Глава 36. Капельница закончилась часов в двенадцать ночи

Капельница закончилась часов в двенадцать ночи. Маша взяла плед, и устроилась на широкой кровати рядом с Шурочкой. Они заснули, и проспали до десяти часов утра, пока их не разбудила Наталья Леонидовна.

На этот раз Шурочке было значительно лучше. Её почти не ломало, только была слабость во всём теле.

Можно было и поесть, и поговорить. И поспать в своё удовольствие. Но спокойствия – не было. Душа болела у Шурочки. Почти невыносимо болела душа. И так было стыдно…

– Видишь, легче уже, – сказала Наталья Леонидовна.

– Да, легче. Только душа болит.

– Душа и должна болеть. Выболеть должна душа. Как гнойник болит, пока не вскроется. Если назревает. А пока не назревает – не болит. Я ведь тоже совсем недавно понимать стала кое‑что.

– Что?

– А то, что ничего на свете не бывает просто так. А бесплатный сыр – сама знаешь, где бывает. За грехи приходит расплата. За всё мы платим, за всё. За тщеславие, за жадность. За злобу. За зависть. Тоже выбаливала у меня душа… И сейчас ещё выбаливает.

– Вы разве злая? – спросила Шурочка.

– Как тебе объяснить? Муж так умирал тяжело. И только перед самым концом простил Юру. А ведь мы всю жизнь тщеславились. А как вышло не по‑нашему, так стали на сына злиться и сына проклинать. Слава Богу, что хоть что‑то открылось мужу. Перед смертью – простил Юру он. Свою вину признал. И я – тоже поняла. Самое главное поняла. Не судите, да не судимы будете. А помогайте, как можете. А не можете физически помогать – тогда молитесь. Бога не обманешь. Бог поругаем не бывает.

– И мы пытались себя обмануть. Мы, с Юркой… И себя, и Бога обмануть пытались. Не задумывались ни о чём.' И всей грязи своей не видели…

– Помилуй тебя Бог, Шурочка, – сказала Наталья Леонидовна и пошла ставить чайник.

Маша пришла часов в шесть и отпустила Наталью Леонидовну.

– Теперь в воскресенье встретимся, в храме. В субботу мы на исповедь пойдём, а в воскресенье… как Бог даст, в общем. Но на службе мы будем вдвоём. Там и решим, как дальше быть.

Снова капали капли. Шурочка уже выспалась.

– Тяжко лежать, – сказала она Маше. – Лежу, и только об одном и думаю. Аж выворачивает. И уколоться снова хочется.

– А ты молись.

– Я не умею. Не молилась никогда и ни о чём.

– Молилась, наверняка молилась. Икона‑то у тебя стоит, – Маша перекрестилась на икону, – Божия Матерь, Феодоровская.

– Я не молилась. Я с ней просто разговаривала. Иногда. А просить я ничего у неё не могу. Я пыталась, но меня как будто отталкивает. Ещё Богу – могу как‑то, а Божья Матерь меня к себе не пускает. Молчит всё… Хоть и стоит тут, рядом.

– Может, ты и права. Такие бывали случаи. Одну святую, Марию Египетскую, Божья Матерь не пускала в храм, пока она не покаялась.

– Как это – святую, и не пускала?

– Она её не пускала, когда та была ещё блудницей.

– Блудницей? Проституткой, что ли?

– Да. Она потом такой святости достигла, что ходила по водам. По поверхности реки шла.

– Была проституткой, а стала святой? И так бывает?

– Бывает. Я тебе её жизнеописание принесу, если хочешь.

– Хочу.

Шурочка помолчала, и сказала тихо:

– Значит, меня икона к себе не пускает… правильно делает. Я тоже проститутка… Страшно говорить.

И ещё… – Маша как‑то замялась. – Богоматерь‑то– с младенцем. С младенцем, понимаешь?

– Аборт? Нет, Машка, тут ты меня не переубедишь. Срок был небльшой. Там же были клетки одни…

– А ты, Шура, вообще, в Бога веруешь?

– Да. Теперь – верую.

– Так ты не бабка какая‑то малограмотная! Ты же понимать должна, что вера – это не просто вера, а мировоззрение! Если ты веришь в Бога, значит, у тебя идеалистическое мировоззрение. Значит, ты признаёшь, что не материя первична, а дух! Дух! Это значит, что сначала дух, душа, а потом – плоть.

– Подожди‑подожди… Это что же получается, душа – раньше тела? И тело строится – по душе?

– Да. А если ты считаешь, что это не так, тогда нечего говорить, что ты в Бога веришь.

– Вот она молчит почему, – Шурочка посмотрела в сторону своей иконы. – Мало того, что проститутка, так ещё и ребёнка убила. Своего ребёнка. Так, что ли?

– Матерь Божия защищает всё, что касается зачатия, рождения человека. Всё, что касается целомудрия женщины, брака, семьи. И любви к детям, и любви к родителям. Любви к матери, например. Духовно защищает.

– Значит, убийство… Так, как ты тогда говорила… Вот как это получается – убийство.

Значит, я убила… Это что, смертный грех? Заповедь такая есть – не убий.

– Есть. Это все знают, даже неверующие.

– Все знают, да не все выполняют…

Шурочка лежала молча. Ей надо было осмыслить услышанное. Ей надо было пустить всё сказанное в свою душу, и попытаться сделать это своим. Своим, собственным.

Было трудно представить себя убийцей. Сознание отказывалось принять в себя факт, ставший столь очевидным.

«Да, получается, что я убила своего сына… смертный грех, камень… карается смертью. Что ж, всё правильно. Как я могла… Не знала… Не знала? Не ври хоть сама себе. Тебе же хотелось пить, курить. А всех трудностей, связанных с ребёнком, тебе не хотелось. Может, ты чего и не знала, но основная‑то причина была в этом. В этом!» И Шурочка едва слышно застонала.

– Ты спишь? – спросила Маша.

Шурочка не ответила. Как больно ей было! От этой боли она даже забыла на мгновение о том, как ей хочется уколоться.

«Убийца… Убийца!»

Какое‑то время Шурочка лежала неподвижно. Душа болела. Душа не в силах была шевельнуться от боли и стыда.

«И всё же, это ещё было не всё. Что‑то ещё было… Что? А! Целомудрие, зачатие, любовь к детям. Любовь к родителям… Вот уж не было чего, так не было… Если не любила собственную мать – нечего соваться с просьбами к Божьей Матери!»

– Маша, ну как же это можно – после того, как в тебе такая грязь – соваться к Богу? И к Божьей Матери? Как же это можно – из такой тьмы?

– Мы все таковы. Кричать надо: «Господи, прости!» Кричать надо изо всех сил, на полном пределе. На смертном пределе, понимаешь? И тогда даёт Бог благодать, и даёт силу противостоять греху. Когда будешь вылезать – Бог всё поменяет в тебе: и образ мышления, и мировоззрение, и смысл существования. Все ценности местами поменяются. Вся грязь заменится на живую воду. И простит Бог твои грехи по милости своей… Так бывает, честное слово. Я сама это пережила, и видела это – много раз. Только верь.

«На смертном пределе, – повторила про себя Шурочка. – Куда уж дальше – на смертном пределе…»

– Завтра, часа в четыре, к вечерне пойдём. На исповедь пойдешь, к батюшке. А там – как Бог даст… На всё Его Святая Воля…