И деятельности

Вторая большая группа теоретических подходов, к рассмотрению которых мы обратимся, апеллирует к смыслам во множественном числе, рассматриваемым как неотъемлемая часть самих механизмов функционирования сознания и деятельности человека. Приведенное ниже'высказывание характеризует то общее, что объединяет эти под­ходы, и что отличает их от первой группы теорий, рассмотренных ныше: «Человек устроен и функционирует так, что он перерабатыва­ет и производит смыслы. В таком случае, пока человек жив и здоров, он не может не иметь дела со смыслами и не вычерпывать их из свое­го опыта. Говорить, что у него есть потребность найти смысл, столь же некорректно и столь же вводит в заблуждение, как и утверждение, что автоматическая вязальная машина обладает потребностью вязать, или что у семени есть потребность прорастать....Я убежден, что для структуры нервной системы человека, заложенной в организме, по­рождение смыслов столь же естественно, как и выделение пота пото-ными железами» (Holt, 1976, р. 192).

Вместе с тем, разделяющие эту общую позицию авторы пред­ставляют не менее широкий спектр конкретных представлений о смысле, чем спектр теорий, рассматривающих смысл как интегра-гивную основу личности. Условно «рассортировать» все эти подхо­ды в целях удобства анализа нам помогает выдвинутое одним из авторов положение о трех источниках критериев для внутреннего оценивания субъективных смыслов: 1) внешний мир, включая дру­гих людей, рассматриваемых как объекты; 2) внутренний мир и 3) другие люди как носители общего смысла (Thomas, 1985, р. 246). Отталкиваясь от этого, нам представляется удобным разделить рассматриваемые нами подходы на три группы: 1) подходы, в ко­торых смысл действий и ситуаций для субъекта задается объектив­ными отношениями; 2) подходы, в которых смысл выступает как чисто субъективная интерпретация действительности и 3) подхо­ды, в которых смысл задается социальной общностью, рассматри­вается в плоскости отношений с другими людьми. Содержательно это членение оказывается подобным членению теорий, рассмот­ренных в предыдущем разделе в соответствии со схемой Э.Вайс-Копф-Джолсон; более подробно мы остановимся на этом в конце главы.

Теоретическая основа исследований смысла под объектив­ным углом зрения была заложена в 1920—1930-е годы авторами, не пользовавшимися понятием «смысл». Главная роль в этом

глава I. Подходы к пониманию смысла

принадлежит, несомненно, теории личности К. Левина, описываю­щего интересующие нас явления в терминах валентности или требовательного характера объектов. Теоретическое объяснение ме­ханизмов поведения в терминах валентности очень близко объясне­нию в терминах смыслов, например, теории Ж.Нюттена, которая будет рассмотрена несколько ниже. Поэтому мы включили в наш обзор некоторые теоретические подходы к объяснению механизмов поведения в терминах валентности и требовательного характера, относимые X. Хекхаузеном (1986 а) к числу теорий ожидания-привлекательности. Речь идет прежде всего о теориях КЛевина и Э.Толмена.

К.Левин уже в первой своей большой теоретической работе «Намерение, воля и потребность» (Lewin, 1926) вводит понятие требовательного характера, которое занимает одно из центральных мест в объяснении им механизмов поведения. Констатируя извест­ный факт, что мы всегда воспринимаем предметы пристрастно, они обладают для нас определенной эмоциональной окраской, Левин замечает, что помимо этого они как бы требуют от нас выполнения по отношению к себе определенной деятельности. «Хорошая пого­да, определенный ландшафт влекут нас к прогулке. Ступеньки ле­стницы побуждают двухлетнего ребенка подниматься и спускаться; двери побуждают его открывать и закрывать их, мелкие крошки — собирать их; собака — ласкать ее; ящик с кубиками побуждает к игре; шоколад, кусок пирожного хочет быть съеден и т.д.» (там же, S. 60). Требовательные характеры могут различаться по интен­сивности и по знаку (притягательный или отталкивающий), но это, по Левину, не главное. Гораздо более характерно то, что требо­вания побуждают к определенным, более или менее узко очер­ченным действиям, и что эти действия могут быть чрезвычайно различными, даже если ограничиться только положительными тре­бовательными характерами. На последующих страницах Левин дает богатое описание феноменологии требовательных характеров: они меняются в зависимости от ситуации, а также в результате осуще­ствления требуемых действий. Так, например, как показали прове­денные под руководством Левина эксперименты А.Карстен (Karsten, 1928), насыщение ведет к потере объектом и действием требова­тельного характера, а пресыщение выражается в смене положитель­ного требовательного характера отрицательным; одновременно положительный требовательный характер приобретают посторонние вещи и занятия, особенно в чем-то противоположные исходному. Требовательный характер может фиксироваться на определенных объектах, которые в результате приобретают особенно сильный тре­бовательный характер, а другие образования его полностью или

L

1.2. Подходы к пониманию смысла в психологии 53

частично утрачивают (Lewm, 1926, S. 67). Действия и их элементы также могут утрачивать свой естественный требовательный характер и результате автоматизации.

Понятие требовательного характера являлось у Левина отнюдь не описательным. Оно органично вставало в ряд основных объяснитель­ных понятий теории поля. В этом контексте Левин описывает эффект требовательного характера так: «Уже существующее состояние на­пряжения, проистекающее из намерения, потребности или напо­ловину завершенной деятельности, направляется на определенный предмет или явление, которое воспринимается, например, как не­что привлекательное, так что именно эта напряженная система по­лучает теперь господство над моторикой... Подобные требовательные характеры... действуют как силы поля в том смысле, что они оказы-иают регулирующие влияния на психические процессы, в частно­сти на моторику» (Lewin, 1926, S. 28).

Источником требовательного характера объектов внешнего окру­жения для Левина выступает потребность (или квазипотребность, что, как он неоднократно оговаривает, несущественно в данном кон-1ексте). Фактически требовательный характер объектов оказывается оборотной стороной потребности, однозначно указывая на ее нали­чие. «До известной степени выражения "существует такая-то и такая-i о потребность" и "такое-то и такое-то множество объектов обладает iребовательным характером, побуждающим к тем-то и тем-то дей­ствиям" эквивалентны» (Lewin, 1926, S. 63). В определенных случаях пещи, обладающие требовательным характером, есть не что иное как прямые средства к удовлетворению потребностей. Однако наряду с шкими самостоятельными или первичными требовательными харак­терами, Левин выделяет также производные требовательные характе­ры объектов, которые прямо не удовлетворяют никакую потребность, но находятся в определенном отношении к ее удовлетворению, на­пример, приближают его. Левин, впрочем, подчеркивает относитель­ность границы между первичными и производными требовательными характерами, поскольку требовательный характер вообще подвержен изменениям. Приводимые Левином факты свидетельствуют о прямой связи изменений требовательного характера объектов с динамикой потребностей и квазипотребностей субъекта, а также его жизненных целей. Более того, с повышением интенсивности потребностей не только усиливается требовательный характер отвечающих им объек­тов, но и расширяется круг таких объектов (голодный человек стано-нится менее привередливым).

Развитие взглядов Левина в последующих работах было, как известно, связано прежде всего со стремлением к формализации описания поведения. Формализация коснулась и понятия «требо-

глава 1. Подходы к пониманию смысла

нательный характер», которое уступило место понятию валентнос­ти¹². Новое понятие сохранило в себе основное содержание ста­рого, за исключением одной вещи — того, что Левин считал в 1926 году наиболее существенным. Если понятие «требовательный характер» учитывало качественную определенность действий, совер­шения которых требовал данный предмет, то понятие «валентность» указывало лишь на сам факт притягательной или отталкивающей силы.

Из круга вопросов, связанных с понятием валентности, в 1930-е годы Левина интересует преимущественно влияние валентности на поведение и вообще система факторов, детерминирующих поведение индивида в конкретной ситуации. Так, например, в эксперимен­тальном исследовании С.Фаянс (Fajans, 1933) было обнаружено, что у младенцев в возрасте от шести месяцев до года сила валентнос­ти (интенсивность аффективных реакций) прямо связана с физичес­ким расстоянием до цели, в то время как для детей постарше такой прямой зависимости не обнаружилось. Оказалось, что для них экспе­риментальная ситуация выступает не как чисто инструментальная, а как социальная: ребенок обращается за помощью к присутствующе­му в помещении экспериментатору, и, не дождавшись от него этой помощи, реагирует на его поведение либо как на розыгрыш, либо как на проявление недружелюбия, либо как на нечто не вполне для него понятное.

Факт социальной обусловленности поведения ребенка нашел отражение, в частности, во введенном Левином понятии «индуци­рованная валентность» (Lewin, 1935). Левин указывает, что многие объекты внешнего окружения, многие формы поведения и многие цели приобретают валентность не на основе собственных потребно­стей ребенка, а посредством запрета, приказа или примера со сто­роны взрослого. «Отрицательная валентность запретных вещей, которые сами по себе привлекательны для ребенка, порождается обычно индуцирующим силовым полем взрослого. Если это силовое поле перестает психологически существовать для ребенка (напри­мер, если взрослый уходит или теряет свой авторитет), отрицатель­ная валентность также исчезает» (Lewin, 1935, р. 98—99).

Много общего с понятием валентности у Левина имеет поня­тие требования (demand), введенное практически одновременно Э.Толменом для объяснения целенаправленного поведения живот­ных. Толмен определяет требование как «врожденное или при-

¹² Термин «валентность» был принят Левином по предложению Э. Тол-мена с целью унификации терминологии обоих авторов, описывавших сходные явления (см. об этом ниже).

1.2. Подходы к пониманию смысла в психологин__________ 55

обретенное побуждение достичь или избавиться от определенного рода внешних объектов, физиологического состояния равновесия или напряжения» (Tolman, 1932 а, р. 441). Приятие требования (>ыло сформулировано на основе цикла экспериментальных иссле­дований, показавших, что, с одной стороны, при неизменном со­стоянии физиологического влечения разные типы целевых объектов по-разному влияют на поведение, а с другой стороны, различия в поведении определяются не самим по себе характером целевого объекта, а его отношением к состоянию физиологического влече­ния. Так, например, если по ходу эксперимента сила влечения у подопытных животных уменьшается, то, соответственно, уменьша­йся и интенсивность требования к соответствующих целевым объектам, что отражается на характеристиках поведения (там же, р. 67-68).

В статье, датированной 1935 годом (Tolman, 1958, р. 94—114), Гол мен строит классификацию видов требований. В первую очередь он подразделяет требования на первичные и производные. Первич­ные требования, в свою очередь, подразделяются на: а) требова­ния достижения положительных целевых объектов, б) требования и)бегания отрицательных целевых объектов и в) требования корот­ких путей достижения первых и избегания вторых. При этом, так же как и у Левина, речь идет не о пространственной близости, а о пси­хологической дистанции. Производные требования подразделяются на требования специфических видов целевых объектов и требова­ния специфических объектов-средств. Последнее играет особенно большую роль у человека за счет привыкания к строго определен­ным видам пищи или даже сортам сигарет.

Несмотря на сходство взглядов Левина и Толмена, которое неод­нократно подчеркивалось обоими авторами, между ними существо-нали разногласия, касающиеся вычленения конкретных детерминант поведения. Толмен, строго разводивший когнитивные и мотиваци-онные процессы, стоящие за выбором определенного поведения, подверг критике слияние Левином первичных требований цели, про-И'шодных требований различных путей достижения цели и когнитив­ной оценки психологических расстояний до цели и направлений в единое нерасчлененное понятие вектора (Tolman, 1932 б). Показав на конкретных примерах необходимость различения указанных перемен­ных, Толмен указывает на требование как на непосредственную при­чину поведения, которая, в свою очередь, определяется характером взаимодействия когнитивных и мотивационных переменных.

Хотя в ответной статье (Lewin, 1982, S. 99—131) Левин утверж­дает, что задача анализа заключается для него не в том, чтобы вскры-•ять механизмы, лежащие за силами поля, однако в дальнейшем

глава 1. Подходы к пониманию смысла

он признает эту критику и предпринимает отдельные попытки специ­ально рассматривать зависимость валентности от когнитивных пред­ставлений, в том числе на примере межкультурных различий (там же, S. 178—179). В формализованное описание валентности Левин включает в качестве одного из ее детерминантов переменную G — воспринимаемую природу целевого объекта. Формула У_а = F (t, G) (Lewin, 1938, p. 106—107; см. также Хекхаузен, 1986 а, с. 192—194), где V— валентность, a t — напряжение потребности, представляет со­бой окончательный итог постепенной формализации идеи требова­тельного характера.

Помимо этого, в своих поздних работах Левин не внес больше ничего нового в разработку теоретических представлений о валент­ности. Немного нового внес и Толмен, в работах которого 1940— 1950-х годов усиление интереса к психологии человека сочетается с интенсивной формализацией теоретических положений по об­разцу топологической психологии Левина, которую он ранее кри­тиковал. «Как я полагаю, — пишет Толмен, — интенсивность силы поля прямо пропорциональна произведению давления потребности и детерминирующей валентности, рассматриваемой в данном слу­чае, и обратно пропорциональна квадрату пространственно-пове­денческой дистанции между районом локализации субъекта в данный момент и районом локализации соответствующей валентно­сти» (Tolman, 1951, р. 340). Следует отметить лишь введение Толме-ном в схему детерминации поведения двух новых переменных — ожидания и ценности, благодаря чему валентность приобретает новую содержательную характеристику. «Если образ определенного типа объектов обладает ценностью, то воспринимаемый конкрет­ный объект, относящийся к данному типу, обладает валентностью» (там же, р. 296). Построение матриц взаимодействия ожидания и ценности конкретных поведенческих выборов в определенных си­туациях положило начало группе теорий, опиравшихся преимуще­ственно на методы количественного анализа побудительной силы (см. Хекхаузен, 1986 а, гл. 5); в нашем контексте они не представля­ют специального интереса.

Остановимся лишь еще на одной попытке содержательного тео­ретического осмысления понятия валентности. Критикуя формаль­ные модели, Э.Бош отмечает: «Конечно, мы согласны с тем, что валентности выражают определенную силу притяжения или избега­ния, однако необходимо добавить, что валентность содержит также специфическую качественную характеристику» (Boesch, 1980, S. 176— 177). Валентность, согласно Бошу, определяется взаимодействием актуально воспринимаемого содержания ситуации с оценкой про­текания действия и с оценкой возможных альтернативных действий,

1.2. Подходы к пониманию смысла в психологии__________ 57

хотя характер этого взаимодействия конкретизировать затруднитель­но. Бош опирается на представление о «сверхдетерминированности» (избыточной детерминации) действия в целом, а также валентнос­тей, относящихся как к цели, так и к различным аспектам протека­ния действия. Эта множественность валентностей, присутствующих и одном действии, и обусловливает, в частности, его сверхдетерми-иированность. Возникающие в рамках действия валентности различ­ных объектов, людей или идей также порождены взаимодействием валентностей различных значимых аспектов действия. Сверхдетерми­нированность валентности актуальной цели вытекает из того, что данная ситуация содержит в себе возможности реализации различ­ных целей. Тем самым Э.Бош связывает детерминацию действия с целой системой действий, в которую оно включено, и даже с более широким контекстом структур потенциального взаимодействия ин­дивида со средой.

Негативные валентности, предстающие перед нами как барье­ры или границы (когда барьер непреодолим), выступают как то, ч го нарушает ход протекания действия. Существуют также «аб­солютные негативные валентности» — фиксированные опасения и страхи, не связанные с конкретным действием и конкретной си-|уацией, а характеризующие скорее личность. «Они символизируют для субъекта границы возможностей действовать» (Boesch, 1980, S. 198). Негативные валентности, однако, оборачиваются и положи-1ельной стороной: они очерчивают границы возможностей субъек-ia, предохраняют от неудач, указывают на опасности. Позитивная налентность, как и негативная, тоже всегда амбивалентна. «Амби-налентность положительной валентности заключается в опасности неудачи, в отказе от других в равной степени привлекательных аль-юрнативных целей и, возможно, вдобавок еще в том, что действи-1ельное переживание часто не может сравниться с тем, что мы предвосхищали в воображении» (Boesch, 1980, S. 202).

Таким образом, валентность можно в наиболее общем виде определить как свойство целей и других аспектов действия, поро­ждаемое специфическим сочетанием внешней ситуации и актуаль­ного состояния потребностей субъекта и выражающееся в притя-иггельном или, наоборот, отталкивающем влиянии на субъекта, а 1акже в своеобразном структурировании воспринимаемой действи-гельности.

Чем вызвано включение в наш обзор группы подходов, апелли­ровавших не к смыслу, а к валентности — концепций К.Левина, Э.Толмена и Э.Боша? Мы отождествляем валентность и требова­тельный характер, фигурирующий в этих подходах, с предметом нашего анализа, потому что эти понятия_хв работах трех упомянутых

глава 1. Подходы к пониманию смысла

авторов по своему содержанию не совпадают с общепринятым се­годня понятием «валентность», будучи шире и богаче его. Они сто­ят гораздо ближе к понятию смысла, обрисованному в первом приближении в вводной главе — как структурного элемента дея­тельности, сознания и личности, связывающего между собой эти три психологические реальности, а также объективную действи­тельность.

Правомерность рассмотрения указанных концепций в нашем кон­тексте подтверждается еще и анализом теории поведения Ж.Нют-тена (Nuttin, 1956; 1957; 1961; 1973; 1984 и др.), которая во многом опирается на идеи К. Левина. Понятие смысла выступает у Нюттена фактически в том же качестве, что и понятия требовательного ха­рактера и валентности в работах К.Левина, Э.Толмена и Э.Боша. Именно смысл объектов или ситуаций лежит, согласно Нюттену, в основе того, что «восприятие объекта часто становится пригла­шением, ожиданием начала релевантного поведения» (Nuttin, 1984, р. 171).

Согласно теории Нюттена, поведение вообще соотносится с ос­мысленной ситуацией в осмысленном мире. Окружающие нас объекты осмыслены. Когда мы спрашиваем «Что это?», мы спраши­ваем о цели, которой служит данный объект, о его роли в поведе­нии, иными словами, о его смысле. «Процесс, в результате которого объект воспринимается как имеющий смысл, включает актуализа­цию роли этого объекта в общем поведенческом гештальте» (Nuttin, 1984, р. 30).

Среда, объекты и ситуации имеют смысл лишь в отношении к действующему субъекту. Смысл, по Нюттену, конституируется отно­шением между ситуацией и мотивацией. В конечном счете он коре­нится «...в типах отношений, существующих между определенными фрагментами мира, обладающими специфическими функциональ­ными свойствами... и, с другой стороны, субъектом, который сам ис­пытывает потребность в таких взаимоотношениях с миром» (Nuttin, 1973, S. 183). Вместе с тем смысл задается не абстрактным вневремен­ным отношением — это конкретное «...интеллектуальное отношение между тем, что субъект делает, и определенной формой осознанной или неосознанной потребности, цели, намерения или плана» (там же, S. 165). Истоки смыслов, по Нюттену, следует искать не столько в прошлой истории субъекта, сколько в актуальных поведенческих структурах. Вместе с тем выявление инвариантных смыслов в различ­ных формах поведения служит ключом к раскрытию фундаменталь­ных потребностей (Nuttin, 1957, р. 190).

Смыслы объектов и ситуаций не «усматриваются» непосредст­венно. Осмысленные ситуации конструируются человеком в процес-

1.2. Подходы к пониманию смысла в психологии 59

се обработки информации и построения концептуального образа мира! Смыслом ситуаций и объектов побуждается и направляется конкретное поведение. «Осмысленный объект потенциально содер­жит схему поведения» (Nuttin, 1973, S. 182). Более того, само пове­дение — «... это не "движение плюс когнитивный смысловой элемент", а смысл, инкорпорированный в двигательные реакции» (Nuttin, 1984, р. 171). Смысл самого поведения конституируется его конечной целью; отдельные поведенческие акты или «сегменты» приобретают смысл в контексте того целого, частью которого они янляются.

Нюттен отмечает также стремление человека строить систему представлений о Вселенной, о мире в целом и о своем месте в нем, найти смысл своего существования (Nuttin, 1973; 1984). В контексте •>той системы представлений для людей приобретают тот или иной смысл такие ценности, как свобода, истина, солидарность и др.

С теорией Нюттена отчасти перекликается экзистенциальная те­ория человеческого поведения Р.Мэя (May, 1969). Мэй использует другой, феноменологический язык для описания поведения, гово­ря не о потребностях, мотивах и объектах, а о воле, желаниях и намерениях (интенциях). Желания он рассматривает как форму сли-иния силы (энергии) и смысла. Именно их слияние придает жела­нию побудительную силу. Если не учитывать смысловой компонент при анализе желаний, мы придем к искаженной картине. Р.Мэй ил-июстрирует это примером избирательности сексуальных желаний, которая нарушается и превращается в простую канализацию либи-дозной энергии в двух случаях: в искусственной ситуации длитель­ной фрустрации, как у солдат, размещенных на крайнем Севере вдали от поселений, и в случае психопатологии (May, 1969, р. 209— 210). Структуру, которая придает смысл опыту, Мэй называет ин-тенциональностью. Интенциональность — это мостик, связывающий ядро сознания с объектами, частично преодолевающий дихотомию субъекта и объекта (там же, р. 223—226). В какой-то степени чело­век сам создает свои смыслы, но на основе более широкой соци­альной смысловой матрицы, в которой он живет.

Соответственно, чтобы понять поведение человека, надо рас­крыть его смысл. В частности, задача психотерапевта состоит в том, чюбы как можно лучше осознавать Интенциональность клиента во иремя текущей сессии. При этом любое взаимопонимание основы­вается на совместной смысловой матрице, общей для психотера­певта и пациента, которая строится на основе их индивидуальных матриц. «Я должен быть способен принимать участие в смыслах мо­его пациента, но в то же время сохранять мою собственную смыс-повую матрицу, и таким образом, неотвратимо и обоснованно,

глава 1. Подходы к пониманию смысла

А/

давать ему интерпретацию того, что он делает — часто по отноше­нию ко мне. То же самое верно и для всех других человеческих отношений: любовь и дружба требуют, чтобы мы участвовали в смысловой матрице другого, не отказываясь от своей. Таким путем человеческое сознание понимает, растет, меняется, становится просветленным и осмысленным» (May, 1969, р. 262).

Сравнивая теории Нюттена и Мэя с подходами к объяснению поведения, опиравшимися на понятие валентности, видно, что по­мимо сходства, которое уже отмечалось выше, существуют и замет­ные отличия. Главное из них заключается, на наш взгляд, в том, что если понятие валентности относится к непосредственному воздействию на поведение (по аналогии с физическими силами), то смысл у Нюттена и Мэя влияет на поведение опосредованно, через процессы когнитивной репрезентации действительности в со­знании. Теории Нюттена и Мэя являются поэтому отчасти как бы связующим звеном между группой подходов, интерпретировавших смысл объектов и ситуаций в терминах поведенческой валентнос­ти, и другой группой подходов, в которых смысл рассматривается исключительно в контексте репрезентации действительности в со­знании, как феномен сознания. К рассмотрению этой группы под­ходов мы и переходим.

Первым из таких подходов является теория личностных конст­рукторов Дж.Келли (Kelly, 1955; 1969; 1970), которую ряд его пос­ледователей прямо называют теорией личностных смыслов (Procter, Parry, 1978; Fransella, 1982; см. также Mair, 1970; Salmon, 1978; Harri-Augstein, 1978; Bannister, 1979). В основополагающем труде Кел-ли — двухтомной «Психологии личностных конструктов» (Kelly, 1955) термин «смысл» практически не фигурирует; модель субъек­тивной интерпретации внешних событий излагается полностью на языке личностных конструктов. Вместе с тем, в более поздних рабо­тах (Kelly, 1969; 1970) Келли активно использует понятие личност­ного смысла в том значении, которое позволяет нам без колебаний отнести его теорию ко второй группе подходов к рассмотрению смысловых механизмов сознания и деятельности.

Философская позиция Келли, которую он обозначает словами «конструктивный альтернативизм», сводится к следующим поло­жениям. Объективная действительность существует и движется во времени, однако она открывает возможности для различных ее ин­терпретаций. Жизнь необходимо подразумевает способность отра­жения живым существом окружающей действительности. У человека это отражение носит характер построения системы конструктов, че­рез призму которых он воспринимает мир. Конструкты представляют собой субъективные параметры категоризации и оценки событий,

г

1.2. Подходы к пониманию смысла в психологии

которые не обязательно могут быть выражены в словесной форме. В реальном поведении человека валидность этих конструктов под­вергается проверке; в тех случаях, когда имеющиеся конструкты не позволяют эффективно предсказать результаты поведения, система конструктов подвергается более или менее значительной перестрой­ке. Развитие личности заключается, по сути, в развитии, обогаще­нии, уточнении и иерархизации системы личностных конструктов. Этот процесс происходит непрерывно у каждого человека. Келли так формулирует фундаментальный постулат своей теории: «Психоло­гические процессы индивида направляются механизмами предвос­хищения им событий» (Kelly, 1955, р. 103). Фактически вся обще-психологическая теория личности и психотерапевтический подход Келли представляют собой раскрытие этого постулата.

Основной пафос Келли был направлен на познание конкретной индивидуальности каждого человека, на отказ от практики прикла­дывания общих аршинов к разным людям (Kelly, 1955, р. 206—207). Позже Келли особенно подчеркивает, что «психология должна иметь дело с переменными, которые могут что-то значить в жизни человека. В этом случае у психолога будет то, к чему, по-моему, стоит стремить­ся» (Kelly, 1969, р. 123). В конце пятидесятых — начале шестидесятых юдов Келли дополняет свою теорию положением о том, что конст­рукты придают личностный смысл событиям, к которым они при­кладываются, а также планам, воспоминаниям и высказываниям — для того, чтобы понять сообщение, необходимо знать систему конст­руктов говорящего. Система конструктов человека предоставляет ему свободу принятия решений именно благодаря тому, что позволяет ему иметь дело со смыслом событий, вместо того, чтобы быть меха­нически вовлеченным в них (Kelly, 1969).

Смыслы событий являются, по Келли, чисто субъективными и лишь проецируются в мир. «События не говорят, что нам делать, у них на лбу не написан их смысл, который мы могли бы открыть. Хорошо это или плохо, но мы сами создаем на протяжении своей жизни те единственные смыслы, которые они для нас несут» (Kelly, 1970, р. 3). Смыслы, которые мы приписываем событиям, коренятся и субъективной оценке причин и следствий этих событий, в их вре­менной динамике. Вместе с тем смысл определяется не только са­мим предвосхищаемым следствием оцениваемого события, но и псей цепью умозаключений, лежащих в основе этого предвосхи­щения (Kelly, 1970, р. 3). Это положение вновь возвращает нас к конструктам как основному детерминанту смысла событий. Осмыс­ленность жизни Келли связывает со способностью видеть настоящее и прошлом и будущее в настоящем (там же, р. 11—12).

глава 1. Подходы к пониманию смысла

Ряд последователей Келли также взяли понятие смысла на во­оружение. Так, Ф.Франзелла указывает на определяющую роль кон­текста в формировании смысла (Fransella, 1982, р. 49). В другом месте она говорит о смысле самих личностных конструктов, выводя его из отношений данного конструкта с другими (Fransella, 1970, р. 76). Д.Хинкл пишет о смысле поведения, отождествляя его с внут­ренним содержанием этого поведения (Hinkle, 1970). Центральное место понятие смысла занимает в концепции самообучающейся личности Ш.Харри-Аугстайн и Л.Томас, которая, являясь с одной стороны прямым развитием теории Келли, по своему содержанию относится скорее к третьей группе подходов к рассмотрению смыс­ла как структурного элемента сознания и деятельности и будет рас­смотрена нами несколько ниже.

На некоторые положения теории Келли опираются представите­ли интеракционистского подхода к объяснению детерминации пове­дения (Endler, Magnusson, 1974; Magnusson, 1976; 1978; 1982; Nystedt, 1981). В рамках этого подхода различается анализ среды и ситуаций как таковых, под объективным углом зрения, и субъективно воспри­нимаемых и осмысляемых нами ситуаций. «Очевидно, "реальный мир", в котором мы испытываем ощущения, чувствуем, думаем и действуем, — это мир, который воспринят нами и наделен нами смыслом» (Magnusson, 1982, р. 232). Л.Нистедт указывает на то, что ситуация всегда структурируется и осмысляется индивидом в за­висимости от внешнего сиюминутного контекста, характеристик субъективной семантики, текущих состояний субъекта и влияния пе­речисленных «систем» на селекцию входной информации (Nystedt, 1981). Д.Магнуссон называет такие более фундаментальные момен­ты, детерминирующие субъективный смысл ситуаций как опыт и ис­торию жизни личности, знания, хранящиеся в его долговременной памяти (Magnusson, 1976; 1978). По этой причине восприятие ситуа­ций глубоко индивидуально: возможно столько интерпретаций одной и той же ситуации, сколько в ней присутствует действующих лиц, хотя разные ситуации обладают разной степенью неоднозначности субъективной интерпретации. Положение о детерминированности поведения человека в некоторой ситуации психологическим смыс­лом, который имеет для него эта ситуация, является одним из основ­ных положений интеракционизма в психологии личности (Endler, Magnusson, 1974; Magnusson, 1976).

Сходные и вместе с тем несколько более разработанные пред­ставления о смысле внешних ситуаций предлагает Э.Петерфройнд, синтезировавший клиническую теорию психоанализа с совре­менными процессуальными моделями переработки информации (Peterfreund, 1971; 1976; Peterfreund, Franceschini, 1973). «Каждый

1.2. Подходы к пониманию смысла в психология__________ 63

из нас более или менее различно интерпретирует имеющуюся информацию, — пишет он. — Мы отбираем и перерабатываем ее, приходя к нашим индивидуальным взглядам на мир, к нашей индивидуальной "действительности". Посредством таких интер­претаций информация обретает значение — общепринятые денота-швные и коннотативные значения плюс уникальные личностные смыслы, представляющие для психоанализа особый интерес» (Peterfreund, 1976, р. 63-64). Петерфроинд пытается выделить две i руппы смыслов: смысл входной информации о внешнем мире и смысл информации, соответствующей различным феноменам пе­реживания (Peterfreund, 1971). Это различение, однако, методоло-i ически некорректное; на уровне конкретного анализа Петерфроинд к нему реально не прибегает. Общая идея, выдвигаемая Петерф-ройндом, заключается в том, что информация приобретает смысл пишь в отношении к некоторому более широкому информаци­онному контексту. Этот смысл непосредственно определяется ха­рактером переработки соответствующей информации, в частности 1енерализацией информации и классификацией ее в долговремен­ной памяти. С другой стороны, переходя на язык клинического психоанализа, Петерфроинд указывает на обусловленность лично­стных смыслов личным опытом, на неотделимость их от мотивов, а 1акже на зависимость смысла травмирующих событий для ребенка от уровня его развития и зрелости, уровня интеллекта и эмоцио­нального состояния. Смыслы могут изменяться во времени; одни и ге же события могут подвергаться реинтерпретациям различными способами в зависимости от опыта, развития способностей к пере­работке информации, изменения контекста и возникновения но-ных смыслов в процессе психоанализа (Peterfreund, 1971, р. 235).

Сам психоанализ, по Петерфройнду, направлен именно на рас­крытие уникальных, часто не осознаваемых личностных смыслов (Peterfreund, 1976). В этом отношении психоанализ имеет некоторую специфику, поскольку если в повседневном общении мы опериру­ем, как правило, общепринятыми денотативными и коннотатив-ными значениями слов, то психоаналитику нередко приходится сталкиваться с весьма специфичными, глубоко индивидуальными смыслами, игнорирование которых (в частности, ориентация ис­ключительно на универсальные символы) является достаточно рас­пространенной ошибкой.

Мы видим, что в большей части подходов, относящихся к рас­сматриваемой нами сейчас группе, смысл, хоть и предстает как де­терминированный преимущественно со стороны субъекта, однако определенным образом при этом связывает субъекта с действитель­ностью. Другую позицию занимает феноменологическая психология,

глава 1. Подходы к пониманию смысла '

опирающаяся на философские идеи Э.Гуссерля, М.Мерло-Понти и др. и описывающая жизнь замкнутого в себе сознания. На это прин­ципиальное расхождение неоднократно указывал Дж.Келли, стре­мившийся размежеваться с феноменологическим подходом (Kelly, 1969).

Рассмотрение смысла с позиций феноменологической психоло­гии представлено в работах Ю.Джендлина, прежде всего в его те­оретической монографии «Переживание и смыслотворчество»: «Смысл формируется во взаимодействии переживания и чего-либо, выполняющего символическую функцию» (Gendlin, 1962, р. 5). Решающая роль в этом взаимодействии принадлежит, однако, не столько смыслу, выраженному в символических формах, сколь­ко непосредственно ощущаемому «допонятийному» смыслу, хотя последний является «неполным» без воплощения в символических формах. «Смысл всегда включает в себя некоторые неявные аспек­ты, которые в данный момент не символизированы» (там же, р. 65). Джендлин прослеживает функционирование непосредствен­но ощущаемых невербализованных смыслов в речи, мышлении, на­блюдении, действии, в работе памяти и понимании, приходя к выводу о том, что решающим является отношение между вербаль-но символизированным смыслом и ощущением, «из» которого рож­дается смысл (там же, с. 83—84).

В центре работы Джендлина находится теоретический анализ различных видов функциональных отношений между символами и непосредственно ощущаемыми смыслами (Gendlin, 1962, р. 90—138). Джендлин выделяет три типа функциональных отношений, не со­провождающихся смысловой перестройкой — отношения прямой соотнесенности, узнавания и экспликации, и четыре типа отноше­ний, в которых рождаются новые смыслы или же существующие I смыслы получают новое символическое воплощение и обогащают- | ся новым содержанием — отношения метафоры, схватывания,! релевантности и иносказания. Эти четыре типа функциональных отношений и обеспечивают непрерывную динамику смыслов, их' развитие и обогащение в потоке переживания, который, по Дженд-лину, и есть личность. Основные характеристики переживаемых смыслов связаны с их потенциальной неисчерпаемостью, возмож­ностью вступать в разнообразные функциональные отношения с другими смыслами, порождая новые смыслы; отдельные аспекты переживаний также могут получать новые символические воплоще­ния, вступать в новые отношения и т.д. Более того, каждый смысл может рассматриваться не только под углом зрения его специфи­ческого содержания, как элемент определенного класса, но и как частный случай самого себя (an instance of itself), переживание как

1.2. Подходы к пониманию смысла в психологии 65

гаковое. В последнем случае мы опять сталкиваемся с процессом порождения новых смыслов.

Концепция Джендлина разработана весьма детально, однако мы ограничимся лишь уже сказанным, поскольку в его рассуждениях трудно провести границу между философским и психологическим содержанием. Последующие его работы были посвящены разработ­ке методов психотерапевтической работы со смыслами. Основным итогом этой работы стала разработка им оригинальной психотера­певтической техники фокусирования (Gendlin, 1981), которая при­обрела широкую известность и популярность в 1980-е годы. В книге, посвященной фокусированию, Джендлин вводит понятие «чувст­венного смысла» (felt sense), который он определяет как телесное ощущение смысла (meaning) (там же, р. 10). Чувственный смысл невыразим словесно, это нечто глубинное, смутное, нечеткое, более сложное, чем эмоция, и более личностное, чем разум. «Чув­ственный смысл, подобно гобелену, сплетается из многих пере­плетающихся нитей, однако переживается... как одно целое» (там же, р. 84). Чувственный смысл представляет собой единство тела и души, предшествующее их разделению.

Техника фокусирования представляет собой метод доступа к • гим чувственным смыслам. Но их нельзя увидеть как они есть. Они изначально неоформленны, и в процессе их осознания они претер­певают трансформации, уже не остаются теми же, что были. Но это отнюдь не недостаток техники, а напротив, ее преимущество. «Ког­да Ваш чувственный смысл ситуации меняется, меняетесь Вы — и, соответственно, Ваша жизнь» (Gendlin, 1981, р. 32).

Чувственный смысл переживается не в душе, а в теле. «Это незна­комый, очень глубокий уровень осознания, который психотерапевты (и кто бы то ни было) обычно не обнаруживали» (там же, р. 33). Обычно когда мы готовы сказать что-то, у нас есть чувственный смысл того, что мы хотим выразить, прежде, чем придут подходя­щие слова. Он включает в себя десятки, а то и сотни компонентов: шачение, которое мы хотим выразить, эмоциональную окраску, ко­торую мы хотим ему придать, причины, по которым мы хотим ска-•шть это данным конкретным людям, реакцию, которую мы надеемся от них получить, и т.д. (там же, р. 85). «Этот целостный смысл может быть пережит далее; он обладает своей собственной направленнос­тью. Это Ваше ощущение вещи в целом, включая то, что Вы знаете, думали, выяснили. Он включает и то, что Вы, по-Вашему, "должны", и го, что еще не решено. В нем можно выделить мысль и чувство, долг и желание» (там же, р. 160). Смысл нельзя вычислить и пересказать. Его надо встретить, открыть, почувствовать, прислушаться к нему и дать ему возможность проявиться (там же, р. 156).

1 7503

глава 1. Подходы к пониманию смысла

Концепция Джендлина стоит несколько особняком от всех про­чих, хотя по формальным основаниям мы ее относим ко второй группе подходов к анализу смысловых механизмов сознания.

Последний из подходов этой группы, который, однако, можно рассматривать и как переход к третьей группе подходов — психо­аналитическая феноменология Дж.Этвуда и Р.Столорова, которую эти авторы определяют как глубинную психологию человеческой субъективности, посвященную прояснению смыслов в личном опыте и поведении (Atwood, Stolorow, 1984, p. 1). Любое психоаналитичес­кое понимание — это интерпретативное понимание, направленное на схватывание смысла. Сам смысл «принадлежит к личному субъек­тивному миру индивида и доступен пониманию через посредство эмпатии психоаналитика» (там же, р. 4). Тем самым психоаналити­ческая феноменология обращается к герменевтической природе и функции психоанализа, которую усматривали в нем многие авто­ры, в частности, К.Ясперс и П.Рикёр (см. об этом выше). Смысловые структуры связывают в единое целое различные части индивидуаль­ного мира.

Вместе с тем, хотя сам смысл относится к субъективной ре­альности, процесс его постижения — процесс интерсубъективный, предполагающий диалог между двумя личными универсумами, что роднит этот подход с подходами третьей группы (см. ниже). «Различ­ные паттерны смысла, которые возникают в психоаналитическом исследовании, высвечиваются на специфическом психологическом поле, локализованном в месте пересечения двух субъективностей» (Atwood, Stolorow, 1984, p. 6).

Теперь мы переходим к анализу третьей и последней группы подходов к рассмотрению смысловых механизмов сознания и дея­тельности — к анализу тех подходов, в которых смысл рассматри­вается под интерсубъектным или социальным углом зрения, в плоскости отношений индивида с другими людьми или с социо­культурным целым, к которому он принадлежит.

Как и две другие рассмотренные в этом разделе группы под­ходов не противоречат друг другу, но лишь акцентируют разные измерения смысла как наиболее существенные, так и третья груп­па подходов не противостоит ни первой, ни второй, но выделяет новое измерение, которое представители этих подходов рассмат­ривают как наиболее существенное при анализе смысла. В каком-то смысле переходным звеном между подходами первых двух и тре­тьей группы служит важная теоретическая статья Я.Смедслунда (Smedslund, 1969).

Смедслунд исходит из общего положения о том, что объектив­ные стимульные ситуации обладают для субъектов индивидуально-

1.2. Подходы к пониманию смысла в психологии

специфичным смыслом, который определяет характер реагирования на эти ситуации. Он считает, что отношение между стимульной си­туацией и смыслом не подчиняется каким-либо универсальным за­конам, поэтому предсказать смысл стимула по его характеристикам невозможно. Смысл связан лишь с активностью субъекта (Smedslund, 1969, р. 1—2). Смедслунд логически выделяет три вида смыслов действия X для индивида Р в ситуации 8ъ момент времени А Пря­мой смысл ^определяется набором всех утверждений, которые для Р в S и в / эквивалентны утверждению, что произойдет X. Узкий смысл X определяется набором утверждений, которые для Р логи­чески следуют или исключаются при условии, что произойдет X. Наконец, полный смысл Л'определяется тем же плюс еще набором утверждений, вероятность истинности которых для Р изменяется в результате X. Наряду с различением прямого, узкого и полного субъективного смысла событий, Смедслунд вводит другое, не ме­нее важное различение. Он определяет прямой социальный смысл, узкий социальный смысл и полный социальный смысл действия X для общности Y в S и в t как соответственно часть прямого, узкого и полного смысла X, разделяемую всеми членами У, т.е. общую для них (там же, р. 6). Поскольку социальные смыслы ограничены пре­делами данной конкретной общности, индивиду доступны лишь смыслы, принадлежащие общности, в которую он входит или вхо­дил ранее. Из этого следуют принципиальные ограничения возмож­ностей межличностного познания, в частности, для психологов, поскольку общность смыслов является необходимым, хоть и не дос-иггочным условием такого познания. «...Социальный смысл являет-™" ся единственным мостиком между личным миром наблюдателя и личным миром наблюдаемого» (там же, р. 7). Поэтому если^психолог незнаком с социальными смыслами, присущими той общности, к которой принадлежит его клиент, то возможности взаимопонима­ния будут сильно ограничены.

Статья Смедслунда привлекла внимание к факту множествен­ности смыслов действия, в результате чего встал вопрос о том, какие смыслы — социальные или личностные — должны стать пред­метом изучения психологов и социологов. Так, Г.Менцель (Menzel, 1978), убедительными примерами демонстрируя множественность смыслов одного и того же действия или ситуации даже для самого субъекта, приходит к выводу о том, что бессмысленно искать «ис­тинный» смысл действия; продолжая исследование, можно откры­вать все новые и новые смыслы, и этот процесс бесконечен. Более того, он не считает, что решающим является смысл действия для самого субъекта, хоть он и немаловажен. Наиболее важным для науч­ного исследования Менцель считает смысл изучаемого действия для

глава 1. Подходы к пониманию смысла

нас, для исследователей, т.е. для тех, кто поставил вопрос о смысле этого действия. Смыслы того же действия для субъекта и для других участников рассматриваемого процесса социального взаимодействия могут помочь нам ответить на этот вопрос, но сами по себе не столь существенны.

Противоположную позицию занимает Р.Ромметвейт (Rommetveit, 1980), обстоятельно критикующий представления Я.Смедслунда о социальном смысле. Ромметвейт считает поиск истинного социаль­ного смысла поступка столь же тщетным, как и поиск единственно­го буквального значения словесного текста. В отличие от Смедслунда, он считает, что индивидуальные смыслы конкретных действий и ситуаций пересекаются даже для членов одной социальной группы настолько незначительно, что их общий компонент сводится к трю­изму. Решающая роль при оценке смысла действия принадлежит, согласно Ромметвейту, позиции самого субъекта, его собственной честной интроспективной оценке.

При всем различии изложенных позиций мы видим и то общее, что их объединяет: анализируемое действие помещается не просто в плоскость отношений субъекта с внешним миром, но в плоскость социальных взаимодействий, отношений с другими субъектами, которые также обладают способностью атрибутировать смысл сво­им и чужим действиям. Три развернутых подхода к анализу смысла под этим углом зрения сложились в 1970-е годы в английской пси­хологии. Это концепция самообучающейся личности Л.Томас и Ш.Харри-Аугстайн (Harri-Augstein, Thomas, 1979; Harri-Augstein, 1978; 1985; Thomas, 1978; 1985) и группа методологически единых, хотя теоретически различающихся подходов, выступающих за но­вую социально ориентированную методологию познания личности, из которых проблема смысла наиболее разработана в этогеническом подходе Р.Харре (Наггё, 1974; 1977; 1978; 1979; 1982; 1983; Наггё, Clarke, DeCarlo, 1985) и в социальной экологии Дж.Шоттера (Shat­ter, 1974; 1976; 1978; Gauld, Shatter, 1977).

Психолого-педагогическая концепция самообучающейся лич­ности Ш. Харри-Аугстайн и Л.Томас, опираясь на теоретические положения теории личностных конструктов, делает акцент на со­циальной природе смыслов, которая не нашла отражения в работах самого Дж.Келли. Эта концепция также исходит из положения, что центральным для понимания человека и для познания людьми са­мих себя является истолкование личностных смыслов (Thomas, 1985, р. 238). Процесс обучения с позиций теории личностных кон­структов рассматривается как конструирование новых смыслов и ре­конструирование уже существующих в направлении повышения их соответствия личным целям и реальным отношениям, в которые

1.2. Подходы к пониманию смысла в психологии__________ 69

вступает индивид (Thomas, 1978, р. 47). «Люди ищут смыслы. Сози­дание смыслов, процесс достижения личностного знания и есть обучение» (Harri-Augstein, Thomas, 1979, p. 119).

Однако смысл является не только личностным, но может также передаваться и обмениваться (Thomas, 1978, р. 50). Личностные смыслы — всегда часть более широкой системы. Реальным простран­ством, в котором существует личностный смысл, является про­странство диалога (conversational space), переживаемое как контекст личностного смысла. «У него нет фиксированных измерений, оно возникает там, где имеются хотя бы две системы личностных смыс­лов. Оно задается экспрессивными формами, посредством которых происходит обмен этими смыслами. Именно характер взаимной со­отнесенности этих двух систем личностных смыслов определяет мерность пространства и тем самым возможности распада или раз-пития» (Harri-Augstein, Thomas, 1979, p. 128—129).

Взаимодействие смысловых систем, однако, не ограничивается ситуацией межличностного взаимодействия. Всевозможные объекты культуры «...отражают способы, которыми индивиды и группы пы­тались выразить и зафиксировать смысл... Эти объекты представляют собой хранилище наиболее мощных и устойчивых систем соци­альных смыслов данного общества, интеллектуальный фонд культу­ры» (Harri-Augstein, 1978, р. 87). Тем самым в центре внимания оказывается процесс взаимодействия индивидов с этим интеллек-|уальным фондом, служащий задаче конструирования индивидами личностно значимых и жизнеспособных смыслов, позволяющих им зффективно взаимодействовать с событиями, людьми и объектами, образующими их мир (там же).

К этому взаимодействию и обмену смыслами и сводится обу­чение как таковое, заполняющее всю жизнь человека. Однако эффек­тивность этого непрерывного обучения требует обучения обучению, которое связано с развитием способности контролировать и пере-с граивать в определенные периоды жизни сами процессы конструи­рования смыслов (там же, р. 100—101). Обладающая такой способ­ностью самообучающаяся личность, во-первых, обладает свободой нтимодействия со смысловой системой интеллектуального фонда культуры и воздействия на нее; во-вторых, конструирование новых смыслов выступает для нее не просто как приобретение нового зна­ния, но и как процесс познания, ценный и обогащающий сам по себе, вне зависимости от результата (Harri-Augstein, 1985).

Формы, в которых может существовать смысл, разнообразны. Л.Томас (Thomas, 1985) иллюстрирует это идеей операционального невербального смысла (умение ездить на велосипеде); Щ.Харри-Аугстайн перечисляет ряд систем (кинестетическая, зрительная,

глава 1. Подходы к пониманию смысла

слуховая, тактильная и обонятельная сенсорные системы, симво­лические системы), в которых может выражаться смысл в процессе межличностного взаимодействия. «Акцент, делаемый на каждую из этих форм в рамках целостной системы смысла, будет различаться, но каждая играет свою роль в процессе индивидуального констру­ирования» (Harri-Augstein, 1978).

Значительно более глубоко социальные корни смыслов чело­веческих действий раскрываются в теории социального поведения Р.Харре. Харре, в частности, рассматривает поведение человека как детерминированное системой функционирующих в данной культуре и в отдельных субкультурах правил, которые аналогичны граммати­ческим правилам, в соответствии с которыми строится речь. Ключе­вая роль принадлежит не внешним физическим характеристикам отдельных элементов и единиц поведения, а их социальным смыслам. «Именно между социальными смыслами устанавливаются социаль­ные законы, если они есть, и именно из них строятся социальные структуры (patterns)» (Harre, 1977, р. 36). Социальные смыслы явля­ются относительно универсальными, независимыми от конкретной культуры, в отличие от специфических физически описываемых сис­тем, служащих для выражения этих смыслов в каждой отдельной культуре, например, жестов. Функцию выражения смыслов в прин­ципе может выполнять любая система физически различаемых состо­яний; при этом от самой этой системы зависит сравнительно мало (там же, р. 37—38).

В анализе конкретного социального взаимодействия Харре ис­ходит из положения, что само действие как психологическая ре­альность конституируется смыслом, которым субъект наделяет поведенческую структуру, и который может быть понят остальны­ми участниками взаимодействия; социальные действия социальны постольку, поскольку они осмыслены (Наггё, 1974; 1978). Харре выделяет курсивом как общий принцип то положение, что люди стремятся, помимо всего остального, придать смысл своему соци­альному опыту (Наггё,\974, р. 256); придавая смысл своему дейст­вию, человек тем самым относится к другому как к человеку; тем самым это отношение становится социальным (там же, р. 255).

В потоке поведения Харре выделяет такие единицы анализа, как действия (преднамеренные последовательности движений, сло­весная реплика, экспрессивные проявления) и поступки (acts) — действия, рассматриваемые под углом зрения их социального смы­сла. Поступки приобретают социальный смысл благодаря своей включенности в более широкий социальный контекст; смысл же отдельных элементов поведенческой цепочки определяется их мес­том в этой цепи. «Так, например, понимание социального смысла

1.2. Подходы к пониманию смысла в психологии__________ 71^

улыбки требует не только феноменологического различения между одной улыбкой и другой, но и знания различных поведенческих це­почек, в контексте которых улыбка данного типа уместна, и тех, в которых она выглядела бы странной» (Наггё, 1978, р. 49). Наряду с окружением, «сценой», задающей социальный контекст действия, Харре выделяет в качестве детерминант социального смысла интен­ции субъекта; действия строятся не только под влиянием социо­культурных шаблонов, большую роль играет также содержание и «социо-грамматика» процессов оценивания (accounts), служащих для выделения смысла действия и коррекции и стабилизации не­прерывного потока межличностного взаимодействия посредством реинтерпретации или исправления ошибок и неудач (Наггё, 1976; 1978; 1979).

Харре выделяет пять иерархических уровней смыслов, присут­ствующих в социальных взаимодействиях. Низший уровень задается самим преднамеренным действием, второй — реализацией пред­намеренного поступка, третий — его косвенным эффектом, четвер­тый — преднамеренными будущими последствиями поступка и пятый, «герменевтический» уровень связан с выходом за пределы практических эффектов поступка и приобретает смысл лишь в плос­кости анализа экспрессивного плана действия¹³. Именно экспрессив­ный аспект, а не практический, определяет скрытую значимость действия, его уже не социальный, а личностный смысл, хотя пос­ледний и не может существовать иначе как соотносясь с системой социальных смыслов (Наггё, 1982). Именно личностные смыслы, производные от социальных, во многом определяют уникальность психики каждого индивида (Наггё, 1983, р. 281). Они представляют собой фактически метафорическую переработку социальных семи­отических систем (Наггё, 1982, р. 21). В качестве основного детер-^" минанта личностных смыслов указывается экспрессивный аспект жизненного пути личности, обозначаемый понятием «моральная ка­рьера» (Наггё, 1979, р. 33-34).

В качестве одной из основных задач этогенический анализ Харре ставит понимание смысла человеческих действий и их элементов, опираясь во многом на здравый смысл и житейские представления (Наггё, 1978). По проблеме смысла проходит граница между соци­альной и личностной психологией. «В социальной психологии ин­тенции субъекта имеют значение лишь постольку, поскольку они поняты... В личностной психологии важны интенции субъекта и их отношение к его или ее системе убеждений, и уже независимо от

¹³ Подробно о разведении практического экспрессивного плана дейст­вия см. Наггё, 1979, гл. 1.

глава 1. Подходы к пониманию смысла

этого — их истолкование интерпретатором и его убеждения» (Наггё, Clarke, DeCarlo, 1985, p. 105). Под этим углом зрения теория Харре предстает как социально-психологическая, уделяющая лишь отно­сительно небольшое внимание собственно личностным аспектам действия. Личностные аспекты действия получили более полное раскрытие в теории Дж.Шоттера, принадлежащей к тому же обще­му методологическому направлению.

Теоретические основания, на которые опирается эта теория при анализе смыслов человеческих действий, изложены в книге А.Голда и Дж.Шоттера «Человеческое действие» (Gauld, Shatter, 1977). Крити­куя господствующие механистические подходы к объяснению дей­ствия, авторы противопоставляют им «герменевтический» подход, направленный на раскрытие смыслов действий для субъекта. Как пра­вило, эти смыслы очевидны, однако не всегда. Есть действия, смысл которых неясен и самому субъекту. Задача психолога — пролить свет на смысл этих действий.

Смысл текста для его автора или действия для его субъекта мож­но понять, согласно Голду и Шоттеру, лишь зная, как он видит мир и свое место в нем, поскольку смысл действиям придает их лока­лизация в некой «более широкой схеме вещей» (там же, р. 5). «Для того, чтобы понять "смысл" чьих-то действий, почему он сделал то, что он сделал, необходимо составить представление об его акту­альных взглядах на мир и на текущую ситуацию, а также о мораль­ных и социальных правилах, регулирующих его поведение» (там же, р. 89). Помимо этого необходимого «фона», Голд и Шоттер счи­тают неизбежным использование телеологических понятий, объяс­няя смысл действий субъекта на языке его целей, намерений и мотивов. Герменевтическая интерпретация смыслов действий, по Голду и Шоттеру, не может быть проверена традиционными мето­дами наблюдения и эксперимента и не относится к научным дан­ным в традиционном их понимании.

Шоттер подчеркивает, что смысл следует понимать «как глагол, а не как существительное» (Shatter, 1978, р. 46). Действия, обладающие смыслом, тем самым включают в себя или указывают на другие дей­ствия, будучи логической частью которых, они сами выступают как действия. Смысл данного действия, по Шоттеру, состоит из двух ком­понентов: один определяется действиями, являющимися логически­ми следствиями данного, другой, напротив, предшествовавшими действиями, логическим следствием которых является данное рас­сматриваемое действие (Ginsburg, 1980, р. 339). Тем самым смыслы действий указывают на направление развертывания поведения из прошлого в будущее (Shatter, 1978, р. 76). «Интерпретируя смысл си­туации для человека, необходимо оценить, что ситуация значит для

1.2. Подходы к пониманию смысла в психологии__________ 73

его поведения в будущем. Любой навык предполагает понимание того, как использовать орудия для достижения своей цели; необхо­димо понимать смысл того, что ты делаешь, как это связано с тем, что уже сделано, и что вытекающее из этого еще требуется доделать» (Shatter, 1975, р.66).

Шоттер уделяет особое внимание онтогенезу способности при­давать смысл своим действиям, делать их понятными для других, с гем чтобы координировать свои действия с действиями других людей и делать тем самым возможным социальное взаимодействие. Эту спо­собность Шоттер рассматривает как специфический практический навык, приобретаемый путем научения в раннем возрасте (Shatter, 1975; 1976; 1978). Ключевая роль в этом процессе принадлежит мате­ри, точнее, процессам взаимодействия в неразделимой психологи­ческой целостности ребенок—мать. «Задача матери — так реагировать на то, что он делает, чтобы придавать его действиям смысл» (Shatter, 1975, р. 100). Именно интерпретация матерью действий ребенка в тер­минах смыслов (которая сама во многом определена непосредст-иенным поведенческим контекстом) определяет соответствующую интерпретацию своих действий самим ребенком (Shatter, 1975; 1978); можно сказать, что на ранних стадиях онтогенеза осмысление ре­бенком своего поведения развивается по известному механизму «са­моосуществляющегося пророчества». В более старшем возрасте эта швисимость от материнской интерпретации исчезает, обучение пре­кращается в самообучение и смысл некоторых действий ребенка ко­ренится теперь уже в стремлении расширить поле смыслов своих действий, развивать способность к осмысленным действиям (Gauld, Shatter, 1977, p. 213-214).

Общее развитие этой способности идет в направлении «про-фессивной рационализации действия» (Shatter, 1978, р. 43). Авто­номная личность, способная сама определять направленность своего поведения и нести ответственность за свои действия, харак-юризуется способностью действовать произвольно и осмысленно, и том числе и с точки зрения других, но при этом не завися от них (Shatter, 1974; 1976; 1978). По Шоттеру, чтобы быть самим собой, человеку нужен другой, мне нужен ты — чтобы видеть, что мои движения отзываются в тебе, чтобы быть уверенным, что мои дей­ствия имеют смысл (Shatter, 1975, р. 110). В этом пункте вновь про­исходит соприкосновение личной и социальной действительности. «Идея интерсубъективности, понятие об общих системах представ­лений и их следствиях, придающих смысл всему, что происходит н обществе, становится центральным понятием любой науки о со­знании» (Shatter, 1975, р. 41). Согласно позиции Шоттера, соци­альные миры суть совместные продукты взаимодействия индивидов

глава 1. Подходы к пониманию смысла

и, в частности, общих смыслов, создаваемых в этом взаимодейст­вии. «Чтобы понять действие, необходимо понять личный и соци­альный миры, в которых это действие осуществляется и имеет смысл... Оно не существует независимо от них» (Ginsburg, 1980, р. 324). В одной из работ Шоттер идет еще дальше, связывая смысл человеческого действия с его ролью в реализации общекультурных целей (Shatter, 1974, р. 61).

В заключение этого раздела мы воспользуемся для обобщения подходов Р.Харре и Дж.Шоттера уже цитировавшейся обзорной ста­тьей Дж.Гинзбурга (Ginsburg, 1980), которая содержит и развитие указанных подходов. Гинзбург критикует подходы Харре и Шотте-ра, а также Р.Ромметвейта, за опору исключительно на языковые смыслы, считая это неоправданным ограничением, и формулирует обобщенную модель социального действия так:

«Действия обладают смыслом, и для того, чтобы взаимодейст­вие сопровождалось пониманием, смыслы действий должны стать общими для участников взаимодействия, хотя и не обязательно полностью...

Процесс взаимодействия имманентно включает в себя активное формирование временной и как правило лишь частично общей для всех схемы социальной действительности... Формирование схемы... может включать обмен смыслами между участниками взаимодейст­вия. Эта общая схема как динамическое пересечение смыслов явля­ется продуктом совместного действия и не может быть объяснена или понята в категориях любого отдельно взятого участника... Об­мен смыслов может быть осуществлен и ретроактивно. Действитель­но, принимая во внимание ветвящийся характер человеческих действий, смысл любого действия может быть всегда изменен пос­ледующим включением этого действия в новый, более общий акт» (Ginsburg, 1980, р. 338).

Попытаемся теперь сделать некоторое обобщение всех рас­смотренных подходов к проблеме смысла в зарубежной психологии личности. Сложность этой задачи обусловлена тем, что представ­ления о смысле во всех рассмотренных подходах разрабатывались независимо