Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Дежурство
— Пошла, — сказала мама таким голосом, будто собралась на другой конец города, а не к дворовой арке у подъезда. — Ну, с богом, — прошелестела бабушка. На крышах и чердаках уже давно никто не караулил. Бомбежки прекратились, из-за снегопадов и морозов, наверное, и мало у кого из добровольцев местной противовоздушной обороны хватило бы сил взбираться наверх, торчать под черным зимним небом. Тут и внизу сторожить порядок некому. В графике сплошные вычерки и перестановки. Платок быстро закуржавел, облохматился белым, наморозь на ресницах мешала видеть. Да в этот час нечего и некого было выглядывать. Мертвое безлюдье, даже у булочной ни души, не настало еще время для очереди. По уточненному графику дежурство сдавать Нащериной Ираиде Ивановне. Эта не опоздает, не подведет. Мария Игнатьевна была не только довольна, что сменщица — Ираида, рада тому. Не просто соседи. Сослуживицы и приятельницы. Как никак шестой год в одной швейной артели надомницами. Мария в художественной вышивке искусна, Ираида отличная портниха. Добрая, щедрая душа, последним поделится. То корочки апельсиновые принесла: «Вместо нафталина в шифоньере держала до войны. В них же витамин от цинги, компот для Танечки сварить можно». То обнаружила в домашней аптечке коробочку с гомеопатическим лекарством, отсыпала горошков: «Они же на сахарине». А недавно пригласила через Таню к себе, велела мешок взять или сумку большую. «Зиновий мой открытие сделал, — обрадованно сообщила Ираида. — Из обоев же болтушку сварить можно!» Мария Игнатьевна не думала о таком: дома обоев не было, стены и потолки беленые. «Крысы подсказали, — продолжила удивление и радость мужниного открытия приятельница. — У других давно исчезли, а нам до сих пор нет от них покоя, средь бела дня нагличают, стены обгрызают. Обои же на мучном клейстере!» Зиновий Иванович, он электромонтером в трамвайно-троллейбусном парке работал, разметил стены на прямоугольники и квадраты, как хлебные и крупяные карточки — на талоны. Несколько суточных «норм» Нащерины оборвали для Савичевых. Темно. Морозно. Тихо и безжизненно. Время от времени откуда-то из-за Невы, с окраины города, с передовой линии фронта долетали глухие удары взрывов и выстрелов. Груз одежды угнетает плечи, ноги подгибаются сами по себе, присесть бы, а еще лучше — лечь… Нет, нельзя, ни в коем разе нельзя садиться. Сколько их, сидячих и скорченных, на ступенях и в сугробах… И неположено сидеть на дежурстве. Мария Игнатьевна неуклюже потопталась, вяло обхлопала себя накрест, чтоб согреться и сонливость разогнать. И опять думы вернулись на круги своя, к детям, к матери. С ней совсем худо. Участковый врач Анна Семеновна прямо заявила: «Дистрофия второй степени. Евдокия Григорьевна, строго говоря, в одном шаге от третьей». Третья степень алиментарной дистрофии — немедленная госпитализация или медленное умирание. Бабушка наотрез отказалась от больницы: «Там и без меня коридоры переполнены, класть некуда. Лучше в своей постели…» Послышалось, будто пружинный матрац заскрипел. Мария Игнатьевна насторожилась, чуть высвободила ухо. Снег под ногами хрустит, а нет никого. — Кто? — окликнула на всякий случай. — Нащерина, — ответили за спиной. — Смена. Надо же как темно.
Свет
Так совпало, что все кончилось разом: электричество, вода, отопление. Без тока давно научились обходиться в быту. Без тока, керосина, свечей. Напридумали, смастерили всевозможные простейшие светильники на машинном масле. Яркости меньше, чем от лучины, но копоти — все тропинки на заснеженных улицах в черных плевках. Самую маленькую, экономную коптилку из пузырька от чернил и нитяного фитилька не гасили на ночь, берегли огонь, как пещерные люди. Спички ведь тоже не купить… Лека принес кресало, обломок напильника, кусок кварца и трут из хлопчатки, но такой зажигалкой разве что курильщику пользоваться. — Мама, — вспомнила Нина, — у нас еще две свечи есть. Таня сразу догадалась, где и какие, а мама — нет, забыла. — Не встречала, вроде… Она уже несколько раз тщательнейшим образом обследовала все шкафы и буфеты, ящики и полки, все ценное— от забытого пакета с остатками крупы до лаврового листа, — все взяла под контроль. — В шкатулке, палехской, — напомнила Нина. И мама, как когда-то решая судьбу Барсика, сказала: — Не будем, ребята, венчальные трогать. Пока.
Вода
Дядя Вася, шумно дыша и побрякивая пустым бидоном, вошел в кухню. Теперь вся жизнь Савичевых тут сосредоточилась, а Таня и на ночь оставалась, на бабушкином сундуке спала. — Уже и не капает… Кончилась вода в подвале… Придется к сфинксам бегать… Вода из домашнего водопровода ушла, как жизнь из дерева, — сверху вниз. Сначала верхние этажи обезводились, потом нижние, а теперь и в подвале не стало. «К сфинксам бегать…» Таня с болью и жалостью смотрела на любимого дядю. Раньше он в шутку говорил: «Поплелись». Сейчас без палки шага ступить не способен, и одышка ужасная, словно порванные мехи гармони растягивают. «Бегать…» Такое и Леке не под силу, а он до войны в футбол гонял. Дорогие, бедные Лека и дядя Вася… — Отпустят Леку на побывку, принесем и вам невской водички, — пообещала мама. В одиночку ходить к проруби мало пользы, разольешь, расплещешь половину, а то и с порожней посудиной вернешься. Ступенчатый пандус превратился в ледяную горку, вокруг проруби — высокий ледяной барьер, вода точно в кратере заоблачного вулкана. Люди на карачках и ползком к воде подбираются, обратный же путь не всякий осиливает. Леку отпустили домой на другой день. Он пришел, как обычно, не с пустыми руками. Дровину на веревочке приволок и кашу принес в банке из-под компота. — Сына, — расстроилась мама, — зачем же ты. На станке работаешь, силы нужны, а ты вон какой — кожа да кости. Так еще еду от себя отрываешь. — Все чин чином, — заверил Лека, — не беспокойся, мама. Но она не успокоилась, строго, как могла строго, приказала: — Больше чтоб я таких баночек не видела, Леонид. — Другие предложения и просьбы? — отшутился Лека. — Нет? Следовательно… — Не свободен, — остановила мама. — Сходи за водичкой, сына. Таня вызвалась помочь. Кому-то посторожить надо. За раз два ведерка от проруби наверх не вытащить: круто и скользко. А воды много надо, на всех Савичевых.
Книги
— Осторожно на лестнице, — напомнила мама. — Так я же не первый раз. Все ступени замусорены, в наледи, на лестничных площадках свалка замерзших нечистот и хлама, сам черт ногу сломит. Таня осторожно поднялась на второй этаж и вошла в квартиру. Квартира большая, коммунальная, до войны четыре семьи проживали, кроме братьев Савичевых. Алексей и Василий Родионовичи занимали одну комнату, сразу направо от входной двери. В узком коридоре темно, как в пещере. Таня на ощупь нашла медную ручку, подергала, объявила громко: — Это я. Не дядей испугать боязно внезапным появлением. Самой страшно: вдруг не отзовутся… В ответ невнятный, но все-таки живой звук. — Это я, — повторила Таня, уже войдя в длинную комнату с наглухо запечатанным окном. Желтый мотылек коптилки тускло подрагивал, отражаясь в запыленных дверцах книжных шкафов, в остекленной раме с литографией «Сикстинской мадонны». От верхней вьюшки высокой круглой печи шел вниз дымоход, сочленяя «голландку» с «буржуйкой». Печь казалась Тане похожей на трубу океанского парохода, а железная времянка на коротких ножках — на собаку таксу. Дядя Вася сидел в глубоком кресле с книгой в руках. — Воды принесла, — Таня подала молочный бидончик. Дядя поставил его на холодную печку. — Спасибо, дружок. — Он наклонился, пошарил у ног. — Последнюю щепку сжег. Сейчас придумаем что-нибудь. В комнате осталось одно кресло и два стула, остальные изломаны и сожжены. Та же участь постигла старые журналы. Книги свои дядя Вася оберегал в священной неприкосновенности. И не только свои. Зашел как-то, а мама изготовилась кожаную обложку отдирать. В обложках и нераздерганные на тетрадки книги горят плохо: обугливаются по краям и углам — и гаснут. — Мария! — ужасно возмутился дядя Вася. — Это же — Шиллер! — Потому и жгу, — спокойно ответила мама. — Шиллер! — ужаснулся дядя. — Великий писатель, классик. — Для меня все одинаковы. — Что ты говоришь, Мария. Как можно путать немецкий народ с фашистскими выродками! Взгляд у мамы сделался непривычно тяжелым: — А откуда же они взялись? Но Шиллера все-таки поставила на место, в книжный шкаф. Сейчас дядя сказал: — Что-нибудь придумаем. Ах, да, жертва намечена, приговорена к смертной казни через сожжение. Подай, дружок, фолиант, что лежит на столе. Толстая книга называлась — «ЛЕНИНГРАД. Адресно-телефонная справочная книга. 1940». Таня недавно перелистывала ее. Одна треть состоит из рекламных объявлений. Обманчивых, раздражающих, болезнетворных до колик в животе. «Главрыба» уговаривала покупать всевозможные консервы, многие названия которых в диковину: анчоусы, рольмопс — что это? Предлагала рыбу живую, соленую, копченую; кулинарию — заливные, паштеты, бутерброды, растегаи, пирожки… Кондитеры советовали торты «Пралинэ», конфеты «Пинг-понг» и «Флора»… Справочная книга дразняще пахла рыбой и мясом, сыром и хлебом. И к чему номера телефонов? Аппарат отключен до конца войны. Таня без сожаления подала дяде фолиант, спросила вдруг: — А война когда-нибудь кончится? Дядя Вася ничуть не удивился, сразу же ответил: — Все, дружок, имеет начало и конец. В итоге итогов не штык и бомба правят бал. Шиллер писал, что миром правит Любовь и Голод. Увы, и — голод. — И холод, — со вздохом добавила Таня. — А вот когда кончится, зимы не будет?
|