Политкорректное слово и толерантное дело

Поскольку идеологические установки воплощаются с помощью языковых средств, лингвистические аспекты толерантности являются первостепенно важными, и вовсе не только в теоретическом плане. Напомним: толерантность и политкорректность могут быть соотнесены как методология и методика, как мировоззрение и свод правил и норм, соответствующих данному мировоззрению [Гусар 2006: 96] – причем это еще правила и нормы словоупотребления, выражающие и предопределяющие мировоззрение и поведение носителей языка, которые оказываются таким образом программируемыми и прогнозируемыми. Ведь, начиная с использования диффузных терминоидов-мифогенов, «называние предметов и явлений отражает состояние умов и будущих поступков: сегодня слово… терпение [заменяется] словом толерантность, предполагающим нередко терпимость к разного рода порокам и извращениям человеческой природы…» [Аннушкин 2009: 175–176].

Поскольку речь идет прежде всего о вербальных формулировках, способных подтвердить весьма дискуссионную толерантность, сопряженную с «деидеологизацией», то обосновывать ее взялись и лингвисты. Полагают, например, что «ориентация на систему коренных этнических ценностей освобождает слова от идеологических добавок, возвращает их в собственно культурный оборот… Освобождение… слов от идеологической зависимости задает толерантное отношение общества к новым течениям… Деидеологизация стала фактором, в значительной мере определяющим внутрикультурную и межкультурную толерантность» [Купина, Михайлова 2002: 25] (ср.: «концептуальная деидеологизация» [Вепрева 2002: 269]; опытным исследователям охотно вторят начинающие коллеги).

Любопытно, что авторы, вдохновленные идеей толерантности и посильно пропагандирующие ее, совсем не толерантно реагируют даже на имитации возрождения и укрепления патриотизма в России.

Исторически недавно вместе с ликвидацией социалистического государства были отменены и декларировавшиеся его пропагандистской системой, а нередко и воплощавшиеся морально-этические установки, среди которых фигурировал и «советский патриотизм» (вообще «патриотизм – ‘любовь к родине, преданность своему отечеству, своему народу’» [МАС2 III 1983: 33]). В перестроечно-реформаторский период само понятие патриотизм (и уже не только советский) стало объектом ожесточенной критики со стороны официозной пропаганды, тиражировавшейся в речах политиков, выступлениях представителей т. н. «творческой интеллигенции» и прочих (многие из которых, в отличие от этнически русских, имели и имеют про запас то, что они сами именуют «исторической родиной», да к тому же – как один «телеакадемик» – двойное и тройное гражданство); под лозунгом «вхождения в мировое сообщество» (как будто Российская империя, а затем – СССР находились вне его, на какой-то иной планете[32]), по существу, всячески популяризировался – и это происходит по сей день – космополитизм (видимо, как одна из смутных «общечеловеческих ценностей»). СМИ (особенно телевидение) интенсивно внедряют в сознание молодежи чужекультурные стереотипы художественного вкуса, поведения, общения, отношения к труду, к истории отечества и т. п. Излишне говорить здесь о российском шоу-бизнесе, строящемся по американскому образцу и вытеснившем собственно искусство, и о преподавании в школах и вузах гуманитарных дисциплин с использованием учебников и методик USIA, «Открытого общества» Дж. Сороса и других зарубежных филантропов.

Неслучайно ведь гнездо существительного патриот в современной лексикографии представлено только группой слов, ставших в официозных СМИ инвективными по отношению к представителям оппозиции (национал-патриот, национал-патриотизм, национал-патриотический, патриотический, псевдопатриот, псевдопатриотизм, ультрапатриот, ультрапатриотический, ура-патриот, ура-патриотический), окрашенными отрицательно-оценочно; значение же самого слова патриот, снабженного пометой полит., толкуется через его якобы абсолютный синоним: «‘национал-патриот’, полит. неодобр. ‘представитель, сторонник национал-патриотизма’», а национал-патриотизм, в свою очередь, – «полит. неодобр. ‘идейно-политическое движение конца 80–90-х гг., выступающее за сохранение национальных исторических культурных ценностей и традиций России на почве крайнего национализма’» [ТССРЯ 2001: 498–499].

Таким образом словарь фиксирует как аксиому общественного сознания: быть патриотом – по меньшей мере, неразумно и предосудительно; вероятно, еще и потому, что сам патриотизм никак не вмещается в рамки толерантности – ведь если исходить из вышеприведенной дефиниции МАС2, то патриотизм не означает заведомой толерантной предрасположенности к любой стране и к какому угодно народу, толерантную потерю исторической памяти в зависимости от чьих-то конъюнктурных коммерческих интересов и прочих толерантных достоинств (в общем, это чуть ли не экстремизм).

Понятно, что при «деидеологизации» государства и в межличностных, и в международных отношениях доминирует материальный, финансовый фактор. Так, в сообщении о выплате Германией «компенсации» российским гражданам – жертвам нацизма сказано: «Мы закрываем трагическую страницу истории» [РТР. 03.12.01], – т. е., по существу, предложено забыть весь комплекс событий Великой Отечественной: страшные жертвы и разрушения, имена героев, их подвиги… Иногда (возможно, опять же с целью воспитания толерантности у аудитории) по этому вектору корректируются выступления даже высших государственных руководителей.

Например, в заявлении российского президента прозвучало: «Это показывает, что все проблемы практически мы закрыли … – по выплате долга России ФРГ … и сейчас можем развивать наши отношения с чистого листа» – диктор тут же отредактировал: «Все проблемы прошлого между Россией и Германией закрыты» [Вести. РТР. 03.09.02].

Поэтому по-своему логично и даже обыденно, например, такое публичное заявление депутата Госдумы от Союза правых сил А. Баранникова по поводу якобы существующей проблемы Курильских островов: «Аргумент “ни пяди советской земли агрессору мы не отдадим” – это прошлый век» [24. Ren-TV. 13.03.02] (ср. известное: «Кемскую волость?… Да об чём разговор? Да пущай забирают на здоровье!» [Булгаков 1990, 5: 455] – кстати, в пьесе эту реплику произносит вор Милославский). Собственно, судя по некоторым сообщениям СМИ, процесс передачи российских территорий другим государствам уже происходит.

На протяжении ряда лет в духе политкорректности в сознании российского социума культивируется подготовка благожелательного отношения к радикальному пересмотру памяти о Великой Отечественной войне. Эти операции носят характер комплексной ревизии, переоценивающей буквально все исторические события и роли их главных персонажей – видимо, почва для деятельности недавно учрежденной комиссии «по противодействию фальсификации истории» создавалась целенаправленно и заранее. Приведем несколько примеров из российского теледискурса.

Существительное воин имеет в русском языке многовековую традицию высокой положительной оценки обозначаемого лица как «своего» – безразлично, русского или советского; в [БАС2] «воин – тот, кто несет военную службу, сражается с врагом; боец, военнослужащий (обычно в торжественной речи)». Но ср.: «На кемеровских шахтах в сорок третьем – пятидесятом годах работали бывшие воины Германии, Румынии и других стран» [РТР. 1993]. «По договоренности русского [!] и японского правительств [чиновник имярек] занимается возвращением на родину останков японских воинов» [КГТРК. 24.04.98]. Такая подмена «своего» «чужим», или представление «чужого» как «своего» – сами по себе уже чрезвычайно значимые в семантическом, а значит, и в пропагандистском аспекте. Однако это лишь фрагмент информационной кампании.

Ср. следующие примеры. Участники диалога в телевизионном «Пресс-клубе» рассуждают: «[Т. Эйдельман, учитель истории: ] Мы привыкли, что Великая Отечественная война – это святое… Святое – это то, о чем не говорят[33]. И чем меньше мы будем говорить о святынях, тем больше шансов, что они у нас появятся… [К. Осповат, школьник: ] Для меня нет ничего святого в истории… Самое святое – это борьба человека за свою свободу» [ОРТ. 22.04.97]. – «День вывода русской армии из Берлина, как и День Победы, останется праздником со слезами на глазах» [Новости. Останкино. 22.04.97]. «Сегодня можно сказать, что любая война безнравственна» [Вести. РТР. 11.12.98]. – «Праведных войн не бывает» [М. Бердникова. Нью-Йорк. ТВ-6. 31.03.98]. «Эта выставка напоминает, что́ обычно, независимо от исхода войны, в ней есть всегда: это гибель невинных людей [в этот момент на экране – картины, изображающие мертвых солдат вермахта, их могилы и т. п. ]… Поздравляем с Днем Победы!» [Доброе утро, Россия! РТР. 10.05.00]. «Их [итальянских солдат на «восточном фронте»] судьба была трагична» (С. Филонов, историк) [Сегодня. НТВ. 16.09.08]. С умилением повествуется о визите в Москву (вероятно, несколько запоздалом, по мнению создателей передачи) «бойцов вермахта»: «В музее на Поклонной горе – выставка произведений немецких солдат-фронтовиков [т. е. с того же «восточного фронта»]… Бывшие враги с цветами отправляются к могиле Неизвестного солдата…» [Сегодня. НТВ. 11.04.10] и мн. др.

«Уважаемым россиянам» предлагаются – очевидно, для всемерного подражания – впечатляющие примеры толерантности: «Немецкий летчик просил прощения у жителей английского города Бата за бомбардировки [во время второй мировой войны; там погибло около 400 человек]. Реакция англичан: “Мы его простили, он делал свою работу”. Теперь немецкий ветеран собирается в Россию…» [Сегодня. НТВ. 28.04.04] (по-видимому, здесь еще и неэксплицированная рекомендация уцелевшим советским ветеранам: пока не поздно, покаяться перед агрессорами и оккупантами). Небезынтересно в связи с этим, что в преддверии очередного юбилея победы в телеэфире звучали и такие пожелания: «Сегодня надо сделать ставку на толерантное отношение к участникам той войны [т. е. советским ветеранам Великой Отечественной]» (анонс программы «Живые мысли») [7 канал 06.05.10]; трудно точно объяснить употребление прилагательного толерантное именно в таком контексте – то ли обыкновенная безграмотность, то ли что-то иное (примерно через год тот же ведущий квалифицировал всех без исключения российских пенсионеров как «иждивенцев, постоянно ждущих помощи от государства»).

Исходя из дефиниции понятия «культура», данной Ю. В. Рождественским («деятельность, служащая обеспечению устойчиво-продуктивной жизни общества за счет отбора, систематизации, хранения, изучения и организации использования правил и прецедентов деятельности»), логично полагают, что «правила и прецеденты являются фактами культуры, которые хранятся в памяти общества и людей – если некоторые факты предлагаются к пересмотру или забвению, то это существенное нарушение духовной общности людей» [Аннушкин 2009: 176]. Здесь же приводится пример, созвучный ряду вышеприведенных: «6 мая накануне Дня Победы канал СТС показывает очень милых немцев (киношников, художников), которые говорят, что “лучше бы не вспоминать эту войну”, ”зачем, мол, все эти тяжелые воспоминания, тревожащие душу?” Так политика толерантности предает забвению факты культуры, и именно так ведется скрытая психологическая война с осторожным нарушением символического зонтика данной нации» [Аннушкин 2009: 176].

На территории самой России на протяжении чуть ли не всего перестроечно-реформаторского периода светлые силы неустанно и бескомпромиссно борются против страшного, но совершенно мифического «русского фашизма», «которым, конечно же, легче самим себе и миру объяснить грозное недовольство ограбленного и согнанного с родных мест населения… Но фашизм-то тут при чем?» [Поляков 2005: 154]. Конечно, сам по себе фашизм здесь ни при чем, но словесный ярлык-жупел, наклеенный на пустоту, пропагандистски чрезвычайно удобен для игр манипулятивных.

Он тиражируется в стране, наиболее пострадавшей от фашистского нашествия, а потому естественно вызывает сильнейшую реакцию отторжения. Любопытно, что для доказательства реальности «русского фашизма» кем-то даже было создано антифашистское движение «Антифа», основателем которого номинально считают некоего Ивана Хуторского, «юриста по образованию» с толерантным прозвищем Костолом. Костолом был якобы убит «русскими фашистами», и теперь соратники павшего героя, которых почему-то называют «левыми радикалами», сражаются в память о нем (кажется, есть некоторая аналогия с Хорстом Весселем). Правда, за неимением собственно фашистов уже нападали и на офис депутата, и на редакцию газеты «Комсомольская правда»… Храбрецы-антифашисты охотно дают телеинтервью (как правило, в масках): «Нужно как бы бороться… Обстановка как бы национализма в стране… В принципе как бы отступать уже некуда» [Неделя. Ren-TV. 19.12.09]. Это – один из многих случаев трансформации сознания под влиянием слов-мифогенов: молодые люди настолько запуганы мнимой угрозой, что запугивают и других: провоцируется массовый психоз[34]. Вероятно, это также и результат умелой организаторской работы, подкрепленной чьим-то щедрым финансированием… Но «Антифа» и костоломы – конечно, радикалы от толерантности. Воспитание ее в массах может быть и более тонким. Например: «Профилактика фашизма. В Воронеже, известном выходками скинхедов, проводится чаепитие со студентами из Африки» [Сегодня. НТВ. 04.12.06]. Из этого сообщения следует: а) фашизм в России несомненно существует; б) в Воронеже очень много фашистов; в) активно проводится работа по повышению толерантности. Реален же, возможно, лишь факт интернационального чаепития…

С другой стороны, весьма редко, и только при особых обстоятельствах, получают огласку случаи межэтнической интолерантности, так сказать, обратной направленности – например, случай избиения в МГУ двумя дагестанцами русского студента; не окажись он сыном первого заместителя министра МВД России, об этом вряд ли бы стало известно. Кстати, в той же передаче [Неделя. Ren-TV. 06.12.08] говорилось: «Союз русских студентов не поощряется властями»; в то же время инонациональные землячества никто не запрещает, поскольку это было бы не толерантно.

Особые надежды возлагаются сегодня в России, по-видимому, и на религиозное воспитание детей: в государственных школах введено обучение основам мировых религий. Интересно и то, что это произошло в светском (по конституции) государстве, и то, что почти одновременно с этой новацией началось упразднение уникальной системы высшего педагогического образования[35].

Тем же, кто чрезмерно и притом искренне уповает на благотворный толерантогенный потенциал, который якобы заложен в преподавании религии, надо быть готовыми к очередному разочарованию: «На протяжении многих столетий традиционная религия всегда стремилась насаждать единомыслие, всегда отличалась большей или меньшей нетерпимостью к инакомыслию и поэтому, как правило, всемерно содействовала той культуре, которая отвечала интересам утверждения данной религии и осуждала, а в прошлом преследовала и уничтожала ту культуру, которая не отвечала этим интересам. Это происходило со всеми религиями…» [Каушанский 1993: 7].

Предлагается, по существу, выбирать между хорошим (толерантностью) и – мягко выражаясь – не очень хорошим (патриотизмом), ибо если понимать патриотизм как ‘любовь к родине, преданность своему отечеству, своему народу’ [МАС2 III 1983: 33], то это чувство легко объявить выходящим за пределы толерантности, принимаемой в качестве нормы, а следовательно – чувством опасным, излишним. Хотя таковым оно может считаться только с позиций новейшего воплощения космополитизма – глобализации, для которой патриотизм является естественным препятствием.

Формируется альтернатива (по модели оппозиции хорошо / плохо): толерантность / патриотизм. Заметим попутно, что, как указано на первой странице коллективной монографии, посвященной разноаспектному познанию толерантности, «поддержку данного проекта осуществляют Московский общественный научный фонд совместно с Министерством образования РФ, Институтом перспективных российских исследований им. Кеннана (США) за счет средств, предоставленных Корпорацией Карнеги в Нью-Йорке (США), Фонда Джона Д. и Кэтрин Т. Мак-Артуров (США)» [Философские и лингвокультурологические проблемы толерантности. Екатеринбург. 2003]. Вряд ли можно считать случайными согласованные филантропические порывы зарубежных доброжелателей.

Вероятно, щедро финансируется и деятельность российских СМИ, также распространяющих то, что они считают (или им предписано считать) толерантностью.

Анализ контекстуальной семантики слова толерантность в дискурсе российской центральной прессы позволил сгруппировать найденные случаи по принципу «сфера употребления»: толерантность как идеология (причем имеющая четко выраженную инокультурную природу); межэтнические отношения; межконфессионильные отношения; межличностные отношения; социальные отношения; сексуальные отношения (прежде всего, применительно к т. н. «сексуальным меньшинствам», т. е. приверженцам половых извращений, трактуемых теперь как «допустимые отклонения»); профессиональная деятельность [Гусар 2006].

В зеркале политкорректности, отражающей и запечатлевающей толерантность, меняются естественные представления об очень многих событиях и ситуациях и их оценки. Например: «Елена Яцык [адвокат убийцы] могла воспользоваться методами, которые, может, не совсем законны, но могли помочь подозреваемому» (мнение коллеги-адвоката) [Человек и закон. 1 канал. 22.05.08]. Подобные деликатные формулировки сегодня не редкость (ср. в политкорректной Америке: «Уэсли Снайпс [голливудский актер, обвиняемый в неуплате налогов в размере 15 млн долларов, за что ему грозит наказание – 3 года тюрьмы и 5 млн долларов штрафа] назвал себя “ наивным искателем правды, который никогда не разбирался в финансовых делах”» [Вести-дежурная часть. РТР. 28.04.08]).

Наряду с толерантным отношением к преступности, «нам пытаются навязать толерантное отношение к пьющим, курящим женщинам и молодежи, к наркотикам, абортам, порнографии; не за горами узаконивание проституции, эвтаназии» [Гуськова 2004: 135].

Толерантность активно насаждается и в области межнациональных (межэтнических) отношений, где в качестве гиперонима, нивелирующего граждан РФ и явно элиминирующего (якобы за ненадобностью) этноним русский, выступает теперь словечко россиянин. К тому же ряду волшебных изменений принадлежат и периодически вводимые варианты слова реформа, которое уже в 1998 г. оценили как синоним разрухи, воровства и безвластия [Поляков 2005: 360]; впрочем, теперь актуальны не все из перечисленных ассоциаций.