Христианская мораль и ресентимент. Ного самоистязания. Они зовут активно сопротивляться естественным жизненным инстинктам, которые слепо толкают на ответное противодействие

==95

ного самоистязания. Они зовут активно сопротивляться естественным жизненным инстинктам, которые слепо толкают на ответное противодействие. Зов этот исходит из глубоко индивидуалистического духа евангелизма, отвергающего зависимость собственного образа действий и поведения от образа действий и поведения «другого»; действующему не подобает быть низведенным на более низкий уровень другого тем, что его действия — лишь реакция на чужие. Действие должно вырастать из личности органически, «как плод из древа». «Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе, а злой человек из злого сокровища выносит злое». «Ибо от избытка сердца говорят уста» (Матфей 12, 35 и 34). Таким образом, речь идет не о том, что побуждается реакция, извращенная по отношению к естественной, в смысле «он ударил тебя по одной щеке, поэтому подставь другую», а о том, что вообще отвергается чисто реактивное действие, применение к себе обычных, усредненных ценностных масштабов и способов поведения.

Я уже говорил о «загадочной» расположенности Иисуса к грешникам, которая тесно связана с его постоянной готовностью бороться против фарисеев и книжников, против всякого рода обывательской «правильности». Нет ли тут ресентимента? Иисус, очевидно, понимал, что великий, крутой поворот в отношении к жизни и к ее смыслу, которого он требует от человека, — поворот, на христианском языке именуемый «вторым рождением», — может быть, легче совершить грешнику, чем «праведнику», стремившемуся день за днем, шаг за шагом к тому идеалу, что предписан Законом. В «грешнике» сокрыта могучая сила и пластичность жизни, он — как

==96

МАКС ШЕЛЕР

бы неисчерпанная возможность! Прибавим, что Иисус глубоко скептически относится ко всем, кто за показной добропорядочностью, присущей человеку поистине доброму как дар божий, скрывает лишь недостаток сильных побуждений, скудость жизненных потенций. Правда, все это еще не объясняет его загадочной расположенности. Есть в ней что-то такое, что трудно выразить словами, можно разве только почувствовать: бывает, что как раз самые благородные натуры из «высшего» общества — действительно «хорошие» люди, не фарисеи — испытывают могучий порыв сердца, непреодолимое желание уйти к грешникам, бороться, страдать и радоваться вместе с ними, жить их нелегкой безысходной жизнью. И движет ими на самом деле не искушение греховно-приятными вещами — не демоническая тяга к «сладости» греха, возбуждение от запретного плода или соблазнительная новизна ощущений, — а скорее свойственное всем нам и бурно прорвавшееся в них чувство сострадания с целостностью того солидарного человеческого единства, которое есть как бы один человек, горячая любовь к целому универсума — любовь, заставляющая нас мучительно переживать тот факт, что лишь одна его часть «хорошая», вторая же «плоха» и презренна. Именно любовь к целостности человечества и глубокое сознание солидарности с ним движут нами, когда в иные мгновения мы вдруг ощущаем всю нелепость и чудовищность того, что должны быть одни «хорошими» среди хороших — и это как раз и вызывает что-то вроде отвращения к этим хорошим, которые в состоянии быть одни, и внутренний зов: прочь от них!

На языке трезвых понятий это означает следующее: то, что акт любви как таковой, как «источаю-