего - таковы симпатичные верования, которые он исповедует и которые силой своего авторитета он успел, поскольку это было невозможно, и более чем кто-либо другой из его современников, привить европейскому сознанию в ту эпоху, когда, под влиянием ожесточения Тридцатилетней войны, забывались всякие начала гуманности и права. Он твердо верил, что непреклонная честность и нравственные стремления составляют неизменные условия политики. Гроций и Макиавелли олицетворяют в области политики те две силы, которые борются между собой в человеческой истории: Макиавелли представляет в своих сочинениях теорию грубой силы, которая пролагает себе путь, не разбирая средств и приемов для достижения поставленных целей; Гроций - теорию нравственной силы, которая покоряет людей своими внутренними свойствами. Соответственно с этим, и его система естественного права основана прежде всего на признании известных нравственных начал для сознания людей, помимо каких бы то ни было внешних опор и авторитетов. В отыскании внутренних основ естественного права состоит главная философская задача его книги.

Задача эта ставится у Гроция в связи с вопросами международного права. Вот почему сочинение его, которое по своему заглавию и содержанию относится к специальной области юриспруденции, приобретает философский характер. Область международных отношений особенно наталкивала мысль на постановку естественно-правовой проблемы, как она представлялась Гуго Гроцию. В пределах каждого государства существуют власти, которые издают законы и требуют их исполнения; но в международных отношениях нет таких властей и таких принудительных законов. И если бы над людьми не стояло некоторых высших естественных законов, обязательных в силу внутреннего своего авторитета, то пришлось бы признать, что международные отношения представляют собой область бесправия и беззакония. Таков был ряд соображений, в силу которых Гроций начинает свое исследование с философского вопроса о справедливом по природе.

По поводу этого вопроса он вспоминает афинского софиста Карнеада, который, прибыв однажды в качестве посла в Рим, убеждал римлян, что естественных законов не существует. С обычным для софистов скептицизмом он говорил, что люди, как другие животные, руководствуются исключительно своей выгодой. И если бы кто-либо допустил отличающуюся от собственной выгоды естественную справедливость, то это было бы величайшим безумием: ибо действовать согласно с ней значило бы действовать в противоречии с собственными выгодами и во вред себе. Утверждения Карнеада, которые Гроций считает, таким образом, нужным оспаривать, представляют собой теорию ничем не прикрашенного утилитаризма, который не делает и попыток переходить от пользы к морали. Та система понятий, которую Гроций противопоставляет грубому софистическому утилитаризму, может быть обозначена как теория прирожденного человеку нравственного чувства. В самой природе человека, как существа общежительного, думает Гроций, лежит зародыш нравственных стремлений. Общежительная склонность человека влечет его неудержимо, помимо всяких других потребностей и выгод, к общению с себе подобными; а в этом общении и заключается основание права. Нельзя говорить, будто бы все живые существа, в том числе и человек, стремятся только к своей пользе; напротив, не только в человеке, но и в животных можно открыть прирожденный инстинкт, воздерживающий их от вреда животным одной с ними породы.

Переводя эти утверждения на язык современной этики, мы можем сказать, что, по мнению Гроция, человеку прирождены альтруистические инстинкты, которые являются основой естественной справедливости. В этом именно смысле он называет человеческую природу матерью естественного права. Но он обозначает и точнее то специальное свойство человеческой природы, тот особый нравственный задаток, который является основой естественного права. Этот задаток есть стремление к общежитию (appetitus societatis), и притом не к какому бы то ни было общежитию, а к спокойному и разумному. Охрана общежития, соответствующего человеческому разуму, - таков истинный источник естественного права.

Но не следует думать, чтобы эта формула Гроция была лишь иным выражением для того тезиса, который мы встретили у Гоббса: "Pax quaerenda est". Для Гоббса право есть продукт тех споров и столкновений, которые делают для человека невыносимым естественное состояние и заставляют его бежать под охрану власти. Для него право - это, прежде всего сила, власть, предписание начальствующих; для Гроция это - продукт мирных и общежительных склонностей человеческой природы, это - истечение ее добрых чувств и стремлений. Утверждая, что власть определяет, что хорошо и что дурно, Гоббс, как мы говорили уже ранее, распускает всю нравственность в положительном законе и отрицает всякую естественную справедливость; напротив, для Гроция предположение такой справедливости составляет самую главную посылку. Указав основу ее в человеческой природе, он проложил путь для дальнейших исследований, метод, как мы заметили уже выше, чисто рационалистический. Из природы человека, думает Гроций, с логической и безусловной необходимостью вытекают все начала права, которые поэтому должны быть признаны ясными, достоверными и неизменными: даже Бог не может изменить их, как не может Он сделать, чтобы дважды два не было четыре, чтобы зло не было злом. Начала права остались бы неизменными, если бы даже принять нечестивое мнение, что Бога не существует; однако, замечает Гроций, разум убеждает нас, что Бог - Творец вселенной, что Он же и первоначальный источник естественного права.

Мы должны обратить внимание на это место в книге Гроция, потому что в XVII в. воззрение, здесь выраженное, послужило лозунгом для борьбы между старой схоластической юриспруденцией и рационалистическим естественным правом. Хотя Гроций и говорил, что конечным источником права является Бог, но это нисколько не изменяло рационалистического характера его вывода, ибо он здесь же прибавлял, что, и, отрицая существование Бога, мы пришли бы к тому же.

Выведение права из общежительной и разумной природы человека и рационалистическая метода исследования - вот основные пункты, которыми Гроций оставил по себе след в философии права. Ни в том, ни в другом отношении он не был оригинален, так как теория общежития встречается даже у Цицерона, а рационалистическая метода исследования представляет собой давнишнюю принадлежность всякой философии вообще. Однако Гроций был важен потому, что он внес большое оживление в область изучения права. Слава его книги способствовала укреплению интереса к этой области; его пример вызвал целый ряд подражателей и последователей.

Мы не будем разбирать значение Гроция для специальной области международного права; скажем лишь в заключение о его политических воззрениях, которые представляют, может быть, самую слабую сторону его исследования. Два-три замечания по этому поводу покажут нам, насколько его взгляды лишены той определенности и яркости, которая делает теории оригинальными и интересными. Согласно с общим духом естественного права нового времени, Гроций полагает высшим законом общежития уважение к отдельному лицу. Охрана того, что принадлежит каждому, является для него целью общежития; он считает даже прирожденными неотчуждаемыми дарами человека не только его жизнь, но и его свободу. Наконец, он определяет само государство как совершенный союз свободных лиц для охранения права и для общей пользы. И в этом определении нельзя не отметить известной индивидуалистической тенденции. Однако, называя государство союзом совершенным, Гроций, с другой стороны, хочет подчеркнуть его верховное значение для человека и нерасторжимость связей, создаваемых им между людьми. Государства есть тела вечные, скрепленные силой проникающего их духа, существующие несмотря на изменение своих частей. Только в крайнем случае отдельным областям и лицам позволительно от них отделяться. Вместе с тем, обратно с господствующим в новое время направлением, он вооружается против доктрины народовластия и против теории первобытного договора. Несмотря на высказываемые им начала индивидуализма, он восстает против демократии и склоняется к умеренным формам правления. У Гроция сказывается даже остаток средневековых патримониальных воззрений, когда он признает возможность существования государств, которыми правитель владеет как своей собственностью, как своим поместьем, которым он может распоряжаться по произволу. Мысль Гроция, очевидно, двоится между двумя противоположными точками зрения. Вообще, прослеживая у Гроция развитие начал государственного права, мы особенно убеждаемся в том, насколько его идеи лишены оригинальности и глубины; и если, тем не менее, его книга пользовалась такой беспримерной известностью, то только благодаря тем общим особенностям ее, на которые мы указывали выше.

Основные стремления Гроция нашли для себя в эту эпоху тем большее сочувствие, что они были поддержаны и со стороны теоретической философии проповедью рационализма. Младший современник Гроция - Декарт (1596-1650) как раз в эту эпоху задается смелой задачей перестроить всю философию на чисто рационалистических началах. Он провозглашает новый идеал познания, которое, усомнившись во всем, отбросив все положения, принятые на веру, должно исходить из бесспорных и достоверных начал и строго логическим путем выводить из них все дальнейшие заключения. По представлению Декарта, все наше знание должно быть строгим и несомненным, как математика. Под его влиянием это стремление утвердилось надолго в философии; оно не оставалось без воздействия и на юристов, вышедших из школы Гроция и получивших, таким образом, новую опору для своих научных приемов.