Полная синего цвета

Чармейн вздохнула и спрятала письмо в карман. Ей не хотелось рассказывать о нём Питеру.

— Чем? — требовательно спросила она. — Чем они не довольны?

— Иди и сама увидишь, — ответил юноша. — Всё это мне кажется нелепым. Я сказал им, что волшебник нанял тебя, и они согласились подождать, пока ты закончишь свои любезности с двумя ведьмами.

— Ведьмами! — вырвалось у девочки. — Одна из них — моя мама!

— Ну и что, моя матушка — ведьма, — произнёс Питер. — И достаточно одного только взгляда на ту, в роскошных шелках, чтобы понять: она-то настоящая ведьма. Пошли уже.

Юноша открыл дверь, пропуская Чармейн вперёд. Она же успела подумать, что, скорее всего, Питер прав на счёт тётушки Семпронии. В семье Бейкеров никогда не поминали ни ведьм, ни колдовство, но девочка полагала, что, тем не менее, тётушка Семпрония и правда ведьма с многолетним стажем, хоть её изящные манеры никак не вязались с бейкеровским представлением о ведьмовстве.

Все мысли о тётушке Семпронии вылетели из головы, едва Чармейн переступила порог и огляделась. Кухню заполонили кобольды. Множество маленьких синих фигурок с большими носами разнообразнейших форм рассеялось среди собачьих мисок и чайных лужиц, многие сидели среди чашек на столе или прямо в раковине на грязных тарелках. Девочка заметила несколько кобольдих, восседавших на бельевых мешках. Они отличались от мужчин своими аккуратными и относительно миниатюрными носами и носили нарядные синие юбки с воланами. «Люблю такие юбки, — отметила мимоходом Чармейн. — Только человеческих размеров, конечно.» Кобольды окружали её, уставившись своими крохотными глазками, и среди синего моря маленьких существ, девочка не сразу заметила, что мыльных пузырей на кухне почти не осталось.

Как только Чармейн вошла в кухню, кобольды разом завопили и закричали.

— По-моему, тут собралось целое племя, — шепнул Питер, и девочка с охотой готова была поверить.

— Итак, я здесь, — голос Чармейн перекрыл шум. — Что произошло?

В ответ кухня наполнилась таким гомоном, что девочке пришлось зажать уши.

— Прекратите, — закричала она. — Я ни слова не понимаю. Как можно что-то разобрать, когда вы говорите все разом?

Среди синего хаоса Чармейн вдруг заметила кобольда, недавно заглядывавшего в гостиную, — такой нос не скоро забудешь, — он и ещё шесть кобольдов стояли на стуле.

— Ты будешь отвечать мне. Как там тебя зовут?

— Моё имя Тимминз, — поклонился глава кобольдов. — А вы, как понимаю, Чаровница Бейкер и временно заменяете волшебника?

— Более или менее, — откликнулась девочка, думая, что бессмысленно спорить с ним о произношении имён. Тем более, Чармейн нравилось, что её называли Чаровницей. — Я уже говорила, что волшебник болен и уехал лечиться.

— Да, вы так сказали, — ответил кобольд. — Но вы уверены, что он попросту не сбежал?

Его слова вызвали такой каскад криков и насмешек, что девочке пришлось снова крикнуть:

— Замолчите! Конечно, он не сбежал. Волшебник уезжал при мне. Он настолько плохо себя чувствовал, что эльфам пришлось нести его. Если бы не они, он бы уже умер.

Повисла тишина.

— Мы верим твоим словам, — через какое-то время мрачно отозвался Тимминз. — Мы повздорили с волшебником, но, возможно, ты сможешь разобраться и покончить с конфликтом. Нам не нравится такое положение дел. Совершенно бесстыдное и безобразное положение.

— В чём же дело? — поинтересовалась Чармейн.

Тимминз собрал свои глаза-бусинки в кучку и хмуро посмотрел на девочку.

— Ты не будешь смеяться? Волшебник смеялся, когда я пытался ему объяснить.

— Обещаю, что не рассмеюсь, — заверила девочка. — Так что случилось?

— Нас разозлили, — начал Тимминз. — Наши дамы отказались мыть его посуду, а мы стащили вентили и краны из кухни, чтобы он не смог помыть её сам. Он лишь улыбался и говорил, что у него нет сил спорить…

— Конечно, он же болен, — заметила ему Чармейн. — Теперь вы знаете об этом. В чём же суть раздора?

— Его сад, — проговорил Тимминз. — Ролло пожаловался, и я пришёл, чтобы убедиться, и увидел, что Ролло оказался совершенно прав. Волшебник выращивает кусты с синими цветами. Синий — очень хороший и правильный цвет, все цветы такими и должны быть. Но из-за его магии некоторые кусты стали розовыми! А некоторые даже зелёными или белыми. Противные и неприличные цвета.

Питер не сдержался.

— Но это естественный цвет гортензий! — разразился он. — Я же уже объяснял вам! Любой садовник скажет вам то же самое. Если в землю под кустами не добавлять синего красителя, то распустятся розовые цветы. Ролло ведь садовник, он должен знать.

Чармейн окинула взглядом кухню, но так и не нашла Ролло среди синего роя кобольдов.

— Возможно, он пожаловался тебе, потому что любит вырубать растения, — сказала Чармейн. — Уверена, он не один раз просил у волшебника разрешения срубить гортензию, и волшебник отказывал ему. Ролло спросил меня вчера…

Из-за собачьей миски у самых ног девочки вдруг возник сам Ролло. Она узнала его по сипловатому голосу, когда тот закричал:

— Да, я её спросил вчера! А она расселась на дороге после своего полёта по облачкам и преспокойно заявляет мне, что я, мол, для себя одного это всё затеял, ради своего удовольствия и прихоти. Видите, такая же никчёмная, как и волшебник!

Девочка взглянула вниз на Ролло.

— Ты маленькая вредная бестия, — сказала ему Чармейн. — Ты всех на уши готов поднять, лишь бы всё сделали по-твоему!

— Слышали, слышали? — скрюченный палец Ролло обвиняющее тыкнул в девочку. — Ну, кто тут не прав: я или она?

Кухню захлестнула волна воплей и криков. Тимминз гаркнул, и шум потихоньку начал сходить на нет. Затем глава кобольдов обратился к Чармейн:

— Теперь ты дашь нам разрешение срубить эти уродливые кусты?

— Нет, — твёрдо ответила девочка. — Гортензию вырастил двоюродный дедушка Уильям, а я присматриваю за всем, что принадлежит ему. Ролло же пытается раздуть из мухи слона.

— Таково твоё последнее слово? — взгляд Тимминза буравил её.

— Да, таково моё последнее слово, — уверенно кивнула Чармейн.

— Что ж, — проговорил Тимминз, — дело твоё. Но с сегодняшнего дня больше ни один кобольд и пальцем не пошевелит ради вас.

Море синеньких фигурок быстро растворилось, кухня опустела, остались только груды чашек, мисок и прочей грязной посуды. Вслед за кобольдами улетела последняя вереница мыльных пузырей, и пламя в очаге теперь снова плясало ярко и весело.

— Ты сглупила, — вздохнул Питер.

— В чём же? — возмущённо набросилась девочка. — Ты же сам сказал, что розовый — естественный цвет гортензии, и видел, как Ролло нарочно их всех взбаламутил. И каково будет, когда двоюродный дедушка Уильям вернётся домой и обнаружит, что всю его гортензию вырубили?

— Я согласен, но тебе следовало вести себя тактичней, — настаивал юноша. — Я думал, ты успокоишь их и скажешь, что мы зачаруем кусты, чтобы они сделались синими.

— Неплохо, но Ролло бы всё равно настаивал, чтобы мы разрешили их вырубить, — ответила Чармейн. — После моего отказа вчера он заявил, что я порчу ему всё удовольствие.

— Ты могла бы показать им, каков он на самом деле, — не отступал Питер, — а не злить их ещё больше.

— Я хотя бы не смеялась над ними, как двоюродный дедушка Уильям, — резко возразила девочка. — Он разозлил их, а не я!

— А отдуваться-то придётся нам! — заметил парень. — Они стащили краны, а вокруг стоят горы грязной посуды, которую нам предстоит перемыть. Даже из ванной теперь горячей воды не натаскаешь.

Чармейн раздражённо плюхнулась на стул и продолжила распечатывать письмо от короля.

— И как же нам быть? — бросила она. — Я не имею ни малейшего представления, как моют посуду.

— Ни малейшего представления? — чуть не в истерике воскликнул Питер. — Ты вообще ничего не умеешь?

Девочка, наконец, вынула из конверта широкий аккуратно сложенный лист.

— Моя мама растила меня как уважаемую леди, и она никогда бы не позволила мне даже приблизиться к кухне или прачечной.

— Невероятно! — бушевал юноша. — И что же уважаемого в том, чтобы ничего не уметь? Или уважаемым считается разводить огонь с помощью куска мыла?

— Это случайность, — высокомерно бросила Чармейн. — А теперь помолчи и дай мне прочесть письмо.

Девочка нацепила очки и развернула сложенный лист.

«Дорогая госпожа Бейкер,» — начиналось письмо.

— Что ж, попробую разобраться с посудой, — произнёс Питер. — Никакая синяя мелюзга не запугает меня своими угрозами. А у тебя, надеюсь, найдётся хотя бы чуточка гордости, чтобы помочь мне.

— Ох, заткнись, — только и бросила Чармейн и погрузилась в чтение письма.

«Дорогая госпожа Бейкер,

очень мило с вашей стороны предложить Нам свои услуги. Обычно, Мы полагаем помощь Нашей дочери, Принцессы Хильды, достаточной; однако же случилось так, что на данный момент Принцесса занята принятием важных гостей и не может уделять должного внимания библиотечной работе. Поэтому Мы рады сообщить, что принимаем Ваше предложение на временной основе, до окончания вышеописанного визита. Мы надеемся увидеть Вас в королевском дворце утром ближайшей среды и будем счастливы показать Вам место Вашей работы, а также снабдить нужными указаниями.

С Признательностью и Благодарностью,

Адолфус Рекс Верхне Норландский.»

Пока Чармейн читала письмо, сердце её безумно билось, колотилось и рвалось наружу. Ещё не дойдя до конца, она осознала, что случилось нечто невероятное, неповторимое и чудесное: король согласился принять её помощь! Отчего-то вдруг слёзы выступили на глазах девочки, и она сбросила очки. Сердце ликовало и отбивало победный ритм. Но тут проскользнула тревожная нотка: какой сегодня день? Среда? Неужели шанс упущен?

Чармейн услышала на заднем дворике звяканье кастрюлей, затем распахнулась дверь, и послышался стук собачьих мисок на полу. Питер осторожно поставил на шипящий огонь наполненную до краёв кастрюлю с водой.

— Какой сегодня день недели? — беспокойно спросила девочка.

— Я отвечу, если скажешь, где хранится мыло, — спокойно ответил парень.

— Вредина! — проворчала Чармейн. — В кладовке на полке лежит мешок, там ещё написано что-то вроде Канинитис. Так какой сегодня день?

— А тряпки? — продолжал Питер. — Сначала скажи, где тряпки. Кстати, ты в курсе, что в кладовке появились два новых бельевых мешка?

— Я не знаю, где тряпки, — бросила девочка. — Какой сегодня день?

— Сначала разберёмся с тряпками, — настаивал юноша. — Ты же знаешь, волшебник Норланд не отвечает мне.

— Потому что он не ждал тебя, — произнесла Чармейн. — Сегодня среда?

— Не знаю, почему это он меня не ждал, — пожал плечами Питер. — Он получил моё письмо. Давай, спроси про тряпки.

Она вздохнула.

— Двоюродный дедушка Уильям, пожалуйста, скажи этому глупому мальчишке, где здесь тряпки.

— Ох, моя милая, я чуть не забыл про тряпки, — раздался мягкий голос двоюродного дедушки Уильяма. — Они в ящиках стола.

— Вторник, — бросил Питер, выдвигая ящик, который упёрся девочке живот. Внутри обнаружились свёрнутые полотенца для рук и посудомойные тряпки.

— Совершенно точно вторник, — добавил юноша, вынимая находки. — Я покинул дом в субботу и добирался сюда три дня. Довольна?

— Спасибо, — вздохнула Чармейн. — Ты очень добр. Думаю, завтра мне придётся отправиться в город. Возможно, на весь день.

— В таком случае повезло тебе, что я приехал и могу присмотреть за домом вместо тебя, — ответил он. — И куда же ты намылилась?

— К королю, — с достоинством произнесла девочка. — Он просит моей помощи. Прочти вот, если не веришь.

Питер схватил письмо и пробежал глазами.

— Понятно, — чуть насмешливо бросил он, — собираешься усидеть на двух стульях. Что ж, удачи. А сейчас, думаю, от тебя не убудет помочь мне перемыть посуду, пока вода не остыла?

— С чего вдруг? Не я её пачкала, — Чармейн спрятала письмо и встала. — Пойду в сад.

— Я тоже не пачкал, — заметил Питер. — А, между прочим, именно твой родственник разозлил тех кобольдов.

Девочка не удостоила его ответом и прошла в гостиную.

— Никакая ты не уважаемая леди, — крикнул вслед юноша, — ты просто лентяйка!

Чармейн пропустила слова мимо ушей и направилась ко входной двери. Бродяжка последовала за ней, суетясь под ногами и привлекая внимание. Но девочка слишком сильно рассердилась на Питера, чтобы заметить виляния и кружения собачки.

— Критикан! — так и бурлила она. — Вечно ему всё не нравится. Будто сам он ангел!

Она вышла в сад и ахнула. Кобольды не теряли времени даром. Быстро и бесшумно сотворили они кучу дел. Чармейн не разрешила им вырубить кусты гортензии — и кобольды послушались её, но никто не запрещал им пообрывать сами цветы: розовые, сиреневые и белые. Всю дорожку усеивали розовые и белые зонтики гортензии, и ещё больше валялось среди самих кустов. Девочка разъярённо завопила и бросилась собирать оборванные цветы.

— Я-то лентяйка? — бормотала она, складывая цветы в подол. — Ох, несчастный двоюродный дедушка Уильям! Все кусты попорчены. Он ведь любит свою гортензию: и розовую, и белую, и зелёную. Ну мелкие синюшные чудовища!

Чармейн подошла к столику неподалёку от кабинетного окна, чтобы выложить собранные цветы, и приметила у стены корзинку. Она ссыпала в неё поклажу и снова принялась поднимать белые и розовые зонтики. Пока Бродяжка сновала, фыркала и топталась вокруг девочки, та успела набрать целую корзину. Чармейн усмехнулась, когда заметила, что кобольды не всегда ясно отличали синий цвет от других. Они почти не тронули кусты с зеленоватыми и бледно-лиловыми цветами, однако куст, на котором росли зонтики синие снаружи и розовые внутри, заставил их поломать голову. Судя по пучку крохотных следов от лапок неподалёку, кобольды даже собрались посоветоваться, как им быть. В конечном счёте, они решили оборвать ровно половину куста.

— Не так-то просто решить, верно? — громко спросила Чармейн на случай, если кобольды притаились где-то поблизости. — Ваша выходка — чистейшей воды вандализм. Надеюсь, вам станет стыдно.

Она подняла корзинку и подошла к столику, неустанно повторяя на ходу:

— Вандалы. Плохой поступок. Маленькие бестии.

Девочка очень надеялась, что Ролло слышит её слова.

Некоторые крупные цветы оказались оторванными вместе с ветками — Чармейн собрала их в розовые, сиреневые и бело-зелёные букеты. Остальные цветы она рассыпала на столе, чтобы высушить на солнце. Девочка где-то читала, что если цветы гортензии засушить, они сохраняют свой прежний цвет и потом из них получаются прекрасные зимние украшения. «Двоюродному дедушке Уильяму они понравятся,» — думала про себя Чармейн.

Бродяжка последовала за девочкой в дом, однако перед кухонной дверью вдруг задрожала и посеменила прочь. Чармейн отворила дверь и поняла страх собаки. Питер стоял у кипящей кастрюли, окружённый густым паром. Он где-то раздобыл фартук, рассортировал всю посуду и расставил её ровными стопками на полу. Когда девочка вошла в кухню, он одарил её полным презрения взглядом.

— Истинная леди: попросил её помочь с посудой, а она набрала цветочков!

— Нет, ты не так понял, — ответила Чамрейн. — Кобольды посрывали все розовые цветы.

— Серьёзно? — его брови чуть поднялись. — Скверное дельце! Твой двоюродный дедушка расстроится, когда вернётся домой. Положи цветы в посудину из-под яиц.

Среди чашек на столе, около мешка с мыльной стружкой, девочка приметила большой глиняный горшок, полный яиц.

— А куда мы переложим яйца? Так, я сейчас, — она бросилась в ванную комнату и положила гортензию в умывальник. Вокруг царила сырость, не предвещающая ничего хорошего, но Чармейн решила не обращать внимания и поспешно вернулась на кухню.

— Я подпитаю гортензию остатками чая из чашек и верну её к жизни.

— Давай-давай, попробуй, — усмехнулся Питер, — за несколько часов управишься. Думаешь, вода ещё не остыла?

— Она только что вскипела, — ответила девочка. — Пузырей только не хватает. Я быстро справлюсь. Гляди.

Она выбрала две большие кастрюли и начала выливать в них чай.

— Порой, быть ленивой полезно, — сказала она и тут заметила, что пустые чашки, едва их ставят обратно на стол, исчезают.

— Оставь нам хоть одну, — всполошился Питер. — Уж не знаю, как ты, а я бы выпил чего-нибудь горячего.

Чармейн обдумала его слова и предусмотрительно опустила следующую чашку на стул. Она исчезла.

— Ну и пусть, — бессильно вздохнул парень.

Девочка заметила, что он перестал ворчать и придираться, и потому предложила:

— Когда я закончу с чашками, можем пойти перекусить в гостиную. Мама принесла сегодня ещё один мешок с едой.

Питер воспарял духом.

— Значит, мы славно поужинаем, когда помоем всю посуду, — улыбнулся он. — Что бы ты ни сказала — сначала разберёмся с грязной посудой.

Когда девочка вернулась из сада, Питер, игнорируя все её протесты, отобрал у неё книгу и повязал широкую тряпку вместо фартука. Затем юноша взял её за руку и потащил на кухню, где они приступили к загадочному и ужасающему ритуалу.

— Я мою — ты вытираешь, — произнёс Питер, всучив Чармейн ещё одну тряпку. Парень поднял дымящуюся кастрюлю и вылил половину в усеянную мыльными стружками раковину. Потом он слил туда же половину ведра с ледяной водой из водокачки.

— Зачем ты всё это делаешь? — недоуменно спросила девочка.

— Чтобы посуда отмокла и не слипалась, — ответил Питер, погружая в раковину с водой охапки ножей, вилок, а следом и стопки тарелок. — Ты что, совсем ничего не знаешь?

— Нет, — холодно бросила Чармейн. Она раздражённо вспоминала все книжки, в которых так часто упоминалось мытьё посуды, однако ни в одной из них не объяснялось, как же осуществляется этот дьявольский процесс. Девочка наблюдала, как Питер легко управляется с тряпкой, ловко стирая с тарелок засохшие пятна и остатки старых обедов и ужинов. Чистые блестящие тарелки одна за другой появлялись из мыльной раковины. Чармейн смотрела во все глаза и всё больше склонялась к мысли, что перед ней творится настоящее волшебство. Юноша тем временем принялся полоскать чистые тарелки в другом ведре и подавать девочке.

— И что мне с ними делать? — спросила она.

— Насухо вытирать, чего же ещё, — улыбнулся Питер. — А потом ставь на стол.

Чармейн попыталась. Казалось, прошло несколько ужасных, полных муки лет прежде, чем она справилась с первой тарелкой. Оказалось, что тряпка почти не впитывала воду, и тарелка опасно скользила в руках, так и норовя выскочить. Работа у девочки продвигалась медленно, за это время Питер уже успел перемыть две стопки тарелок и теперь нетерпеливо ворчал, что ему не хватает места для посуды. Неловкое движение — и тарелка с замысловатым узором выскользнула из рук Чармейн. «Дзынь,» — разбилась она о пол, и никакие чары её не уберегли.

— Ой, — выдохнула девочка, уставившись на разноцветные кусочки. — Как же их теперь склеить?

Питер воздел глаза к потолку.

— Их не склеишь, — проговорил он, — просто постарайся больше не ронять посуду.

Он быстро собрал осколки и выкинул их в стоящее в стороне ведро.

— Давай-ка, теперь я буду вытирать, а ты мой. Иначе мы так провозимся весь день.

Парень спустил воду в раковине, собрал ножи, вилки, ложки и кинул их в ведро для полоскания. Чармейн немало удивилась, заметив, что все столовые приборы теперь сияли, как новенькие.

Пока Питер менял воду в раковине, девочка подумала, что в прошлый раз юноша взялся мыть посуду, потому что, наверняка, мытьё — легчайшая часть работы.

Как же она ошибалась. Чармейн показалось, что потребовалась сотня лет, чтобы вымыть один-единственный горшок, к тому же она вымочила весь свой фартук. Питер быстро вытирал за ней тарелки и чашки, кастрюли и кружки и не прекращал ворчать, что они по-прежнему грязные. Девочка про себя не прекращала сердиться на него. Например, почему он не дал ей вымыть собачьи миски прежде остальной посуды? Ведь Бродяжка так чисто их вылизала, что помыть их не составило бы труда. Когда же, наконец, они перемыли всю посуду, Чармейн с ужасом обнаружила, что руки её покраснели, а на пальцах появились уродливые морщинки.

— Я заразилась! — закричала она. — У меня жуткая кожная болезнь!

Питер лишь громко рассмеялся, чем очень обеспокоил и обидел Чармейн.

Всё-таки кошмарное мытьё посуды закончилось. Питер остался на кухне убрать чистую посуду в кладовку, а уставшая Чармейн в вымокшей одежде и с морщинками на руках мрачно побрела в гостиную, чтобы в лучах заходящего солнца почитать «Жезл с двенадцатью ветвям». Она чувствовала, что сойдёт с ума, если не прочтёт хотя бы две-три страницы. «Весь день дёргают, ни слова не дают прочесть,» — ворчала она про себя.

Вскоре появился Питер и прервал её чтение. Он принёс с собой найденную в кладовке вазу, в которую поставил цветы гортензии. Водрузив вазу на стол перед девочкой, он спросил:

— А где мешок с едой, который принесла твоя матушка?

— Что? — недоумённо произнесла Чармейн, глядя на юношу сквозь яркие цветы.

— Еда! — ёмко объяснил Питер.

В гостиную тут же прибежала Бродяжка и, поскуливая, стала отираться у ног девочки.

— А, еда, точно, — вспомнила Чармейн. — Только обещай мне, что не запачкаешь ни единой тарелки.

— Хорошо, — благодушно кивнул парень. — Я так проголодался, что готов есть даже с пола.

Девочка с неохотой отложила книгу и достала из-за кресла мешок с едой. Они разделили на троих изрядное количество пирогов и пышек, выпеченных отцом Чармейн, и дважды заказывали у тележки чай к полднику. Пока они трапезничали, девочка переставила вазу с гортензией на тележку. Ваза в миг исчезла.

— Интересно, куда они все деваются? — спросил Питер.

— Сядь на тележку — узнаешь, — предложила Чармейн.

Но Питер оказался не настолько любопытен и, к великому разочарованию Чармейн, отказался от затеи. Ужиная, девочка размышляла, как бы спровадить парня обратно в Монтальбино. Не то, чтобы она Питера совсем терпеть не могла, но её ужасно раздражал факт, что им приходится уживаться в одном доме. А ещё она совершенно точно знала, что этот мальчишка назавтра потребует от неё: соберёт по дому все мешки с грязным бельём и заявит, что пора бы заняться стиркой. Мысль ещё об одном дне, полном мыльной воды и грязных вещей, заставила её содрогнуться.

«Но, с другой стороны, я ведь завтра уеду, — рассуждала Чармейн, — так что он не сможет меня заставить.»

От мысли о предстоящей поездке девочку снова охватило волнение. Завтра она увидит короля. Чистейшим безумием было писать ему, а теперь ей предстоит встретиться с ним лично. Весь её аппетит улетучился. Она посмотрела на недоеденное печенье с кремом, а потом за окно. Уже стемнело. Волшебные огоньки зажглись и наполнили комнату золотистым солнечным светом, а за оконными стёклами чернела подступающая ночь.

— Я пошла спать, — бросила она Питеру. — Завтра будет тяжёлый длинный день.

— Если этот твой король хоть чуточку разбирается в людях, — откликнулся юноша, — он отошлёт тебя, едва только увидит. Тогда ты вернёшься сюда, и мы перестираем всю грязную одежду.

Чармейн не ответила, потому что Питер попал в точку: именно такого исхода она боялась больше всего. Она молча схватила «Воспоминания экзорциста», чтобы почитать перед сном, прошагала к двери и повернула налево.

Глава седьмая,