Понятие рациональности в экономической теории

РАЦИОНАЛЬНОСТЬ В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ И ВНЕ ЕЕ

Я хочу привлечь ваше внимание к учебнику Р. Эли (Ely, 1930) не только из-за моего личного отношения к автору. Там дается определение «экономической теории», которое, на мой взгляд, весьма характерно для всей литературы того времени. «Экономическая теория, — говорил Эли, — это наука, которая изучает социальные явления, связанные с деятельностью человека по созданию и использованию богатства» (Ely, 1930, p. 4). Таким образом, экономическая теория имеет дело с теми формами человеческого поведения, которые касаются производства, обмена и потребления товаров и услуг.

Сегодня многие, если не большинство экономистов расценили бы такой взгляд как слишком узкий, отдав предпочтение определению, содержащемуся в Международной энциклопедии социальных наук (International Encyclopedia of the Social Sciences): «Экономическая теория… изучает процесс распределения ограниченных ресурсов между множеством конкурирующих целей» (Rees, 1968, p. 472). Количество имеющихся бифштексов ограничено, но ограничена и численность голосов избирателей, сказали бы эти экономисты; значит, инструменты экономического анализа могут в равной мере использоваться для изучения распределения как того, так и другого. Такая позиция открыла путь для вторжения экономической теории в сферу политологии и других сопредельных наук, что породило у экономистов некоторое высокомерие по поводу осуществляемой ими цивилизаторской миссии. Думается, что сама программа данной конференции, ставящая в центр внимания взаимоотношения экономической теории с другими социальными науками, тоже в какой-то степени отдает дань этому высокомерию.

ПОНЯТИЕ РАЦИОНАЛЬНОСТИ В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

Проблема распределения ограниченных ресурсов может рассматриваться либо в нормативном, либо в позитивном плане. И в том и в другом случае в качестве основополагающей посылки используется тезис о возможности адаптировать средства к целям, действовать в соответствии с задачами и складывающимися обстоятельствами. Экономическая теория, как в нормативном, так и в позитивном аспектах, была не просто изучением потребления ограниченных ресурсов, но изучением их рационального распределения.

Более того, сам термин «рациональный» длительное время носил в экономической теории особый смысл, отнюдь не совпадающий с широкой его трактовкой в толковом словаре: «разумный; неабсурдный, неэкстравагантный, неглупый, не противоречащий здравому смыслу и так далее; умный, здравый». Хорошо известно, что в экономической теории рациональный человек — это максимизатор, соглашающийся лишь на лучший вариант. Даже его ожидания, как мы усвоили в последние несколько лет, рациональны (Muth, 1961) ¹. Его рациональность простирается так далеко, что распространяется и на спальню: как полагает Гэри Беккер, «он будет ночью читать в постели только при условии, если ценность чтения (с его точки зрения) превышает ценность недосыпания его жены» (Becker, 1974, p. 1078).

Именно эта концепция рациональности — главный экспортный товар «экономической теории» в ее обмене с другими социальными науками. Идея о том, что люди ведут себя рационально — если понимать этот термин в широком смысле, как в толковом словаре, — отнюдь не новость для смежных научных дисциплин. Предпосылка рациональности — неотъемлемая часть практически всех известных мне социологических, психологических, политологических и антропологических теорий. Экспортный товар, который предлагает экономическая теория, — это не сама по себе идея рациональности, а особая, весьма специфическая форма рациональности — рациональность человека, максимизирующего полезность и преуспевающего в этом.

Однако международный товарообмен должен быть сбалансирован. Если программа этой конференции призвана активизировать взаимосвязи между экономической теорией и родственными социальными науками, нам следует подумать не только о том, что экономическая теория будет «экспортировать», но и о том, что она получит в уплату. Экономисты явно склонны полагать, что они дают больше, чем получают.

В этой связи вспоминаются строки Омара Хайяма:

Быть торговцем вином может только чудак,
Отдающий бесценный товар за пятак.

Этому вопросу и будет в основном посвящено мое сообщение, но, прежде чем продолжить, я хотел бы в общих чертах наметить ход моих последующих рассуждений, в которых можно выделить три пункта.

1. Во-первых, я считаю необходимым развить мысль о том, что человеческое поведение почти всегда содержит значительный рациональный компонент, но только если иметь в виду не специфическую трактовку рациональности экономистами, связанную с максимизацией, а более широкий обиходный смысл этого понятия.

2. Во-вторых, я намерен показать, что сама экономическая теория вовсе не ограничивает себя узким определением рациональности. В значительной части экономической литературы (например, посвященной сравнительному институциональному анализу) широкое применение имеют менее жесткие критерии рациональности, и введение более строгих определений вряд ли существенно улучшило бы эти работы ². В тех случаях, когда более слабое определение отвечает целям анализа, экономическая теория может немало позаимствовать из других социальных дисциплин.

3. В-третьих, экономическая теория занималась в основном результатами рационального выбора, а не процессом выбора. Но поскольку экономический анализ все более включает в орбиту своих интересов динамические аспекты выбора в условиях неопределенности, возрастающее значение приобретает изучение процессов выбора. За последние 20 лет, благодаря прежде всего исследованиям в области искусственного интеллекта и когнитивной психологии, наше понимание процедурной рациональности заметно продвинулось. Использование этих достижений в экономической теории могло бы существенно углубить наши представления о динамической рациональности и воздействии на процессы выбора институциональных структур, в рамках которых осуществляется выбор.

Для начала обратимся к понятию рациональности в широкой трактовке, о которой упоминалось выше, и обсудим возможности его применения в социальных науках.

1.2. РАЦИОНАЛЬНОСТЬ В ДРУГИХ СОЦИАЛЬНЫХ НАУКАХ: ФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ

Позвольте мне на нескольких примерах показать, каким образом понятие рациональности обычно входит в социальные теории. Возьмем, во-первых, так называемые теории «социального обмена» (Homans, 1961). Основная их посылка такова: когда взаимодействуют двое или больше людей, то каждый из них рассчитывает получить нечто ценное для себя и потому приобретает мотивы уступить что-то, представляющее ценность для других. Идея социального обмена в форме «баланса стимулов и вкладов» (Barnard, 1938; Simon, 1947) сыграла важную роль в разработке теории организации, а еще раньше стала ключевым компонентом социологических теорий (Simmel, 1906). Большая часть теоретических и эмпирических исследований в этой области была посвящена выявлению основных стимулов и вкладов в конкретных ситуациях социального обмена, то есть изучению реальной формы и содержания «функции полезности». Понятно, что субъект теории социального обмена — человек рациональный, даже если ему никогда на приходилось думать о достижении равновесия на уровне предельных величин.

Пожалуй, еще более удивительно, сколь основательно проникает презумпция рациональности в теорию психоанализа, подтверждая подозрение, что и в сумасшествии проявляется некая система. Фрейд в своих «Пяти лекциях» говорит о невротических заболеваниях следующее:

«Мы видим, что люди заболевают, когда в результате внешних препятствий или внутренней недостаточной способности к адаптации их эротические потребности в действительности не удовлетворяются. Мы видим, что тогда они прибегают к помощи болезни, чтобы обрести удовлетворение, способное заменить недополученное иным образом… Мы подозреваем, что сопротивление наших пациентов процессу выздоравливания имеет сложную структуру и включает в себя несколько мотивов. Не только Эго пациента противится прекращению сдерживания чувств, благодаря чему оно возвысилось по сравнению с исходным состоянием, но и сексуальные инстинкты не желают отказываться от субститутного удовлетворения, поскольку остается неясным, предложит ли реальность что-то лучшее» (Фрейд, 1992, с. 43).

В литературе по психоанализу почти все объяснения патологического поведения строятся по определенному принципу: болезнь пациента рассматривается через те конкретные функции, которые она для него выполняет.

Цитата из Фрейда иллюстрирует тип функционального подхода, выходящий далеко за рамки психоанализа и широко использующийся во всех общественных науках, особенно в антропологии и социологии. Поведение функционально, если оно способствует достижению конкретных целей — будь то удовольствие или удовлетворение индивида или обеспечение пищи и крова для членов общества. В этом своем качестве функциональный анализ призван объяснить, как «функционируют основные социальные механизмы, обеспечивая интеграцию или адаптационные изменения более крупной системы» (Cancian, 1968). Институты функциональны, если здравомыслящие люди создали и поддерживают их для удовлетворения общественных потребностей или достижения общественных целей.

Это вовсе не означает, что адаптация институтов или поведенческих моделей применительно к тем или иным целям происходит осознанно или намеренно. Когда такое сознание или намерение налицо, адаптационную функцию называют явной, в противном случае она именуется латентной. Будь она явной или латентной, эта функция создает основу для разумности или рациональности институтов и форм поведения. Как и в экономической теории, для того чтобы объяснить устойчивость и жизнеспособность функциональных механизмов и избежать при этом допущений о каких-либо осознанных расчетах, предшествовавших их появлению, часто делаются ссылки на роль эволюции.

На практике, однако, весьма редки случаи, когда само существование или характер институтов выводятся из тех функций, выполнение которых необходимо для выживания системы. Почти всегда все обстоит наоборот: из эмпирического изучения определенной формы поведения рождается вопрос о том, чем она объясняется — какова ее функция. Чисто логически можно было бы, пожалуй, сделать аксиоматический вывод, что любое общество должно иметь какие-то институты, занимающиеся обеспечением людей пищей. В действительности же наличие таких институтов сначала обнаруживают, а затем уже объясняют их существование тем, что добывание пищи — это функциональная необходимость для каждого общества. Такого рода аргументация может продемонстрировать достаточность того или иного конкретного способа существования данной функции, но не может показать его необходимость, то есть доказать, что невозможны альтернативные, функционально эквивалентные способы поведения, способные удовлетворить ту же потребность.

Эту же мысль можно изложить более формально. Функциональные аргументы имеют дело с движением системы в направлении устойчивого самоподдерживающегося равновесия. Но без дальнейшей конкретизации нет оснований считать, что достигнутые положения равновесия будут соответствовать глобальным, а не локальным относительным максимумам или минимумам данной функции. Действительно, мы знаем, что только при очень жестких условиях каждый локальный максимум в системе будет глобальным максимумом (обычно это те или иные условия «выпуклости»).

Далее, если система сложна, а окружающая ее среда постоянно меняется (а именно в таких условиях и происходят биологическая и социальная эволюции), не может быть уверенности в том, что положение системы в какой-то момент времени окажется где-либо вблизи точки равновесия, локального или глобального. Следовательно, с помощью доводов о функциональности можно лишь заключить, что определенные характеристики (удовлетворение конкретных функциональных требований определенным образом) не противоречат выживанию и дальнейшему развитию системы, но это не значит, что эти требования не могут быть удовлетворены каким-либо иным способом. Так, например, общество может удовлетворить свои функциональные потребности в еде посредством охоты и рыболовства, с помощью ведения сельского хозяйства или хищнической эксплуатации других обществ.