Опасения на пути

Считая себя сравнительно бесстрашным парнем, сорвиголовой (разве я не нырял с высоты? не прыгал с трамплина? не занимался подводным плаваньем? Не прыгал с парашютом? не качался на цирковой трапеции?), я, продолжая более глубокие исследования своей психики, с изумлением обнаружил, до каких размеров доходят мои страхи. Беспокойства и страхи, о существовании которых я совершенно не подозревал, всплывали один за другим, слой за слоем; и эти открытия привели меня прямо в ловушку собственного изготовления. Отсюда я сделал вывод, что, должно быть, представляю собой чрезвычайно боязливую личность; такой вывод на много месяцев растопил мой образ самого себя и своего поведения.

Значительное число этих страхов явилось следствием выхода на поверхность простых тревог относительно своих социальных умений, интимных отношений, производимого впечатления и способностей. Однако еще одно их семейство относилось к моей обеспокоенности по поводу того, кем я стану, что со мной произойдет, если я буду продолжать исследование своего ума и раскрою его; эти страхи центрировались вокруг убежденности, что этот процесс в какой-то мере лишит меня сил и способностей.

Каждый страх проявлялся в виде нового выбора возвращаться ли назад, к безопасному положению, или продолжать идти вперед и подвергаться риску пугающих последствий. Иногда мне хотелось остаться со своими страхами и отступить; часто я защищался особым образом, отрицая даже сам тот факт, что я защищаюсь, и признавая его лишь впоследствии, ретроспективно. Абрахам Маслоу указывает, что ежедневно перед нами встают в качестве стратегии самопроявления десятки решений; и он советует выработать привычку постоянно делать выбор в пользу перспективы роста. Подозреваю, что Маслоу, во всяком случае, недооценил число возможностей выбора; на самом деле здесь перед нами налицо непрерывный процесс, в котором побуждения к самопроявлению соперничают со страхами осознания, вызывая таким образом динамические приливы и отливы в мотивации роста.

Вместе с более глубоким исследованием стала очевидной и следующая истина: все эти страхи, какими бы различными они ни были по своим видимым причинам, оказались основанными на ограничивающих "я" убеждениях. Например, во время своих первых сеансов психотерапии я почувствовал опасение, что при эффективной психотерапии я никогда не смогу чего-нибудь добиться, потому что утрачу большую часть своей мотивации. Я боялся, что без конфликтов и неврозов стану инертным и пассивным и лишусь необходимых побуждений для продуктивной деятельности и достижений.

Однако в тех случаях, когда я делал выбор в пользу роста и продолжал работу вопреки страху, становилось очевидным, что фактически я ничего не утратил. То, что оказывалось необходимым, – это желание освободиться от привязанности, желание пережить вызывающие страх последствия. Но после освобождения дело почти неизменно оборачивалось так, что все, "принесенное в жертву", сводилось к какой-то привязанности и не было каким-либо уменьем, какой-либо способностью.

Существовал также глубокий ранний страх перед перспективой того, что, обратив внимание внутрь, я обнаружу там фрейдовский кошмар. Я охотно предполагал, что открою внутри себя разнообразных чудовищ и призраков, состоящих из неуправляемых эмоций и побуждений, как гнев, зависть, чувственность, жадность, которых удерживает в подчинении только постоянное руководство и подавление со стороны "сверх-я". Я неизменно чувствовал уверенность, что переживание осознания этого внутреннего мира будет в высшей степени неприятным и потребует большой решимости перед лицом отвратительных явлений.

Однако то, что я нашел, оказалось совершенной противоположностью моим ожиданиям. Правда, существовал страх, сильный страх, а также и другие отрицательные эмоции; но они бледнели перед глубинными сферами тепла, радости, заботливости и сострадания, лежавшими под ними. Я начал подозревать, что "бессознательное", которое представляется нам обязательно каким-то зародышевым качеством, на самом деле составляет лишь начальный слой гораздо более положительной сферы бессознательного. Любопытный парадокс заключался в том, что моя вера в существование внутренних призраков эффективно мешала мне смотреть внутрь себя и открывать то, что там действительно находится. Таким образом, эта вера укрепляла самое себя.

Был и страх перед одиночеством: я боялся, что если продолжу исследование, то дойду до положения эксцентричного изгоя, чьи убеждения и переживания столь отличаются от убеждений и переживаний других людей, что делают его обособленным и исключают возможность дружбы и интимности. Меня интересовало, сколько найдется людей, которые смогли бы понять то, что я пережил, с которыми я смог бы поделиться своими вновь появившимися ценностями. Несомненно, чем глубже я уходил в своем исследовании, тем меньше мог рассчитывать найти таких людей, которые способны разделить подобные переживания. Возникала угроза, что ценой глубокого исследования может оказаться жизнь в изоляции от тех, кто не прошел по тому же пути.

Однако и здесь дело еще раз обернулось удивительным и восхитительным парадоксом. Правда, чем дальше я продолжал практику, тем меньше собратьев по путешествию оказывалось со мной вместе; но появились новые связи и новые друзья. Дальнейшая выгода состояла в том, что в этих связях всегда появлялись люди, ушедшие дальше меня; и такие люди оказывались бесценным ресурсом, способным указать путь к дальнейшим ступеням, а также предостеречь против некоторых ловушек на пути. Возможность находиться в обществе подобных людей и учиться у них оказалась одним из подлинных даров всего процесса. С другой стороны, те люди, которые не совершили того же путешествия, включая некоторых моих товарищей по психиатрии, выражали опасения по поводу направленности моей практики. Во время одной групповой встречи с товарищами по психиатрической лечебнице кто-то предположил, что если я буду продолжать практику медитации, мне, по всей вероятности, не удастся функционировать достаточно хорошо, чтобы поддерживать свой профессиональный уровень, а потому, скорее всего, придется оставить психиатрию. Они предположили, что я, вероятно, "кончу тем, что стану продавать свечи на побережье Южной Калифорнии". Сейчас, оглядываясь назад, я с огромным интересом вижу, с какой точностью мои сотоварищи отразили мои собственные страхи, как они проецировали на меня свои опасения. Поскольку мы являли собой довольно однородную группу лиц с некоторой природной одержимостью, едва ли стоит удивляться тому, что мое критическое отношение к разделявшимся нами верованиям и защитным средствам вызывает такие сильные реакции. Сейчас все это кажется очень смешным; но в то время мне было страшно, и если бы не поддержка моего психотерапевта и лиц, занятых сходными исследованиями, если бы не "проверки реальности", я вполне мог бы оставить свои исследования и вернуться к старому стилю деятельности. После этого я действительно переехал в Южную Калифорнию, но пока не начал продавать свечи.

По мере того как эти и прочие страхи появлялись, исчезали и снова появлялись, я начал открывать новую перспективу в вопросе о том, как и почему они возникают. Первоначально я считал их переживаниями, навязанными мне против моей воли. Однако чем больше я их рассматривал, тем больше начинал понимать, что активно создаю их сам, исходя из воспринимаемой мной потребности предохранить себя. Мне со всей очевидностью начало представляться, что я каждое мгновенье создаю для себя переживания и самоощущение в точности таким образом, каким считаю необходимым. Страх и защита от него не обрушивались на меня, как на какую-то беззащитную жертву; они скорее были чем-то созданным мною самим, созданным активно и намеренно.