Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава первая. Авторский текст http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=134659Виталий Забирко Мы пришли с миром...
Авторский текст http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=134659 «Мы пришли с миром...»: Аннотация
Жил да был в небольшом современном городе кукольных дел мастер. Мастерил кукол, продавал их на рынке, худо‑бедно сводил концы с концами. Жил, не тужил, собирался жениться… Но однажды, когда он вырезал из дерева очередную куклу, она вдруг ожила, и спокойная размеренная жизнь мастера‑кукольника перевернулась вверх тормашками. Начавшийся почти в сказочном русле сюжет постепенно переходит в научную фантастику. Как поведёт себя при контакте с инопланетным Разумом рядовой мастер‑кукольник, которому в жизни, кроме спокойствия, семейного тепла и уюта, ничего не нужно? Как отреагирует человечество на экспансию высокоразвитой цивилизации, чьё могущество ставит её в глазах людей на уровень бога?
Виталий Сергеевич Забирко Мы пришли с миром…
Глава первая
Утро выдалось солнечным и настолько морозным, что в воздухе витали блёстки замёрзшего пара. Иней превратил деревья сквера в хрустальную чащу из зимней сказки, и на её фоне картины местных художников, выставленные на продажу вдоль аллеи, выглядели образцами дремучего примитивизма. Фактически, так оно и было. Художники, одетые, как на зимнюю рыбалку, в полушубки и тулупы, переминались с ноги на ногу и сумрачно поглядывали вдоль аллеи. Кто курил, кто, греясь, попивал чай из термоса. О покупателях не стоило и мечтать – даже случайные прохожие предпочитали не сворачивать в сквер в лютый мороз. В отличие от художников я твёрдо знал, что не гений, а ремесленник и мой товар никоим образом не относится к произведениям искусства. Чёртики, игрушечные скелеты, уродливые инопланетяне и прочая нечисть, которую автолюбители подвешивают на ниточке у лобового стекла. А чем ещё может торговать бывший кукольный мастер сгоревшего три года назад кукольного театра? Веяние времени… Тем не менее моя продукция пользовалась спросом – всё‑таки мастер я неплохой и знаю, как заставить дёргающуюся на ниточке куклу выглядеть «как живой» и весьма забавной. Иногда за день удавалось продать до десятка кукол, однако сегодня, похоже, не мой день. Я бы и не пришёл в сквер по такому морозу, но деньги были нужны позарез. Всегда так – как нужны деньги, нигде не достанешь. Известная теория подлости. Слева от меня притопывал валенками Мирон. Вообще‑то Савелий Миронов, но своего имени он не любил и предпочитал, чтобы его называли по фамилии. Точнее, как он говорил, по имени пращура‑родоначальника. Большой нос Мирона посинел, борода, усы и брови покрылись изморозью. Полярник, да и только. У него, что ли, занять? Художник он неплохой, но не из тех, кто жертвует всем ради искусства. Прекрасно понимая, что картины художника начинают расти в цене только после его смерти, умирать Мирон не собирался и переквалифицировался в иконописцы. Хотя в бога не верил. Писал он, как и положено, на досках, старил иконы и худо‑бедно сводил концы с концами. Я смерил Мирона оценивающим взглядом. Да нет, откуда у него деньги? Будь у него наличность, не вышел бы сегодня в сквер клацать зубами на морозе. До слуха донёсся характерный скрип снега от чьих‑то быстрых шагов, и все как по команде повернули головы на звук. По аллее, не обращая внимания на картины, уверенной походкой шла девушка. Этакая Снегурочка. В белой шубке с капюшоном, в белых сапожках, разве что русая коса не свешивалась с плеча. Красавица, которой не по аллее запущенного сквера ходить, а по подиуму прохаживаться. Щёки её раскраснелись от мороза, зелёные глаза сияли, а губы сложились в загадочную улыбку Джоконды, обращённую не к кому бы то ни было конкретно, а ко всему миру. Как мастер‑кукольник, я знал происхождение этой улыбки. Генетическое уродство – врождённый спазм лицевых мышц. Побольше бы таких «уродов» – мир бы светлее казался… Мирон придвинулся ко мне и шёпотом продекламировал на ухо: – …она шла с сияющим от счастья лицом, и душа её пела: «Эх, ма, тру‑ля‑ля, не беременная я!» – Вечно ты всё опошлишь… – поморщился я, провожая девушку взглядом. Сбросить бы годков эдак… Гм… Не стоит о грустном. – Это не пошлость, а суровая правда жизни. Греться будешь? – Что у тебя, чай? – Я тебе что – реклама «Lipton»? Какой дурак по такой холодрыге чаем греется? Бери выше – «Вигор»! – Аптечный? – Другого не бывает! Представляешь, захожу утром в аптеку, беру бутылку, а рядом женщина стоит и интересуется у провизорши: «Это что, как «Биттнер»? Провизорша мнётся и неопределённо кивает: «В общем, похожая настойка…» Тогда я оборачиваюсь и говорю: «Да, очень похожая. Только принимать нужно не раз в день, а три раза, и не по чайной ложке, а по гранёному стакану». Мирон вынул из‑за пазухи бутылку, но, вопреки собственной рецептуре, налил в стакан всего на треть и протянул мне. – Ручки тёрпнут, ножки зябнут, не пора ли нам дерябнуть? – продекламировал он. – Пей, пока тёплый. – Какой матёрый поэтище в тебе пропадает… – пробормотал я, выпил и поморщился. – Чего морщишься? – обидчиво заметил Мирон. – «Вигор» – лучше всякой водки. И дешевле. И никогда не бывает «палёным» – делается только на ректификате, так как аптекари под статьёй уголовного кодекса ходят. Если кто‑то окочурится от «палёной» микстуры, сразу загремят на зону. Он выпил, обсосал наледь с усов, и сизый нос начал окрашиваться в багровые тона. – Полезная микстура, – философски заметил он, – особенно для творческих личностей. – Андрей умней нас, – кивнул я на пустое место рядом со своим лотком. – Сидит себе дома в тепле да уюте… Андрей Осокин работал в стеклодувной мастерской химического факультета университета. Платили ему гроши, поэтому он подрабатывал, выдувая стеклянные шары с зимним садом внутри. Красиво получалось, многие покупали детишкам на забаву. – Андрея больше не будет, – вздохнул Мирон. – В каком смысле? – настороженно поинтересовался я. Возраст у нас вроде бы ещё не «переходной», но по‑всякому бывает… – Заболел? Мирон недоумённо посмотрел на меня, затем до него дошла двусмысленность собственной фразы. Он криво усмехнулся. – Жив‑здоров, но злесь теперь долго не будет показываться. Повезло мужику, получил серьёзный заказ – стеклянные глаза делает. Первая партия – тысячу пар. – Для инвалидов, что ли? – Вряд ли. Одноглазым стеклянные глаза делают поштучно, а слепым они не нужны. Точно не знаю, но, думаю, заказ оплачивает какая‑то туристическая фирма. У кого деньги есть, сейчас ездят на сафари, охотятся на львов и крокодилов, а когда возвращаются домой, заказывают чучела. И платят таксидермистам хорошо, даже Андрюхе за пару глаз отстёгивают по сто долларов. – Да уж… – завистливо вздохнул я. – Действительно, повезло Андрюхе… Тут‑то покупатель и появился. А я настолько ушёл в себя, что не заметил, откуда он возник перед моим лотком. Грузный, в длиннополом, до пят, мятом пальто, поношенной меховой ушанке и огромных очках с тёмными оптическими стёклами. Рот от мороза прикрывал шарф, и наружу торчал лишь большой, почти как у Мирона, нос. Нос был бледный, нездорового желтоватого цвета, будто отмороженный. Бомж, не бомж – не поймёшь. Он протянул руку в чёрной перчатке, взял с лотка Буратино, поднял за ниточку и подёргал. Буратино запрыгал в воздухе, показал двумя ладонями покупателю «нос» и мерзко рассмеялся, переходя с грубого баса на дискант: – Гы‑гы, ха‑ха, хи‑хи… Немудрёные для марионетки движения и звуки, но на покупателей производят впечатление. Особенно показушный смех. – Сколько? – глухим голосом из‑под шарфа спросил покупатель. – Триста, – назвал я минимальную цену. Если передо мной бомж, то и такая цена для него запредельная. – Рублей? – Долларов, – опередив меня с моей честностью, ехидно заметил Мирон. Покупатель, не снимая перчаток, залез в карман, долго копался, наконец извлёк пачку долларов. Непослушными то ли от мороза, то ли оттого, что в перчатках, пальцами, отсчитал три сотенные купюры и протянул мне. Затем взял с лотка Буратино, сунул в карман и побрёл по аллее, заметая полами пальто снег. Мы с Мироном застыли соляными столбами, глядя вслед по‑сумасшедшему щедрому покупателю, пока он не скрылся с глаз. Всё получилось, как в анекдоте о «новых русских». Кто бы рассказал, не поверил. – Может, доллары фальшивые? – очнулся первым Мирон. Я почувствовал, что пальцы, сжимавшие купюры, закоченели, и протянул деньги Мирону. – Посмотри. Он стащил с рук меховые рукавицы, взял купюры, потер между пальцами, посмотрел на свет. – Вроде настоящие… Ну, тебе везёт! Такое дело обмыть надо. Мирон снова достал бутылку, плеснул, теперь уже не скупясь, в стакан. И когда я выпил, то понял причину его щедрости. – Как думаешь, мне комиссионные полагаются? – вкрадчиво поинтересовался он. Я подул на закоченевшие пальцы, подумал и согласился. Мирон не раз меня выручал, да и прав он – если бы не его ехидство, пришлось бы довольствоваться тремястами рублями, а не тремястами долларами. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы. – Дистрибьютора устроят десять процентов? – Обижаешь, начальник! Я не стал торговаться. – Хорошо, пятьдесят долларов. – Лады! – повеселел Мирон и вернул мне две сотенные. – Сдача рублями устроит? – Можно и тугриками, – пошутил я, – но рублями лучше. На «сдачу» у Мирона нашлось только четыреста рублей. Прав я оказался в своём предположении о его финансовой состоятельности. – Остальные завтра, – заверил он. – Разменяю в обменном пункте, тогда и отдам. – Завтра так завтра, – согласился я. – Или послезавтра. Если мороз не спадёт, то я здесь не появлюсь. – А вдруг щедрый покупатель снова появится? – не преминул съехидничать Мирон. – Такое случается раз в жизни, – резонно возразил я, непроизвольно оглянулся, и сердце у меня ёкнуло. Покупатель возвращался, неся в правой руке большой полиэтиленовый пакет. «Сейчас деньги назад требовать будет…» – с тоской пронеслось в голове. Он подошёл к лотку, остановился и посмотрел на меня сквозь тёмные стёкла очков. Линзы были настолько выпуклыми, что создавалось впечатление, будто это глаза. – А куклу на заказ можете сделать? – глухо спросил он. – Могём. – С души словно камень упал, и я повеселел. С губ чуть не сорвалось: «Мы и гробы могём…» – но вовремя прикусил язык. С такими покупателями лучше не шутить, тем более вид у него такой, что самое время подумывать о загробной жизни. – Любую куклу по желанию клиента! – Мне такую же… Гм… Буратино. Но чуть побольше. И чтоб ладошки не сплошные, а пальчики двигались. Первый раз я не уловил, но сейчас в глухом голосе покупателя послышался лёгкий акцент. Московский выговор, как у дикторов столичных телевизионных каналов. – Можно и с пальчиками, – кивнул я, – но это будет дороже. – Понятное дело, – согласился покупатель и протянул мне пакет. – Из этого материала… Я взял пакет, заглянул. В пакете лежало обыкновенное полено и небольшой бумажный свёрточек. – Получится? – Почему не получится? Сделаем. На когда? Он подумал. – На вчера. Я хмыкнул и покачал головой. – Заказной товар не раньше чем через неделю. – Через неделю так через неделю, – неожиданно легко согласился клиент. Он полез в карман, достал деньги и протянул мне. Рука у него двигалась неестественно, будто протез. Ничего удивительного при таком морозе. И акцент в его голосе, скорее всего, того же происхождения – мороз, как и алкоголь, сказывается на голосовых связках. – Это задаток. Сделаете – получите столько же. – А иконку не желаете приобрести? – впрягся в разговор Мирон. – Есть лик Богородицы, святых великомучеников… Пора о вечном задуматься… Не глянув на Мирона, покупатель развернулся и деревянной походкой побрёл прочь. Я посмотрел на деньги, пересчитал. Пятьсот долларов! Вот это удача! Я о таком и мечтать не мог. В лучшем случае в месяц до двухсот долларов зарабатывал, а тут… – Странный он какой‑то… – раздумчиво сказал Мирон, и мне показалось, что он завидует моей удаче. – Побольше бы таких сумасшедших! – весело ответил я. – Я не о том… – покачал головой Мирон. – Ты заметил, какой у него нос? Как у покойника. И на шарфе инея нет, словно он не дышит. – Ага, – поддакнул я, невольно вспоминая, что действительно не видел на шарфе клиента инея. – И двигается как мертвяк, и говорит утробным голосом из преисподней… Брось, Мирон! Замёрз человек до невозможности, а иней с шарфа отряхнул. Не все же закусывают «Вигор» наледью с усов. На себя посмотри – скоро нос отвалится от мороза! – Лишь бы от сифилиса не провалился, – мрачно парировал он. – Кстати, ты слышал, что на днях из городского морга пропали два покойника? Меня разобрал смех. – И один из них пришёл сюда долларами швырять, – продолжил я. – Так, что ли? Чушь не неси, а? Мирон сконфузился. – Да ладно тебе… Что там в пакете? Он заглянул в пакет, увидел полено и фыркнул. – Решил окончательно переквалифицироваться в Папу Карло? – От Рублёва слышу, – отрезал я, намекая на его иконопись. – Ты всегда был прямолинеен, как полёт кирпича. Настроение сразу испортилось. Я раздражённо выдвинул ящик из‑под лотка и стал укладывать в него кукол. Не люблю своего прозвища. Что за напасть – если кукол мастеришь, обязательно обзовут Папой Карло. – Не сердись, Денис, – пошёл на попятную Мирон. – Извини. Не со зла я… Просто ситуация похожа на… Он всё же не выдержал серьёзного тона и прыснул. – Да пошёл ты… Когда вавки в голове, зелёнку пить надо, а не «Вигор». Тоже продаётся в аптеке, и тоже на ректификате. Я закрыл ящик, сложил лоток. – Уже уходишь? – А что мне тут делать? Теперь полгода могу сюда не показываться. – Да, повезло… – завистливо протянул Мирон. – А я ещё постою, авось и мне улыбнётся удача. Андрюхе повезло, теперь вот тебе, быть может, и мне привалит счастье. Бог, он троицу любит. – Давно набожным стал? – фыркнул я. – Наоборот, – покачал головой Мирон. – После случая с тобой начинаю подумывать писать иконы с отпетых грешников. Глядишь, будут пользоваться большим спросом. – Не богохульствуй! – погрозил я пальцем. – Какое тут богохульство? Грешники на земле живут намного лучше святых, а я в загробный мир не верю, потому тоже хочу неплохо пожить… Давай по пять капель на дорожку? Он достал из‑за пазухи бутылку. – Нет. У Любаши сегодня день рождения, а я и так уже принял. Нехорошо получится, если заявлюсь пьяным. – Счастливо отпраздновать, – пожелал Мирон и приложился к горлышку бутылки. – И тебе счастливо, – кивнул я, нацепил на одно плечо ремень с ящиком, на второе – ремень со сложенным лотком, взял в руки пакет с поленом и побрёл из сквера, по пути раскланиваясь со знакомыми художниками. Ящик с куклами и лоток я хранил в каморке под лестницей первого подъезда пятиэтажки, расположенной напротив входа в сквер. Ведал каморкой дворник Михалыч – крепкий старик, бывший преподаватель физкультуры и страстный поборник здорового образа жизни. Выйдя на пенсию, он принципиально устроился на работу дворником, чтобы постоянно иметь физическую нагрузку и быть всегда в тонусе. Ему было под восемьдесят, но выглядел он никак не старше пятидесяти: в волосах – ни единой сединки, а статная фигура – просто на зависть. Поставить нас рядом, так я выглядел старше. Михалыча я застал во дворе скалывающим ломом наледь с тротуара. – Принёс долг? – мрачно поинтересовался он. – Если нет, можешь разворачиваться и топать восвояси. За хранение ящика и лотка он брал сто рублей в месяц, но за последние два месяца я ему задолжал. – Принёс, принёс! Михалыч воткнул лом в сугроб, снял рукавицу и протянул руку. – Давай. – Побойся бога, Михалыч! – взмолился я. – Замёрз как цуцик, руки задеревенели. Поставим всё в каморку, и сразу отдам. Михалыч смерил меня недоверчивым взглядом, молча развернулся и повёл в подъезд. Отпер дверь каморки и придирчиво пронаблюдал, как я впихиваю под лестницу лоток и ящик между мётел и лопат. – Если соврал, – предупредил он, – выброшу твои причиндалы на улицу к чёртовой матери! «Так на улицу или к чёртовой матери?» – завертелась в голове ехидная мысль, но озвучивать её я не стал. Нечего Михалыча раздраконивать. Он хоть и учителем работал, но физкультуры, а не русского языка. Впрочем, нынешние учителя русского языка тоже не поняли бы меня. – Что ты, Михалыч, разве я тебя когда обманывал? Я стянул с рук перчатки, согрел пальцы дыханием, затем полез в карман и достал четыреста рублей. – Это долг и аванс за два месяца вперёд. Брови Михалыча удивлённо взлетели, он взял деньги, пересчитал и сразу подобрел. Вынул из кармана ватника дубликат ключа от каморки и протянул мне. – Держи. Человек ты аккуратный, гадить здесь не будешь, я тебе верю. Но задолжаешь – снова отберу. – Спасибо за доверие! – бодро отсалютовал я, сунул ключ в карман, подхватил пакет с поленом и выскочил на улицу. На именины меня ждали через два часа, но ещё предстояло поменять доллары на рубли и купить Любаше подарок. Раньше предполагал подарить помаду или брасматик, но теперь это казалось убогим при моих‑то деньгах. Всё‑таки Любаше тридцать пять, почти круглая дата. Деньги я разменял в обменном пункте универмага, здесь же решил присмотреть и подарок. Давно в универмаг не заглядывал, не по моим возможностям. Вещи предпочитаю приобретать на рынке у «челноков» – хоть и не то качество, но гораздо дешевле. Сейчас же решил не экономить – один раз живём. Гуляй, рвань подзаборная! Вначале хотел купить часики – чтоб уж память так память. Но, проходя мимо отдела бижутерии, бросил взгляд на витрину и застыл, приворожённый гарнитуром из серебра с бирюзой. Серебро искрилось в лучах подсветки, а бирюза сияла, как Любашины глаза. К тому же бирюза – камень Любаши по Зодиаку… Я не суеверный, ни в приметы, ни в гороскопы не верю, но мода есть мода. Да и цена весьма приемлемая – три с половиной тысячи. – Это в рублях? – на всякий случай поинтересовался у продавщицы. Миловидная продавщица окинула меня оценивающим взглядом и увидела перед собой красномордого с мороза мужика в поношенном тулупе и непрезентабельной шапке. – Да… – скривив губы, процедила она. Но, поскольку покупатели в универмаге отсутствовали и ей было скучно, насмешливо добавила: – За валюту – в другом конце зала. Я пропустил насмешку мимо ушей и снова принялся разглядывать гарнитур. Предметов было много: перстенёк, серьги, кулон на цепочке, серьга в ноздрю, серьга в пупок, серьга… ну, в общем, понятно куда. Гм… Для молодёжи, может быть, это в порядке вещей, но, честно говоря, не знаю, как Любаша воспримет серьгу в эту… этот… да и в ноздрю и пупок тоже. – А предметы гарнитура все вместе продаются или можно по отдельности приобрести? – Любой предмет по выбору, – не глядя на меня, бросила продавщица. – Да? – Я воспрял духом. – Тогда посчитайте, сколько будут стоить кулон, перстенёк и серьги… – Запнувшись, я поспешно поправился: – Серьги в уши. Продавщица презрительно фыркнула, покосилась на меня, но всё же взяла калькулятор и посчитала. – Две тысячи триста рублей. – Беру. Я достал из кармана пачку пятисоток, полученных в обменном пункте, отсчитал пять купюр и бросил на прилавок. Продавщицу будто подменили. Она расплылась в улыбке и залебезила, словно мой тулуп мгновенно превратился во фрак, а шапка в шляпу. Наверное, я себя вёл точно так в сквере с нежданно‑негаданно щедрым заказчиком. – Вам завернуть или уложить в футляр? – В футляр. – Это ещё двести рублей. Я степенно кивнул. Продавщица достала из‑под прилавка длинный, как пенал, футляр, обтянутый чёрным бархатом, уложила в него кулон с цепочкой, серьги, затем взяла перстенёк и вопросительно посмотрела на меня. – Простите, а какой размер? – Чего – размер? – не понял я. – Перстенька. Размера я не знал, но, вспомнив тонкие пальцы Любаши, быстро нашёлся. – Как на мой мизинец. Продавщица бросила профессиональный взгляд на мои руки, заменила перстенёк на другой и протянула мне. – Примерьте. Я надел перстенёк на мизинец, глянул, и оправленная в серебро бирюза снова зачаровала меня голубым цветом Любашиных глаз. – Да… То, что нужно… – восхищённо выдохнул я, возвращая перстенёк. Продавщица уложила перстенёк, закрыла футляр и, упаковав его в полиэтиленовый чехол, протянула мне. – Спасибо за покупку. Слащавая улыбка на её лице выглядела приклеенной, и я непроизвольно отметил, как мало в этой улыбке общего с улыбкой «Снегурочки», прошедшей мимо меня по заснеженному скверу. – И вам спасибо… – отведя взгляд в сторону, буркнул я и спрятал футляр во внутренний карман пиджака. Поближе к сердцу. Сентиментальным я стал в последнее время выше всякой меры. – Заходите ещё, – продолжала расплываться фальшивой улыбкой продавщица. – Всенепременно, – раскланялся я и, не удержавшись, отомстил за насмешку: – Как только, так сразу. В гастрономе я купил бутылку шампанского и бутылку коньяка. Хотел взять торт, но вовремя одумался. Любаша непременно испечёт сама и обидится, если я принесу покупной. Насчёт тортов она мастерица, и никакой торт из итальянских или французских кондитерских магазинов, недавно открывшихся в городе, не сравнится с её тортами. Каким бы вкусным ни был. Уже хотя бы потому, что это – Любашин торт. У дома Любаши я зашёл в цветочный киоск и купил пять громадных алых роз по баснословной цене. Обвязывая букет серебристой ленточкой, продавщица словоохотливо поучала, в какую воду и как нужно ставить розы, чтобы они стояли долго. Оказывается, вода нужна комнатная, отстоянная, подсахаренная, а черешки – наново подрезанными и расщеплёнными. А ту часть черешка, которая находится в воде, необходимо освободить от веточек и колючек. Продавщица уложила цветы в длинную коробку и предупредила, что по такой погоде больше десяти минут мне не следует находиться на улице – цветы может прихватить мороз. Лучше взять такси. Я молча кивал, но когда вышел на улицу, такси брать не стал. До дома Любаши было пять минут хода, но я на всякий случай пробежал расстояние за три. Заскочил в подъезд, поднялся на третий этаж, отдышался перед дверью и посмотрел на часы. Пришёл на семь минут раньше. Нормально. Мужчине следует приходить немного раньше, а не опаздывать. Опаздывать – женская прерогатива. Дверь открыла Оксана, четырнадцатилетняя дочка Любаши. Этакая стервочка с мамиными глазами, но паршивым характером. Меня она недолюбливала, но терпела. Правда, не всегда. Сегодня она была особенно агрессивной. – О, Дед Мороз пришёл, подарки принёс! – скривилась она, а уловив запах перегара, сморщила нос и помахала перед лицом ладонью. – И уже поддатый… Видно, не в первый дом заглядывает. – Ну что ты… – начал я оправдываться. Перед Оксаной я часто терялся, несмотря на её возраст. А может быть, именно из‑за него. – Был на рынке, торговал, немного погрелся… – Нормальные люди греются чаем из термоса, – резонно заметила Оксана. – А бомжи, – она окинула меня взглядом с головы до ног, явно причисляя к изгоям общества, – у коллектора центрального отопления. В прихожую выглянула Любаша. – Здравствуй, – сказала она, и я утонул в бирюзовой глубине её глаз. – Здравствуй, именинница… – выдохнул я, шагнул к ней и неловко чмокнул в щёку. – Это тебе. Суматошно разорвав коробку, достал букет и протянул Любаше. – Ох, какие… При виде столь царского подарка, Любаша от неожиданности присела, губы у неё задрожали, и мне показалось, что в глазах блеснули слёзы. Но она быстро справилась с волнением и поцеловала меня в щёку. – Спасибо… Они, наверное, сумасшедших денег стоят… – Брось… – деланно отмахнулся я. – …с балкона, – вклинилась в разговор Оксана. Яда у неё на языке было, как у гремучей змеи. И это в её‑то возрасте… Не завидую тому, кому достанется в жёны. – Не порть маме праздник, – попросил я. – Я их в вазу поставлю, – сказала Любаша и поспешила на кухню. – Погоди, цветы в воду по науке ставить нужно, чтобы месяц радовали глаз! – крикнул я вдогонку. – Сейчас разденусь, помогу. Я поставил пакет с поленом в угол, а пакет с коньяком и шампанским протянул Оксане. – Выставь, пожалуйста, на стол. Бутылки в пакете звякнули. – Ага, водку пьянствовать будем, – резюмировала маленькая стервочка. Она заглянула в пакет и удивлённо покосилась на меня. – Богатенький Буратино… Я ухмыльнулся, снял тулуп, шапку, повесил на вешалку, а когда обернулся, увидел, как Оксана достаёт из второго пакета полено. – А это кому подарок? – спросила она. – Это не подарок, а заготовка для куклы. Положи на место. Оксана снова окинула меня взглядом с головы до ног и заметила: – Гляди‑ка, а в костюме и при галстуке можно принять и за порядочного человека. Она сунула полено в пакет и скрылась в комнате. Я причесался у зеркала, поправил галстук, смахнул с пиджака ворсинки овчины и направился на кухню, помогать Любаше ставить цветы в вазу. Отстоянной воды не нашлось, и мы воспользовались кипячёной. В остальном же строго следовали советам продавщицы из цветочного киоска. – Красота! – сказала Любаша, подняла вазу и залюбовалась розами. Она оглянулась на дверь и быстро поцеловала меня в губы. – Идём за стол. Стол на троих был накрыт в проходной комнате. – Я никого больше звать не стала, – извиняясь, сказала Любаша и поставила цветы посреди стола. – Не такая уж и дата… Завтра на работе отметим. Работала Любаша библиотекарем в городской библиотеке, и как они с дочкой вытягивали на её зарплату – уму непостижимо. Знаю, как завтра будут справлять день рождения на работе – по кусочку торта, чай… На том и всё. Я окинул взглядом небогатый стол. Мясной салат, соленья, грибы, холодец… На их фоне бутылка коньяка и шампанское смотрелись как аристократы среди бедных родственников. Дурак, не сообразил прикупить чего‑нибудь вкусненького. Сказано, мужик, которому главное, чтобы на столе наличествовало спиртное. Хотя при другом раскладе я посчитал бы стол вполне праздничным. Любаша расправила розы в вазе и только тогда наконец заметила шампанское и коньяк. – Ой, а я водку на лимонных корках настояла… – Водку будем пить в другой раз, а сейчас – шампанское! Я взял бутылку, снова прошёлся взглядом по столу, но увидел только две рюмочки. – Тащи бокалы! – сказал Оксане. Моё распоряжение Оксана выполнила беспрекословно. Ни капли яда не упало с её языка. Скорее всего, потому, что принесла не два, а три бокала. – Может, оставим шампанское под торт? – растерянно предложила Любаша. – А то у меня ничего на столе под него нет… Не огурцами же закусывать? – И под торт останется! – возразил я. – Но первый тост за именинницу обязательно с шампанским. Наклонив бутылку, я выстрелил так, что пробка осталась в руке, и принялся разливать по бокалам. – Имениннице… дочке… – Оксане чуть‑чуть! – предупредила Любаша. – Лей‑лей, не жалей… – возразила дочка. – Чтоб бокал полным был, счастья не будет… Я выполнил обе просьбы – плеснул так, что пена заполнила весь бокал, но когда опала, шампанского оказалось на донышке. – С днём рождения, Любаша! – Я поднял бокал. – Пусть все твои желания сбудутся, и чтобы твои глаза всегда сияли от счастья, родная! Мы сдвинули бокалы. – Кому родная, – уголком губ пробурчала Оксана так, чтобы слышал только я, – а кто только сбоку лежал… Взрослая она была не по годам. Мы выпили стоя, затем сели. – Тебе положить салат? – спросила Любаша. – Погоди, это ещё не всё. – Я полез в карман, достал футляр и положил на стол перед Любашей. – Открой. – Это… что? – дрогнувшим голосом спросила Любаша и растерянно посмотрела мне в глаза. – Мой подарок. Любаша протянула руку и открыла футляр. Блеск серебра и свет бирюзы, казалось, хлынули в комнату. – Таки богатенький Буратино… – ошеломлённо прошептала Оксана, переводя взгляд с меня на маму, с мамы на футляр, с футляра на меня. Любаша замерла, не отрывая взгляда от серебра с бирюзой, затем побледнела, лицо её перекосилось, и она, закрыв лицо руками, в голос зарыдала. – Мама, что ты… – всполошилась Оксана. – Мне… мне… никто… никогда… – захлёбывалась слезами Любаша, пытаясь унять рыдания. Я отнял её правую руку от лица, взял из футляра перстенёк и надел на палец. – С днём рожденья. – Я… Я сейчас… Любаша вскочила из‑за стола и выбежала в ванную комнату. Я развёл руками, но довольной улыбки сдержать не смог. Оксана смотрела на меня во все глаза – кажется, я впервые произвёл на неё впечатление, – и её взгляд пробудил во мне давно угасшую надежду, что мы сможем когда‑нибудь подружиться. Во всяком случае, мне этого очень хотелось. Через пару минут Любаша вернулась, обняла меня за шею влажными руками и поцеловала. – Спасибо… Она смущённо взъерошила мне волосы и села за стол. Умываясь, она смыла тушь и помаду, и то ли от этого, то ли от беззащитной растерянности показалась мне ещё красивее. Я иногда намекал, что макияж её портит, но она никогда не соглашалась со мной, отшучиваясь, что мне жалко денег на косметику. Чисто женская психология – хочется выделиться, и одновременно быть не хуже других. – Надень весь гарнитур, – попросил я. – У меня уши не проколоты… – покраснела Любаша. – Тогда кулон. – Я тебе помогу, – предложила Оксана, подхватилась с места, взяла цепочку с кулоном, накинула маме на шею и застегнула сзади. – Красавица! – объявил я. – Королева! Коньячку? – Да… – стесняясь, согласилась Любаша. Оксана бросила на меня ревнивый взгляд, но в этот раз не отпустила никакой колкости. Я налил коньяк в рюмочки, а Оксане в бокал компот, и мы снова выпили за именинницу. – Холодец? – будто извиняясь, предложила Любаша. Лимона под коньяк на столе не было. – Да. – С хреном, – пододвинула ко мне блюдечко Оксана. Я настороженно глянул на неё, ожидая очередного подвоха. Но нет, обычной неприязни в глазах Оксаны не было. Наоборот, прочитал в них нечто вроде удивлённого уважения. Кажется, дело начинает сдвигаться с мёртвой точки. Глядишь, скоро и у меня будет нормальная семья, как и у всех людей. С любимой женой и взрослой дочерью. – Спасибо, – поблагодарил я. – Послушай… – Любаша задумчиво покрутила на пальце перстенёк. – Это, наверное, дорого стоит… Откуда у тебя такие деньги? – Не бери в голову, – улыбнулся я. – Получил сегодня заказ на изготовление куклы, и мне заплатили аванс. Баснословные деньги – пятьсот долларов. – Это из того бревна, что у тебя в пакете? – не поверила Оксана. – Из того самого полена, – поправил я. – Правда? – переспросила Любаша. – Самая что ни на есть. Предлагаю налить и в третий раз выпить за именинницу. – Лучше за твою удачу, – не согласилась Любаша. – Чтобы побольше было таких заказов. – Первые три тоста только за именинницу, – возразил я. – Ты моё счастье и моя удача. – Тридцать пять, тридцать пять, мама ягодка опять! – высоко подняв бокал с компотом, торжественно провозгласила Оксана, и мы рассмеялись. Затем всё покатилось по известному сценарию праздничного застолья. Ели, пили, говорили о пустяках… Оксана включила телевизор, по которому транслировался юмористический концерт, и мы много смеялись. Затем пили чай со знаменитым Любашиным тортом. Что удивительно, но за весь вечер строптивая Любашина дочка больше не отпустила в мой адрес ни единой колкости. Когда Оксана наконец выскользнула из‑за стола, я положил руку на ладонь Любаши и тихо спросил: – Я сегодня останусь? – Что ты, что ты… – зашикала Любаша, покраснела и поспешно выдернула руку. – Оксана ещё не привыкла к тебе… Я завтра после работы зайду… Притворно вздохнув, я развёл руками и тут заметил, что обтянутый чёрным бархатом футляр исчез со стола. Я поискал глазами по комнате и в отражении стёкол серванта увидел, как Оксана крутится возле зеркала в прихожей, прикладывая к мочкам ушей мамины серьги. На душе у меня потеплело и стало так хорошо, будто это был мой праздник. А почему, собственно, не мой?
|