Итоги и перспективы

Суммируя результаты представленных здесь очерков, посвященных отдельным вопросам, которые встают перед исследователем ПВЛ, в первую очередь следует отметить, что все они приводят к заключению о чрезвычайно сложной и запутанной истории текста данного памятника, складывавшегося на протяжении второй половины XI и всего XII века, первоначально имевшего характер историко-литературного повествования, но постепенно перерабатываемого в хронику. Последнее происходило путем постоянных сокращений новелл и внесения дополнений фактологического характера в текст «краеведа-киевлянина», который на основании сочинений своих предшественников («Сказание о грамоте словенской», циклы сказаний о Владимире и Ярославе, «Речь философа», «Корсунская легенда») и современников (летопись Киево-Печерского монастыря Нестера/Нестора, «хроника княжения Святополка», сказание об ангелах и походе 1111 г.), используя документальные материалы (договоры с греками 911 (912) и 942 (945) гг.) и заимствования из других произведений (рассказы о мести Ольги, «Повесть об убиении Бориса и Глеба»), создал замечательный труд по истории первых двух веков Киевского государства и собственно Киева, концептуально связанной с историей западных и (в меньшей степени) южных славян, отражающий картину жизни, в первую очередь, поднепровской Руси и окружающих ее степных народов.

Судя по всему, этот текст имел несколько авторских редакций (т. е. разновременных, различной полноты списков), которые пополнялись своими владельцами независимо друг от друга и, в конечном счете, могли повлиять на архетип ПВЛ, в своем окончательном виде сложившийся не ранее первых лет XIII в., скорее всего, в киевском Выдубицком (Михайловском) монастыре, именно тогда получив название «Повести временных (т. е. расчисленных годами) лет». В последующем этот свод лег в основание всего древнерусского летописания, подвергаясь сокращениям и дополнениям. Таким образом, анализ содержания и структуры текста летописных сводов, содержащих древнейшие списки ПВЛ, позволяет с уверенностью снять «ограничительный барьер» 1118/1119 г., якобы представляющий время сложения «третьей редакции ПВЛ» и тем самым подойти с новых позиций к анализу хронологии, структуры и сюжетов этого текста, отделяя от более раннего текста столь явные (для XI и первой четверти XII в.) анахронизмы, как «варяги», антикатолические выпады «Корсунской легенды» и пр., вызывавшие удивление у исследователей и служившие камнем преткновения в его изучении.

Такое «омоложение» ПВЛ дает возможность использовать, в филологическом анализе текста выделяемые в нем «знаковые синтагмы», касается ли это вводных синтагм дополнений к основному тексту статьи или характерных авторских синтагм, как то было сделано для выявления творчества «краеведа-киевлянина». Это направление работы представляется мне наиболее важным и перспективным, как потому, что оно позволяет более обоснованно говорить об авторах (пусть даже безымянных) тех или иных новелл и фрагментов текста, так и потому, что сам я считаю работу по выделению литературного наследия «краеведа» и его идентификации с Нестером/Нестором отнюдь не законченной, а, скорее, лишь вчерне намеченной мною и потому требующей своего продолжения.

Наиболее важным в этой серии исследований мне представляется вывод, подкрепленный достаточно убедительными примерами, об использовании «краеведом-киевлянином» для реконструкции событий древнейшей истории поднепровской Руси адаптированных текстов (и преданий), рассказывающих о событиях, происходивших в иной физико-географической реальности. Такова легенда о Рорике/Рюрике, связанная со словенами/вендами и одним из Новгородов славянского Поморья, но перенесенная и укоренившаяся на почве Восточной Европы настолько, что и сейчас историки именуют «Рюриковичами» династию русских князей, не имевших, по-видимому, никакого отношения к данному персонажу истории. Столь же примечательна в этом отношении легенда о «хождении» апостола Андрея вверх по Дунаю, замена которого в ПВЛ Днепром[812]вызвала далеко идущие последствия в церковном предании, государственных установлениях позднейших веков и породила очередной фантом русской исторической географии — днепровский «путь из варяг в греки». Можно думать, что подобных скрытых трансплантаций в тексте ПВЛ значительно больше, чем мы можем сейчас указать (например, весь сюжет с четырехкратной «местью Ольги», смерть Олега от головы коня, м.б., избиение варягов «на дворе поромонем» и пр.), однако здесь принципиально важно подчеркнуть, что в каждом таком случае перед нами не вымысел автора, не использование им «бродячих сюжетов», а текстуальные заимствования с последующей адаптацией сюжетов к событиям русской истории, что требует изучения их генеалогии по отношению к мировой истории и литературе.

Вместе с тем, особое внимание в последующем изучении ПВЛ следует обратить на следы возможных редактур, конъюнктурной переработки и прямых интерполяций текстов, начиная со второй половины XII и кончая второй половиной XIII вв., на что могут указывать инвективы против «латынян» в поучении Владимиру I после крещения, титулование Олега и Игоря «великим князем» в договорах с греками, «Повесть о победе на Сальнице» под 1111 г. и, может быть, «хроника княжения Святополка», частично наложившаяся на существовавший ранее краткий текст об этих же событиях, как то видно по ст. 6606/1098 и 6607/1099 гг., о чем я писал выше. Анализ подобных произведений, имевших самостоятельное хождение среди читателей и только потом введенных в состав ПВЛ или переработанных в соответствии с ее общим замыслом, открывает путь к изучению культуры городской среды древней Руси, для которой они создавались и в которой обращались; среды, выступавшей в качестве социального заказчика и массового читателя светской литературы, жалкие остатки которой мы обнаруживаем в летописных сводах.

Анализ текстов ПВЛ на уровне лексем и синтагм оказывается необходим еще и потому, что, как можно было видеть на приведенных примерах, каждый сюжетосодержащий текст, интерполированный в то или иное произведение, оказывает воздействие не только на воспринимающий его контекст, зачастую кардинально его переориентируя, но также и на его последующее осмысление, порождающее историографические фантомы.

Столь же перспективными представляются мне результаты обзора использования знаковых лексем в тексте ПВЛ, таких как «поляне», «словене», «деревляне», а также псевдоэтнонимов «русь» и «варяги», выступающих в качестве своеобразных индикаторов, указывая, с одной стороны, на использование текстов стороннего происхождения, а с другой — на хронологические пласты заимствованных сюжетов. Это можно видеть на примере «мести Ольги», дунайских войн Святослава и Корсунской легенды, знающих только «русов», но не «варягов», и, наоборот, комплекса новелл о борьбе Владимира и Ярослава за Киев, в которых действуют «варяги» и полностью отсутствует «русь». Тоже самое можно сказать и о древанах/древлянах/деревлянах, выводящих сюжеты с Игорем и Ольгой за пределы Среднего Поднепровья и прямо связывающих их, с одной стороны, с кругом этнонимов западных славян, а с другой — с крымскими готами и германским эпосом, не нашедшим отражения в русском фольклоре даже через посредство ПВЛ. Подобный подход, основанный на изучении документальных и нарративных источников, позволил выяснить действительное содержание лексемы «варяг», ее анахроничность для исторической реальности IX — начала XI вв., и тем самым показал бессмысленность и бесперспективность обсуждения «варяжской проблемы» в контексте первых веков истории Русского государства, ограничив обращение данного термина в древнерусской письменности только XII–XIV веками.

В этом плане безусловный интерес вызывает дальнейшее рассмотрение истории использованного автором ПВЛ этнонима «поляне» (poleni, polenii) для обозначения первоначального населения Киевской земли, хотя, как показывают европейские нарративные источники X–XI вв., изначально он указывал только на обитателей Древнепольского государства с центром в Гнезно и лишь позднее был распространен на всю Польшу[813]. На чужеродность (заимствованность) данной лексемы указывает, во первых, отсутствие у нее формы единственного числа («полянин»), в то время как у остальных сюжетообразующих этнонимов, используемых для описания событий IX–X вв. они имеются («словене» — «Словении», «русь» — «русин»), и, во-вторых, ограничение ее использования исключительно «вводной» частью ПВЛ, так как последующие упоминания «полян» в составе войск сначала Олега, а затем Игоря [Ип., 21 и 34], оказываются всего только продуктом творчества «киевлянина-краеведа».

Подобные выводы, подкрепленные большим числом примеров, в свою очередь, ставят перед исследователем вопрос о достоверности фактов ранней русской истории вплоть до середины XI в., которые содержатся на страницах ПВЛ. Вопрос этот тем более актуален, что вплоть до настоящего времени абсолютное большинство историков проявляло и проявляет к ним излишнюю доверчивость, не подвергая тексты перекрестной поверке, в том числе и сторонними, нарративными и археологическими источниками, а в случае расхождения с ними идет на всевозможные ухищрения, чтобы затушевать разногласия, приравнивая ПВЛ по достоверности чуть ли не к юридическому документу. Это в одинаковой мере касается прихода Рюрика в Новгород, похода 907 г. на Константинополь, второго похода Игоря, мести Ольги древлянам/деревлянам, ее поездки в Константинополь, походов Святослава, братоубийственной резни, устроенной якобы Святополком, и многих других событий вплоть до 60-х гг. XI в., когда в тексте ПВЛ впервые появляются точные даты. Между тем, в научной литературе накопилось уже достаточно примеров, показывающих несостоятельность очень многих «фактов», содержащихся в ПВЛ, на которые указывали историки, занимавшиеся смежными вопросами, и которые предстоит еще суммировать, чтобы раз и навсегда установить грань между фактами вымышленными, фактами, не поддающимися по каким-либо причинам проверке, и фактами действительно достоверными, т. е. находящими подтверждение в независимых исторических источниках, а не в спекулятивных допущениях исследователей.

Другими словами, я предлагаю впредь при изучении ПВЛ воздерживаться от «каскадирования» последовательных предположений, ограничиваясь констатацией возможного объяснения конкретного факта, однако не делая его фундаментом дальнейших гипотетических построений. В первую очередь это касается таких сюжетов русской истории, как идентификация «Елены, королевы ругов» с Ольгой, судьбы дочерей Ярослава, в том числе и «Анны французской», отождествления «Вольдемара» и «Ярицлейва» скандинавских саг с Владимиром Святославичем и Ярославом Владимировичем, места чеканки «ярославова сребра» с соколом-ререгом («трезубец»), а также зависимости названия денежных единиц «куна» и «скот» от фризских cona и scoti, что представляет первоочередной интерес для исследователя, однако требует безусловного пересмотра источниковедческой базы и методов анализа.

Соответственно, по-новому представляется теперь вся хронология событий ПВЛ, широко используемая историками, хотя, как я заметил выше, исследователь имеет право опираться только на абсолютные даты (которые, однако, могут быть ошибочны в результате ошибок переписчиков), подтверждаемые находящимися рядом датами астрономических явлений. Правило это должно соблюдаться особенно неукоснительно, поскольку сквозная хронометрия ПВЛ, судя по всему, появилась только в самом конце XII или в начале XIII в., не ранее, а до этого текст вряд ли имел погодное членение, будучи построен на последовательности событий во времени, т. е. на относительной хронологии, хотя и насыщаемой со второй половины XI в. отдельными абсолютными датами.

Такой вывод подтверждается почти полным отсутствием в предшествующей части ПВЛ сколько-нибудь точных абсолютных датировок даже астрономических явлений, как это показал в своей работе Д. О. Святский[814], так что немногими заслуживающими доверия хронологическими вехами для всего X в. оказываются: полная дата подписания договора 911 г., сообщение о набеге «руси» на Константинополь в 941 г., основанное на хронике Амартола, и крещение Владимира в 988 г., подтверждаемое арабскими источниками. Что же касается первой четверти XI в., то здесь проверку (по Титмару) выдерживает только вступление Болеслава со Святополком в Клев в 1018 г. и предшествующий пожар города, который, как справедливо предположил М. Х. Алешковский, был связан не со вступлением в него Ярослава, а с набегом печенегов, прорвавших городские укрепления[815].

Здесь я вынужден сознаться, что на начальных этапах работы меня не оставляла надежда выделить из текста ПВЛ если не фрагменты хроник X в., то структуру историко-литературного сочинения, которое можно было бы условно назвать «Сказанием о первых князьях руских», восходящего к эпохе Святослава или Владимира. Как можно видеть, этим надеждам не суждено было сбыться, а результаты анализа текстов позволяют раз и навсегда покончить с попытками открытия в ПВЛ как «летописи Аскольда», так и более поздних хроникальных сочинений эпохи Владимира и Ярослава, не говоря уже о каком-либо «погодном» ведении летописных заметок, о чем в свое время писали Л. В. Черепнин, Б. А. Рыбаков, М. Ю. Брайчевский и другие историки. Столь же невероятной с этих позиций представляется гипотетическая «летопись Остромира», ставшая основой для широких построений и выводов Б. А. Рыбакова, поскольку новгородское летописание, как в этом можно убедиться, начинается с ПВЛ, причем представленной поздним и, судя по всему, еще и дефектным списком.

Таким образом, единственным указанием на возможность существования каких-то записей конца X в. в Киеве остается замечание «краеведа», что во времена Ольги можно было пристать к Боричеву взвозу «въ лодьи, бе бо тогда вода текущи возле горы Кьевьскыя и на Подоле не седяхуть людье» [Ип., 43–44], хотя рассказы о катастрофическом и многолетнем повышении уровня воды в Днепре могли передаваться изустно на протяжении долгого времени, тем более, что, как показали исследования, это происходило неоднократно не только в X, но и в XI в.[816]

Наконец, и это, может быть, наиболее существенно, проведенный анализ вскрыл прямую и тенденциозную зависимость изложения ПВЛ событий 1015–1019 гг. от «Сказания о Борисе и Глебе», каковое в свою очередь противоречит как данным иностранных источников о «недееспособности» Святополка, так и данным нумизматики и сфрагистики, которыми в настоящий момент располагает исследователь. Без преувеличения можно утверждать, что сведения ПВЛ о событиях указанного периода, равно как и внелетописные тексты, повествующие о них, образуют мощный узел загадок, от разрешения которых зависит дальнейшее развитие исследований в области русской истории X–XI вв., в настоящее время представленной больше истолкованием агиографических сказаний, нежели анализом реальных событий, скрытых от нас (а часто и замещенных) благочестивой легендой. Это одинаково касается Владимира и его семейной жизни, судьбы Святополка, роли Ярослава в указанных событиях и многого другого, в том числе и хронологии выпусков древнейших русских монет, одинаково противоречащих как традиционной картине событий, так и ее отражению в хронике Титмара из Мерзебурга.

Предлагаемые мною версии объяснения указанных противоречий являются только версиями, которые не могут претендовать даже на статус «рабочих гипотез». Столкнувшись в своем анализе с взаимоисключающими фактами, мне оставалось только показать их несовместимость, требующую от исследователя поиска новых, более достоверных материалов, способных пролить свет на события первой четверти XI в. и на лиц, участвовавших в этих событиях. Пока же это не сделано, любое использование версии «ПВЛ — Сказания о Борисе и Глебе» для объяснения событий указанного времени способно только увеличить количество загадок и несоответствий. Это же относится и ко всем более ранним сюжетам ПВЛ.

Естественно задаться вопросом: почему все эти факты оказались практически вне рассмотрения моих предшественников? Как мне представляется, это произошло потому, что в русской исторической науке возобладали два подхода к источникам — так называемый «скептический», который так и не смог создать своей «школы», ограничившись выступлениями по отдельным вопросам, и «охранительный» при явном преобладании последнего[817]. Между тем, и то и другое направление одинаково губительно для любой науки, способной плодотворно развиваться лишь при наличии третьего, аналитического подхода к объекту исследования, в данном случае к тексту, первым шагом в ознакомлении и оценке которого должно стать выявление присущих ему внутренних противоречий как в его содержании, так и в лексике. И чем более таких противоречий, действительных или мнимых, будет выделено исследователем на этом первом этапе, тем шире станет круг рассматриваемых им вопросов, и тем надежнее и плодотворнее станут выводы, намечающие пути дальнейших исследований по самым разным направлениям, вовлекая в свою орбиту другие области знания и применяемые в них методы.

Кроме того, как я пытался показать на примерах, в современном летописеведении обычно рассматриваются сюжеты/известия, но не тексты, т. е. содержание, а не форма, в которой это содержание передано. В результате, авторы фундаментальных исследований, начиная с А. А. Шахматова и кончая современными исследователями, в отличие от математиков и других представителей точных и прикладных наук, излагают в них зачастую не процесс решения той или иной задачи, а всего только полученный ими конечный результат, обоснованность которого читателям приходится принимать на веру. Естественно, такая ситуация не только не укрепляет и не расширяет фонд научных достижений, но ослабляет его, заставляя исследователя или повторять черновую работу, чтобы убедиться в достоверности выводов предшественника, или, принимая их, рисковать результатами собственной работы.

Сказанное одинаково касается изучения как летописных сводов и хронографов, так и литературных произведений русского средневековья и проблемы определения их авторов, столь поверхностно и без необходимого всестороннего текстологического анализа в свое время определенных Б. А. Рыбаковым для так называемого «Киевского свода», вычленяемого из текста Ипатьевской летописи. Между тем, для средневековых текстов любого объема и содержания попытка установления авторства может быть предпринята лишь после всестороннего текстологического, стилистического, лексикологического, фактологического и прочих анализов. При этом, в случае отсутствия сколько-нибудь достоверного указания на возможного автора в самом тексте или в каком-либо ином письменном источнике, упоминающем данный текст, вся определительная часть оказывается не более чем предположением данного исследователя, совершенно не обязательным для остальных, пока эта догадка не будет подкреплена прямым и безусловным указанием на такое лицо.

Что происходит при несоблюдении этих условий, видно на примере того же Б. А. Рыбакова, который, выделяя в Ипатьевской летописи тексты, по его мнению, принадлежащие перу выдубицкого игумена Моисея, опирается на сентенции о «казнях Божьих» наведением/нахождением «поганых», отмеченных им дважды — под 6685/1177 («и се Богъ попоусти казнь на ныя, не аки милуя ихъ, но насъ наказая, обращая ны к покаянию, да быхом ся въстягноули от злыхъ делъ, и симъ казьнить ны нахождениемь поганыхъ» [Ип., 603]) и 6693/1185 («и се Богъ казня ны грехъ ради нашихъ, наведе на ны поганыя, не аки милоуя ихъ, но насъ казня и обращая ны к покаянью, да быхом ся востягноули от злыхъ своих дел, и симъ казнить ны нахождениемь поганыхъ» [Ип., 648])[818]. Между тем, если под 6576/1068 г. мы встречаемся с явным отголоском этой же сентенции («грехъ ради нашихъ попусти Богь на ны поганыя… казнить Богь смертью или гладомъ или наведениемь поганыхъ» [Ип., 156–157], то в ст. 6601/1093 г. находим уже полностью «текст Моисея» («се на ны Богъ пусти поганыя, не милуя их, но нас казня, да быхом ся востягнули от злыхъ делъ; симь казнить ны нахожденьемь поганых» [Ип., 213]), который еще раз появляется под 6791/1283 г. («се же наведе на ны Богъ грехъ ради нашихъ, казня ны, а быхом ся покаяле злыхъ своих безаконьныхъ дел» [Ип., 894]).

Возможность использования в последнем случае «текста Моисея» опровергается наблюдением над другой синтагмой, также приписываемой Рыбаковым исключительно текстам выдубицкого игумена. Она связана с описанием погребения князя Святослава Ростиславича под 6680/1172 г., который «приложися къ отцемъ, отдавъ обьщии долг, его же несть оубежати всякому роженому» [Ип., 551], и князя Давыда Ростиславича под 6705/1197 г., который «приложися ко отцемь своимъ и дедомъ своимъ, отдавъ общии долгъ, его же несть оубежати всякому роженомоу» [Ип., 706], хотя использование этого текста в соседних статьях 6688/1180 г. по поводу Романа Ростиславича («и приложися к дедомъ своимъ и отцемь своимъ, и отдавъ обьщии свои долгъ, его же несть оубежати всякомоу роженомоу» [Ип., 617]) и 6704/1196 г. по поводу Всеволода Святославича («и приложися ко отцемь своимъ и дедомъ, давъ общии долгь, емоу же несть оубежати всякомоу роженомоу» [Ип., 696]), не замеченное историком[819], казалось бы, подтверждает его гипотезу. Однако текст этот в Ипатьевской летописи использован не только в интервале 1172–1196 гг., но также под 6601/1093 г. по отношению к Всеволоду Ярославичу («и приложися ко отцемь своимъ» [Ип., 208]) и, что особенно важно, под 6796/1288 г. в отношении князя Владимира Васильковича, который точно так же «приложися ко отцемь своим и дедомъ, отдавъ общии долгь, его же несть оубежати всякомоу роженомоу» [Ип.,918], что уже никак не может быть усвоено игумену Моисею.

Такое распределение достаточно индивидуальных синтагм, использованных на пространстве практически всей Ипатьевской летописи, делает небесполезным обзор употребления других таких же синтагм в некрологах в связи с установленным фактом существования единого архетипа для Ипатьевского и ла-врентьевского изводов ПВЛ, последующие списки которых отличаются, в основном, лишь количеством и объемом произведенных сокращений первоначального текста, в своей последней обработке, как можно видеть, восходящего даже не к рубежу ХИ-ХШ вв., а, по-видимому, к третьей четверти XIII в. Основанием для такого утверждения могут служить две синтагмы, первая из которых содержит указание на создателя церкви, в который тот или иной князь погребен («юже создал сам», «юже бе создал сам», «юже бе создал отец [дед, прадед] его»), а вторая — сочетание «обычныя песни» заупокойной службы. Из них первая использована в Ипатьевской летописи в ст. 6560/1052, 6595/1087, 6621/1113, 6646/1138, 6680/1172, 6698/1190, 6772/1264, 6792/1284 гг., а вторая, включая вариант «конечныяпесни» — в ст. 6562/1054, 6601/1093, 6621/1113, 6634/1126, 6655/1147, 6690/1188, 6704/1196, 6794/1286, 6796/1288 гг., причем синтагма «обычныя песни» в сочетании с синтагмой «приложися… отдавъ общии долгъ» использована в ст. 6601/1093, 6680/1172, 6688/1180, 6704/1196 и 6796/1288 гг.

В этой «панафидной лексике» Ипатьевской летописи задействована еще одна лексема — «тело» («и тако спрятавши/положиша тело его»), которая употреблялась в указанном значении только во второй половине XII и на протяжении XIII вв. — в ст. 6662/1154, 6670/1162, 6680/1172, 6682/1174, 6683/1175, 6704/1196, 6706/1198, 6773/1265, 6776/1268, 6779/1271, 6787/1279, 6792/1284 гг., в сочетании как с синтагмой «юже бе созда» (6680/1172, 6792/1284), так и с «богохвалными/конечными песнми» (6683/1175, 6690/1188, 6704/1196, 6794/1286), что опять приводит нас к концу XIII в., отнюдь не гарантируя изначальность указанной даты. Все это показывает, на какую зыбкую и недостоверную почву определений вступает исследователь ПВЛ, рассматривающий тот или иной ее аспект вне контекста Ипатьевской летописи в ее полном объеме. А это, в свою очередь, заставляет быть готовым к необходимости коренного пересмотра времени, обстоятельств возникновения и генеалогии списков ПВЛ лаврентьевского извода, которые легли в основание последующего русского летописания, оказав огромное влияние на последующую интерпретацию событий первых столетий русской истории.

Преодолеть сложившуюся инерцию исторической мысли в данной области возможно, по-видимому, только в результате целенаправленных археологических исследований, понимаемых в совокупности всех так называемых «вспомогательных исторических дисциплин», включая сюда использование физических, физико-химических, палеогеографических и прочих природоведческих методов, получающих в данном случае абсолютный приоритет в сравнении с письменными источниками нарративного характера, какими являются летописи и связанные с ними памятники древнерусской литературы и агиографии. Последнее тем более необходимо, что, как можно было убедиться на примере с «русью» в Крыму, между фактами археологическими и литературными зачастую напрочь отсутствует не только какая-либо корреляция, но и просто возможность опознания, что оказывается характерным и для других подобных регионов.

Подобный результат, хотя и предстающий в совершенно ином обличии, можно наблюдать при распространении сведений ПВЛ о древлянах/деревлянах на археологические памятники бассейнов рек Припяти и Ужа, и это при том, что комплексы происходящих оттуда находок оказываются в явном противоречии как с характеристикой «Древлянской земли», которую донесла до нас летопись, так и с ее идентификацией византийскими источниками[820].

Таковы основные итоги и направления, открывающиеся перед исследователем ПВЛ, которые, как мне представляется, должны привести, с одной стороны, к составлению некоей итоговой сводки достоверного и недостоверного материала, каким может пользоваться и на какой может опираться историк в этом памятнике русской исторической мысли, а с другой — к подлинной реконструкции сохранившихся пластов и фрагментов его текста, первую, хотя и неудачную попытку чего предпринял в свое время А. А. Шахматов[821].

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

[1] Рыбаков Б. А. «Остромирова летопись». // Рыбаков Б. А. Из истории культуры Древней Руси. М., 1984, с. 67–81.

[2] Брайчевський М. Лiтопис Аскольда. // «Кiив», 1988, № 2, с. 146–170. См. также: Лурье Я. С. Об одном необыкновенном открытии. // ИСССР, 1988, № 5, с. 169–171.

[3] Шахматов А. А. О Начальном киевском летописном своде. М., 1897; он же. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908; он же. Повесть временных лет, т. I. Вводная часть. Текст. Примечания. Пг, 1916; и др.

[4]«Затеянная Грозным опричнина имела игровой, скомороший характер. Опричнина организовывалась как своего рода антимонастырь с монашескими одеждами опричников как антиодеждами, с пьянством как антипостом, со смеховым богослужением, со смеховым чтением самим Грозным отцов церкви о воздержании и посте во время трапез-оргий, со смеховыми разговорами о законе и незаконности во время пыток и т. д.» (Лихачев Д. С., Панченко A. M., Понырко Н. В. Смех в Древней Руси. Л., 1984, с. 61 и др.). Между тем, автор не мог не знать, как обстояло дело в действительности, и что созданный им образ «скоморошьего веселья» не имел ничего общего с железной дисциплиной «ордена кромешников» в той же Александровой слободе, как об этом свидетельствуют очевидцы-иностранцы.

[5]Памяти академика В. Р. Розена. Статьи и материалы к сорокалетию со дня его смерти (1908–1948). М.-Л., 1947, с. 35–36.

[6]Впрочем, порой у них можно обнаружить такие очаровательные открытия, как «моржи в 20–25 м. длиной» [ «Там они (т. е. моржи. — А. Н.) бывают сорока восьми локтей длиной, а самый большой — пятидесяти локтей» (Матузова В. И. Английские средневековые источники. М., 1979, с. 24)] или сообщение, что на корабле викингов «вращались штурвалы» (Джаксон Т. Н. Исландские королевские саги как источник по истории Древней Руси и ее соседей X–XIII вв. // ДГ, М., 1991, с. 103), которые, как известно, на судах появляются только несколько веков спустя.

[7]Напр.: Джаксон Т. Н. Бьярмия, Древняя Русь и «земля незнаемая». // СС, XXIV, Таллин, 1979, с. 133–138; Мельникова Е. А. Древнескандинавские географические сочинения. М., 1986, с. 197; Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Название «Русь» в этнокультурной истории древнерусского государства (IX–X вв.). // ВИ, 1989, № 8, с. 25, прим. 6. Замечательно, что еще в 1882 г. Д. И. Иловайский писал по этому поводу: «Некоторые из норманистов уже высказали мысль, что вопрос о происхождении Руси есть вопрос не исторический, а филологический, как будто история может расходиться с филологией. Мы думаем, что там, где филологические выводы противоречат историческим обстоятельствам, виновата не наука филология, а те филологи, которые прибегают к натяжкам на заданную тему. Если выходит несогласие с историей, значит филологические приемы были не научны, исследования произведены не точно, данные осмотрены односторонне, а потому и выводы не верны» (Иловайский Д. И. Разыскания о начале Руси. М., 1882, с. 113–114).

[8] Шахматов А. А. Киевский начальный свод 1095 года. // А. А. Шахматов. 1864–1920. Сборник статей и материалов. М.-Л., 1947, с. 150–154.

[9] Черепнин Л. В. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей летописные своды. // ИЗ, т.25, М.-Л., 1948, с. 293–333; Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963, с. 188–189.

[10] Алешковский М. Х. Повесть временных лет. Судьба литературного произведения в древней Руси. М., 1971, с. 69–70. Мысль о возможности «свода Изяслава», предшествовавшего своду Нестора, была высказана еще В. М. Истриным (Истрин В. М. Хроника Георгия Амартола в древнем славянорусском переводе, т. II. Пп, 1922, с. 306).

[11]Под этим же углом зрения была выполнена и работа О. В. Творогова, посвященная словарному фонду ПВЛ (Творогов О. В. Лексический состав «Повести временных лет». Киев, 1984), где всё внимание было уделено Лаврентьевскому списку, тогда как Ипатьевский, не менее важный, представлен только статьями 1110–1117 гг., в результате чего действительный объем лексики представлен далеко не в полной мере.

[12]ПСРЛ, т. 41. Летописец Переславля Суздальского. М., 1995, с. 15.

[13]ПСРЛ, т. 7. Летопись по Воскресенскому списку. СПб., 1856, с. 5.

[14]Там же, с. 331.

[15] Рыбаков Б. А. Древняя Русь…, с. 204–205.

[16] Брайчевьский М. Ю. Лiтопис Аскольда. // «Кiив», 1988, № 2, с. 146–170; он же. Утверждение христианства на Руси. Киев, 1989, с. 42–88.

[17] Рыбаков Б. А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972, с. 28, 31, 35 и пр.

[18] Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. М., 1982, с. 142.

[19]Как, например, в известной монографии В. Т. Пашуто, требующей крайне осторожного использования приводимых в ней данных, оценок и выводов автора (Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968).

[20] Рыбаков Б. А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве» М., 1972.

[21] Тихомиров М. Н. Краткие заметки о летописных произведениях в рукописных собраниях Москвы. М., 1962, с. 97 и 112.

[22]Стоит заметить, что наименование Олега Святославича в «Слове о полку Игореве» ‘Гориславичем’, обычно трактуемое в качестве уничижительного эпитета и насмешки («горе-слава»), не имеет ничего общего с действительностью, поскольку первая, определяющая его часть произведена не от «горя» (в таком случае он был бы `Гореславичем’), а от глагола «гореть», т. е. ‘горящий славою’. Подтверждением такому толкованию является распространенность этого имени в древней Руси среди мужчин и женщин, что было бы невозможно при его уничижительном значении, а также наличие орнитонима «горихвостка» и фитонима «горицвет», ничего общего с «горем» не имеющих.

[23] Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1906, с. 2; он же. Повесть временных лет, т. I. Вводная часть. Текст. Примечания. Пг., 1916, с. I–LXXVII.

[24][ Творогов О. Б. ] Сильвестр. // СККДР, вып. I. Л., 1987, с. 390–391.

[25] Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963, с. 276–279; см. также: [ Творогов О. В. ] Повесть временных лет. // СККДР, вып. I…, с. 337–343.

[26] Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977, с. 133–183.

[27] Шахматов А. А. Повесть временных лет…, с. XLI; [ Творогов О. В. ] Повесть временных лет…, с. 340–341.

[28] Шахматов А. А. Повесть временных лет…, с. XXXIX.

[29] Рыбаков Б. А. Древняя Русь…, с. 289–299; Кузьмин А. Г. К вопросу о происхождении варяжской легенды. // Новое о прошлом нашей страны. М., 1967, с. 42–53.

[30]Я не останавливаюсь на второстепенных аргументах исследователя в пользу «третьей редакции», поскольку они не имеют серьезного датирующего значения и во многом оспорены даже его последователями. Что же касается социологизации творчества летописца, то желающим убедиться в этом достаточно просмотреть предисловие А. А. Шахматова к его реконструкции «Повести временных лет» или перелистать «Разыскания…».

[31] Шахматов А. А. Повесть временных лет…, с. XXXII–XXXIII.

[32] Рыбаков Б. А. Древняя Русь…, с. 277.

[33] Шахматов А. А. Повесть временных лет…, с. XXXII.

[34]ПСРЛ, т. 2. СПб., 1845, с. 284–285.

[35] Рыбаков Б. А. Древняя Русь…, с. 275–279.

[36] Алешковский М. Х. Повесть временных лет. Судьба литературного произведения в древней Руси. М., 1971, с. 34–49.

[37] Алешковский М. Х. Повесть временных лет…, с. 39.

[38] Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М., 1963, с. 219–222.

[39] Кузьмин А. Г. Начальные этапы…, с. 85–110.

[40] Алешковский М. Х. К датировке первой редакции Повести временных лет. // АЕ за 1968 г. М., 1970, с. 71–72.

[41] Кузьмин А. Г. К вопросу о происхождении…, с. 53.

[42]См. во втором разделе книги статью «Датирующие реалии рассказа Ипатьевской летописи о походе 1185 г. на половцев».

[43] Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977, с. 132–220.

[44]«Из всего вышеизложенного явствует, как ненадежен текст Лаврентьевской летописи для восстановления по нему первоначального текста „Повести временных лет“», — писал А. А. Шахматов (Шахматов А. А. Обозрение русских летописных сводов XIV–XVI вв. М.-Л., 1938, с. 37).

[45] Тихомиров М. Н. Пособие для изучения Русской Правды. М., 1953, с. 21.

[46] Кузьмин А. Г. Русские летописи как источник по истории Древней Руси. Рязань, 1969, с. 142–146.

[47] Шахматов А. А. «Повесть временных лет» и ее источники. // ТОДРЛ, IV. Л., 1940, с. 46–47.

[48] Шахматов А. А. Сказание о преложении книг на словенский язык. // Jagic-Festschrift. Zbornik u slavu Vatroslava Jagica. Berlin, 1908, S. 178–181.

[49] Шахматов А. А. «Повесть временных лет» и ее источники…, с. 54–57.

[50] Шахматов А. А. «Повесть временных лет» и ее источники…, с. 69–72.

[51]СРЯ, вып. 14, М., 1988, с. 169.

[52]Следует отметить, что здесь и в других местах сокращения принадлежат последующим редакторам, о чем свидетельствует, например, сон князя Мала («Князю же веселие творящу къ браку, и сонь часто зряше Малъ князь: се бо пришел, Олга дааше ему пръты многоценьны, червени, вси жемчюгомъ иссаждены, и одеяла чръны съ зелеными узоры, и лод(ь)и, в них же несенымъ быти, смолны»), присутствие которого в тексте Летописца Переславля Суздальского (ПСРЛ, т. 41. Летописей Переславля Суздальского. М., 1995, с. 15), являющегося наглядным примером «сокращения сокращений», говорит о наличии данного фрагмента в общем архетипе ПВЛ.

[53]Правда Русская, т. I. Тексты. М.-Л., 1940, с. 71.

[54] Тихомиров М. Л. (на обложке и титуле ошибочно — Н. Н.) Исследование о Русской Правде. М.-Л., 1941, с. 64–65.

[55]Успенский сборник XII–XIII вв. М., 1971, с. 63.

[56] Гупало К. Н. Подол в древнем Киеве. Киев, 1982, с. 20–28.

[57]В плане географическом вся эта статья основана на недоразумении, обусловленном знакомством «краеведа» с географией Новгородской земли, в частности, Деревской пятины, из-за чего выражение «по мьсте» (т. е. ‘по отмщении’) было понято в качестве указания на реку Мету, а уже сложившаяся к началу XII в. легенда о происхождении Ольги из Плескова северного, а не Дунайского, позволила домыслить остальное.

[58] Кузьмин А. Г. Начальные этапы…, с. 339–340.

[59] Лев Диакон. История. М., 1988, с. 75.

[60] Кузьмин А. Г. Начальные этапы…, с. 340.

[61]Точнее будет сказать, что эта фраза изначально принадлежала Святославу Ярославичу, поскольку в ситуации 1068 г. ему с дружиной и черниговским ополчением действительно «нельзе камо ся дети», защищая родной город, тогда как Святослав Игоревич вполне мог и уйти от столкновения с греками.

[62] Лев Диакон. История…, с. 71 и 76.

[63]Впрочем, надо отметить, что с таким же пиететом Нестер/Нестор пишет в «Житии Феодосия» о его матери, а в новелле об обретении мощей Феодосия — о Марии, супруге Яна, которая была похоронена напротив гроба Феодосия через день после его перезахоронения [Ип., 203–204].

[64] Шахматов А. А. Разыскания…, с. 147–154.

[65] Львов А. С. Исследование Речи философа. // Памятники древнерусской письменности. М., 1968, с. 333–396).

[66]Там же, с. 396.

[67] Еремин И. П. Литературное наследие Феодосия Печерского. // ТОДРЛ, V, М.-Л., 1947, с. 162.

[68] Лихачев Д. С. Комментарии. // Повесть временных лет, т. 2. М.-Л., 1950, с. 338

[69] Львов А. С. Лексика «Повести временных лет». М., 1975, с. 197–197, который приводит в подтверждение мнения П. И. Савваитова и М. Фасмера.

[70] Еремин И. П. Из истории древнерусской публицистики XI в. // ТОДРЛ, II, М.-Л., 1935, с. 21–38.

[71] Висковатый К. К вопросу об авторе и времени написания «Слова к Изяславу о латинех». // Slavia, XVI. Praha, 1938, S. 535–567.

[72] Кузьмин А. Г. К вопросу о происхождении варяжской легенды. // Новое о прошлом нашей страны. М., 1967, с. 53.

[73]Искусственность последнего списка в подражание «12 сыновьям Измайловым» хорошо продемонстрирована И. Н. Данилевским (Данилевский И. Н. Библеизмы Повести временных лет. // ГДРЛ, сб. 3. М., 1992, с. 93), тем более, что историки не знают ни Станислава, ни Позвизда, тогда как о Вышеславе и Святославе известно только на основании слов самого «краеведа».

[74]Thietmari Merseburgensis episcopi chronicon, VII, 72 (далее — Thietmari chronicon); Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IX–XI веков. М., 1993, с. 140.

[75]Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, М.-Л., 1950, с. 159–160.

[76] Татищев В. Н. История Российская, т. I. М.-Л., 1962, с. 112–113.

[77]Об анахронизме упоминания «Андриха Чешьского», правившего в 1012–1033 гг., см.: Королюк В. Д. Западные славяне и Киевская Русь. М., 1964,с.103–104.

[78]Обработка данного сюжета «краеведом» проступает с первых строк характерными его уточнениями, «бе бо рать велика», «бе бо голодь великъ вь граде», «бе бо погребено», хотя эти наблюдения и не распространяются на весь текст.

[79]Успенский сборник…, с. 42–58.

[80]Thietmari chronicon, VII, 73 (Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные…, с. 141).

[81]Thietmari…, VIII, 32 (Там же, с. 142).

[82] Рохлин Д. Г. Итоги анатомического и рентгенологического изучения скелета Ярослава Мудрого. // КС ИИМК, VII, М.-Л., 1940, с. 46–57; Гинзбург В. В. Об антропологическом изучении скелетов Ярослава Мудрого, Анны и Ингигерд. (Там же, с. 57–66.)

[83]О том, что Болеслав I находился в Киеве после победы на Буге на протяжении десяти месяцев, пишет Галл Аноним (Галл Аноним. Хроника и деяния князей или правителей польских. М., 1961, с. 36), хотя В. Д. Королюк, опираясь на показания Архангелогородского летописца (Королюк В. Д. Западные славяне…, с. 257) и мнения исследователей (там же, с. 255) почему-то считает, что в Киеве Болеслав I пробыл не более одного месяца.

[84] Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1906, с. 440–441.

[85]Успенский сборник…, с. 54–55.

[86]«Есть же могыла его в пустыни и до сего дне» [Л., 145].

[87]Успенский сборник…, с. 62–63.

[88]Патерик Киевского Печерского монастыря, л. 36. СПб., 1911, с. 26.

[89]Успенский сборник…, с. 58.

[90]Если это опять-таки не результат сокращений и перемещений текста последующими редакторами, оставившими от целостного, широкомасштабного произведения «краеведа» только «лоскутное одеяло» отдельных сюжетов.

[91] Кузьмин А. Г. Начальные этапы…, с. 146–147 и др.

[92]Одним из таких противоречий является вопрос о том, кто хоронил Ярослава — Всеволод, как это следует из новеллы ПВЛ, или Изяслав, как сообщает «Житие Феодосия». Автор рассказа о смерти Ярослава объясняет этот факт отсутствием Изяслава и Святослава в Киеве, однако кто-то из последующих обработчиков «Жития…» в Печерском монастыре, многим обязанном Изяславу, мог посчитать это ошибкой и «нарушением субординаци», которую и исправил.

[93]ПСРЛ. т. 7, с. 5; в Ипатьевском списке — «азъ же вземь рукалью (т. е. рогалью. — А. Н.) начахъ рамяно копати» [Ип., 201]

[94]В Лаврентьевском списке: «попове поюще обычныя песни» [Л., 162].

[95]Обычное недоумение исследователей по поводу «недостойности» такого времяпрепровождения для монахов, основано на их собственной невнимательности к возрасту «ученика Феодосия», которому в то время было не более 10–12 лет, и он не был никак связан с Печерским монастырем.

[96]С этим кругом известий связана редкая лексема «невеглас/невеголос». Она присутствует в ст. 6415/907, 6488/980, 6491/983, 6496/988, 6572/1065, 6579/1071 и 6623/1115 гг., означая не только ‘невежд’, но также людей суеверных, и, по мнению А. С. Львова, была заимствована в древнерусскую письменность и обиход из чешского языка (Львов А. С. Лексика «Повести временных лет». М., 1975, с. 337–338).

[97] Святский Д. Астрономические явления в русских летописях с научно-критической точки зрения. Пг., 1915, с. 129–131 и 12.

[98] Шахматов А. А. Повесть временных лет. Т. I. Вводная часть. Текст. Примечания. Пг., 1916, с. 208–210.

[99] Алешковский М. Х. Повесть временных лет…, с. 19.

[100] Святский Д. Астрономические явления…, с. 12.

[101]Успенский сборник…, с. 62–63.

[102]Такое неприязненное отношение к Святополку Изяславичу автора рассказа о событиях его княжения отмечал еще А. А. Шахматов (Шахматов А. А. Киевский начальный свод 1095 г. // А. А. Шахматов. 1864–1920. Сб. статей и материалов. М.-Л., 1947 (Тр. Комиссии по истории АН СССР, вып. 3), с. 159–160.

[103] Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963, с 277.

[104] Шахматов А. А. Повесть временных лет…, с. 333–344.

[105] Мещерский Н. А. К вопросу об источниках Повести временных лет. // ТОДРЛ, XIII. М.-Л., 1957, с. 57–65.

[106]В этом плане особенного внимания заслуживает завершение повести, согласно которому «възвратишася русьтии князи въ свояси съ славою великою къ своимъ людемъ, и ко всимъ странамъ далнимъ рекоуще, къ грекомъ, и оугромъ, и ляхомъ, и чехомъ, дондеже и до Рима проиде» [Ип., 273], что сразу приводит на память перечень народов «Слова о погибели Рускыя земли» («отселе до угоръ и до ляховъ, до чахов»), позволяя видеть здесь безусловные следы редакторской работы середины или второй половины XIII в., обычно не учитываемой при использовании текстов ПВЛ.

[107] Шахматов А. А. Повесть временных лет…, с. 350–352.

[108]Успенский сборник…, с. 68–69.

[109] Святский Д. Астрономические явления…, с. 12.

[110] Шахматов А. А. Повесть временных лет…, с. XXXI–XXXIV.

[111] Кузьмин А. Г. К вопросу о происхождении…, с. 42–53.

[112]Стоит отметить дважды использованную лексему «невеглас», характерную для языка «краеведа», в тексте «Жития Феодосия» именно этой редакции, причем примененную Нестером к самому себе: «пакы же и на дияконьскыи санъ от него изведенъ сыи, емоу же и не бехъ достоинъ: гроубъ сын и невеглас» (Успенский сборник…, с. 135 и 126).

[113] Абрамович Д. И. К вопросу об объеме и характеристике литературной деятельности Нестора летописца (оттиск из 2-го тома Трудов XI Археологического съезда в Киеве). М., 1901, с. 7–8.

[114] Мошин В. А. Варяго-русский вопрос. // Slavia, X, Praha, 1931, S. 109–136, 343–379, 501–537; он же. Начало Руси. Норманы в Восточной Европе. // Byzantinoslavica, t. III. Praha, 1931, S. 33–58, 285–307.

[115] Шаскольский И. П. Норманская теория в современной буржуазной науке. М.-Л., 1965.

[116] Вилинбахов В. Б. Современная историография о проблеме «Балтийские славяне и Русь». // Советское славяноведение, 1980, № 1, с. 79–84

[117] Хлевов А. А. Норманская проблема в отечественной исторической науке. СПб., 1997, и др.

[118] Ловмянский X. Русь и норманны. М., 1985.

[119] Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1985.

[120] Кузьмин А. Г. «Варяги» и «Русь» на Балтийском море. // ВИ, 1970,№ 10, с. 28–55; он же. Об этнической природе варягов. // ВИ, 1974, № 11, с. 54–83.

[121] Вилинбахов В. Б. Балтийские славяне и Русь. // Slavia Occidentalis, t. 22, 1962, S. 253–277; он же. Балтийско-Волжский путь. // СА, 1963, № 3, с. 333–347; он же. Славяне в Ливонии. // Slavia Antiqua, t. XVIII. 1972, S. 105–121; он же. Раннесредневековый путь из Балтики в Каспий. // Slavia Antiqua, t. XXI. 1974,8.83–110.

[122] Шахматов А. А. «Повесть временных лет» и ее источники. // ТОДРЛ, т. IV. М.-Л., 1940, с. 42–44; Истрин В. М. Хроника Георгия Амартола в древнем славянорусском переводе, т. II. Пг., 1922, с. 348; Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977, с. 301–302.

[123] Тихомиров М. Н. Происхождение названий «Русь» и «Русская земля» // Тихомиров М. Н. Русское летописания. М., 1979, с. 30.

[124] Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963, с. 220–223

[125] Кузьмин А. Г. «Варяги» и «Русь»…, с. 29–32.

[126]В Радзивиловском списке «от старост по 5» (ПСРЛ, т. 38, с. 62).

[127] Гедеонов С. А. Варяги и русь. СПб., 1876, с. 159.

[128] Васильевский В. Г. Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI и XII веков. // Васильевский В. Г. Труды, т. I. СПб., 1908, с. 187–188. (Первая публикация в ЖМНП за 1874–1875 гг.).

[129]Там же, с. 192.

[130]Там же, с. 231 и далее.

[131]Там же, с. 217.

[132]Там же, с. 348–349.

[133]«Советы и рассказы» Кекавмена. Сочинение византийского полководца XI в. М., 1972, с. 177.

[134] Васильевский В. Г. Варяго-русская…, с. 331.

[135]Там же, с. 362.

[136]Там же, с. 342.

[137]Там же, с. 356.

[138]Там же, с. 373.

[139] Левченко В. М. Очерки по истории русско-византийских отношений. М., 1956, с. 119, 126 и др.; Сахаров А. Н. Дипломатия древней Руси. IX — первая половина X в. М., 1980.

[140] Пселл М. Хронография. М., 1978, с. 95.

[141]С. А. Гедеонов полагал, что в русском слове «варяг» произошла потеря первоначального ринизма («варанг»), который до этого был передан русскими грекам и сохранился в греческой транскрипции, воспроизводимый двойной гаммой в середине слова (Гедеонов С. А. Варяги и русь…, с. 162).

[142]В первом издании Ипатьевской летописи дата исправлена на «лето 6813» с пояснением, что «год в тексте поправлен по Густинской и некоторым польским летописям, которые к сему времени относят покорение Южной Руси литовцами» (ПСРЛ, т. 2. Ипатьевская летопись. СПб., 1843, с. 227, прим.).

[143] Васильевский В. Г. Варяго-русская…, с. 220.

[144] Гедеонов С. А. Варяги и русь…, с. 159.

[145] Гедеонов С. А. Отрывки из исследований о варяжском вопросе. XIII–XV. // Приложение ко 2-му тому ЗИАН. № 3. СПб., 1862, с. 130.

[146] Кузьмин А. Г. «Варяги» и «Русь»…, с. 33.

[147]С. Н. Сыромятников определяет «Хоружьк» как Троса, второй — как Нючепинг (Сыромятников С. Н. Древлянский князь и варяжский вопрос. СПб., 1912, с. 10–13), хотя вероятнее выглядит отождествление «Нового Торга» с «Новым Турку» (Новое Або), как это предложил И. П. Шаскольский (Шаскольский И. П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII–XIII вв. Л., 1978, с. 103).

[148] Крачковский И. Ю. Избранные сочинения, т. IV. М.-Л., 1957, с. 248.

[149] Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988, с. 60. Не исключено, однако, что Герберштейн мог услышать его и во время своих поездок, поскольку этот гидроним употреблен под 1498, 1519 и 1534 гг. Псковской 1-й летописью в списках второй половины XVI и первой половины XVII вв. (Псковские летописи, вып. 1. М.-Л., 1941, с. 101, 118, 141).

[150]Речь идет здесь о «чюди поморской» [НПЛ, 39 и др.].

[151]ГВНП, № 28, с. 56.

[152]Правда Русская, т. I. Тексты. М.-Л., 1940.

[153] Тихомиров М. Н. Исследование о Русской Правде. М.-Л., 1941, с. 64–65.

[154]Памятники древне-русского канонического права, ч. I. (РИБ, т. VI), СПб., 1880, стб. 60 и 26.

[155] Шахматов А. А. Сказание о призвании варягов. // ИОРЯС, т. 9, вып. 4. СПб., 1904.

[156] Рыбаков Б. А. Древняя Русь…, с. 196–206.

[157][ Шахматов А. А. ] Рец. на кн.: Владимир Пархоменко. Начало христианства Руси. Очерк из истории Руси IX–X вв. Полтава. 1913. // ЖМНП, ч. 52, СПб., 1914, № 8, отд. 2, с. 342; Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. Л., 1940, с. 39.

[158] Рыбаков Б. А. Древняя Русь…, с. 289–299.

[159] Кузьмин А. Г. К вопросу о происхождении варяжской легенды. // Новое о прошлом нашей страны. М., 1967, с. 53.

[160] Молдаван A. M. «Слово о законе и благодати» Илариона. Киев, 1982, с. 91 и 95.

[161]Сравнительный словарь всех языков и наречий, т. I. СПб., 1790; гг. 2–4. СПб., 1791.

[162] Бильбасов В. А. История Екатерины II, т. XII, ч. 1. Берлин, б/г, с. 337.

[163] Голлманн Г.-Фр. Рустрингия, первоначальное отечество первого вели-каго князя Рюрика и братьев его. Исторический опыт. М., 1819.

[164] Крузе Ф. О происхождении Рюрика (преимущественно по французским и немецким летописям). // ЖМНП, 1836, январь, с. 43–73; Kruse Fr. C. H. Chronicon Nortmannorum, Wariago-Russorum nee non Dannoram, Sveonum, Norwegomm inde ab afnnoj 777 usque ad a[nno] 879 etc. Hamburg et Gothae, 1851, и др.

[165] Гедеонов С. А. Отрывки…; он же. Варяги и русь…

[166] Забелин И. Е. История русской жизни с древнейших времен, ч. 1–2. М., 1876–1879.

[167] Беляев Н. Т. Рорик Ютландский и Рюрик начальной летописи. // SK, t. III. Prague, 1929, S. 215–270.

[168]Впервые о выходе приильменских «словен» от «славян немецких» писал еще М. Т. Каченовский в 1834 г., скрывшись под псевдонимом (Перемышлевский М. О времени и причинах вероятного переселения славян на берега Волхова. // УЗ ИМУ, IX, М., 1834, с. 437).

[169] Гедеонов С. Варяги и русь…, с. 173.

[170]Г. П. Смирнова пишет о лепной ребристой посуде, встреченной в нижних слоях Новгорода, Пскова, Старой Ладога и пр., датируемых IX в., что такая керамика широко представлена в Северной Польше (нижние слои городов Волин, Колобжег и др.), в междуречье Эльбы и Одера и в Мекленбурге (Смирнова Г. П. К вопросу о датировке древнейшего слоя Неревского раскопа Новгорода. // Древняя Русь и славяне. М., 1978, с. 165–171). См. также: Горюнова В. М. О раннекруговой керамике на Северо-Западе Руси. // Северная Русь и ее соседи в эпоху раннего средневековья. Л., 1982, с. 39–45; Рыбина Е. А. Новгород в системе балтийских связей. // Славянский средневековый город. Труды VI Международного конгресса славянской археологии, т. 2. М 1997, с. 326–333, и др.

[171] Алексеева Т. И. Славяне и их соседи (по данным антропологии). // Anthropologie, IV, № 2, Brno, 1961, p. 3–37.

[172] Зализняк А. А. Новгородские берестяные грамоты с лингвистической точки зрения. // Янин В. Л., Зализняк А. А. Новгородские грамоты на бересте. (Из раскопок 1984–1989 гг.). М., 1993, с. 218; он же. Древненовгородский диалект. М., 1995.

[173] Петровский Н. М. О новгородских «словенах». По поводу книги: А. А. Шахматов. Древнейшие судьбы русского племени. Пг., 1919. // ИОРЯС РАН. 1920. т. XXV. Посвящается памяти А. А. Шахматова. Пг., 1922, с. 384.

[174] Седов В. В. Начало славянского освоения территории Новгородской земли. // История и культура древнерусского города. М., 1989, с. 12–17; он же. Славяне в раннем средневековье. М., 1995, с. 245.

[175] Гедеонов С. А. Отрывки…, с. 148–150.

[176] Гедеонов С. А. Отрывки…, с. 159–160; он же. Варяги и русь…, с. 167–169.

[177] Васильевский В. Г. Варяго-русская…, с. 258.

[178] Гедеонов С. А. Варяги и русь…, с. 167.

[179] Дорн Б. А. Каспий. О походах древних русских в Табаристан. СПб., 1875.

[180] Гедеонов С. А. Варяги и русь…, с. 161.

[181]Там же, с. 372.

[182]Факт этот с неизбежностью поднимает вопрос о времени и месте как перевода хроники Георгия Амартола, так и появления в нем указания, что «роусь… от рода варяжеска соущимъ», заменившего первоначальное греческого текста, что путает многих исследователей, забывающих о необходимости проверки перевода по оригиналу (Истрин В. М. Хроника…, т. I, с. 567 и 579).

[183] Попов А. И. Названия народов СССР. Л., 1973, с. 63–64. Любопытно, что в XVI в. в окружении Ивана IV «варягов» считали не скандинавами, а «немцами», выходцами из Северной Германии: «в прежних хрониках и летописцех писано, что с великим государем самодержцем Георгием-Ярославом на многих битвах бывали варяги: а варяги — немцы» (Второе послание шведскому королю Иоганну III. // Послания Ивана Грозного. М.-Л., 1951, с. 157–158).

[184] Барсов Н. П. Очерки русской исторической географии. География начальной (Нестеровой) летописи. Варшава, 1885; Кузнецов С. К. Русская историческая география, вып. 1. М., 1910; Рыбаков Б. А. Древние русы. // СА, XVII, М., 1953, с. 23–104.

[185] Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства. М., 1951.

[186] Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963; Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968; Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси. IX — первая половина X в. М., 1980.

[187] Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII–XIII вв. М., 1982; Кузьмин А. Г. Русские летописи как источник по истории Древней Руси. Рязань, 1969.

[188] Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908; Никольский Н. К. Повесть временных лет, как источник по истории начального периода русской письменности и культуры. К вопросу о древнейшем русском летописании. Выпуск первый. // Сб. по РЯС, т. II, вып. 1. Л., 1930; Истрин В. М. Моравская история славян и история поляно-руси, как предполагаемые источники начальной русской летописи. // Byzantinoslavica, III. Praha, 1931; ГУ, Praha, 1932.

[189] Шахматов А. А. Сказание о преложении книг на словенский язык. // Jagic-Festschrift. Zbornik u slavu Vatroslava Jagica. Berlin, 1908, S. 181.

[190] Никольский Н. К. Повесть временных лет…, с. 20–44.

[191]Стоит отметить, что сами новгородцы нигде не называют себя «словенами», а исключительно «новгородцами», тогда как уже в древнейших списках Правды Руской перечень фигурантов открывается «русином» и, после перечисления различных категорий княжеских слуг и общественных лиц, заканчивается «словенином» (Правда Русская, т. I. М.-Л., 1940, тексты).

[192] Беляев Н. Т. Рорик Ютландский и Рюрик Начальной летописи. // SK, t. III, Praha, 1929, S. 234, прим. 94.

[193] Гедеонов С. А. Варяги и русь. СПб., 1876, с. 346).

[194][ Исаевич Я. Д. ] Древнепольская народность и ее этническое самосознание. // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982, с. 152–153. Автор указывает на безусловную изначальную принадлежность этнонима «поляне» гнезненскому княжеству полян и на последующее использование этой лексемы в западноевропейских хрониках исключительно по отношению к Польше и ее населению. К этому можно прибавить наличие среди польских земель «Куявии», точное воспроизведение названия которой у восточных авторов и Константина Порфирогенита обычно идентифицируется с Киевом на Днепре («Куяба/Куява»).

[195] Попов А. И. Названия народов СССР. Л., 1973, с. 25; Шахматов А. А. Древнейшие судьбы русского племени. Пп, 1919, с. 29, прим.

[196]«Ободриты» — т. е. живущие по реке Одра/Одер, а вовсе не «бодричи» или «ободричи», как это можно прочитать у многих историков (напр., Державин Н. С. Славяне в древности. [М., 1946], с. 30–31) после П.-Й. Шафарика.

[197] Кочубинский А. А. О русском племени в Дунайском Залесье. // Известия о занятиях VII Археологического съезда в Ярославле 6–20 августа 1887 г. Ярославль, 1887; с. 3.

[198] Филевич И. П. История древней Руси, т. I. Варшава, 1896.

[199] Беляев Н. Т. Рорик Ютландский…, с. 249–250.

[200] Херрманн Й. Полабские и ильменские славяне в раннесредневековой балтийской торговле. // Древняя Русь и славяне. М., 1978,с. 191–196.

[201] Херрманн Й. Ruzzi. Forsderen liudi. Fresiti. К вопросу об исторических и этнографических основах «Баварского географа» (первая половина IX в.). // Древности славян и руси. М., 1988, с. 163–169.

[202]Любопытны наблюдения П. П. Толочко над распространением «камерных» (или срубных) погребений, раскопанных под Ладогой (IX в.), Псковом, Смоленском, Черниговом и Киевом (X в.), усвояемых скандинавам. На самом деле, как показывает автор, в материковой Скандинавии их нет, в некрополе Бирки они составляют всего 10 % от общего числа погребений, а наиболее характерны для Нижней Фрисландии и Саксонии-Вестфалии, что дало основание А.-С. Греслунду считать их погребениями фризов-торговцев. (Толочко П. П. Спорные вопросы ранней истории Киевской Руси. // Славяне и Русь (в зарубежной историографии). Киев, 1990, с. 117–118).

[203]Весьма показательна в этом плане путаница в северных сагах Фризии (Fryseland), Руси (?) (Ryseland) и некой «страны великанов» (Riesenland) (см. по этому поводу: Тиандер К. Поездки скандинавов на Белое море. СПб., 1906), заставляющая полагать, что последние два названия не самостоятельны, а являются искажением первоначально фигурировавшей в тексте Фризии. Следует признать также, что роль фризов, принимавших большое участие в торговом освоении Восточной Европы, у нас практически не учитывается (литература о фризах на русском языке чрезвычайно скудна, как показывает библиография в работе М. И. Решиной (Решина М. И. Фризы Нидерландов и ФРГ. // Этнические меньшинства в современной Европе. М., 1997, с. 194–267), впрочем, как и роль западных славян, о которых заставили вспомнить только археологические исследования земель Великого Новгорода и Старой Ладоги, в частности, западнославянская керамика и особенности языка новгородских грамот.

[204] Решина М. И. Фризы…, с. 211.

[205] Шнитников А. В. Внутривековая изменчивость компонентов общей увлажненности.