Глава пятая. Катакомбы – гробницы святых и колыбель христианства 2 page

Средневековый паломник написал на стене: «В этой тьме – свет; в этих гробницах – музыка».

Одно из чудес Рима – ставшие каноническими изо&‑ражения святых Петра и Павла, сохраненные в катакомбах, и всякий художник, которому когда‑либо случалось писать двух апостолов, обязан чем‑нибудь катакомбной традиции. Портреты делались сусальным золотом на донцах стаканов или чаш, которые, как сказал мне монах‑салезианец, находили рядом с телами. В Ватиканском музее сотни таких стаканов, и тип портретов никогда не меняется. Оба апостола изображены мужчинами среднего возраста, бородатыми, но если у святого Петра копна вьющихся волос, то святой Павел почти лыс. Те, кто изучал портреты, считают, что традиция эта восходит к временам Нерона, к воспоминаниям людей, которые видели апостолов своими глазами.

Мне вспомнилась история, которую покойный монсеньор Степлтон Берне любил рассказывать, говоря о «длине человеческой памяти». Его мать, умершая в 1927 году в весьма почтенном возрасте, ясно помнила, как она маленькой девочкой, в 1837 году, услышала о коронации Виктории. Ребенком она часто видела очень старую даму, которая помнила Французскую революцию и казнь Марии‑Антуанетты в *793 году. Эта старая дама провела свое детство в Фила‑Дельфин и знала Бенджамина Франклина, который родился в 1706 году. Таким образом, Франклин вполне мог бы рассказать о каком‑нибудь событии своего раннего детства, например, о Бостонском пожаре 1711 года, маленькой девочке, которая в свою очередь в старости могла бы передать эту историю другой маленькой девочке, миссис Берне, которая пересказала бы ее своему сыну в XX веке.

В своей книге «Мученичество святого Петра и святого Павла» монсеньор Берне пишет о большой амплитуде исторических событий, охватываемых жизнями людей: «Ребенок‑христианин в Риме в 67 году мог видеть своими глазами мученичество святого Петра, видеть его распятым на кресте; а в 150 году этот очевидец вполне мог быть еще жив и способен рассказать об этом кому‑нибудь. Ребенок, которому он мог рассказать это, в свою очередь состарившись, мог передать эту историю кому‑нибудь, кто дожил до 312 года и процветания Церкви при Константине».

Веселые молодые мужчины имперского Рима мчались на быстрых колесницах, водили компанию с кем ни попадя, устраивали ночные пирушки, слишком много пили, а иногда становились гладиаторами‑добровольцами. Бодрый дух, которым пронизана «Восьмая сатира» Ювенала, – того же свойства, что и в «Жизни в Лондоне» Пирса Игана;[73]и персонажи вроде Коринтия Тома и Джерри Готорна в Риме времен Нерона чувствовали бы себя так же прекрасно, как в Лондоне времен регентства. Аналогом ночного клуба в Древнем Риме была «ночная таверна», где, как рассказывает Ювенал, посетителя в дверях встречала готовая к услугам финикийка, «всегда надушенная», и приветствовала хозяйка, «в платье с подоткнутым подолом, держа наготове бутылку».

Среди повес, заклеймленных Ювеналом, был Латеран (или Латин). «Дрожащий Латин», – называет его Ювенал и прибавляет: «…добро промотал на конюшни и вовсе лишился / Предков наследия, мчась в колеснице дорогой Фламинской /Автомедоном младым, ибо вожжи держал самолично / Он, перед легкой девицей, одетой в лацерну, рисуясь».[74]Эту фразу Альберто Моравиа мог бы написать сегодня о современном римлянине на его верном «феррари».

Ювенал имеет в виду Плавта Латерана, известного повесу, вероятно, одного из тех крупных добродушных мужчин, которые не боятся неприятностей, а напротив, охотно ищут приключений на свою голову. Связь с Мессалиной, которую без вреда для себя имели многие из его современников, для него оказалась бы роковой, не будь он племянником генерала Авла Плавта – любимца императора, покорителя Британии. В следующем царствовании он вступил в заговор Пизо и согласился удерживать Нерона на полу, пока остальные будут вонзать в него свои кинжалы. Опасность раскрытия заговора возрастает пропорционально увеличению количества вовлеченных в него людей, а этот объединял столько заговорщиков, что был просто обречен на раскрытие. Латерана казнили вместе с другими. Как многие люди его склада, он искупил свои безрассудства, мужественно приняв смерть.

Нерон конфисковал имущество Латерана, но со временем его вернули семье. В конце концов оно стало частью приданого Фаусты, жены Константина Великого, и как только Константин дал свободу Церкви, он принес в дар папе Дворец Латерана. Таким образом, он установил одну из самых невероятных в мире ассоциаций: именам любовника Мессалины и святого Иоанна Крестителя отныне суждено было соединиться в названии храма – Латеранского собора Святого Иоанна – матери христианских церквей.

Слава и великолепие собора Святого Петра и Ватикана затмили более раннее пристанище папства, и сейчас уже трудно себе представить, что на протяжении тысячи лет слово «Латеран» вызывало в сознании европейца те же ассоциации, какие сегодня вызывает слово «Ватикан». В конце Виа Мерулана – большая церковь на холме, рядом с ней дворец, пролет зубчатой стены Аврелиана и вид на Альбанские холмы, который, вероятно, был великолепен, пока не пришел современный строитель. И насколько удачнее расположен Латеранский собор, чем собор Святого Петра. Люди украсили место собором Святого Петра. Там же, где стоял Латеран, и без него было прекрасно.

Разрушение старого патриаршества и древней церкви Святого Иоанна – одна из трагедий Рима. Хоть и немного осталось от первоначального замысла после пожара, землетрясения и мятежа, но все же сохранение церкви было бы настоящим чудом Средневековья. Но Сикст V был старый человек, не склонный к сентиментам, и к тому же спешил: в процессе одной из своих великих строительных реформ он смел с лица земли множество византийских и средневековых зданий. Мы имеем слабое представление о том, каким мог быть баптистерий с его поющими дверями (самый жуткий звук в Риме) и темная, маленькая папская часовня на вершине Санта Скала.

Как собор Святого Петра, все церкви эпохи Константина, языческие храмы, Латеранский собор Святого Иоанна обращен фасадом к восходящему солнцу. Гигантские статуи на крыше – Спасителя, святого Иоанна Крестителя и столпов Церкви, белеющие на фоне неба ранним летним утром, – так же запоминаются, как купол собора Святого Петра. Когда подходишь к зданию, взгляд притягивают две высокие бронзовые двери, зеленоватые, как будто тронутые патиной. Это благородные и героические двери, они могли бы качаться на своих медных петлях во дворце Приама. В них есть такое внушающее почтение величие, что я не удивился, когда услыхал, что они – из дома Сената. Тут есть над чем подумать. Они простояли на Форуме все время дебатов V века между христианами и язычниками и открылись – может быть, печально открылись, когда изгнали золотую статуи Победы из Тарента. Их, несомненно, заперли и закрыли на засовы, когда готы Алариха ворвались на Форум (я осмотрел позеленевшую бронзу в поисках следов молотов и топоров), и они все еще были там, когда в Рим пришли вандалы. Я помню еще две пары дверей в Риме: двери Пантеона и двери храма Ромула на Форуме. Это одни из самых говорящих и впечатляющих реликвий. Наверно, таких насчитывалось немало, так же как и прекрасных бронзовых статуй, но бронзу можно переплавить в монету, поэтому все исчезло, кроме этих трех пар дверей, статуи Марка Аврелия и еще нескольких сохранившихся в музеях статуй.

Латеранский собор Святого Иоанна разочаровывает, несмотря на грандиозность, сияющие цветные плиты, пурпурную с золотом крышу, папский алтарь, сверкающий, как шкатулка с драгоценностями (там, за позолоченной решеткой, хранятся головы святого Петра и святого Павла). Он разочаровывает, потому что мы знаем его историю и понимаем, что этот огромный барочный храм не имеет с древними святыми ничего общего. С какой радостью мы бы отдали все это великолепие за один взгляд на старую церковь и патриархию.

Не было в истории более растерянного папы, чем Мильтиад, о котором известно очень мало: пребывал у власти всего лишь с 311 по 314 год и получил в дар от Константина дворец Латерана. Какая это была потрясающая метаморфоза! Христиане прошли через худшие преследования, какие знала Церковь. На их глазах убивали или отправляли в ссылку папу за папой. Священные книги сжигались, священников сажали в тюрьмы, имущество христиан конфисковывали. И вдруг царство террора закончилось победой Константина, молодого человека двадцати четырех лет, провозглашенного августом за восемь лет до того британскими легионами в Йорке. Сколько мучеников, должно быть, решили, что голоса убиенных Диоклетианом услышаны на небесах!

Базилика Латерана была первой большой христианской церковью, а ее мозаичный Спаситель – первым изображением Христа, которое стало возможным в публичном месте. Константин наполнил церковь золотом и серебром, а спустя несколько лет построил собор Святого Петра, собор Святого Павла «за стенами», храм Гроба Господня в Иерусалиме и другие церкви в местах главных христианских святынь.

Это именно из дворца Латерана с пышностью и помпой выехал Лев I, чтобы выдворить Аттилу из Рима. Святой Григорий Великий жил здесь, когда послал святого Августина обращать англичан. Все папы Средних веков жили в патриархии, пока папство насильственно не было переведено в Авиньон в 1303 году.

Когда Григорий XI вернулся в Рим в 1377 году, он увидел разрушенный город с населением около семнадцати тысяч, влачащим жалкое существование. Адам Уск из своего дома неподалеку от Ватикана видел, как волки и собаки дрались друг с другом рядом с собором Святого Петра. В Латеранском дворце жить было невозможно, и папа поселился в Ватикане.

Известно, что двадцать восемь средневековых пап похоронено в Латеране, хотя не многие гробницы сохранились. Тем не менее одну я видел, это была могила первого француза, занявшего престол Святого Петра, Сильвестра II, который был у власти с 999 по 1003 год. Современники считали его колдуном, продавшим душу дьяволу, – такое впечатление, даже в небольших дозах, производили ученость и просвещение на средневековое сознание. Сильвестр учился в Испании, у кордовских арабов и евреев, он ввел в Италии арабские цифры и владел двумя сатанинскими изобретениями: паровым органом и механическими часами. Римляне, которые видели, как понтифик наблюдает небо по ночам с башни Латерана или чертит каббалистические знаки на пергаменте, шептали, что в нем есть что‑то сверхъестественное, а монахи, эти новеллисты Средних веков, столетиями слагали о нем легенды. Рим, предстающий читателю в этих сочинениях, – странный город, расширенный средневековой фантазией до сказочных границ, город таинственных развалин, где статуи охраняют полные золота склепы.

Такой была и статуя, упоминаемая Уильямом Мальмсберийским. Она стояла с вытянутой рукой и указующим перстом, изображала, возможно, императора или оратора, а на голове у нее были написаны слова «Бей сюда». Невежественные люди били по статуе молотками, надеясь обнаружить внутри золото. Папа же, со своими познаниями, отметил, где была тень указующего пальца днем, и ночью вернулся со светильником и в сопровождении слуги.

По магическому заклинанию Сильвестра земля разверзлась в отмеченной точке. Папа и его слуга оказались в коридоре, и в конце его им открылась картина, которую жаждал видеть всякий средневековый охотник за сокровищами.

Они оказались во дворце, сияющем золотом. Солдаты из золота играли в золотые кости; золотые король и королева сидели за золотым столом перед золотыми яствами. Огромный карбункул висел в золотой комнате, сверкая, как звезда, а золотой лучник застыл, прицелившись из лука в карбункул. Как только Сильвестр или его слуга протягивали руку, чтобы коснуться чего‑нибудь, золотые фигуры оживали и разбегались. Это встревожило Сильвестра, но не его слугу, который схватил золотой нож, и тогда золотой лучник выстрелил в карбункул, и вся комната погрузилась во мрак. Слуга в страхе бросил нож, и они оба побежали назад по коридору, в темную, но знакомую ночь.

Когда просвещенный папа умер, распространились слухи о его гробнице в Латеране: о том, что кости начинали греметь, когда очередной папа должен был умереть, и тому подобное. Открыв в 1648 году гробницу, на мгновение увидели его тело в папских одеждах со сложенными на груди руками. От прикосновения оно рассыпалось в пыль, в которой нашли серебряный крест и перстень с печаткой.

Из всех ужасов, которые видала патриархия, может быть, самым отвратительным было зрелище «синода трупа» в 896 году. Папа Стефан VII, который повредился рассудком от политических интриг и распрей, выкопал тело своего предшественника, Формозы, посадил мертвого папу на трон и провел издевательский судебный процесс. Дрожащему диакону предписано было, стоя около трупа, исполнять обязанности адвоката, но он был в таком ужасе, что не вымолвил ни слова. Труп осудили, все законы, изданные в его правленье, отменили, а тело бросили в Тибр, откуда его выловили какие‑то рыбаки и похоронили как полагается. Режиссера этой безобразной сцены в следующем году задушили подушкой.

Находясь в Латеране, трудно не поддаться искушению покопаться в мелодраматических воспоминаниях средневекового папства, но не надо забывать, что этот период дал больше святых, чем грешников. Следует также помнить: кровавые ужасы и дикость, нередкие в средневековом папстве, указывают на то, что оно обладало удивительной способностью выживать в таких бурях, которые давно покончили бы с любым другим учреждением. Боккаччо остроумно развивает эту мысль в своей истории об одном еврее, который, приехав в Рим, был потрясен, увидев жалкий маленький городок, в котором к тому же престол Святого Петра занимал не иначе как сам Антихрист. Но еврей тут же обратился в христианство, и главным аргументом послужил тот, что религия, способная существовать, несмотря на подобное папство, – несомненно, божественного происхождения!

Самый трогательный из пап, Селестин V, правил как раз в Латеранский период. Он был избран в 1294 году в порыве отвращения к преступлениям и диким забавам тех дней, после того как престол два года пустовал из‑за распрей между кардиналами. Однажды один благочестивый кардинал упомянул имя Петра, отшельника, который жил в горах рядом с Сульмоном, где родился Овидий. Его‑то и решили сделать папой. Три епископа с одеждами и декретом об избрании отправились на поиски отшельника и по козьей тропе пришли к отдаленной пещере, где жил старик. Ему было восемьдесят лет. Удивленный и потрясенный, он пытался бежать, но в конце концов его уговорили, убедив, что такова воля Божия. С него сняли потрепанное одеяние отшельника, одели его в одежды понтифика и, посадив на осла, повезли в Рим. Впереди шли певцы и гарцевали всадники.

Бедный старик прожил пять месяцев в голой келье, которую построили для него в папском дворце. Он подписывал все, что бы перед ним ни положили, и выполнял все, что ему скажут. В отличие от многих святых, способных за версту определить нечестного человека, бедный Селестин V так плохо знал этот мир, что не понимал окружавших его людей и мотивов их поступков. Он все время молился, скучал по своей пещере в горах, по звездам. Говорят, подлый кардинал Гаэтани, ставший следующим папой, Бонифацием VIII, провел в келью папы специальную трубу, и в тишине ночи, шепотом, как будто это был голос с небес, убеждал Селестина отречься от тиары. Тот так и сделал и стал одним из шести пап, которые отреклись.

Старик с радостью снял с себя пурпурные одежды и облачился в свое одеяние отшельника. Но ему не долго дали спокойно жить в его пещере. Люди падали перед ним на колени и умоляли снова стать папой. Есть что‑то бесконечно трогательное в этой жажде увидеть, что святой изгоняет торгующих из храма. Совершенно невозможно было оставить без присмотра освященного папу, которого все числили святым. Он кротко предал себя в руки посланцев нового папы, и когда ему сказали, что, отказавшись от тиары, придется отказаться и от свободы, склонил голову и смирился с тем, что проведет остаток дней в мрачной крепости на вершине холма. Неисповедимы пути Господни, и много хорошего было сделано руками плохих пап, в то время как избрание на этот пост простого раннего христианина, который мог бы явиться из катакомб, если бы не явился из пещеры, не смягчило дикие нравы того времени. Но Церковь, невзирая на все свои прегрешения, не забыла его, и через десять лет после смерти Селестин был причислен к лику святых.

В другой части собора я видел гробницу великого папы, Иннокентия III, которого называли августом папства, человека, известного не только своей ученостью, мудростью, железной волей и блестящей карьерой, но также тем, что он занял Святой Престол в возрасте тридцати семи лет. Он был тем самым папой, который отлучил от церкви короля Якова и применил к Англии интердикт.

Молодой папа всегда был редким явлением, а со времен Возрождения и по сию пору – почти невозможным. Таким образом, папство – самый замечательный в истории пример старости у власти. Большинство понтификов избиралось в том возрасте, в котором королю следовало уже подумывать об отречении от престола, тем не менее живительный эффект престола Святого Петра хорошо известен. Часто едва способный передвигаться старик оживал в тот момент, когда тиара касалась его лба. Хороший пример – Павел III, шестидесятивосьмилетний кардинал Фарнезе, согнутый пополам старик, который, казалось, уже одной ногой в могиле. После избрания папой он распрямился и правил еще пятнадцать лет!

В старину кандидат, которого можно было считать creatura papabile, то есть потенциальным папой, обычно был человеком за шестьдесят, добрым по характеру, не обремененным многочисленными родственными связями и к тому же приемлемым для европейских монархов. У человека, имевшего много врагов в священной коллегии, шансов не было. Его духовные достоинства не имели значения: это уж была забота Церкви.

Ни одно обыкновенное государство не выдержало бы серии кратковременных правлений, которые для папства считались нормой. До сих пор смерть папы может означать опалу для всех высокопоставленных государственных чиновников, а также для нунциев и послов в зарубежных странах. Пока не будет избран новый папа, Церковью управляет священная коллегия. В прежние времена период междуцарствия всегда был в Риме временем террора. Двери тюрем открывались, действие законов приостанавливалось, знать натягивала цепи поперек улиц, вооруженные наемники сводили старые счеты своих хозяев – в общем, все было вверх дном.

Ни дня не проходило, – пишет Джироламо Джильи, – без драк, убийств, засад. Многих мужчин и женщин находили убитыми в разных концах города; то и дело обнаруживали обезглавленные трупы, другие, тоже обезглавленные, вылавливали из Тибра; грабители по ночам вламывались в дома, распахивали настежь двери, насиловали и иногда убивали женщин; многих девушек обесчестили и силой увели из дома.

Сегодня, как и встарь, конклав снимает свои красные одежды и надевает пурпурные, когда умирает папа, а при его смерти непременно должно присутствовать множество свидетелей, как это было принято в далекие времена. Как только папа испускает дух, зовут кардинала камерария при папском дворе. Опустившись на колени, камерарий исполняет древний римский обряд conclamatio, то есть называет усопшего по имени – не по имени, которое он получил, став папой, но по тому, которое он получил при крещении. В прежние времена было принято ударить умершего папу трижды по лбу серебряным молоточком. Папское «Кольцо Рыбака» с печатью снимают с его пальца и ломают. Тогда в Риме начинают бить в колокола, и это первое оповещение о том, что папа умер.

После замысловатой церемонии похорон Рим думает только об избрании нового папы. Возможно, не всем известно, что любой взрослый католик, даже если он не духовного звания, может быть выбран папой, хотя с конца XIV века выбирали только кардиналов, а с начала XVI века – только итальянцев. В тех редких случаях в прошлом, когда избирался кардинал мирянин, его незамедлительно посвящали в римские епископы. Гораздо больше пап выбрали в Латеране, чем в Ватикане, патриархия была занята папами десять веков, в то время как Ватикан служил им жилищем всего лишь половину этого срока.

Когда из Латеранского собора Святого Иоанна я перешел в его монастырь, я как будто вернулся на много веков назад. Мне показалось, что я уже не в Риме, а в Англии или во Франции XIII века. Я оказался в обычном бенедиктинском монастыре, но странно: он сверкал каким‑то византийским блеском. Изогнутые колонны и арки были покрыты красной, зеленой и золотой мозаикой. Это очень впечатляюще смотрелось на римском солнце, хотя, наверно, выглядело бы несколько аляповатым в Йоркшире.

Монастырь появился в XIII веке, когда несколько семей резчиков по камню, самым известным из которых были Космати и Васселлетти, искали в римских руинах подходящие цветные куски мрамора, особенно редкий зеленый и красный порфир. Они резали найденные камни на квадратные и круглые пластины, из которых составляли великое множество геометрических рисунков, положив тем самым начало стилю церковной архитектуры, который стал популярен в Риме на следующую сотню лет. Базилика Сан‑Клименте – лучший пример их работы, а в монастырях Латерана и Святого Павла «за стенами» можно увидеть, как они умели украшать двери.

Когда работы этих резчиков по камню в Риме вошли в моду, Генрих III как раз перестраивал Вестминстерское аббатство. В 1258 году новый аббат Вестминстера Ричард Вэр прибыл в Рим, чтобы получить у папы подтверждение своих полномочий, и остался там на два года. Его явно привлекали работы Космати, которые он видел повсюду, и, вернувшись в Англию, он убедил короля украсить гробницу Эдуарда Исповедника в том же стиле. Аббат Вэр снова съездил в Рим и вернулся с двумя лучшими резчиками по камню, Петром и Одериком, и большим количеством цветного мрамора.

Результат этой странной и интригующей архитектурной связи со средневековым Римом можно увидеть в мавританском стиле оформления гробницы Эдуарда Исповедника. Мне всегда казалось, что она могла быть построена для Саладина, и она, думаю, является самым необычным из всех старинных лондонских памятников. Ниши вокруг гробницы, совершенно восточные по своему решению, предназначены для паломников, которым захотелось бы преклонить колена и помолиться в гробнице как можно ближе к телу святого. Витые колонны, мозаика, общая атмосфера – все напоминает некоторые средневековые церкви в Риме, а на плитах гробницы художник подписался: «Петр, римский гражданин».

Его товарищ, Одерик, создал великолепный, но сейчас сильно поврежденный пол в святилище. Он тоже подписал свою работу, но его имени уже не разобрать. Пол сделан из порфира, серпентина и других римских сортов мрамора, а своим художественным решением должен был символизировать длительность существования мира. Вероятно, этим полом интересовался Гольбейн, потому что явно именно на нем стоят послы на знаменитой картине в Национальной галерее.

Странно подумать: в сердце Лондона лежит саксонский король, окруженный мрамором из развалин древнего Рима. Интересно, помнил ли Генрих III, чье безграничное почтение к Эдуарду Исповеднику и выразилось в перестройке аббатства, что Эдуард однажды дал обет отправиться в паломничество в Рим, но не смог сделать этого, и ему пришлось просить папу освободить его от обета? Если да, то, пожалуй, было бы естественно принести Рим в гробницу святого, которому самому было до него не дойти.

Старинный восьмиугольный баптистерий погружен во тьму, а так называемые музыкальные двери ведут в часовню. Они высокие и тяжелые и, как мне говорили, сделаны из золота, серебра и бронзы. Они из терм Каракаллы. Когда сторож медленно открывает одну из них, она нехорошо скрипит. Потом скрип становится стоном, и по мере того как служитель продолжает открывать дверь, от стона отделяется высокая нота и дрожит, вибрирует в воздухе. Звук совершенно заполняет маленькое здание, и мне приходит на ум труба, созывавшая язычников к их алтарям. Это пленный языческий звук, пойманный христианским зданием.

Интересна базальтовая купель в часовне, и старая легенда о том, что здесь был крещен Константин Великий, еще жива. Но в действительности его окрестили только на смертном одре, как и многих других в те времена.

Я перешел дорогу к зданию, выходящему фасадом на Латеранский дворец. Здесь находится Scala Santa – Святая лестница. Про эти двадцать восемь ступенек тирского мрамора, сейчас покрытых деревянными досками, говорят, что они привезены святой Еленой из Иерусалима и что это те самые ступени, по которым Спаситель спускался после суда Понтия Пилата. Паломники преодолевают их на коленях и, достигнув вершины, спускаются по двум боковым пролетам Святой лестницы. На вершину лестницы смотрит великолепная папская часовня, святая святых патриаршества, средневековая Сикстинская капелла, закрытая для посетителей.

Ни дня не бывает без этих коленопреклоненных фигур, медленно поднимающихся по лестнице, перебирающих свои четки. В Страстную неделю Scala Santa полна народу с утра до ночи. Именно на этой лестнице Мартин Лютер, дойдя до середины, вдруг остановился и… пошел вниз, и он был первым, кто так поступил. В ночь перед знаменитым «двадцатым сентября» в 1870 году Пия IX привезли в Латеранский дворец, и он на коленях поднялся по Святой лестнице. Дойдя до вершины, от избытка чувств он стал громко молиться. Он вышел через боковую дверь и увидел, что его войска стоят лагерем на широком пространстве между Латераном и стенами. Командующий попросил его благословения, и Пий благословил войско.

После этого папа уехал, но не в прежнюю свою резиденцию, в Квиринал, а в Ватикан, который уже больше не покидал.

Традиция гласит, что святой Павел был обезглавлен в Двух милях от Остийских ворот, в месте, называемом Ad Aquam Salvias, известном теперь как «Три фонтана». Три источника (которые, говорят, начали бить, когда отсеченная голова святого Павла коснулась земли, и на месте которых теперь стоят три церкви) когда‑то способствовали заболачиванию местности и сделали этот участок самым главным рассадником малярии в окрестностях Рима. В прошлом веке, когда mal aria считали таинственным ядом, выделяющимся из земли, здесь видели ползающих монахов‑траппистов, бледных и трясущихся. Теперь источники высохли, чему, возможно, способствовало великое множество эвкалиптов, чьи белые, плоские стволы составляют сейчас неотъемлемую часть пейзажа. Монахи делают из их листьев настойку с сильным лекарственным привкусом и тем не менее очень популярную среди посетителей, которые покупают ее в будке привратника. Один из монахов придумал прекрасную этикетку на бутылке в синих и красных тонах, так что слова Liquore Eucaliptina напоминают украшенные буквы заглавия Евангелия.

Самой примечательной жертвой комаров «Трех фонтанов» был Рахере, шут Генриха II. Во время паломничества в Рим в XII веке он подхватил малярию и поклялся, что если выздоровеет, то построит церковь в Лондоне. Такова история происхождения церкви Святого Варфоломея Великого. К нему относилась первая в городе бесплатная больница. Занятно бродить по тихим и мрачным окрестностям «Трех фонтанов» и думать о том, что давным‑давно, в тот момент, когда комар anopheles летел к английскому паломнику, в воздухе уже витал не только он, но и святой Варфоломей.

После того как святой Павел принял мученичество, на его тело заявила права матрона по имени Люция, которая похоронила его в семейном склепе, рядом с виноградником по дороге к Остию, в миле с четвертью от Рима. Она состояла в первой христианской общине, и изыскания в катакомбах несколько лет назад вызвали к жизни весьма занимательную теорию, что в действительности ее звали Помпонией Грециной и была она женой Авла Плавта, покорителя Британии.

Я шел к собору Святого Павла, теперь стоящему в грязном районе фабрик, газовых заводов и трамвайных путей, с мыслями о ранних паломниках, о том, как они подходили к церкви, укрытой от дождя и солнца великолепной колоннадой в милю с четвертью длиной, поддерживаемой восемью сотнями мраморных колонн. Полное исчезновение этой огромной конструкции – тайна Рима, и Ланчиани называет это «полным разрушением, равного которому нет во всей истории разрушения Рима».

Константин расположил первую церковь вокруг гробницы святого Павла, как построил другую у гробницы святого Петра, но эта церковь была гораздо меньше. Это никак не связано с той или иной степенью уважения к апостолу. Во времена Константина, когда христианские церкви были архитектурным новшеством, считалось, что здание должно было включать в себя неприкосновенную гробницу. Она служила хордой апсиды, и еще считалось необходимым, чтобы парадные двери были обращены к востоку, подобно дверям языческих храмов. Святой Павел захоронен так близко от дороги на Остию, что невозможно было выстроить большую церковь на столь ограниченном участке, и лишь в 386 году здание было перестроено, что подразумевало его полное разрушение и возведение новой церкви с другой осью и с апсидой на востоке. Собор Святого Павла таким образом был первой большой базиликой, ориентированной так, как это стало обычным в более поздние времена. Сегодня собор Святого Петра по‑прежнему смотрит на восходящее солнце.

Эта великолепная базилика, несравненно более красивая и впечатляющая, чем базилика Святого Петра, является, страшно сказать, современной реконструкцией, и ей чуть больше ста лет. Церковь, которая стояла над гробницей апостола с IV века, сгорела июльской ночью 1823 года – рабочий на крыше швырнул миску с углем в своего товарища. Один из докрасна раскаленных углей, видимо, угодил в трещину в сухой деревянной крыше и сильно дымил. На следующее утро монах, случайно выглянувший из окна ближайшего монастыря, испугался, увидев стену пламени, внезапно взметнувшуюся в небо, когда крыша церкви обрушилась. Ничего не сохранилось, кроме останков стен, обожженных колонн и арки нефа, которая остается в Риме единственным напоминанием о царствовании Галлы Плацидии, бывшей королевы готов.