В.А. Зайцев и его критическая деятельность в журнале «Русское слово»

Зайцев

Давал уничижительную оценку почти всем современным поэтам и писателем, исключением был Некрасов. Его называли нигилистом, разрушителем эстетики, которые отвергал категорически искусство в целом и противопоставлял поэзии современные естественно-научные представления. Считал, что искусство заслуживает "полного и беспощадного отрицания".

У Зайцева еще больше, чем у Писарева, намечался уклон интересов в сторону публицистики, естествознания, политэкономии. В эмиграции, начавшейся с 1869 года, он вовсе отошел от литературно-критической деятельности. Из статей, написанных в период сотрудничества в «Русском слове», наибольшую ценность представляют следующие: «Белинский и Добролюбов», «Стихотворения Н. Некрасова», «Эстетические отношения к действительности», «Сочинения Лермонтова», «Стихотворения К. Павловой», систематические обзоры под общим названием «Перлы и адаманты русской журналистики».

Очень близок Зайцев к Писареву в философских вопросах. Он без всякой критики принимал вульгарно-материалистические выводы Молешотта, пользовался этими выводами как откровениями, иронизировал над диалектикой и «законом причинности». Он торопился объявить, что Белинский по незнанию немецкого языка не успел окончательно испортить себя знакомством с гегелевской «философской гансвурстиадой» (клоунадой). Между тем известно, что Белинский как раз сумел обстоятельно познакомиться с гегелевской диалектикой, и в этом-то его великая заслуга перед русской критикой. Вульгарный материализм легко мирился у Зайцева с идеализмом в области понимания опыта. Зайцев высоко ценил А. Шопенгауэра за то, что его философия «положила конец всем метафизическим системам». Критик выдергивал отдельные положения из Шопенгауэра, стараясь доказать, что формула «мир как воля и представление» является формулой материалистической: ведь воля и представление есть продукты пяти чувств человека. Именно это доказывали излюбленные авторитеты Зайцева: Молешотт, Бюхнер, Фохт.

Антонович резко и основательно указал на ошибки Зайцева в статье «Последний философ-идеалист». Тот, как ни отбивался в своем полемическом ответе, все же должен был принять некоторые из упреков.

Зайцев, как и Антонович, написал статью в связи со вторым изданием диссертации Чернышевского в 1865 году. Статья проникнута глубокими симпатиями к Чернышевскому. Недаром Зайцев поместил также в герценовском «Колоколе» заметку о Чернышевском. Но свое собственное «разрушение эстетики» он хотел приписать автору диссертации. Признавая, что идеи диссертации ныне стали господствующими, Зайцев считает, что пора сделать последний логический вывод из посылки Чернышевского: «вне действительности нет истинно прекрасного». Если искусство не может дать того, что дает природа, то к чему же оно? «От добра добра не ищут». Это утверждение было равносильно отрицанию искусства. Искусство — только «болезненное явление», заслуживающее «полного и беспощадного отрицания». Оно нужно только для повторения картин действительности, их популяризации. Зайцев считал смешными уточнения Антоновича относительно разницы между копированием и воспроизведением жизни в искусстве. Искусство нужно было только для смягчения нравов варварских времен, а с развитием человечества его цена падает. Такая «защита» эстетики Чернышевского давала много поводов реакционерам «изничтожать» ее начисто.

И тем не менее Зайцев стоял за то сближение искусства с действительностью, за тот его демократический дух, к которым призывала диссертация Чернышевского. Зайцеву казалось, что он-то и является истинным защитником этих тезисов.

Критик «Русского слова» посвятил также специальную статью защите наследия Белинского и Добролюбова (1864). Теоретики «чистого искусства» начинали спекулировать на некоторых идеях Белинского, а Добролюбова обвинять в упадке критики.

Пересказывая идеи Белинского и Добролюбова, он искренне хотел доказать, что стоит ближе к ним, лучше продолжает их дело... На самом деле он приспосабливал Белинского и Добролюбова к своим вульгарным трактовкам эстетических проблем. Зайцев ошибочно доказывал, что Белинский никогда не выходил из пределов критики в область политических вопросов... Только будто бы в рецензии на «Выбранные места» и в «Письме к Н. В. Гоголю» Белинский вышел за пределы чистой критики. Зайцев верно противопоставлял взгляды Добролюбова на народ взглядам либералов. Но при этом Зайцева и «заносило»: оказывалось, по его мнению, что Добролюбов потому и велик, что не был литературным критиком, а, «будучи плохим или вовсе не будучи критиком, был сатириком, публицистом». У Добролюбова Зайцев находил некоторые черты непоследовательности, чрезмерной восторженности в ожидании революции. Зайцев хотел бы все это исправить. У Добролюбова, кроме того, были еще слишком «идеальные представления о народе», и они «заставляли его слишком много ждать от народа». Зайцев гордился тем, что он на все смотрит трезвее. На деле же Зайцев отходил от идей крестьянской революционности в сторону реформизма и просветительства.

В конкретных оценках писателей Зайцев меньше ошибался. Самым талантливым из поэтов для него был Некрасов. Статья Зайцева передает поистине исповедальную любовь молодых людей 60-х и затем 70-х годов к Некрасову, провозгласивших на могиле поэта, что он «выше» Пушкина. В ней верно решен вопрос о его народности.

Еще перед тем, излагая взгляды Белинского, Зайцев назвал Пушкина первым русским «национальным» поэтом и с характерной путаницей терминов добавлял, что его можно назвать также и «народным» поэтом. В смысловой разнице терминов «национальность» и «народность» Зайцев еще не разбирался. Он рассуждал так: «Народным поэтом я назвал бы Некрасова потому, что герой его песней один — русский крестьянин». Поэт не ограничивается объективным изображением страдания, но мыслит о народе и свои глубокие, просвещенные мысли передает в прекрасных, свободных стихах, в которые без натяжек укладывается народная речь и которые чужды поэтических метафор и аллегорий. Итак, различие между народностью и простонародностью проведено. Но незаметно для себя Зайцев провел различие и между «национальностью» и «народностью». Национальность необязательно связана с прямым выражением крестьянских дум, с изображением героя из крестьян. Некрасов — народный поэт именно в новом, прямом, по-щедрински «непосредственном», демократическом смысле слова: он изображает думы героев народа. Что же касается косвенно брошенных похвал Зайцева, будто в поэзии Некрасова нет «метафор и аллегорий», то перед нами очередная, характерная для него ошибка, которая снижает значение всех его оценок Некрасова.

Подобные же недостатки метода Зайцева-критика в подходе к художественной форме проявились и в статье о Лермонтове. Лермонтов «злоупотреблял» поэтическими тропами, а его произведения изобилуют иносказаниями, отвлеченностями.

Но что значит поэзия без метафор и аллегорий? Разве можно упрекать за них Лермонтова? Разве Некрасов избегал поэтических тропов? Ими полна вся его поэзия. Крестьянская тема, демократизм мышления вовсе не уничтожали поэтического языка Некрасова. Другое дело, что у каждого поэта свои метафоры и аллегории, свой язык.