Каприччиозо

Мэр теребил свой изуродованный галстук, то и дело нервически проверяя, на месте ли магистратская цепь с бляхой, и озирался в недоумении.

– Так было славно! Замечательный карнавал, концерт, ужин! А в итоге конфликт, смерть – и Мэр всему виной. Пастор, – обратился он к Клауберу, – вы бы хоть подошли, какое‑то участие приняли…

Священник, не торопясь, приблизился, сложил руки, явно неохотно встал на одно колено, собираясь читать молитву, как, ко всеобщему изумлению и ужасу, покойник зашевелился.

– Зачем это? – поднимаясь, возмутился Режиссер, – Уведите это!

Пастора Клаубера немедленно отодвинули вглубь зала. Публика от изумления и страха перешла к восторженным аплодисментам. Режиссер невозмутимо раскланивался.

– А куда девался мой противник?

– Очевидно, отправился вас хоронить, – услужливо и иронично ответил Келлер, – Вместе с господином священником.

– Это их профессиональный долг, – снисходительно улыбнулся Режиссер, – Их дело – хоронить, а наше – продолжать праздник!

– Продолжать! Продолжать! – раздались в публике возгласы облегчения и восторга. Посыпались новые тосты за здоровье господина Режиссера, за поразительный талант господина Режиссера, за долгую дружбу господина Режиссера с городом и горожанами:

– Кудесник! Вы очаровали весь город!

– Мы избираем вас Королем карнавала!

– Побудьте с нами! Не покидайте! Вы перенесли нас в другой мир!

– Просим Короля удивить нас и развлечь!

– У меня, собственно, были другие планы… – Режиссер кланялся уже непрерывно, его осыпали лепестками роз и лилий, выхваченными в приступе энтузиазма из букетов, украшавших зал и столы.

В суматохе к Мэру подобрался врач‑натуропат:

– Я практикую сорок лет. На моих глазах умерли сотни пациентов. Режиссер – фигура невероятная. Я не верю себе. Клянусь, он был холоден как лед. Ни пульса, ни малейшего признака жизни. Глаза отражали лишь потолок.

– Доктор, не морочьте мне голову. Она и так трещит.

– Да, но я теперь могу потерять практику.

– Вы ее уже потеряли.

Зал не прекращал скандировать:

– Просим! Просим! Удивить и развлечь!

– Хорошо, уговорили! – Режиссер поднял руки жестом, достойным коронованной особы, – Оркестр! Мое любимое каприччиозо! Я покажу вам мою новую работу – она навеяна мотивами вашего города. Участвуют все присутствующие. Городская мистерия! Музыка! Свет!

Музыка была приятной, даже разнеживающей. Лакеи в ливреях внесли черные длинные свечи. Высокие канделябры образовали большой круг. Пламя горело с треском, в зале стало жарко, просто угарно. Пахло чем‑то сладковато‑горьким, будто одновременно тлели сушеная дыня и кубинская сигара. Музыка же была все так же светла – и контраст между ней и жаром свечей создавал странное ощущение.

– Вы все здесь – мои ассистенты! – объявил Режиссер, – Я рад, что не ошибся в вас! Пройдемте же в зал! На сцену, дамы и господа!

Музыка оживилась, стала более нервной – зал заполняли знакомые фигуры. Все существовало в хаосе, появляясь и исчезая вполне неожиданно, но в этом хаосе чувствовались жесткая направляющая мысль, холодная логика Режиссера.

Все, кто так или иначе сделал карнавал карнавалом, был здесь и играл свою роль:

Ганс‑трубочист пытался по своей лесенке добраться до черта.

Кураноскэ сидел верхом на компьютере, как конная статуя.

Карлик летал в петле высоко.

Мария металась с размытым портретом Анатоля, гремел гром – и она грозила небу кулаком.

Майор Ризенкампф запутался в рыболовных сетях, перекусывая их, словно резинки женских трусиков.

Матвей Кувайцев в национальном костюме отступал и открещивался от наступающей на него картины Репина «Крестный ход в Тульской губернии». Вместо церковных хоругвей над ходом маячили два переплета – черный и красный.

Пауль Гендель в паре с пеликаном исполняли новую песню «Я хочу тебя сейчас», а непорочные девицы из Капеллы снимали с себя бордово‑черное белье и терлись животами друг о друга.

Дирижер с лицом мудреца и младенца пытался управлять полетом портретов. Да! Портреты композиторов с живыми напряженными лицами плавали в воздухе, стараясь уклониться от встречи с Бахом, который по‑командорски настаивал на рукопожатии.

В этом карнавальном калейдоскопе ходил Александр Ткаллер с супругой, которая повторяла ему с интонацией сивиллы: «Александр! Бойся исполнения своих желаний!»

Каждого, кто был в зале, заносило в вихрь неистового каприччио. И этот каждый, переживая все происходящее, непостижимым образом мог видеть себя со стороны.

– Браво! Браво! – визжали в зале, – Непостижимо! Как вам это удается? Мир не знал такого праздника!

– Истинный режиссер – всегда гипнотизер, – изумлялся Мэр, разводя трясущимися руками.

И снова всех увлекало вихрем. В воздухе носились бокалы и бутылки, свадебные букеты и похоронные венки, огромные скрипки и разноцветный бархат. И крики, возгласы, стоны: «Вот она – радость! Вот она – „Ода к Радости“!»

Ткаллер потихоньку выбрался из толпы, охваченной безумным духом нечеловеческого веселья. Клара тотчас же последовала за ним. Доведенный почти до сомнамбулического состояния скотским весельем тех, о чьей нежной уязвимой психике он заботился так, что даже унизился до лжи, Александр все свое отчаяние обрушил на Клару:

– Не контролируй меня! Ты… Ты просто меня преследуешь! Твоя любовь – как… как сержант Вилли с его наручниками!

– Это не контроль, это участие… И сейчас оно тебе абсолютно необходимо, – Клара пропустила «сержанта» мимо ушей. Ей было важно уберечь мужа от чего‑то неотвратимострашного.

– Вот как раз сейчас оно мне аб‑со‑лют‑но не нужно! – ответил Ткаллер, – Перестань меня преследовать! Дай мне побыть одному хоть несколько часов!

Их разговор прервала староста Капеллы непорочных девиц: она никак не могла забыть обворожительного душку‑танцора, который предложил ей тур вальса! Такой воспитанный! Такой галантный! Капелла должна непременно встретиться с ним! Это может стать поворотным моментом во всем их дальнейшем творчестве!

Ткаллер пообещал настойчивой девственнице непременно отыскать «душку‑танцора» и, едва вырвавшись из ее цепких пальцев, столкнулся с Кураноскэ.

– Как вы себя чувствуете? – На непроницаемом лице японца прорезалось нечто, напоминающее сочувствие.

– Оставим это. Я хотел бы поблагодарить вас за участие и, конечно же, за ваш компьютер…

– Он размонтирован.

– Напрасно.

– Вы не знаете всего, – На лице Кураноскэ появилась диковатая гримаса, – Я его уничтожу. Там… Был один секрет, о нем, кроме меня, никто не знал. Один из блоков сохранил всю информацию. Я не удержался, открыл его. И что бы вы думали? В обозримом будущем самыми популярными и часто исполняемыми произведениями классического репертуара будут… Да‑да, те самые хорошо вам знакомые марши.

– Что ж, это лишний раз доказывает, что усилия наши были напрасны. Глупо все было. Прощайте.

Ткаллер зашагал дальше. Уже у самого выхода его вновь настигла Клара:

– Александр, я с тобой.

– Мне кажется, мы договорились.

– Я очень беспокоюсь…

– Не стоит. Как мы имели возможность убедиться, – губы Ткаллера болезненно искривились, – человеческая психика вовсе не так уязвима, как некоторые думают.

– Куда ты?

– Я принял решение.

– Какое решение? Что за вздор?

– Клара, мы проиграли. И теперь мне хочется побыть одному.

– Тебе нельзя сейчас оставаться одному. Я вижу.

Ткаллер попытался пройти молча, но жена заслонила ему дорогу:

– Не знаю, что ты решил, но чувствую, что решение твое неверное. Ты ведь человек несамостоятельный, без стержня. Вспомни, мы читали, что в русской армии существовала награда – «За стойкость при поражении». Всю свою жизнь ты готовился к этой награде. С победой ты, неврастеник, просто бы не знал, что делать. «Победителей не судят» – а ты погружен в вечный самосуд. Опомнись! Прими же в конце концов с достоинством свой крест – свою награду!

Помнишь, когда я выразила сомнение по поводу твоей новой работы, ты мне сказал: «Но ты же будешь рядом?» А теперь мы, как никогда, должны держаться рядом. Притом обнявшись держаться. А ты один принимаешь какое‑то решение. Ну какое ты решение можешь принять без меня? Ты без меня пропадешь. Запомни!

– Послушай и ты меня, – отвечал Ткаллер, – Да, я без стержня, да, я неврастеник и славянский кисель! Пусть! Но я один, без твоей помощи, никогда бы не запутал дело так, как оно запуталось теперь. Вылилось в бесовщину! Мы погубили дело своим враньем и поисками хитрых ходов. Конечно, вся вина на мне. И прежде всего потому, что я слушал тебя, моя милая Клара! А слушать не надо было! Так что, будь добра, оставь меня в покое хотя бы на несколько часов. Все!

После этих слов Ткаллер почти выбежал на площадь. На волю, на воздух.

Клара стояла неподвижно, глядя в одну точку. Затем негромко сказала:

– Я знаю, ты этого не сделаешь…