Глава 4. Перезвон колокольчиков возвестил об окончании занятий

Перезвон колокольчиков возвестил об окончании занятий. Роми вместе с толпой студентов и вольных слушателей вышла из аудитории, огляделась – никого из вражеского стана не видно. Она слегка прихрамывала, а на бедре, под одеждой, расцвел внушительных размеров синяк. Двое старшекурсников, Клазиний и Фоймус, подстерегли ее сегодня утром в коридоре; после обмена репликами Фоймус ее толкнул, и она врезалась бедром в угол подоконника. Повезло: поблизости находился один из рабов‑соглядатаев, чья прямая обязанность – сообщать кураторам обо всем, что вытворяют студенты, и на что‑нибудь худшее эти двое не осмелились.

Толпа неторопливо текла по направлению к лестнице, Роми пока ничего не угрожало. Снаружи, за окнами, блестели крытые глазурованной черепицей крыши казенных зданий, за ними выплывающей из‑за горизонта полной луной вздымался серебряный купол храма Создателя – единственного бога, которого почитали в Верхнем Городе, кто не требовал жертвоприношений и не напоминал людям о своем существовании. На большом расстоянии друг от друга высились одинокие башни, увенчанные чашами‑ловушками: они защищали город от атаки с воздуха. И вся эта панорама, слегка размытая знойным вечерним маревом, золотилась в косых лучах солнца, манила к себе…

Если б у Роми было много денег, она бы сняла комнату в городе. Или нет, нельзя: студенты обязаны жить в университете. Если б у нее было много денег, она бы наняла убийцу, чтоб избавиться от Клазиния и Фоймуса.

Не все старшекурсники издевались над новичками – этим занималась одна компания, и верховодил в ней Клазиний, теолог с четвертого курса. Чтобы решить проблему, надо устранить зачинщиков. Сделав такой вывод, Роми уперлась в очевидную трудность реализации своего решения. Лучше бы, конечно, устранить их, не убивая… Но она уже успела выяснить, что жаловаться бесполезно.

Влиятельные лица, так или иначе связанные с университетом, сами здесь учились, сами через это прошли и потому защищали здешние неписаные законы от любых нападок. У Роми это вызывало недоумение. Ей растолковали, что студент, не подчиняющийся негласным правилам, потом, в будущем, нипочем не сделает карьеру, ему просто не позволят продвинуться. Ладно, ей этого не надо. Она собиралась, получив образование, вернуться на Идонийский архипелаг, в клан До‑Энселе, а не делать карьеру в Верхнем Городе. Убедившись, что она «не своя» и не намерена включаться в общую систему, большинство старшекурсников оставило ее в покое. Большинство, но не Клазиний с его дружками.

Драться Роми не умела. Идонийцы издавна считали, что это занятие для телохранителей и солдат, а не для культурных граждан. И уж тем более юная девушка не должна уподобляться наемному громиле с пудовыми кулаками! Сейчас, вспоминая эти рассуждения, загнанная в угол Роми мысленно награждала своих соотечественников не самыми лестными эпитетами. Мальчиков‑идонийцев основам рукопашного боя все же обучали, и если б она освоила хоть это… В приюте один из кузенов показывал ей кое‑какие приемы, пока не получил нагоняй от няни (нехорошо учить девочку недевичьему!), но Роми сознавала, что вряд ли сумеет применить все это на практике.

Единственный выход – раздобыть какое‑нибудь оружие и убить Клазиния с Фоймусом. Вначале эта мысль пугала Роми, потом она свыклась с ней. Чем сильнее становилось давление, тем хладнокровней она относилась к этой перспективе. Правда, еще вопрос, где взять оружие. На рынках Нижнего Города можно купить все что угодно, однако для этого надо выйти за периметр, спуститься вниз… При одной мысли об этом Роми пробирал озноб.

В последний раз она побывала внизу полтора восьмидневья назад, вместе с Сибрелой и еще тремя однокурсниками. Они нарочно пошли компанией, чтобы не нарваться на неприятности. И не нарвались. Вроде бы… Сибрела после этого ночевала у парня, чей сосед согласился провести ночь где‑то в другом месте. Вернувшись утром и заметив, что левая рука у Роми забинтована, она не проявила особого любопытства. Нарыв, объяснила Роми. Укусило какое‑то зловредное насекомое, пока гуляли по Нижнему Городу. Три дня спустя она эту же руку обожгла и с тех пор ходила без повязки.

На площадке второго этажа толпа разделилась на два потока: студенты сворачивали в галерею, которая вела в соседний жилой корпус, вольные слушатели спускались на первый этаж. Ускользнуть не удастся: сегодня не выходной, и рабы, дежурящие возле дверей, студентов наружу не выпускают.

В галерее она отступила к окну и оглянулась. Так и есть, парень в клетчатой бежево‑серой рясе опять на нее смотрит… Встретив ее взгляд, с рассеянным видом отвернулся.

Вольный слушатель лет двадцати пяти – двадцати семи, с глубоко посаженными глазами, чуть прищуренными и серьезными, он не был красавцем, но производил приятное впечатление. Порой на его лице появлялось отрешенно‑доброе выражение, порой – задумчивое и жестковатое. Коротко подстриженные курчавые волосы цвета соломы говорили о его принадлежности к расе рихойцев, коренных обитателей территории, которую занимала непомерно разросшаяся императорская столица.

Роми остро нуждалась в дружеском общении, но не с однокурсниками – они раздражали ее тем, что приняли унизительные требования старших, даже не попытавшись сообща дать отпор. С кем‑нибудь со стороны, кто неподвластен здешним традициям. Если она нравится этому парню в рясе, пусть так и скажет… Она быстро оглянулась через плечо, но он уже исчез.

Дойдя вместе с толпой до угла здания, Титус свернул вбок, двигаясь уверенно и неспешно, в согласии с общим ритмом. Один из секретов маскировки афариев: дыши, говори, двигайся как окружающие – и не привлечешь к себе лишнего внимания. Как и все братья‑исполнители, Титус хорошо владел этой техникой. Такой трюк не спасет, если за тобой следят, но, когда вокруг незаинтересованные люди, срабатывает безотказно.

Сейчас он был почти уверен в отсутствии наблюдения. Чувствовать слежку его тоже учили.

Вдоль торца здания в два ряда выстроились округлые рихойские колонны. Титус нырнул под их сень и затаился. Справа он видел мощенную брусчаткой улицу, на той стороне – фасады казенных учреждений с одинаковыми голыми балконами. Блеск металлических завитушек отвлекал внимание от застарелых потеков на стенах. В окнах мелькали делающие вечернюю уборку рабы. По улице двигались покидающие университет вольные слушатели, чиновники, чей рабочий день закончился, носильщики с паланкинами.

Напротив высился глухой торец соседнего корпуса, с похожими колоннами, но среди тех колонн никто не прятался. В этот длинный коридор меж двух колоннад врывался слева косой поток солнечного света. Слева находились здешние задворки, цель Титуса.

Убедившись, что слежки нет, он снял перстень афария и убрал в нагрудный карман с застежкой. Потом за считаные секунды стянул рясу, оставшись в тунике раба, сбросил ботинки. Рабы нередко ходили босиком. Прилизанный темный парик скрыл его светлую шевелюру. Сложив рясу и обувь в заплечную сумку из мешковины (рабы носили в таких свои пожитки), Титус направился навстречу закатному свету.

Пожалуй, стоило повременить, но после наступления темноты он должен спуститься в Нижний Город и доложить Эрмоаре До‑Энселе о результатах расследования. Вряд ли результаты ее порадуют… А до этого надо выяснить, каковы планы Тубмона и Атхия на сегодняшний вечер.

Задворки университета выглядели помпезно и запущенно. Позолота на капителях и карнизах облупилась, меж величавых колонн натянуты веревки для белья, вдоль стены стоят корзины с мусором – ночью рабы потащат их через весь город за периметр, а потом по нескончаемым лестницам вниз, к выгребным ямам Нижнего Города.

Делать эту работу никто не хотел, но надсмотрщики уже согнали два десятка рабов, и один поименно всех переписывал, пристроив на колене дощечку и листок бумаги. Увидал Титус в этой несчастной кучке и своих подопечных – то‑то его следящий амулет просигналил, что магические паучки находятся во дворе! Подражая повадкам раба, с опасливо‑покорным выражением на лице, афарий двинулся мимо.

– Эй! – Надсмотрщик указал на него пальцем. – Иди сюда!

Этого Титус и добивался.

– Да, господин? – Он захлопал глазами, переминаясь с ноги на ногу.

– Иди сюда! – повторил надсмотрщик. – Как тебя звать, олух?

– Кермий, господин.

– Новый, что ли? Я тебя раньше не видел.

– Новый, господин.

Титус отвечал заискивающе, однако без испуга: именно так ведут себя настоящие рабы, в отличие от нелегалов. В кармане его туники лежал документ на имя государственного раба Кермия, изготовленный в печатном цехе Ордена. Надсмотрщик не стал спрашивать документы.

– Давай сюда, Кермий. Потом с тобой разберемся, а сегодня ночью дерьмо вниз потащишь. Парень ты крепкий, вот и будешь при деле…

Его записали. Титус присел на корточки у стены. Солнце скрылось за зданиями напротив, тени удлинялись. Сделав перекличку, надсмотрщик велел идти за корзинами в юго‑западный корпус. Титус, сохраняя недовольный, но безропотный вид, потащился вместе со всеми.

– Все обрыдло, все… – еле слышно ворчал Атхий по прозвищу Козья Харя. – Я, свободный…

– Заткнись, – оборвал его недоучившийся маг Тубмон, которого Титус признал, несмотря на исчезновение модных в Нижнем Городе усиков и высветленные брови. – Нам еще жить тут, не ерепенься.

Значит, за шкатулкой они полезут не сегодня и не завтра.

В юго‑западном корпусе Титус отстал от группы, свернув в боковой коридор. Кто‑то позади звал Кермия и обещал Кермию взбучку, но это его не волновало. В следующий раз он возьмет другой парик и немного грима, а также документ на другое имя.

Зная план университета, он вновь добрался до главного учебного корпуса, переоделся в укромном закутке и спустился на первый этаж уже как афарий. Кое‑кто из вольных слушателей задерживался для индивидуальных консультаций, так что никого это не удивило.

Солнце садилось. Выйдя наружу, Титус быстро зашагал по брусчатке в ту сторону, где находился Дом афариев. Он спешил. Денежные мешки вроде госпожи До‑Энселе терпеливо ждать не умеют, а он хотел, до визита к ней, поймать Цведония и выпросить фляжку «особого» – это поможет ему прийти в себя после «приятной» беседы с Эрмоарой.

Ректор вялым жестом отослал начальника охраны. Не верил он этому медолийцу с маслеными глазами и вкрадчивым голосом. Наверняка его перекупили. А если выгнать и нанять другого – так ведь и другого перекупят, либо сразу подсунут купленного человека… Начальник охраны утверждал, что все спокойно, все рабы проверены, подозрительных личностей не замечено. Его черные глазки непроницаемо блестели, и некое шестое чувство подсказывало ректору, что он врет.

Вздохнув, профессор Ламсеарий подозвал рабыню, ожидавшую у двери с подносом, на котором выстроилось с полдюжины флаконов из дорогого радужного стекла. Пора принимать лекарства. Ректор не любил лекарства. Одни были отвратительно горькие, другие жгучие, хуже медолийского бурого перца, третьи, магические, вызывали ощущение, будто тело распадается на трепещущие кусочки, и после те срастаются вновь, но уже в ином порядке. Он с завистью поглядел на Шертона, сидевшего на подоконнике: строен, подтянут, ни одного седого волоса… А ведь они почти ровесники! Но Шертон, на свое счастье, не теолог.

– Ты что‑то хотел сказать, Арсений? – припомнил он. – Перед тем как заявился этот…

– Угу, – кивнул Шертон. – Твоя позавчерашняя беседа с мальчиками эффекта не возымела. Вчера опять повторилось то же самое.

– Да что ты все заладил… – Ректор с досадой поморщился.

Чтоб угодить старому другу, он позавчера вызвал к себе старшекурсников и в присутствии Арсения отчитал. Сказал им, что обижать вновь поступивших нехорошо, о младших надо заботиться, надо помогать им включиться в университетскую жизнь… Разумеется, это не возымело эффекта! Традиции есть традиции. Однако он надеялся, что Шертон после этого успокоится.

– А чего ты хотел, Арсений? С этим бесполезно бороться, это никогда не прекратится.

– Если проводить с ними душеспасительные беседы – не прекратится, тут ты прав. Я бы на твоем месте действовал иначе. Каждый знал бы: если он начнет издеваться над младшими, не будет ни порицаний, не символических штрафов. Вместо этого я, ректор, лично раздавлю ему яйца и разобью физиономию вот об эту ректорскую столешницу. – Шертон кивнул на стол посреди кабинета, вырезанный из цельной глыбы полосатого мрамора. – Уверяю тебя, Венцлав, тогда бы это живо сошло на нет. После второго‑третьего раза.

Ректор, запивавший пилюлю водой из серебряного бокала, поперхнулся.

– Ты все‑таки варвар, Арсений… – выдавил он, прокашлявшись. – И методы у тебя… варварские… Хвала Создателю, что ты не ректор! Это же университет, центр человеческой культуры…

Шертон с непонятной иронией хмыкнул:

– Может, позволишь мне навести порядок в центре человеческой культуры? Все равно я пока бездельничаю.

– Нет‑нет, пожалуйста, выкинь это из головы! – ужаснулся ректор. – Ты же здесь такого наворотишь… В такое место превратишь университет… Знаешь ведь: нельзя в чужой монастырь со своим уставом!

– Знаю, – пожал плечами Шертон.

Ректор принялся глотать омерзительные пилюли, торопливо запивая и морщась. Потом откинулся в кресле, ожидая, когда пройдет головокружение. Шертон, отвернувшись, смотрел в окно. Ректор вновь завистливо вздохнул: Арсений всю жизнь путешествовал, в то время как он мог увидеть далекие края разве что в прозрачной толще магического зеркала. Ему даже в Нижний Город путь заказан.

Боги Панадара не любят теологов, и потому те живут домоседами, под защитой периметров Хатцелиуса. Того, кто рискнет высунуться наружу, ждет страшный конец. Много лет назад Венцлав Ламсеарий, отчаянный и самоуверенный молодой теолог, пренебрег этим правилом. Переодевшись бродячим торговцем, он отправился на Тофреянскую равнину, где случилась некогда битва между Нэрренират и Карнатхором. Хотел собрать материал для научного исследования… Боги о том проведали, и не уйти бы Венцлаву живым, если б Арсений Шертон его не выручил.

Головокружение отпустило. Ректор встал, с грустью глядя на манящее необъятное небо за окном. Никогда в этой жизни он не увидит воочию иных земель. Никогда.

Шертон видел, что Венцлав серьезно болен, и догадывался, что его состояние куда хуже, чем может предположить сторонний наблюдатель. Ему давно пора на покой. Он игнорирует проблемы и закрывает глаза на очевидное, сохраняя лишь иллюзию контроля над своим окружением.

Пост ректора Венцлав занимал шестой год. Возможно, разрушение его тела и разума началось раньше, и он вступил в должность, уже будучи больным. Возможно, история Императорского университета на протяжении последних веков не знала ни одного здорового ректора, и все здешнее высшее руководство состояло из больных людей. Шертону это представлялось вполне вероятным – если поглядеть, к примеру, что происходит между старшекурсниками и новичками. Да, он понимал, что не следует лезть в чужой монастырь со своим уставом, и это удерживало его от действий, которые стоило предпринять. Но не удержало от вывода: если вы это называете культурой, я уж лучше останусь некультурным.

С Венцлавом Ламсеарием он познакомился около двадцати лет назад. Один маг, живший в Нижнем Городе, нанял его тогда, чтоб испытать летающую машину. Машина была сделана в виде рыбы, под отлитым из стекла спинным плавником находилась четырехместная кабина. В случае успеха маг‑изобретатель рассчитывал на заказы от знати и торговой аристократии, а то и от императорского двора.

Усевшись в обитое бархатом кресло, Шертон опустил прозрачный колпак‑плавник, застегнул страховочный ремень с вычурной пряжкой и прикоснулся к торчащему в центре приборной панели рубину. Машина плавно пошла вверх. Драгоценные камни искрились, по кабине скользили цветные блики. Летающая машина – изобретатель любовно называл ее «моя рыбонька» – была воистину роскошным изделием! Маг лелеял надежду продемонстрировать ее самому императору, а потому умолял Шертона ни в коем случае ничего не испачкать и не испортить. Заставил надеть чистые ботинки, дабы не затоптать коврик. Вскоре Шертон пожалел о своей уступчивости: новые ботинки были тесны и неудобны. Сбросив их, он остался босиком. На шее у него висел магический медальон: управлять «рыбой» мог только его обладатель.

Внизу простирался океан крыш, вдоль и поперек рассеченный улицами. На крышах сидели птицы, копошились вертлявые длинноухие зильды. Дотрагиваясь до кристаллов на приборной панели, Шертон заложил несколько виражей. Горизонт перекашивался, исчезал, вновь появлялся, солнце то било в глаза, то уходило назад.

Машина не могла подняться на большую высоту, зато скорость развивала изрядную. Гораздо большую, чем задумал изобретатель. Шертон за несколько минут облетел императорскую столицу – а та занимала громадную площадь! – и взял курс на север. По уговору с магом он должен был долететь до Йошта, большого портового города на берегу Щеянского моря, покружить над ним, чтобы все заметили, и повернуть обратно. Маг хотел утереть нос своему сопернику, который жил в Йоште и тоже занимался конструированием машин. Ради такого удовольствия он бы и сам слетал, да на высоте у него кружилась голова.

Под брюхом «летающей рыбы» проплывали поля, плантации, огороды. То там, то тут над ними внезапно раскрывались, орошая растения, сверкающие водяные веера. Дар великого бога Яамеса. Впрочем, дар не безвозмездный: крестьяне отдавали жрецам Яамеса пятую долю урожая, а также раз в год приносили в жертву красивую девушку. Правда, девушки, возвращаясь домой, на Яамеса не жаловались: психопатом, как иные другие божества, он не был, и на том спасибо.

Внизу мелькали деревни, зажиточные и не очень, перелески, пруды, проселки, рощи. Вовремя распознав рощу Юмансы – деревья с бледно‑серыми стволами, прозрачной листвой и белыми каплевидными плодами, – Шертон вильнул в сторону. Во‑первых, и сами деревья, и плоды смертельно ядовиты, пока Юманса не соблаговолит сделать их неядовитыми. А во‑вторых, во владения богов лучше не забираться.

На западе, параллельно курсу Шертона, протянулась ажурная эстакада, по ней скользил поезд. Рельсовая дорога Нэрренират. Впереди заблестела вода, машина промчалась над озером. На том берегу лежала Тофреянская равнина, над которой даже в сухие жаркие дни клубился туман. Вообще‑то Шертон собирался ее обогнуть, но, заметив внизу парня, который брел, спотыкаясь, к озеру, держась за стремя оседланной лошади без седока, дотронулся до рубина на приборной панели и пошел на посадку.

Лошадь шарахнулась, когда прямо перед ней приземлилась диковинная рыба. Откинув «плавник», Шертон выпрыгнул из кабины. Теперь он видел, что лицо парня в крови и порванная крестьянская одежда испачкана кровью.

– Что случилось?

– Ты не жрец? – Парень чуть не упал, еще крепче вцепился в стремя.

Шертон взял лошадь под уздцы.

– Нет. Кто тебя так отделал?

– Они. Ради Создателя, помоги мне забраться на эту скотину!

– Сейчас помогу. – Он погладил лошадь по морде, успокаивая. – Где они?

Кроме них двоих, здесь никого не было. За спиной у Шертона осталось пустое озеро, направо и налево тянулась равнина, поросшая колючей темно‑зеленой травой. По сиреневому небу плыли редкие перистые облака, птиц не видно. Впереди колыхался туман, накрывающий Тофреянскую равнину. Почва там то твердая, то зыбкая, как трясина, там обитают странные твари – например, похожие на медуз грибы, переползающие с места на место, – и само время течет неправильно.

Аномалия возникла после битвы между двумя великими богами, Нэрренират и Карнатхором, случившейся триста лет тому назад. Теологи и маги до сих пор ломали головы, пытаясь найти ответы на два вопроса: что знаменовала сия битва и что же произошло с Тофреянской равниной? И монографии писали, и дискуссии устраивали… По первому пункту у Шертона было свое мнение: зря они лезут в научные дебри, ничего это безобразие не «знаменовало». Боги дерутся между собой по той же причине, по какой затеваются переходящие в поножовщину потасовки в трущобах Нижнего Города. Особенно если это Карнатхор и Нэрренират! И тот, и другая отличались необузданным нравом. А насчет второго – интересно… Ясно, что оба противника применили магию, и столкновение их магии породило столь странный эффект. Шли годы, однако накрытая туманной шапкой зона не уменьшалась, но и не расширялась.

– Кто они? – вновь спросил Шертон, так как парень не ответил.

– Милостивые и добрые боги, да падет на нас их милость! Дурак ненормальный, он же не сказал, что теолог! Голову заморочил… Думал, все мы тут темные… Соврал, что купец, зарытое золото ищет, а я к нему сдуру проводником подрядился… Из деревни я, вон там, на правом берегу… Мил‑человек, подсади!

– А где он, теолог‑то?

– Там… – Пошатнувшись, парень махнул рукой в сторону тумана. – Растерзают его…

Шертон помог ему влезть на лошадь, и парень, мертвой хваткой вцепившись в поводья, помчался вдоль берега на юго‑запад.

Стук копыт. Из гущи тумана выскочила еще одна лошадь, сидевший на ней человек тоже был растрепан и окровавлен. Его преследовали. Позади ковыляло, переваливаясь, нечто вроде сооруженной из костей осадной башни. За ней ползла гигантская темная улитка, из отверстия ее раковины вместо головы торчал вытянутый вращающийся конус, усеянный иглами. И еще вокруг этих созданий клубилось что‑то призрачное, бесформенное… Они не спешили. Знали, что жертва все равно не спасется. И они уж никак не ожидали встретить помеху в лице Шертона!

Когда лошадь поравнялась с машиной, Шертон остановил ее, перехватив поводья, сдернул человека с седла и швырнул в кабину. Прыгнул следом, закрыл «плавник», прикоснулся к рубину. «Летающая рыба» взмыла вверх. Курс на юг, максимальная скорость.

Позади раздался полный бешенства рев. Шертон оглянулся: твари мчались следом. «Башня», поднявшись в воздух, сменила вертикальное положение на горизонтальное, «улитка» приняла форму ската, вокруг них роем мельтешили туманные хлопья. Шертон понял, что шансы есть: эти боги не из великих. Видимо, решили, выследив теолога, расправиться с ним, никого больше не приглашая на забаву. Будь они посообразительнее, они бы сейчас избавились от своих устрашающих телесных оболочек и в мгновение ока догнали машину – но, захваченные погоней, соображали они не очень.

Поля и плантации превратились в размазанную зеленую плоскость. По барабанным перепонкам плетью хлестнул сверлящий визг, потом его перекрыл вой, такой низкий, что на Шертона накатила смешанная с паникой дурнота. Спокойно. Он знал, что слишком низкие, за порогом слышимости, звуки вызывают такие ощущения, боги и некоторые маги этим пользуются. Оглянулся: к погоне присоединился некто четвертый, похожий на косматый сгусток мглы.

Сколько бы их ни было, Шертон не собирался отдавать им теолога. Его охватил злой азарт. Между тем на горизонте выросла рукотворная белая гора, она с каждой секундой увеличивалась, надвигаясь… И тут он спохватился: теолог без сознания, а им предстоит пройти через защитный барьер Верхнего Города, сотканный из невидимых лучей, испускаемых чашами‑ловушками.

Официальная версия гласила, что чаши‑ловушки не могут причинить вреда живому человеку. В этом Шертон сомневался. Будь это правдой, теологи не сгорали бы так быстро. Он заранее приготовился к неприятным ощущениям, но как быть с пассажиром? Парень в обмороке. Если оторвавшееся от тела бестелесное существо затянет в ловушку – чаши ведь не разбирают, кто бог, а кто не бог! – Шертон приземлится с трупом на борту.

Верхний Город приближался. Позади выли и визжали. Не убирая левой руки с приборной панели, Шертон правой вытащил из ножен кинжал и ткнул острием в кровоточащую рану на плече теолога. Тот застонал, приоткрыл глаза.

– Очнись! Впереди барьер.

Ученый что‑то нечленораздельно пробормотал. Улавливая приближение добычи, чаши‑ловушки все как по команде повернулись на север, их гигантские металлические лепестки алчно вибрировали. Теолог уронил голову и обмяк. Шертон вновь ткнул острием в рану, заставив его судорожно дернуться.

– Барьер!

Его охватила невообразимая тоска – тоска‑смерч, который вращается вокруг тебя с безумной скоростью, – но через мгновение это чувство угасло. «Летающая рыба» чуть не врезалась в нарядную башню с позолоченным шатровым куполом. В последний момент восстановив управление, Шертон успел заметить в окне изумленного человека с пиалой в руке. Рядом слабо застонал теолог. Живой! Снизившись, машина тяжело грохнулась на площадь перед облупленным зданием строгой архитектуры, где размещался Департамент Воспитания Юношества.

Шертона колотил озноб, рука на приборной панели дрожала. Откинув «плавник», он крикнул остолбеневшим прохожим:

– Тут раненый, ему нужен целитель!

Теолога выходили, хоть и с трудом. Если рана нанесена богом, даровать полное исцеление может только нанесший ее бог. На теле Венцлава остались глубокие шрамы, которые ныли к перемене погоды, а иногда и просто так.

Маг‑изобретатель добрался до Шертона на другой день. Он ворвался в дом целителя, где Шертон отлеживался, приходя в себя после броска через барьер, закатил оплеуху вставшей на дороге служанке, пнул ночной горшок и заорал:

– Сукин ты сын, а не испытатель! Я зачем тебя нанял? Чтоб ты с богами в догонялки играл? Я на тебя порчу наведу! Что ты с ней сделал, с моей рыбонькой? Разбил ее, коврик внутри загадил! Боги от хвоста кусок оторвали, а знаешь, во сколько мне этот хвостик обошелся? Это же натуральная позолота! Как я ее покупателям покажу? Я‑то на заказы рассчитывал… У, дурак молодой!

– Сам ты дурак, – морщась от головной боли, возразил Шертон. – На твоей машине я ушел от целой своры богов, на глазах у всего города. О лучшей рекламе ты даже мечтать не мог. Заказы на тебя теперь сами посыплются, можем на что хочешь поспорить.

Маг открыл рот, но вдруг призадумался, повернулся и молча вышел. Вскоре ему предложили высокооплачиваемую должность при дворе, и он перебрался жить в Верхний Город. Шертона он с тех пор избегал: то ли никак не мог простить ему гибели «рыбоньки», то ли стыдился своего срыва.

А у Шертона после этой истории появился друг – теолог Венцлав Ламсеарий.