Декабрь 1990 г 4 page

Темнело. Грэм включил свет и задернул шторы. Монтажная — в действительности задняя спальня их дома в Эджбастоне — располагалась прямо над кухней, и он слышал, как Джоан внизу заканчивает готовить ужин.

— Трехкилометровые взлетные полосы, — сказал голос с пленки, — были проложены за глиноземными дюнами так, что их можно увидеть только с очень близкого расстояния.

Апрель 1987 г.

В джипе по пути из Квалат-Салеха к полигону иракский генерал спросил, что Марк по этому поводу думает.

— Неплохо, — ответил тот. — Хотя казармы показались мне довольно уязвимыми.

Генерал пожал плечами:

— Все сразу иметь невозможно. Людей заменить легче, чем машины.

— Вы считаете, эти бронедвери выдержат?

— Думаем, да. — Генерал рассмеялся и положил руку Марку на плечо. — Я знаю, вам хотелось, чтобы мы купили их у британцев только потому, что они дороже.

— Отнюдь. Просто я патриот, вот и все.

Генерал снова рассмеялся — громче прежнего.

За много лет он научился ценить чувство юмора Марка.

— Вы так старомодны, — подначил он. — Мы живем в эпоху интернационализма, и эти базы тому доказательство. Швейцарские шлюзы, германские генераторы, итальянские двери, британские коммуникационные системы, французские ангары. Что может быть космополитичнее?

Марк не ответил. Глаза его прятались за зеркальными очками, в которых отражалась лишь пустыня.

— Патриот! — повторил генерал, снова хмыкнув шутке англичанина.

Испытания прошли шумно, но удовлетворительно. Из бункера, глубоко врытого в песок, они смотрели, как зона обстрела, выполненная в виде колонны иранских танков, взлетела на воздух в оглушительном грохоте: 155-миллиметровые английские самоходки были развернуты более чем в двадцати километрах. Орудия били даже точнее, чем Марк ожидал: он видел, как возбужденно загорелись глаза у генерала, и знал, что сделка пройдет гладко. По пути в Багдад оба пребывали в отличном настроении.

— Знаете, дело не в том, что наш вождь не восхищается вашей страной, — сказал генерал, возвращаясь к патриотизму Марка. — А в том, что ему трудно вам доверять. Для него это такая смесь любви и ненависти. В нашей армии до сих пор действуют уставы, разработанные в вашем Военном колледже. Мы отправляем своих людей проходить подготовку на ваших авиабазах и черпаем опыт у вашего Специального военно-воздушного полка[102]. Лучше британского военного образования нет ничего. Уж я-то это знаю — сам учился в Сандхерсте. Если бы только ваш военный гений подкреплялся благородными намерениями в сфере дипломатии.

Перед тем как въехать в центр Багдада, они сделали крюк и осмотрели химические лаборатории «Дьяла» в Салман-Паке, где под видом университетских научно-исследовательских корпусов располагался завод по производству нервнопаралити-ческого газа. Сюда Марк приезжал уже в третий или четвертый раз, но и теперь, когда охрана пропустила их через укрепленные ворота и они оказались в одной из лабораторий, масштабы и эффективность работы неизменно поражали.

— Германское машиностроение — лучшее в мире, спору нет, — говорил генерал. — И знаете почему? Потому что немцы не просто нация оппортунистов. В Германии есть люди, действительно верящие в то, чего мы пытаемся достичь в Ираке. Этому британцам стоит поучиться. Мы с вами не в том возрасте, чтобы хорошо помнить, что было до пятьдесят восьмого года, когда почти вся наша техника поступала из Великобритании, однако ностальгировать по тем временам можно. Никакого достоинства в тайных сделках нет. Нам нужны союзники, понимаете? Нам нужны прочные отношения. Вас же интересуют только сделки.

Продолжая экскурсию, генерал объяснил, зачем он снова привез Марка в лабораторию. Их беспокоили побочные воздействия высоколетучих химикатов, и требовалось найти подрядчика, который установил бы им аппараты по очистке воздуха.

— Я рад слышать, что вас так заботит охрана окружающей среды, — сказал Марк.

Его другу эта шутка понравилась, кажется, даже больше шутки о патриотизме.

— Нашим техникам мы должны создавать лучшие условия для работы, — ответил генерал. — В конце концов, они занимаются важными исследованиями в области ветеринарии.

И как бы для того, чтобы нагляднее проиллюстрировать сказанное, на обратном пути к машине провел Марка мимо псарни. Их беседу заглушил вой гончих, на которых собирались испытывать действие нервно-паралитического газа. Ближайшие мусорные контейнеры были доверху завалены трупами их предшественников.

Май 1987 г.

Марку не пришлось долго искать эти воздухоочистители. Он отправился к пожилому немецкому промышленнику, уже поставлявшему оборудование в лабораторию Салман-Пака и доказавшему свою надежность и расторопность. Марку всегда нравилось приезжать к нему в поместье в долине Рейна, где контракты подписывались в величественном кабинете под большим портретом Гитлера в золоченой раме, а чай подавала красивая и юная дочь хозяина. Сегодня же, в знак особого расположения, Марку предложили дополнительное развлечение: промышленник отомкнул шкафчик, в котором стоял старый катушечный магнитофон, подключенный к динамику в радиоле 1930-х годов. Потом включил пленку, и Марк услышал знакомый голос: следующие десять минут изо всех эркеров кабинета, понад летними лужайками, до самого берега искрившейся на солнце реки разносился рев самого фюрера, переполненного ораторским запалом.

— Я до сих пор помню, как впервые услышал эту речь, — вымолвил промышленник, когда пленка закончилась, — Сидел на маминой кухне. Все окна открыты. Свет падает на стол. Воздух так и звенит от энергии и надежды. Сказочное было время. Что ж… можно ведь старику время от времени потосковать немного о молодости, нет? Некоторым достаточно банального романтического стишка или сентиментальной песенки. А для меня таким навсегда останется этот изумительный голос. — Хозяин закрыл дверцу и тщательно замкнул шкафчик. — Саддам Хусейн — хороший человек, — сказал он. — С ним я снова чувствую себя молодым. Помогать ему — большая честь. Полагаю, вы этого все равно не поймете: вы родились в эпоху, когда принципы перестали что-либо значить.

— Если на этом наши деловые переговоры окончены, герр…

— Вы для меня загадка, мистер Уиншоу. Для меня и для многих других, служивших рейху. Кому ваше имя было известно еще до того, как вы появились у нас на пороге.

Марк поднялся и взял свой дипломат. Похоже, тема, затронутая хозяином, его совершенно не интересовала.

— Я отлично знаю, что Саддам Хусейн изготовляет в своих так называемых исследовательских лабораториях. И мне известно, что первой его мишенью станет Израиль. Разумеется, именно поэтому я его и поддерживаю. Он возобновит тот очистительный процесс, который нам так и не дали завершить. Вы понимаете, о чем я, мистер Уиншоу?

— Я взял себе за правило, — ответил Марк, — никогда не интересоваться применением того, что…

— Бросьте, скромность тут ни к чему. Вы — квалифицированный инженер. Инженер-химик. Мне прекрасно известно, что вы помогали одной из наших крупнейших фирм поставлять Ираку в больших количествах «циклон-Б». Успех очистительного процесса, о котором я говорил, зависит как раз от свободной циркуляции такого товара на рынке, однако наши собственные законы, сдерживаемые абсурдными международными обязательствами, запрещают нам их экспортировать. Поэтому по иронии судьбы наши идеалы осталось поддерживать только таким, как вы, — вольным стрелкам. — Он подождал реакции Марка, но не дождался. — Вы ведь знаете, где производится «циклон-Б»?

— Разумеется. — Марк бывал на заводе много раз.

— Знакомы ли вы с историей этого предприятия? В тысяча девятьсот сорок втором году его чуть было не уничтожили бомбардировщики союзников. С секретным заданием разведать местность британцы отправили туда один самолет, но «люфтваффе» были предупреждены заранее, и несчастного пилота сбили вместе со всем его экипажем. Вам это ни о чем не говорит?

— Боюсь, что нет. Вы забываете, что это произошло очень давно. Еще до моего рождения.

Какую-то минуту старик пристально смотрел на него, затем дернул витой шнурок у двери.

— Что верно, то верно, мистер Уиншоу. Но, как я уже сказал, вы для меня остаетесь загадкой. — Когда Марк выходил, хозяин добавил: — Моя дочь, если вы желаете ее видеть, сейчас находится в библиотеке.

Декабрь 1961 г.

Для матери своей Марк давно уже стал загадкой, решение которой не дало бы ровным счетом ничего; потому она и не возмущалась, когда он сообщил — через несколько недель после свершившегося факта, — что решил бросить юриспруденцию и пойти изучать химию. Письмо, в котором он излагал эту новость, было одним из его последних писем ей. Стало бессмысленно поддерживать видимость того, что матери с сыном есть о чем поговорить; а еще через два года между ними пролегло и физическое расстояние, усугубившее пропасть непонимания и безразличия.

Приглашение на полувековой юбилей Мортимера дало Милдред редкую возможность взглянуть на благополучную жизнь семейства Уиншоу изнутри. Семья, казалось, забыла о ней на все долгие годы ее вдовства и никакой финансовой помощи — если не считать оплаты школьного и университетского образования Марка — не предлагала. Сама приближаясь к пятидесятилетию, Милдред по-прежнему пыталась прожить на умеренное жалованье секретарши американского виноторговца, базировавшегося в Лондоне. Однажды он объявил ей о своем намерении свернуть бизнес и переехать назад во Флориду, и Милдред уже мысленно покорилась необходимости провести несколько мрачных недель в очередях агентств по найму, когда торговец поразил ее вопросом: не согласится ли она поехать в Америку вместе с ним — но уже не как секретарша, а как супруга? На то, чтобы оправиться от шока, ей потребовалось три дня, после чего она приняла его предложение.

Они мирно жили в бунгало на морском берегу под Сарасотой, пока оба тихо-мирно не скончались зимой 1986 года с интервалом в два месяца. Уехав из Англии, Милдред с сыном больше никогда не разговаривала. Последняя беседа у них состоялась за ланчем в Оксфорде, но даже тогда обоим было трудно общаться друг с другом цивилизованно. Закончилось все тем, что она обвинила сына в том, что он ее презирает.

— «Презрение» — довольно сильное слово, — ответил Марк. — Я просто не вижу никакого смысла в том, как ты живешь.

Она довольно часто потом вспоминала его реплику — возможно, сидя с мужем на веранде после ужина, глядя на океан и стараясь изо всех сил придумать, где бы ей хотелось оказаться.

1976

Хотя Марк ни разу не разговаривал с матерью после ее отъезда в Америку, один раз он ее видел. Произошло это в самом начале его деловых отношений с Ираком: его тогда познакомили с грубоватым, похожим на медведя человеком по имени Хусейн, представлявшим «Министерство промышленности»; казалось, человек спешит приобрести специализированное оборудование для строительства большого комбината по производству пестицидов. Марк выяснил все его требования и сразу понял, что несколько компонентов, которые тот намеревался выпускать — а именно деметон, параоксон и паратион, — можно легко преобразовать в нервно-паралитический газ. Тем не менее он считал разумным представлять своим потенциальным клиентам проект исключительно как элемент программы развития сельского хозяйства и потому пообещал Хусейну связать его с одной американской фирмой: та сможет поставить ему гигантские коррозиеустой-чивые баки, необходимые для смешивания химикатов.

Представителей компании доставили самолетом в Багдад и скормили им убедительную историю о беде иракских крестьян: те не в состоянии защитить свои посевы от набегов пустынной саранчи. Представители вернулись в Майами и начали проектировать экспериментальный завод, который позволит местной рабочей силе, никогда раньше не занимавшейся токсичным производством, научиться обращаться с опасными химикатами. Но не успели они закончить проект, как Хусейн — через Марка же — известил их, что строить экспериментальный завод ему не интересно. Он желал бы немедленно приступить к полномасштабному производству. Для озабоченных проблемами безопасности американцев это было совершенно неприемлемо, и Марк, рассчитывавший получить с этой сделки около шести миллионов долларов комиссионных, был вынужден вмешаться и пригласить обе стороны на встречу в конференц-зале майамского отеля «Хилтон».

Встреча прошла безуспешно. Марк стоял у окна, выходившего на пляж, и молча слушал, как переговоры распадаются на взаимные обвинения: в неискренности, с одной стороны, и зарегулировании — с другой. Не отрывая глаз о полоски серебристого песка, он услышал, как американцы хором щелкнули замками своих дипломатов и покинули зал. Услышал, как Хусейн хрюкнул и проворчал:

— Этим парням нужно у врача провериться. Только что отказались от возможности разбогатеть.

Марк не ответил. Единственный из присутствовавших, он не утратил самообладания. Деньги бы, конечно, не помешали, но потерю он компенсирует. Дальше попробует немцев.

За день до переговоров он проехал по болотам до самого побережья Мексиканского залива. За утро добрался до Неаполя по «Тропе Тамиами» с ее туристскими аттракционами в виде реконструированных индейских поселений, прогулками на катерах на воздушной подушке и придорожными кафе, в меню которых предлагались лягушачьи лапки и «аллигамбургеры». Оттуда свернул по трассе на север, через Бонита-Спрингз и Форт-Майерс, и к концу дня въехал в Сарасоту. Материнский адрес — хотя он никогда не писал его на конвертах — Марк помнил наизусть. Но разговаривать с нею ему пока не хотелось. Он даже не задавался вопросом, зачем вообще поехал к ней. Найдя нужный дом, он проехал еще с полмили по береговой трассе и свернул на грунтовку к пляжу. Из этого тупика дом матери был виден как на ладони.

В тот день ее муж уехал в город за покупками; сама же Милдред по случаю оказалась в саду. Вообще-то она собиралась просто спокойно посидеть и почитать журнал или, может, написать падчерице в Ванкувер, но заметила, что садовник неважно прополол лужайку — с ним это случалось, — поэтому вскоре уже стояла на коленях и с корнем выдергивала наиболее упрямые образцы местной сорняковой флоры. Но, едва приступив, Милдред заметила незнакомого человека: тот стоял, прислонившись к капоту своей машины, и смотрел на нее. Старушка поднялась на ноги и присмотрелась, закрыв глаза от солнца козырьком ладони. Теперь она узнала его — сразу, как только разглядела, — но не шевельнулась, не помахала, не окликнула; просто стояла и смотрела на него также бесстрастно и пристально. Вместо глаз у него были пустые провалы. Стой он ближе, она бы поняла, что это зеркальные очки, в которых отражается пустое голубое небо. Но Милдред оставалась на месте, а через минуту или две вновь опустилась на колени и стала полоть дальше. Когда она подняла голову снова, человека уже не было.

Изыскания Грэма продолжались; теперь он чувствовал, что полезно побольше выяснить о семействе Марка. И он вспомнил о человеке, который мог бы ему, вероятно, помочь. Имя Майкла Оуэна в последние годы исчезло с газетных страниц, посвященных изящным искусствам, романы его невозможно было найти ни в одном книжном магазине, а семейная хроника Уиншоу пока не вышла. Возможно, все это вообще ни к чему не привело и проект провалился, однако, рассуждал Грэм, вероятно, Оуэн до сих пор работает над книгой, и у него есть доступ к ценнейшей информации (знает ли он, что с нею делать, — другой вопрос, ибо вся глубина его политической наивности стала очевидна Грэму после первых же бесед). Но по крайней мере, несколько телефонных звонков сделать стоит.

Первый был Джоан. В последний раз они общались два или три года назад, и Грэм даже не был уверен, по-прежнему ли она живет в Шеффилде, но Джоан сняла трубку после третьего звонка, и радость в ее голосе звучала неподдельная. Да, она работает там же. Нет, студентам комнаты больше не сдает. Нет, замуж не вышла, семью не завела. Да, конечно, она постарается найти для него Майкла, хотя не знает его нынешнего адреса. Смешно — последние пару недель она сама собиралась позвонить Грэму, потому что в конце месяца едет на конференцию в Бирмингем и было бы интересно встретиться, посидеть, выпить чего-нибудь. Как в старые добрые времена. Да, ответил Грэм, конечно, почему ж нет? Как в старые добрые времена.

Самое странное, как они оба потом размышляли, что в тех «старых добрых временах», ради которых они, собственно, и согласились встретиться, они не могли припомнить ни единого вечера, который закончился бы тем, что они целовались, перегибаясь через стол, или ложились на диван, обхватив друг друга руками и засунув языки друг другу в рот, или падали вместе на кровать и занимались любовью так, точно от этого зависела вся их жизнь. Тем не менее, когда Джоан приехала в Бирмингем, именно так все и произошло — именно в этой последовательности. А как только это случилось, она поймала себя на странном нежелании уезжать, возвращаться домой, к работе, к своей одинокой жизни в Шеффилде. И хотя вернуться все-таки пришлось — через несколько дней отпуска без содержания (большую часть которого она провела в постели с Грэмом), — первым делом она выставила свой дом на продажу. И одновременно принялась искать работу в Центральных графствах. Это заняло какое-то время, поскольку работа на дороге не валяется даже для таких опытных и квалифицированных специалистов, как Джоан, однако в новом году ей удалось найти место управляющей женским приютом в Харборне, и она переехала к Грэму; однажды в феврале они оба взяли отгулы, навестили местное бюро записи актов гражданского состояния — и вдруг оказались семейной парой: он, никогда не веривший, что вообще годится для семейной жизни, и она, уже поверившая, что мужа искать ей поздно.

И вышло, что первый же телефонный звонок оказался далеко не бесполезен, хотя Майкла найти Грэму не удалось. Похоже, тот уехал в какой-то длительный отпуск или же просто никогда больше не брал трубку.

1981

Свадьба Марка Уиншоу и леди Фрэнсис Карфакс в часовне оксфордского колледжа Святого Иоанна стала событием несравненно более величественным. Британия могла биться в тисках экономического спада сколько влезет — судя по всему, это мало отразилось на тех избранных представителях аристократии и деловых кругов, что собрались на церемонию, а после удалились в родовое поместье семейства Карфакс на роскошный прием, остававшийся в полном разгаре (по крайней мере, если верить одному из газетных отчетов) и в четыре часа следующего дня.

Прием фактически длился дольше самого брака.

Марк и леди Фрэнсис покинули веселье в самом начале вечера и сели на самолет в Ниццу; оттуда такси доставило их на виллу Марка на Ривьере, где должен был начаться их медовый месяц. Прибыли они вскоре после полуночи, проспали до лата, затем леди Фрэнсис взяла одну из машин Марка, чтобы съездить в ближайшую деревню за сигаретами. Проехала она лишь несколько ярдов: раздался оглушительный взрыв, машина вспыхнула, боком слетела с дороги и врезалась в скальный откос. Леди Фрэнсис погибла мгновенно.

Марка опустошила эта утрата. Машину — двухместный «Морган плюс 8» 1962 года, с мягким откидным верхом, темно-синего цвета, каких в мире осталось всего три или четыре, — заменить было невозможно. Он позвонил кузену Генри, который дал указание разведывательным службам найти виновных, но дожидаться результатов их изысканий не пришлось. Три недели спустя на него вышел один иракский дипломат и договорился о встрече на Кавендиш-сквер. Оттуда они поехали в уединенный дом где-то в Кенте. Перед домом стоял матово-белый, с иголочки седан с откидным верхом — «ла-салль» 1938 года.

— Он ваш, — сказал дипломат.

И объяснил, что возникло недоразумение комического свойства. Они, разумеется, знали, что Марк ведет дела не только с ними, но и с иранцами: иного от серьезного предпринимателя они и не ожидали. Тем не менее один информатор облыжно обвинил Марка в том, что он пользуется своим положением еще и для торговли военными тайнами. Саддам от такого известия очень огорчился и распорядился покарать виновного. Теперь же выяснилось, что информация была ложной: истинный виновник найден, и от него оперативно избавились. Можно лишь благодарить судьбу, сказал дипломат, за подобное вмешательство: жизнь невинного человека и ценного друга иракского народа не пострадала. Зато они отдают себе отчет в том, что пострадала его собственность, и надеются, что он примет в подарок этот автомобиль — как символ их неувядаемой привязанности и уважения.

За официальными формулировками благодарности Марк сумел скрыть свою досаду от этого случая. Женитьба на леди Фрэнсис могла бы оказаться полезной. На сексуальный аспект брака он тоже возлагал определенные надежды — хотя, честно сказать, в буйстве фантазии и атлетических способностях леди Фрэнсис не могла сравниться с проститутками, услуги которых ему неизменно предлагали во время визитов в Багдад, — но гораздо важнее были связи ее отца на южноамериканском рынке, куда Марку очень хотелось проникнуть. Скорее всего, воспользоваться ими, конечно, еще удастся, но было бы гораздо проще, помогай ему в этом юная и блистательная жена.

Но самым неприемлемым Марк счел то, что кто-то распускает о нем лживые слухи, и потому преисполнился решимости отомстить. Через несколько месяцев весьма отрывочных расследований выяснилось, что информатором был ведущий египетский физик, не так давно завербованный Ираком для участия в ядерной программе. Всеми силами стараясь заслужить благосклонность новых работодателей, физик пересказал праздный слух, случайно перехваченный из разговора коллег; однако не побеспокоился уточнить его правдивость. Хотя иракцы и пришли в ярость, узнав, что их ввели в заблуждение, физик был слишком ценной персоной, поэтому с ним ничего не сделали. Марк тем не менее смотрел на это дело совершенно иначе. Он знал, что израильтяне будут счастливы, если удастся хоть как-то расстроить честолюбивые военные замыслы Саддама, и нескольких сдержанных слов на ухо деловому партнеру из Моссада хватило, чтобы участь бессчастного египтянина оказалась предрешена. Случилось это, когда ядерщик остановился в Париже по пути из экспериментального исследовательского центра в Саклэ, где иракские технические специалисты проходили подготовку в рамках программы ядерного сотрудничества. Египтянин поднялся к себе в номер рано, а на следующее утро горничная нашла у кровати его изувеченное тело. Забить человека до смерти — дело долгое, шумное и непростое, и Марка удивило, что выбрали именно этот метод. Но он позволил себе улыбнуться украдкой, когда на следующий вечер израильское радио сообщило эту новость; а услышав, как комментатор добавил, что «иракские проекты по строительству атомной бомбы отброшены назад на два года», улыбнулся еще раз: его собственное благосостояние, в конце концов, едва ли пострадает.

Октябрь 1986 г.

— Так расскажи мне об этом типе Хусейне, — попросил Генри, когда они с Марком в послеобеденном изнеможении сидели у пылавшего камина в комнате отдыха клуба «Сердце родины». Семейные сплетни быстро истощились (у Уиншоу такие разговоры много времени не занимают), и собеседники закурили по огромной гаванской сигаре.

— Что ты хочешь знать? — спросил Марк.

— Ну, ты же встречался с ним лично, да? Какие-то дела с ним вел и так далее. Что он за малый?

Марк раздумчиво затянулся.

— Вообще-то трудно сказать. По нему мало что поймешь.

— Да, но послушай… — Генри подался вперед. — Мы ступаем по очень зыбкой почве. Этот человек предлагает выписать нам незаполненный чек, насколько я могу понять. Пушки, самолеты, ракеты, бомбы, патроны — что угодно, ему все подавай, а если мы не готовы это все ему продать, он просто обратится к французам, или немцам, или янки, или китайцам. Мы не можем упускать такой возможности. Наши экспортные показатели и так хуже некуда — даже после того, как мы их подредактировали. Но сам же понимаешь — если мы вдруг начнем нежничать с человеком, который любит развлекаться, пропуская пару тысяч вольт через какого-нибудь политзаключенного, нас могут не понять. А он, насколько я вижу, именно так и представляет себе развлечения.

— Злонамеренные слухи, — ответил Марк, беззаботно отмахиваясь от струйки дыма. — Я не видел никаких подтверждений этому.

— Погляди, к примеру, вот сюда. — Генри извлек из жилетного кармана смятую брошюрку. — Нам это прислали из… — Он посмотрел на титульный лист. — БЗДИ, как они, похоже, себя называют. «Борцы за демократию в Ираке». И я должен тебе сказать, читать это довольно неприятно. Что скажешь?

Марк быстро проглядел брошюрку, полуприкрыв глаза. Большинство деталей были ему известны. Он знал и о незаконных арестах, и о ночных облавах, о сфабрикованных обвинениях в инакомыслии или подрывной деятельности, в принадлежности к неправильным организациям или присутствии на неправильных митингах, в отказе вступить в партию Баатх или в согласии вступить в неправильное крыло партии Баатх. Он знал о невообразимых условиях багдадского Департамента общественной безопасности, в которых задержанные месяцами томятся в одиночном заключении или вынуждены спать на полу с пятьюдесятью или шестьюдесятью другими заключенными, по ночам слушая записанные на пленку крики жертв, а днем — то же самое, только вживую. О самих пытках он тоже все знал: как мужчин и женщин свежуют, жгут, избивают и насилуют полицейскими дубинками и бутылками; прижигают утюгами, выкалывают глаза, отрезают носы, уши и груди; к пальцам, гениталиям и ноздрям подводят электрический ток; как их мучители, занимаясь своим делом, надевают звериные маски и ставят кассеты с ревом диких животных; как детей пытают на глазах у матерей, завязывают им глаза и засовывают в мешки, наполненные насекомыми или голодными котами; как мужчин и женщин кладут на пол, задирают им ноги на деревянные колоды, бьют по подошвам дубинками, а потом заставляют ходить и бегать по горячему рассолу. Марк все это слыхал и раньше, а потому еле взглянул на брошюрку из-под полуопущенных век и сразу вернул ее кузену.

— Дикие преувеличения, если хочешь знать мое мнение, — сказал он. — Эти группы маргиналов привлекают сплошных фанатиков. Что бы они ни говорили, на веру это принимать нельзя.

— Так ты думаешь, что Хусейн ко всему этому непричастен?

— Что тут сказать… Он суров, этого отрицать нельзя. — Марк поджал губы. — Суров, но справедлив. Вот как я бы его описал.

— То есть такой неограненный алмаз, если я правильно тебя понимаю?

— Неограненный. Вот именно.

— А что он в любом случае собирается делать со всем этим оружием? — спросил Генри. — То есть после того, как поставит на место Иран?

Марк раздраженно хохотнул:

— Генри, ну какая тебе разница, что он будет с ним делать? Если мы поймем, что он готов нанести нам какой-то ущерб, мы в любой момент найдем предлог, чтобы напасть на него и стереть с лица земли весь его арсенал. А после начнем продавать снова.

Генри задумался над логикой этого аргумента, но никакой ошибки не обнаружил.

— Если позволишь, — продолжал Марк, — то тебе не к лицу поддаваться в этих вопросах модной ныне щепетильности.

— Ох, да дело не во мне, — ответил Генри. — Нас беспокоит Министерство иностранных дел, этот слюнявый рохля Хау. Это он все стесняется продавать такое барахло.

— Так и что будет дальше?

— Ну, на основе того, что ты мне сейчас рассказал, — произнес Генри, поудобнее устраиваясь в к рееле, — я бы решил, что Министерство торговли и промышленности пока выиграло схватку. Я собираюсь предложить им отправить кого-нибудь в Багдад в ближайшие пару месяцев и предложить иракцам хорошее жирное кредитное соглашение. Сколько им дали американцы?

— Несколько миллиардов, я думаю; но лишь на зерно и так далее. Официально то есть.

— Гм. Я бы решил, что мы можем дойти до семи-восьми сотен миллионов фунтов. Как тебе?

— Звучит неплохо. Должно очень пригодиться.

— Я допускаю, — Генри снова подался вперед и посмотрел Марку в глаза, — что Хусейн в конце концов наложит лапу на эти деньги. То есть кредит кредитом, но мы должны знать, намерен ли он в конечном итоге расплачиваться.

Марк тщательно обдумал ответ.

— У Ирака хорошие природные ресурсы. Очевидно, что, если он будет тратить деньги с такой скоростью, как сейчас, ресурсы эти рано или поздно закончатся. Но не забывай, что у него есть очень богатый сосед. Богатый и уязвимый.

— Кувейт?

Марк кивнул.

— Думаешь, он вторгнется?

— Ни минуты сомневаться не станет. — Он улыбнулся Генри, который переваривал информацию. — Но произойдет это не скоро. Кому из парней повезет доставить хорошие новости в Багдад?

— Вероятно, Кларку. Ты его знаешь?

— Смутно. Похоже, приличный малый.

— Если честно, то чересчур живчик, — сказал Генри. — Мы пока еще не знаем, как с ним быть. Но в этом деле он определенно с нами. — Он смял в кулаке брошюрку. — Ладно, гори оно все синим пламенем. — И Генри повернулся к камину.

— Или напротив, — успел остановить его Марк. — Можешь передать это Хилари. Пускай искромсает, как она это умеет.

Генри на секунду задумался.

— Хорошая мысль, — сказал он и сунул брошюрку в карман.

20 января 1988 г.

Дело близилось к шести часам вечера, и все разошлись по домам, но Грэм задержался в своем сером, скудно обставленном кабинете «Мидландских железных изделий», дожидаясь звонка. К аппарату был подсоединен магнитофон. За последние пару лет он зафиксировал около пятидесяти часов разговоров, но Грэм знал, что использовать сможет лишь несколько минут, а заставить себя прослушать и все отредактировать никак не мог. Но вскоре придется. Его уже беспокоило, что материал, собранный для фильма, несбалансирован: слишком много звука, слишком много фотографий и недостаточно живого видео. Наверное, пора уже рисковать всерьез.