Конец власти сельджуков

Следствием политики Низам‑аль‑Мулька стала децентрализация, которая наступила после его смерти, когда империя Сельджуков с ее показным имиджем великой централизованной бюрократии распалась. Империю отчасти скрепляли ожидания образованного класса, подстегиваемые попытками укрепить мощь мусульманского социума со стороны Низам‑аль‑Мулька. Но в еще большей степени империя держалась за счет племенной солидарности сельджукских кланов. Если первые не могли смириться со слишком большим количеством разочарований, которые принесла реальная действительность, то вторые (сельджукские кланы) не сумели пережить более чем двухсотлетнего привилегированного положения, сопутствующей ему убежденности в преимуществе правящего класса и потери непосредственного контакта с кочевниками. В конце жизни Низам‑аль‑Мулька молодой Меликшах уже был окружен женщинами‑интриганками и их фаворитами‑военачальниками; он прислушивался к мудрому визирю лишь по долгу службы. Когда Низам‑аль‑Мульк был устранен, султан стал жертвой всевозможных просителей. С исчезновением сельджукской солидарности при дворе пропал и контроль за тем, чтобы эмиры действовали в интересах центра.

В конце XI в. – после смерти Меликшаха в 1092 г. – различные армии сельджуков во главе с их лидерами (как правило, потомками Сельджуков) начали воевать друг с другом за власть или хотя бы за более широкие сферы влияния в империи. На какое‑то время тот или иной сельджукский князь добивался шаткого превосходства над остальными. В череде грязных интриг сыновей и родственников Меликшаха друг против друга ради власти в империи на некоторое время (1104–1118 гг.) возвысился его сын Мухаммад Тапар. Он не мог контролировать все территории сельджуков, но боролся с еретиками и покровительствовал ученым и поэтам. Вместе с братом Санджаром, правителем Хорасана, он восстановил некоторое подобие сельджукской империи. После его смерти брат принял трон верховного султана, но напрямую никогда и нигде, кроме Хорасана, не правил; и даже там он и его военачальники в итоге поссорились с племенами тюрков‑огузов, которые были дотоле главным источником пополнения воинских рядов султана, и те разорили его города. К западу от Хорасана власть в различных провинциях и даже в отдельных городах захватили сельджуки (число которых постепенно снижалось) и сельджукские военачальники (число которых неизменно росло), беспрестанно воюющие друг с другом.

Так возникла ситуация, типичная для исламского мира на протяжении нескольких веков: череда то и дело меняющихся военных правительств, большая часть которых основывалась на личном авторитете эмира или его отца. Такие эмиры часто получали право на власть напрямую от халифа как гаранта местной власти во всем мусульманском мире, пока какой‑нибудь сосед не оказывался сильнее и не отбирал у него это право. Подобные правительства не имели под собой никакой прочной политической идеи и не могли создавать интегрированные государства. Определенная политическая последовательность все же существовала: такие огромные провинции, как Фарс, управляемые из единого бюрократического центра, все‑таки оставались неделимыми. Но мусульмане ощущали себя частью всего исламского мира, и власть эмиров, будь то в большой провинции или маленьком городе, была почти столь же преходящей, как и влияние известных в определенной местности улемов.

^{Мавзолей Тогрул‑бека в Рее, Иран. Современное фото}

В данных условиях самым важным в регуляризации раздачи земель было то, что военные стали менее зависимы от гражданских и шариатских администраторов. Таким образом, на большей части мусульманских территорий политический уклад был расколот пополам, по крайней мере, до XV в.: произошло разделение между властью эмиров – обладателей решающей политической силы – с одной стороны, и всех остальных гражданских институтов – экономических, правовых или религиозных – с другой. Такой раскол просматривался уже в существовавшем в классическом халифате Аббасидов разделении между улемами и придворными: их социальные уклады радикально различались, чего не могли не чувствовать обе стороны в повседневной жизни бок о бок. Придворные в то время обладали политической властью, которая соответствовала идеалам улемов разве что в натянутом по нескольким пунктам смысле. В некотором роде теперь с новой силой ощущалось такое же противоречие между идеалами ислама и политической действительностью. Но этот гражданско‑военный раскол был для Средневековья явлением новым и имел свои особые характерные черты.

На многих территориях произошло разделение между определенной частью общества, имевшей политическую власть и ключевое влияние, и всеми остальными учреждениями цивилизованного социума. Сначала в сельджукской империи, а затем и во многих других произошел национальный и культурный раскол: военные правители были по большей части тюрками (или, к примеру, в соответствующей ситуации на западе Средиземноморья – берберами), а их подданные – арабами, персами, индийцами и т. д., использовавшими арабский и персидский в качестве языков культурного и официального общения. Следовательно, правители всегда стояли обособленно, как военные специалисты, презиравшие менее знатных новичков‑выскочек. Но тем значительнее становилось отделение военной власти от гражданской ответственности. Военные с их привязанностями и постоянными войнами вряд ли могли выступать в роли арбитров при спорах политической власти. Однако власть вообще теряла свою актуальность. Еще при халифате представление о том, что правитель – это прежде всего главнокомандующий войсками, ограничивало сферу ответственности правительства до защиты от внешнего врага, обеспечения внутренней безопасности и отправления правосудия. Подобное ограничение роли правительства как такового последовало и сейчас, когда его легитимность в глазах шариата объяснялась лишь необходимостью в каком‑либо правительстве; и (в отличие от придворного уклада в Багдаде периода халифата) у него не было другой гражданской традиции для оправдания своей легитимности. Будучи чужаками, любившими только воевать, тюрки не были заинтересованы в местных институтах и не понимали их. По сути, самой их четкой и востребованной ролью стал суд последней инстанции.

Образование устойчивых интегрированных государств требовало, таким образом, определенных принципов, которые противостояли бы тенденции к военной раздробленности и нестабильности. Недолговечное величие сельджукского режима было отчасти отголоском вымирающих идеалов халифата – единства всех мусульман и абсолютизма великого монарха. Но этот режим и все его последователи до XV в. включительно не могли создать крупное стабильное государство в центральных регионах исламского мира – на Плодородном полумесяце и Иранском нагорье. Только на периферии в силу особых обстоятельств возникли более или менее устойчивые политические образования. Египет образовал централизованное государство благодаря Нилу и его природе. Во всех остальных регионах в дело вмешались два особых фактора. С одной стороны, на новообращенных исламских территориях, где большую часть населения все еще составляли зимми, мусульмане посчитали необходимым сформировать сплоченный правительственный орган, состоявший не только из военных, но и из торговцев, ученых и помещиков. В Европе и Индии, как мы увидим далее, получилось создать относительно интегрированные государства при господстве тюрков: например, Османскую империю на Босфоре и царство Гуджарат. Но даже на относительно давно принявших ислам территориях развитию сильных, хоть и недолговечных, государств способствовал второй фактор: потребность в социальной реформе. Если ее сочетать с командным духом племени, реформа могла бы получить материальную поддержку в городах, которым обращение к религиозным чувствам нужно было для сохранения внутреннего баланса; поддержку достаточную, чтобы уменьшить пропасть между гражданским и военным населением и сделать более последовательными действия военного правительства[191].