Размышления о шахматах

Шахматная игра имеет, видимо, какой-то зага­дочный внутренний смысл, некий символ, пони­маемый каждым по-своему, да и то, вероятно, в зависимости от возраста и настроения, принима­емый и читаемый по-разному. Эти вечные препят­ствия на пути к цели напоминают о превратно­стях человеческой жизни, вызывают какие-то ассоциации: незавершенных проектов, дел, не­осуществленных или слишком поздно осуществ­ленных желаний. Главное чувство, которое испы­тывает человек при решении шахматных проблем, это, конечно, чувство глубокого удивления, удив­ления всему: и богатству оттенков мысли, и тон­костям сложнейших приемов игры, и своей бес­помощности в таких простых с виду положениях, когда истина совсем рядом, а найти ее не уда­ется. Шахматы прежде всего учат человека со­размерять свои желания со своими возможностя­ми. Однако с годами многие начинают переоце­нивать себя и недооценивать партнера. В шахма­тах не так просто разглядеть свои ошибки, потому что игра настоящая ведется «за кадром». Таинственная борьба замыслов лишь слабой тенью отражается в самих передвижениях пешек и фигур, надо уметь еще читать эту беззвучную партитуру ходов, когда ритм игры имеет не ме­нее важное значение для понимания замыслов партнера, чем сами ходы, в какой-то мере стан­дартные.

Тот, кто внимательно прочел «Самоучитель», понял, конечно, что в шахматах не существует абсолютных истин, нет ходов, гарантирующих реализацию замысла. Решающим фактором игры всегда была и остается воля человека, его уме­ние бороться со своими слабостями, его психоло­гическая устойчивость и дерзость ума.

Импровизационное шахматное творчество– самое ценное, что вносит в шахматы человек. Ис­полнять на шахматной доске заученные ходы, проводить стандартные планы, повторять реко­мендации толстых энциклопедий могут и компью­теры. Но импровизировать на базе таланта, зна­ний, фантазии, неустанного стремления к творче­ству могут только живые шахматисты. И что толку, если партнеры боятся сойти с наезженной колеи; ведь самыми интересными являются те поединки, в которых обе стороны вели острую дискуссию по неисследованным еще проблемам. Когда встречаются достойные друг друга сопер­ники, то никогда не возникает легких для прове­дения технических приемов позиций, напротив, все сложно, фигуры и пешки создают самые при­чудливые узоры, проблемы трудно решить одним сильным ходом, атака гибко чередуется с защи­той, в процессе борьбы ошибки партнеров гене­рируют токи высокой частоты, создают немыс­лимое в обычных жизненных ситуациях напряже­ние всех чувств, вызывая у зрителей состояние подлинного творческого сопереживания.

Первый чемпион мира Вильгельм Стейниц был очень горд своими открытиями в области стратегии шахмат. Поэтому он так ревностно отстаивал свое право считаться самым сильным шахматистом мира, доказывающим на практике силу своих теоретических воззрений. После его победы в матче над Адольфом Андерсеном (1866) шахматисты были разочарованы, увидев, что комбинацию можно не только опровергнуть, но и предотвратить! Однако приходилось признать явное превосходство практической силы Стейница. Так продолжалось до знаменитого лондонского турнира 1883 года. Яркая победа Германа Цукерторта, показавшего в своих партиях силу им­провизации, красоту острой комбинационной атаки, вновь вернула комбинации ее истинное место в шахматном творчестве.

С этим, конечно, не хотел мириться Стейниц, который тотчас после окончания турнира вызвал Цукерторта на официальный матч за звание луч­шего шахматиста, а так как по случайному сов­падению именно тогда стали появляться офици­альные чемпионы мира в разных видах спорта, то и в шахматном матче игра началась за звание чемпиона мира. Но смысл шахматной борьбы оставался пока еще не спортивным, а творче­ским – это был диспут по неисследованным про­блемам дебюта, миттельшпиля, по тем животре­пещущим вопросам, которые ежевечерне обсуж­дались в клубах крупнейших шахматных столиц мира. Сами правила матча требовали не спортив­ного набора определенного числа очков, а убеди­тельного доказательства своей правоты победами, и число их говорит само за себя–десять! Мож­но не сомневаться, что если бы результат матча был, скажем, 10:9, то чемпион мира тотчас бы вызвал побежденного на новое единоборство.

Поэтому, когда в первых пяти партиях матча 1886 года Стейниц потерпел четыре поражения подряд, он был в шоке. Изобретателю новой си­стемы игры пришлось многое пересмотреть, пе­реоценить, переосмыслить... И когда отсчет чем­пионов мира ведется не от Греко, Филидора, Лабурдоннэ, Андерсена, Морфи, не от фактически первого матча на первенство мира (им, безуслов­но, был матч Андерсен–Стейниц), то обосно­вание для этого только одно: именно после пяти стартовых партий, во время переезда из Нью-Йорка в Сан-Луи (своеобразного тайм-аута), Стейниц сумел доказать, что является бесспор­ным чемпионом в области стратегии шахматной игры. За эти дни Стейниц (без помощи сегодняш­них объемных справочников и энциклопедически образованных помощников) сумел сам понять причину своих четырех проигрышей и нашел ме­тод игры, исключающий любую неожиданную комбинацию Цукерторта. Результат последую­щей серии не имеет себе аналогов в истории чем­пионских матчей–девять выигрышей при одном-единственном проигрыше! Победа со счетом +10–5=5 достойно возвела Стейница в ранг чемпиона мира.

С той поры прошло много лет, утекло немало воды, чемпионы приходили и уходили, менялись их методы игры. Но не изменились наши крите­рии в оценке творчества чемпионов мира. Сегод­ня, как и сто лет назад, мы тоже восхищаемся новыми стратегическими идеями в миттельшпиле, удивляемся находкам в дебюте. Появился, прав­да, и новый пункт в оценке творчества чемпио­нов: мастерство в эндшпиле, которым так гор­дятся нынешние сильные шахматного мира. Мне самому очень нравится размышлять над тайнами простых с виду позиций, думать о том, что не в силах человека (пока не в силах!) развить свой мыслительный аппарат до такой степени, когда бы можно было ясно увидеть весь долгий путь игры даже в тех позициях, спортивная оценка ко­торых не вызывает сомнений.

До сегодняшнего дня многие считают, что спо­собности шахматиста и математика смыкаются в дальнем расчете вариантов. Но так ли это? По всей видимости, эти способности выражены скорее в умении оперировать «размытыми» функ­циями. Думается, что человек вообще не спосо­бен к «устному счету» за доской, и мне не ка­жутся убедительными попытки придавать значи­тельный вес счетным способностям, которые потом, дескать, теряются с возрастом. Даже гроссмейстеры не уверены в качестве расчета, так как зрительно охватить всю цепь вариантов не удается Оцените сами простую позицию 171.

MKKKKKKKKN
I?@?@?@?@J
I@?@?@?@?J
I?@?@?@?@J
I@?@1&?@?J
I?@?@?@?@J
I8?$#@?@?J
I?4?@?@?@J
I@?@?@?@5J
PLLLLLLLLO

Ход белых

Для ЭВМ расчет ее не представит особого труда А человек не может увидеть и запомнить 17-ходовый маршрут ферзя. Ходы ферзя вправо, влево, вверх, вниз не ассоциируются с наимено­ваниями ходов и плохо запоминаются. Но если шахматист знает или чувствует возможную фи­нальную позицию, ему остается только прокон­тролировать чистоту промежуточных ответвлений.

При своем ходе белые выигрывают с помощью сложных перемещений ферзя. Это типичный при­мер решения, в котором для грамотного шахмати­ста нет творческих элементов: 1.Cс4+ Kа2 (1…Kb3 2. Ib5+ Kс2 3.C:b2 d2 4.Cd1 K:d1 5/ Ib1+ Kе2 6. Iс2 Ke1 7.Kg2 d1I 8.If2Х; 3...cb 4.Iс4+ Kd2 5. Ib3 Kc1 6.Iс3+) 2. Cd2+ (2.C:b2+ K:b2 3.I:d3 с2–ничья) 2... Ka1 3.Iа5+ Iа2 4.I:с3+ Ib2 5.Iа5+ Iа2 6.Iе5+ Ib2 7.Iе1+ Kа2 8.Iе6+ Ka1 (8.. Kа3 9.Cс4+) 9.Iа6+ Iа2 10.If6+ Ib2 11 If1+ Kа2 12. If7+ Ka1 (12... Kа3 13. Cс4+) 13.Iа7+ Iа2 14. Ig7(d4)+ Ib2 15.Ig1+ Kа2 16.Iа7+ Iа3 17. If7+ Ka1 (17… Kb2 18. Cс4+) 18.If1+ Kа2 19. Ib1Х (172).

MKKKKKKKKN
I?@?@?@?@J
I@?@?@?@?J
I?@?@?@?@J
I@?@?@?@?J
I?@?@?@?@J
I4?@#@?@?J
I7@?&?@?@J
I@1@?@?@5J
PLLLLLLLLO

В практической игре такие ситуации встреча­ются редко, главное – издали решиться пойти на исходную позицию и суметь затянуть на нее партнера. В книге А. Шерона «Эндшпиль» можно найти позицию, где у белых король, ладья и слон против короля и ладьи черных. Белые побежда­ют элементарными техническими приемами, но затрачивают на это 156 (сто пятьдесят шесть) ходов! Кто из вас возьмется рассчитать вариант в уме?

Часто результат здесь зависит всего лишь от одного своевременно сделанного хода! Увидеть необходимость этого хода именно в данную се­кунду трудно при игре, а уж издалека и просто немыслимо. Те партии, которые нам демонстри­руют как доказательство наличия у чемпионов этой феноменальной черты творчества (?), пока­зывают лишь одно: мы принимаем простые исти­ны за сложные, потому что там, где видно вы­игрыш сложным путем, всегда есть простой ори­ентир для действий. Это уже после, в случае удачи говорят: «Я все это видел», но во время игры шахматист делает свои ходы лишь по ориентиру.

Знаменательно, что мимо шахматных истори­ков, которые без устали твердят нам об умении играть эндшпиль «как чемпионы», прошло выска­зывание Ласкера в его «Учебнике шахматной игры»: «Здесь Стейниц сыграл не лучшим обра­зом. Но в эндшпиле Стейниц был вообще не на высоте: во-первых, потому, что ему почти не тре­бовалось подобное несколько педантичное и ме­ханическое мастерство, так как он выигрывал и без него, а во-вторых, его богатой фантазии было тесно в области расчета». Ласкер сам хорошо играл эндшпиль, но считал его все-таки элемен­тарной математической работой, неким подве­дением итогов.

...А теперь подумаем: так ли уж важен спор­тивный итог, если один ход может изменить логи­ческий результат творческого единоборства?