Последнее право последней болезни

Обязанность «лжесвидетельства» по отношению к неизлечимым и умирающим больным было деонтологической («деонтологический» – от греч. deon – долг, logos – слово, учение) нормой советской медицины. Право врача на «лжесвидетельство» во имя обеспечения права смертельно больного человека на неведение рассматривалось как особенность профессиональной врачебной этики в сравнении с общечеловеческой моралью.

Основанием этой особенности являются достаточно серьезные аргументы. Один из них – роль психоэмоционального фактора веры в возможность выздоровления, поддержание борьбы за жизнь, недопущение тяжелого душевного отчаяния. Поскольку считалось, что страх смерти приближает смерть, ослабляя организм в его борьбе с болезнью, то сообщение истинного диагноза заболевания рассматривалось равнозначным смертному приговору. Однако известны случаи, когда ложь приносила больше вреда, чем пользы. Объективные сомнения в благополучии исхода болезни вызывают у больного тревогу и недоверие к врачу. Отношение и реакция на болезнь у больных различны, они зависят от эмоционально-психологического склада и от ценностно-мировоззренческой культуры человека.

«Можно ли открыть больному или родным диагноз? Может быть, надо сохранить его в тайне? Или целесообразно сообщить больному менее травмирующий диагноз? Какой должна быть мера правды?» – эти вопросы неизбежно будут возникать, покуда существует врачевание и смерть.

В настоящее время российским специалистам доступны многочисленные зарубежные исследования психологии терминальных больных (terminus – конец, предел). Выводы и рекомендации ученых, как правило, не совпадают с принципами советской деонтологии. Исследуя психологическое состояние терминальных больных, узнавших о своем смертельном недуге, доктор Е.Кюблер-Росс и ее коллеги пришли к созданию концепции «смерти как стадии роста». Схематично эта концепция представлена пятью стадиями, через которые проходит умирающий (как правило, неверующий человек). Первая стадия – «стадия отрицания» («нет, не я», «это не рак»); вторая стадия – «протест» («почему я?»); третья стадия – «просьба об отсрочке» («еще не сейчас», «еще немного»), четвертая стадия – «депрессия» («да, это я умираю»), и последняя стадия – «принятие» («пусть будет»).

Обращает на себя внимание стадия «принятия». По мнению специалистов, эмоционально-психологическое состояние больного на этой стадии принципиально меняется. К характеристикам этой стадии относятся такие типичные высказывания некогда благополучных людей: «За последние три месяца я жил(а) больше и лучше, чем за всю жизнь». Хирург Роберт Мак, больной неоперабельным раком легкого, описывая свои переживания – испуг, растерянность, отчаяние, в конце концов утверждает: «Я счастливее, чем когда-либо был раньше. Эти дни теперь на самом деле – самые хорошие дни моей жизни». Один протестантский священник, описывая свою терминальную болезнь, называет ее «счастливейшим временем моей жизни». В итоге доктор Елизавета Кюблер-Росс пишет, что «хотела бы, чтобы причиной ее смерти был рак; она не хочет лишиться периода роста личности, который приносит с собой терминальная болезнь»[56]. Эта позиция – результат осознания драмы человеческого существования: только перед лицом смерти человеку раскрывается смысл жизни и смерти.

Результаты научных медико-психологических исследований совпадают с христианским отношением к умирающему человеку. Православие не приемлет лжесвидетельства у постели безнадежно больного, умирающего человека. «Сокрытие от пациента информации о тяжелом состоянии под предлогом сохранения его душевного комфорта нередко лишает умирающего возможности сознательного приуготовления к кончине и духовного утешения, обретаемого через участие в Таинствах Церкви, а также омрачает недоверием его отношения с близкими и врачами»[57].

В рамках христианского миропонимания смерть – это дверь в пространство вечности. Смертельная болезнь – это чрезвычайно значимое событие в жизни, это подготовка к смерти и примирение со смертью, это возможность принести покаяние, молить Бога о прощении грехов, это углубление в себя, интенсивная духовная и молитвенная работа, это выход души в определенное новое качественное состояние. Вряд ли поэтому удивят православного человека молитвы Богу старца Порфирия из монастыря в Милеси о ниспослании ему раковой болезни и о его радости в болезни, дарованной ему по его прошению[58].

По этому поводу игумен Никон (Воробьев, 11963), один из духовных старцев нашего столетия, писал как-то, что рак, с его точки зрения, это милость Божия к человеку. Обреченный на смерть человек отказывается от суетных и греховных удовольствий, ум его занят одним: он знает, что смерть уже близка, уже неотвратима, и заботится лишь о том, чтобы подготовиться к ней – примирением со всеми, исправлением себя, а главное – искренним покаянием перед Богом. Раскрытие содержания и смысла христианского понимания пагубности лжесвидетельства, смысла болезни и смерти становится для многих отечественных врачей основанием пересмотра деонтологических норм советской медицинской деонтологии. Митрополит Антоний Сурожский, сам в прошлом врач, полагает, что надо обращать внимание современных врачей на то, что в течение болезни (речь идет о неизлечимых заболеваниях) должна проходить подготовка человека к смерти. При этом владыка Антоний говорит: «Готовьте умирающих не к смерти, а к вечной жизни»[59].

Утверждая, что отношение врача к неизлечимым и умирающим больным не может быть просто научным, что это отношение всегда включает в себя сострадание, жалость, уважение к человеку, готовность облегчить его страдания, готовность продлить его жизнь, митрополит Антоний Сурожский обращает внимание на один «ненаучный» подход – на умение и «готовность дать человеку умереть».

В 1992 году Архиерейский Собор Русской Православной Церкви причислил к лику святых великую княгиню Елизавету Федоровну (вдову убитого террористом в 1905 году великого князя Сергея Александровича, сына императора Александра II). В 1909 году она создает в Москве Марфо-Мариинскую обитель милосердия, где она была не просто настоятельницей, но участвовала во всех ее делах как рядовая сестра милосердия – ассистировала при операциях, делала перевязки, утешала больных, полагая при этом: «Безнравственно утешать умирающих ложной надеждой на выздоровление, лучше помочь им по-христиански перейти в вечность».

УМЕРЩВЛЕНИЕ «ЗАКОННОЕ И БЕЗОПАСНОЕ»

Вопрос о нравственной оправданности эвтаназии – безболезненного умерщвления безнадежных пациентов – обсуждается сегодня всерьез. Профессор А.П.Зильбер в книге «Этика и закон в медицине критических состояний» (Петрозаводск, 1998) предлагает ввести новый термин в медицину критических состояний – «ВПВС» («врачебная помощь для выполнения самоубийства»). При этом профессор полагает, что «именно анестезиологам и реаниматологам, в силу специфики их профессии, скорее всего, придется взять на себя функции эвтаназиологов в надвигающемся светлом будущем, когда время эвтаназии – законной и безопасной как для больных, так и для врачей – придет»[60].

О принципиальной смене ценностных установок профессионального сознания врачей говорит не только позиция профессора Зильбера, но и социологические исследования отношения наших врачей к эвтаназии. Согласно исследованию 1994 года, 51,5% и 44,8% российских врачей в возрасте, соответственно, 41–50 и 51–65 лет на вопрос: «Считаете ли Вы допустимой эвтаназию?» – ответили: «Никогда об этом не думал». Но весьма показательным результатом исследования явилось то, что в возрастной группе от 21 года до 30 лет 49% врачей ответили на вопрос положительно[61]. За последние годы темп и направление происходящих изменений в профессиональном сознании не меняется. Регулярно проводимые с 1996 года опросы в Российском государственном медицинском университете показывают, что 60-80% студентов выступают за легализацию эвтаназии и готовы ее проводить для своих пациентов. Согласно социологическому опросу, проведенному весной 2000 года среди студентов Московской медицинской академии имени И.М.Сеченова, эвтаназию считают допустимой 78,4% опрошенных, недопустимой – 18,9%, затруднились с ответом – 2,7%.

Что же определяет данную тенденцию? Множество факторов, но первый и, наверное, главный – секуляризация общества (от лат. saecularis – светский). Допустимость эвтаназии пропагандируется средствами массовой информации и телевидением. Достаточно вспомнить две популярные программы: «Мы» (ОРТ) и «Суд идет» (НТВ), которые, при видимости объективного обсуждения, все же оправдали эвтаназию, утвердив тем самым мнение о допустимости и даже гуманности (!) умерщвления безнадежно больных людей руками врачей.

Журнал «Новое время» оправдывает известного всему миру «доктора Смерть» Джека Кеворкяна, осужденного на процессе в городе Понтиак (США, штат Мичиган). Здесь, например, можно найти такое высказывание: «Религия, мораль, закон, корпоративная врачебная этика осуждают не только суицид, но и любое содействие самоубийце. В основе подобного осуждения – самое стойкое, древнее, первобытное заблуждение, предрассудок, с которым Джек Кеворкян вступил в борьбу»[62].

В подобной позиции поражает полная подмена исторической логики. Христианство здесь представлено как «древнее, первобытное заблуждение, предрассудок», а варварские и языческие правила самоубийств и убийств по согласию – как свидетельство современного прогресса.

Важным объективным фактором принятия идеи эвтаназии является нищенское положение отечественного здравоохранения. Например, на Западе допущение пассивной эвтаназии, то есть отказ от применения медицинского лечения, связан, как правило, с вопросом, насколько данное лечение будет благом для состояния пациента. У нас же допущение пассивной эвтаназии подчас имеет чисто экономическую подоплеку: отказ от медицинского лечения вызван не его обременительностью для больного, а проблемой нехватки средств для его проведения. Врач вынужден позволить больному умереть не потому, что он уверен, что лечение бесполезно и обременительно для пациента, а потому, что у него нет необходимых средств обеспечить надлежащий уход, провести необходимое лечение, в том числе и по обезболиванию умирающих страдальцев. Нищета здравоохранения подчас формирует мнение, что медицинское дозволение смерти и даже прекращение жизни выглядит достойнее, нежели мучительное созерцание умирания безнадежных больных, о которых общество не в состоянии позаботиться.

Хочется верить, что, несмотря на тяжесть объективных обстоятельств и условий, общество найдет и подобающие формы деятельности, и убедительные аргументы, которые помогут противостоять тенденции признания идеологии эвтаназии. Хочется надеяться, что крайние позиции некоторых специалистов представляют собой по преимуществу мнение, а не убеждение. Мнения же, в отличие от убеждений, изменчивы. Порой достаточно простой, но исторически и логически точной аргументации, чтобы истина стала очевидной.

Изначально медицинское сословие видело свое предназначение в том, чтобы «лечить, когда возможно, заботиться всегда и никогда не убивать» («Декларация об эвтаназии Рамсеевского коллоквиума Института религии и общественной жизни», Нью-Йорк, 1992). Гиппократ утверждал: «Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла». При этом он не оговаривает никаких особых условий или прав ни для свободных, ни для рабов, мужчин и женщин, богатых или бедных. Допущение и признание эвтаназии для врача – это серьезная моральная ошибка. Ее отличие от любой теоретической, исследовательской ошибки заключается в том, что она реализуется в человеческих поступках, результаты и последствия которых необратимы для каждого человека, будь то врач или пациент. Мы можем высказывать различные мнения и обсуждать их на уровне теоретическом, публицистическом и т.д. Но мы должны преодолеть все различия и сомнения на уровне практических рекомендаций к поступкам специалиста. Нельзя не отметить, что заявление «О современных тенденциях легализации эвтаназии в России» в качестве официального документа Церковно-общественного совета при Московской Патриархии[63] полностью соответствует этим требованиям и находится в согласии с действующим законодательством Российской Федерации, с текстом «Клятвы врача России», которую принимают вступающие в профессию врачи, и со всеми официальными рекомендациями профессиональных медицинских организаций: декларациями об эвтаназии Всемирной медицинской ассоциации, с «Этическим кодексом российского врача» (1994) и «медицинской сестры России» (1997), в которых выражено однозначно отрицательное отношение к эвтаназии.