Битва у Перуновой Прилуки

Лето 6466 (958)

Тьма Веряги шла походной рысью к полудню. Справа и слева от полков далеко в степь выдвигались зоркоглазые разъезды, чтобы успеть вовремя обнаружить приближение неприятеля. Уже много гонов оставила позади русская конница, но противник не появлялся.

В моменты коротких привалов, когда лошади торопливо щипали траву, а воины разминали затекшие ноги либо просто, распластавшись, лежали на земле, со стороны Непры можно было различить глухой шум и рокотание, — конница шла уже мимо порогов.

«Где же печенеги? Затаились или, может, пошли обходным путём? Нет, не могли они проскочить незамеченными, должны вот-вот объявиться», — думал Веряга.

Старый темницкий опыт не подвёл. Вскоре примчались трое разведчиков из дозорной сотни.

— Впереди слева, у самого Сварожьего пояса, туча пыли!

— Похоже, печенеги, — добавил второй.

— А кому ж ещё быть? — заметил третий.

Веряга остановил движение конницы и вместе с тысяцкими поднялся на высокий курган, которых много было рассыпано по приднепровской степи, в особенности у порогов. Сверху хорошо было видно вздымающееся от земли серое облако. Верягу обеспокоило, что неприятель оказался на стороне восточного полудня, а не двигался прямо навстречу, как рассчитывал темник. Надобно поскорей перенять, чтоб не обошли!

Оценив местность и посовещавшись с военачальниками, Веряга быстро распределил, где какому полку встать и в каком порядке действовать.

Тысяцкие понеслись к своим полкам, зазвучали команды. Потом протрубили турьи рога, и русская дружина, взорвавшись боевыми кличами, ринулась на врага.

Вмиг исчезло птичье пение, возня степной живности, шелест травы и прочие мирные звуки. Степь содрогнулась от гула конских копыт и воинских кличей. Летний Стрибог ударил в грудь мощной струёй воздуха, и воздетые мечи тонко запели свою боевую песню в предчувствии схватки.

И тут русы увидели, что чужая конница идёт не навстречу им, а также движется к полудню.

Заметив преследование, противник развернулся и выстроился в боевой порядок. Что-то едва уловимое в их поведении насторожило Верягу. Как-то без свойственной кочевникам лихости, крика и свиста проделали маневр чужие полки.

Две конницы неумолимо сближались, ещё немного — и булат скрестится с булатом, и польётся на землю горячая кровь.

В это время со стороны степи к Веряге стремглав неслись два всадника. Один десятник из дозорной сотни, а другой неизвестный, облачённый в кожаный панцирь с железными бляхами на груди.

— Темниче, это не печенеги, — взволнованно кричал десятник ещё издали, — это Славянская тьма! Вот перебежчик! — Осадив коня, десятник хлопнул по плечу незнакомца. Тот спешился с красивой хвалынской лошади и стал перед Верягой, ссутулив могучие плечи, будто на них лежала неимоверная тяжесть.

— Славянская тьма? — удивлённо переспросил Веряга. — Отчего ж они на нас с мечом идут?

Незнакомец сгрёб с головы лохматую лисью шапку, и ветер заполоскал русые кудри.

— Тьма наша из вятичей, радимичей, северян и прочего славянского люда хазарами на подвластных им землях набрана и на помощь печенегам послана, — с едва уловимым чужим оттенком говора ответствовал перебежчик. — У Перуновой Прилуки мы с ними встретиться должны…

— Да как же вы, русы, супротив русов идёте? — не удержался стоявший рядом с Верягой тысяцкий. — Как с врагами нашими заодно быть можете? — От возмущения он не находил нужных слов.

— Дети наши, жёны, отцы и матери остались под хазарами, — глухо обронил незнакомец, — ежели не подчинимся, порешат всех до единого…

— А ты отчего перебежал? — строго спросил Веряга.

— У меня родни, почитай, не осталось. Пять душ было, кто умер, кого, как меня, в войско забрали…

— Трубить сигнал! Остановить битву! — велел Веряга.

А к нему и без того уже летели посланцы от полков. Растерянные сотские и тысяцкие спешили сообщить, что против них сражаются славяне.

Запели-затрубили рога, приказывая остановиться. Схлестнувшиеся с обеих сторон дружины, вняв сигналу, стали расходиться, оставив между собой пространство, усеянное первыми трупами.

Не в первый раз славяне выступали против славян. Веряге ещё был памятен древлянский поход, когда Коростень, подстрекаемый пришлыми варягами, среди которых, по слухам, верховодили германцы, воспротивился Киеву, и древляне убили князя Игоря. И бились тогда русы с русами, и варяги Свенельдовы с варягами коростеньскими, и не единожды случалось такое в прошлом. И всякий раз это были неправые, братоубийственные побоища.

Так и нынче, все чувствовали несправедливость противостояния. Веряга отправил посыльных, чтобы встретиться с посланцами из Славянской тьмы и обговорить положение. Но гонцы вернулись мрачные в сопровождении лишь сотни чужих воинов.

— Передали мы твоё слово темницкое, Веряга, чтоб переходили к нам и вместе сражались против хазар с печенегами… — Говоривший умолк.

— Ну? — с железом в голосе поторопил Веряга.

— Не могут они сделать этого. Земли их, дома, дети с жёнами под хазарами. Вот эти только согласились перейти к нам, остальные твердят, что тархан отомстит им лютой расправой. Да и военачальники у них все хазары, и сотня хазарских воинов приставлена для надзора. Потому они согласны лепше смерть принять от мечей наших…

— Значит, так тому и быть! — жёстко закончил Веряга. — Сигнальщикам — трубить к битве! А этим, — кивнул он на перебежчиков, — верните мечи. Пусть встанут в передовые сотни и на деле докажут свои слова о верности Киеву.

Опять запели рога, и вслед за этим началась кровавая рубка. Русская кровь потекла на русскую землю, и слились в едином гуле последние стоны умирающих и возгласы начальников, звон мечей, стук щитов, конское ржание и крики раненых.

Уже вечерело, когда закончился бой. Славянская тьма была разбита и рассеяна. Остатки её вместе с хазарской сотней ускакали в степь. Но в душах киевлян не было торжества победы. Славянская тьма сражалась не в полную силу, многие намеренно подставляли себя под меч, поэтому сеча больше походила на простое смертоубийство.

Обезоруженные пленные стояли понурив головы. Веряга подъехал к ним. Воины, что собрались подле, расступились, пропуская темника. Старый сотник, которому была поручена охрана пленных по дороге в Киев, обратился к Веряге:

— Темниче, многие из захваченных хотят влиться в нашу тьму, просят вернуть коней и оружие…

Веряга сжал челюсти и грозно сверкнул очами.

— Я русский темник, а не хазарин, слов своих по два раза на дню не меняю! Кто супротив нас бился, захвачен в плен, как враг. Пешком гнать их до самого Киева, и как мать Ольга решит, то и будет!

Веряга круто развернул коня и поехал прочь по полю, усеянному телами. Меж мёртвых ходили живые, подбирали оружие, выискивали раненых, а павших сносили на середину, чтобы предать земле, дабы не стали тела погибших воинов пищей воронам и шакалам.

Согбенная спина в кожаной рубахе и растрепавшиеся русые кудри показались Веряге знакомыми. Воин сидел на земле. Перед ним лежал поверженный рус из Славянской тьмы. Веряга объехал воина и узнал в нём первого перебежчика. Остановившимися остекленевшими очами глядел тот на чело убитого. Веряга хотел спросить, не родич ли ему этот мёртвый хазарский рус, но горе и боль, переполнявшие русоволосого, не позволили темнику нарушить святую минуту человеческой скорби. Уже отъехав дальше, Веряга услышал позади мерные удары. Оглянувшись, увидел, как взлетают вверх руки перебежчика и с силой опускаются к земле, вонзая в неё широкий боевой топор с обрубленным древком. С глухим звуком врезалось окровавленное лезвие в нетронутую огнищанским ралом плотную степную землю, всю пронизанную, будто жилами, корнями всяческих трав.

Рраз!.. Рраз!.. Рраз!.. — мерно ходили вверх-вниз руки воина. Только теперь Веряга заметил, что рубаха русоволосого покрыта кровью, левый рукав оторван, а кисть правой руки обмотана тряпкой.

Один из утренних перебежчиков, укладывавший на конскую попону тяжело стонавшего раненого, перехватив взор Веряги, пояснил:

— Друга своего хоронит. С детства вместе росли, как братья, где один, там и другой. И здесь в одном месте встретились, только по разные стороны. Вот в бою один и сложил голову… Эх! — сокрушённо вздохнул воин. И, подхватив края попоны, он вместе с напарником понёс раненого к остальным увечным, собранным в лощине, где над ними колдовали два пожилых кудесника.

Ещё через день Верягина тьма вышла к Перуновой Прилуке.

Солнце ещё не успело выпить всю утреннюю росу, как прямо на полудне вновь заклубилась пыль, — то приближалась многочисленная печенежская конница.

Ещё накануне, когда схватились со Славянской тьмой, Веряга понимал, что для встречи печенежского войска одной его тьмы слишком мало. Поэтому сразу же послал гонцов в Киев с просьбой о подмоге, а заодно сообщить о стычке с хазарскими русами.

«А пока не подоспела подмога, будешь ты вертеться как белка в колесе. Исхитряйся как хочешь, а печенегов на Киев пропустить не должен. Всё чутьё своё темницкое, весь опыт воинский применяй, а врагу стань неодолимым заслоном!» — наказывал сам себе Веряга.

Разделив тьму, он велел одной части скакать по степи, поднимая пыль, будто их не менее трёх-четырёх тем. Сам же с другой половиной незаметно оврагами и перелесками ушёл к непровскому берегу.

Без излишней суеты каждый занял своё место в боевом порядке. Какое-то время русы стояли, выжидая. Некоторые поднимали очи к сияющему Хорсу, прося у него ярой силы. Иные вдыхали широкой грудью вольный, настоянный на степных травах воздух и молили Стрибога дуть в сторону врагов и засыпать прахом их раскосые очи. Третьи вспоминали оставшихся в Киеве родных и проникались мыслью, что их жизни зависят, может быть, от исхода этого боя.

Едва печенеги приблизились, как на них с воинственными кличами ринулись русские полки. В тот же миг засадная конница, стоявшая в перелеске, по знаку Веряги воздела мечи и, провозгласив славу Перуну, неожиданно ударила сбоку.

Теперь русы рубились не как день тому, а отчаянно и яростно. Эта битва была правой, а значит, силы у каждого воина прибавлялось втрое.

Ждавшие встречи с обещанной хазарами Славянской тьмой печенеги были ошарашены внезапным нападением. И не могли вначале понять, сколько русских тем противостоит им. Поэтому после первой стычки, опасаясь попасть в русское коло печенежская конница быстро отошла в степь.

Между тем в Киев приспел гонец.

— Отворяй! — крикнул он охоронцам у городских ворот. — Срочное послание княгине-матери и воеводе Свенельду от темника Веряги!

Вскоре по всему Киеву с быстротой молнии разнеслась весть о том, что Веряга сразился с вражеской тьмой. А та тьма оказалась Славянской, состоящей из хазарских невольников, которых отправили на подмогу печенегам. Веряга разбил ту тьму, многих взял в плен, и скоро они будут в Киеве. Сам же темник преградил путь печенегам у Перуновой Прилуки и просит помощи.

Свенельд немедля выслал к нему Лесину с его тьмой.

А кияне ещё долго были взбудоражены сообщением о хазарских славянах, и, когда унылая вереница пленников вошла в град, крики «Ганьба» преследовали их повсюду. Старики плевались, а мальчишки швыряли камни. А иные сердобольные жёны одёргивали отроков, говоря, что не по своей воле по шли супротив Киева эти несчастные, а по принуждению, ведь у них там тоже дети и семьи остались…

По велению княгини Ольги часть пленных тут же была продана киевским купцам и боярам для домашних работ. Те, кто владел ремеслом, были приставлены в помощь кузнецам, скорнякам и медникам. Большую же часть ждала тяжкая участь быть проданными византийцам и прочим чужеземцам в вечное рабство.

В Киев со всех сторон продолжали сходиться ратники и дружинники. Однажды утром послышался шум, и густая туча пыли встала на дорогах со стороны захода солнца. Кияне испугались: неужто враг незаметно к самым стенам подобрался? Но уже отворялись ворота, и в Киев вступала Волынская рать, встреченная громкими криками и ликованием.

Свенельд велел дать всем хмельной браги, брашна и два дня на отдых и сборы. После Волынской тьмы подоспели смоленчане и другие.

Киев готовился к обороне и, на всякий случай, к долгой осаде.

А на полудне, где раскинулись широкие степи, где Непра течёт, повернув на заход, и самые страшные пороги Несыть, Волногон и Вертун преграждают ей путь, там, у Перуновой Прилуки, идёт большая скачка русской и печенежской конницы.

Молодой печенежский князь Курыхан спешит прорваться на полночь, понимая, что чем скорее соединится он с хазарским Яссаахом, тем крепче ударят они по русам, тем вернее будет победа и богаче добыча.

Только встал на его пути темник Веряга со своими двумя полутьмами. Схватились они, будто могучие барсы. Неизмеримо больше воинов и молодого натиска у Курыхана, а у Веряги опыта и смекалки. Да и выучка у русов отменная, — действуют слаженно, без суеты, однако везде поспевают. Недаром Веряга был одним из лучших киевских темников, на расстоянии чуял он противника и, казалось, читал все его тайные замыслы. Русы объявлялись то у порожских курганов, преграждая путь печенежской коннице, то борзо смещались к восходу, так что казалось — они были везде. Только что были здесь, глядь — уже птицами летят по степи, чтоб перенять печенегов в другом месте. И видит Курыхан, что русов меньше числом, да нападают они столь дерзостно, что поневоле закрадывается мысль: где-то неподалёку скрываются основные силы противника.

Незаметно, будто степной волк, подкрался очередной вечер, а за ним ночь раскинула над землёй тёмно-синий полог, будто огромный шатёр, усеянный золотой вышивкой звёзд.

В печенежском стане прямо под открытым небом уснули запылённые и уставшие воины, крепко сомкнув чёрные как ночь раскосые очи. Степной ветер, пролетая меж шатрами вое начальников, шевелил выбившиеся из-под кожаных шлемов, отороченных лисьим и волчьим мехом, тёмные волосы спящих на земле кочевников, а потом мчался обратно в степь, разнося далеко окрест крепкий дух человеческого и конского пота, навоза, сыромятных ремней, кисловатый запах мехов с хмельным кобыльим молоком.

У небольшого костра, защищённого с северной стороны от ветра и взоров противника растянутой шкурой, стоял молодой князь Курыхан, теребя короткую плеть с украшенной серебром и дорогими каменьями рукоятью. Иногда он резко взмахивал ею в воздухе, как бы подкрепляя раздражённый тон своих слов. Напротив, неотрывно глядя в пламя, сидел, скрестив кривоватые ноги в мягких кожаных сапогах, коренастый пожилой военачальник.

— Что молчишь, Саят? Не ты ли учил меня воинским хитростям? День проходит за днём, будто лошади в табуне, а я кладу своих лучших воинов и не могу пробиться к Киеву. Что подумает обо мне Яссаах? Ну, отчего молчишь? — повысил голос Курыхан, стеганув плетью по голенищу.

— Хитёр, будто степной лис, и ловок, как камышовый кот, этот рус Феряга, — степенно обронил старый печенег. — Каждый наш шаг чует, оттого что много нас…

— Что ж, ты предлагаешь мне свои тьмы по степи рассеять, чтоб русы нас поодиночке перебили? — гневно сверкнул очами Курыхан и так сжал рукоять плети, что косточки его смуглой руки стали жёлтыми, как высохшая трава.

Старый печенег оторвал взор от огненных языков и пронзительно взглянул на молодого, прищурив свои и без того узкие глаза.

— Нет, могучий хан, напротив! Я предлагаю вступить в открытый бой с Ферягой. А тем временем десяток наших лучших воинов зайдут с тыла и убьют его. Мы обезглавим русское войско и тогда покончим с ним.

Курыхан быстро сообразил, что придумал его советник, старый опытный Саят.

— Почему десяток, пусть пойдёт сотня!

— Нет, хан, сотня воинов — много следов. Русы увидят, будет погоня. А десятку затеряться легко, будто горсти песка средь травы…

— Хоп! Будь по-твоему! — согласился Курыхан, засовывая плеть за голенище. — Только сам отбери лучших лазутчиков да напомни им — не привезут мне голову руса, тут же лишатся своих!

Ночная тьма ещё только собиралась уступить место Заре, когда десять печенежских воинов в полном молчании покинули стан и растворились в предрассветной мгле бесшумными тенями.

Восходящее солнце застало их далеко в пути, скачущими к русскому северу по широким степям, поросшим седыми ковылями, жёлтыми зверобоями, зелёными пыреями и душистыми чабрецами, всё дальше и дальше, пока не убедились, что пробрались далеко в тыл. Потом повернули к Непре, вышли на след русской конницы и поскакали обратно.

Опытные и сильные воины, они не только умели мастерски владеть мечом, луком и ножом, но и продвигаться по чужой земле, оставаясь незамеченными, не ввязываться ни в какие стычки и избегать случайных встреч, даже если это были мирные жители. Кусок вяленой конины или баранины, горсть ягод, вода из ручья — вот всё, что служило им пищей. Их кони, как и хозяева, могли переносить голод и жажду, скакать всю ночь напролёт, терпеливо ждать.

Некоторые из печенегов понимали русскую речь, а двое неплохо говорили по-русски.

Наконец, достигнув непровской излучины, они вышли к порогам, взобрались на курган и увидели перед собой как на ладони рассыпавшуюся русскую и печенежскую конницы, которые вели жестокое сражение между собой.

Спустившись в овраг, лазутчики стали приближаться к полю битвы. Здесь, в тылу русского войска, они были вдесятеро осторожнее, стараясь не издавать ни звука, переговариваясь в основном знаками и ловя чутким ухом каждый шорох. Копыта лошадей были обвязаны мягкой кожей с прокладками из сухой травы.

Темник Веряга на гнедом жеребце стоял на кургане, приставив ладонь ко лбу, чтоб не слепили солнечные лучи, и глядел, как две тьмы, разворачиваясь на ходу крыльями, сходятся с печенежскими ударными силами. На сей раз противникам не удалось избежать боя… Хорошо, что накануне подоспел на подмогу Лесина, две тьмы — это уже не одна!

То один, то другой всадник подскакивал к нему и вновь летел прочь, чтоб донести слово военачальника полутемникам и тысяцким.

Зоркие глаза степняков сразу заприметили одинокого всадника на кургане, к которому стекались посыльные. Но тот ли это? Чтоб удостовериться наверняка, следовало подобраться как можно ближе. По оврагу дальше идти нельзя, слишком глубокий, придётся через кусты и заросли по лощине, она ведёт почти к самому подножию кургана.

— Дальше верхом не проехать, — почти беззвучно шепнул десятник. — Четверо остаются с лошадьми, а шестеро — со мной, ползком, и пусть боги помогут нам!

И вновь, то делая перебежки и затаиваясь, как юркие ящерицы, то подобно чутким змеям ползут, прижимаясь брюхами к земле, печенеги медленно, но верно приближаются к цели. Шесть пар чёрных очей вглядываются в русского военачальника, всё больше убеждаясь в том, что это их жертва. Все приметы совпадали: высокий, кряжистый, средних лет, на гнедом коне. А когда жеребец, гарцуя, повернулся боком и на притороченном к седлу щите золотым и червонным колером сверкнуло изображённое на нём солнце с буквой «В» посредине, обозначавшей имя темника, у лазутчиков не осталось сомнений, — именно такой щит был выкован русскими кузнецами специально для Веряги по его заказу.

Дабы выведать все эти подробности, лазутчикам пришлось, карауля в долгих засадах, захватить и подвергнуть пыткам троих русов. Двое так ничего и не сказали. И только третий, с походного обоза, угодивший в западню, когда пошёл за водой, трясся от страха и умолял, чтоб его не убивали, а он расскажет всё подробно про темника Верягу. Все три трупа были потом тщательно укрыты печенегами, чтобы их не нашли.

И вот русский темник стоит прямо перед ними. Он в полном боевом облачении — кольчуге, шеломе, наручах и поножах. Старший печенежского десятка досадливо цокнул языком, — рисковать нельзя, стрелы могут не пробить русскую кольчугу, настолько хитро она сплетена. Придётся орудовать ножами, и притом очень быстро.

В это время на взмыленных конях подскочили ещё двое посыльных. Веряга что-то сказал, указывая рукой в сторону битвы, и один гонец вновь стремглав полетел к правому крылу русской конницы, а к левому устремился другой. Видно, в самом деле помогали лазутчикам в тот день их древние степные боги. Потому что, отослав гонцов, Веряга зычным голосом приказал своим личным охоронцам также вступить в бой, — молниеносный удар даже двух десятков, но в нужном месте, мог дорогого стоить.

— Пусть останутся двое посыльных, остальные в сечу! — приказал начальник.

На некоторое время темник остался следить за ходом сражения.

Совсем недавно у этого кургана кипела жестокая сеча. Трупы людей и коней устилали изрытую копытами окровавленную землю. Кругом валялись мертвецы и отдельные части тел: отсечённые головы, руки, ноги. Некоторые воины, вцепившись друг в друга, так и остались лежать, не разжимая горла врага в предсмертной хватке. Чувствовался тяжёлый запах крови, над трупами уже гудели мухи и кружились вороны, а издали доносился грохот продолжающегося сражения.

Печенеги по дну лога быстро приблизились к холму, а затем, распластавшись, поползли между травами, прячась за трупами людей и коней, всякий раз замирая и становясь неотличимыми от многочисленных мёртвых тел на пропитанной кровью земле.

Чем ближе подбирались печенежские воины к русскому темнику, тем гулче стучали их сердца. Вот он, тот, ради кого они добирались сюда без сна и отдыха, тысячу раз рискуя быть схваченными и убитыми. Каждый знал, что лишь доставленная в заседельном мешке голова Веряги может спасти их собственные головы.

Кровь горячими толчками пульсировала в висках, проклятый пот застилал глаза, но десятник не обращал ни на что внимания. Лёгкое плавное движение — и острый нож с рукоятью из козьего рога серебристой рыбицей послушно лёг в ладонь. Его примеру последовали остальные, обнажив кто нож, кто короткий кинжал. Вот она, жертва, совсем рядом. Когда отважные печенежские лазутчики собирались уже степными змеями-стрелками броситься на добычу, вдруг зашуршала трава, и на вершину холма взошёл дотоле не замеченный охоронец. Снова вжались в сухую траву все шестеро и перестали дышать. Когда же с величайшей осторожностью взглянул печенежский десятник вперёд, то увидел, что дюжий охоронец стоит как раз между ними и Верягой. Значит, придется разделить силы — трое на охоронца, трое на темника. Кровь продолжала стучать молотами в висках десятника, про себя он молился старым своим степным богам и готов был молиться ещё кому угодно. Если бы знал, что поможет, то и славянскому Перуну помолился бы, да вряд ли Громовержец станет помогать супротив своего. Ещё раз дал десятник тайный знак остальным и собрался в комок для последнего броска.

Однако, может, повеявший в этот миг Стрибог донёс до чутких ноздрей коня крепкий чужой запах, или он, уловив движение в траве, принял его за приближение степной гадюки, только гнедой жеребец Веряги вдруг всхрапнул и испуганно дёрнулся в сторону.

Этого мига было достаточно, чтобы вскочившие и ринувшиеся на Верягу печенеги пронзили тремя клинками пустоту. Трое других, навалившись на могучего охоронца, сражались с ним в сухой пыльной траве, нанося ему смертельные раны. Русский темник уже летел прочь с кургана, и конь размашистым бегом стлался над травами. Но тут снизу наперерез ему из-за кустов выскочили четверо печенежских всадников.

Видя, что может быть перехвачен врагами, и не ведая, сколько их, Веряга повернул к оврагу. Печенеги помчались следом. Остальные пятеро — один остался навек в объятиях мёртвого охоронца, — скатившись с кургана и взлетев в сёдла, тоже устремились в погоню. Скоро все девятеро были на задах. В горячке погони ни они, ни тем более сам Веряга не заметили, как, припав к шее лошади, полетел за подмогой стременной Веряги, который у подножия холма, там, где пробивался крохотный источник, поил второго коня своего начальника.

На ходу печенеги попытались достать русского темника стрелами, выпущенными из небольших походных луков. Но несколько стрел, угодив Веряге в спину, отскочили от железной кольчуги, словно сухие прутья от панциря черепахи, не причинив никакого вреда.

Тогда один из преследователей вырвался вперёд и почти догнал беглеца. Сейчас его кривой меч настигнет если не самого седока, то его коня, и тогда русский темник будет повержен. Веряга, будто спиной почуяв занесённый клинок, обернулся, на самую малость замедлил бег жеребца и вдруг резко взмахнул своим обоюдоострым мечом. Только долю мгновения длилась отразившаяся на лице печенежского воина растерянность, но и этой доли оказалось достаточно, чтобы его голова, на которую опустила меч могучая рука темника, так и не успев сомкнуть недоумённых глаз, раскроилась надвое до самых плеч. Никто из печенегов не сообразил сразу, что произошло. Конь руса на миг приостановил свой бег, а их собрат, словно не замечая этого, пронёсся мимо, а потом обмякшим тяжёлым кулем рухнул в траву.

Гнедой конь русича снова распластался в сумасшедшем беге. А вослед ему восьмеро, разделившись, обходят четверо справа и четверо слева, потому что прямо перед Верягой глубокий и широкий овраг, и, значит, ему придётся свернуть туда или сюда.

Вот она, огромная сырая пасть оврага с жёлтыми глинисто-песчаными стенами сажени в четыре глубины. Однако русский темник и не думает сбавлять ход, а, напротив, всё больше пришпоривает коня. Доскакав до самого края, Веряга вдруг на глазах изумлённых преследователей бьёт коня пятками сапог по рёбрам, отрывается от земли и перелетает через пропасть, приземляясь на узкий остров посреди оврага, оставшийся нетронутым от размывов. Жеребец передними ногами встал на твёрдую почву, но под задними копытами обрушился большой пласт земли, и животное, беспомощно задёргавшись, начало сползать вниз. Веряга по инерции кубарем перелетел через голову коня и, не выпуская из рук поводьев, широко расставил ноги и стал изо всех сил тянуть верного друга из пропасти. Благодаря могучей силе темника конь сумел в последний момент выскочить на твёрдую землю. Веряга вновь взметнулся в седло и поскакал по острову туда, где края оврага понижались и теряли свою крутизну.

Только теперь печенеги, видевшие, как Веряга буквально «выдернул» своего коня из оврага, поняли, какой нечеловеческой мощью обладает сей рус.

Никто из преследователей не рискнул последовать примеру темника. Смекнув, куда держит путь Веряга, печенеги погнали коней вдоль расщелины. По твёрдому краю скакать было намного легче, чем по неширокой рыхлой ленте земли, поэтому враги достигли выхода из оврага, переходящего в широкий лог, раньше.

Когда темник понял, что, как только он спустится вниз по склону, будет немедленно окружён, он замедлил движение, а потом и вовсе перешёл на шаг. Пожалуй, лучше встретить противника здесь, на узкой полосе тверди, которую со всех сторон окружает пропасть и где никто не сможет ударить с тыла…

Пятеро печенежских всадников — большему числу всё равно не поместиться на узком перешейке, они будут только мешать друг другу, — уже поднимались снизу, остальные гарцевали в ожидании близкой развязки, готовые перехватить руса, если ему удастся вырваться, что было маловероятно. Они не видели, что к месту схватки мчится небольшой отряд из трёх десятков русских дружинников, вызванных на подмогу стременным.

Только далеко помощь, а опасность рядом. Пятеро уже взлетели наверх, и началась схватка. Яростно наседают печенежские витязи, стремясь скорее покончить с темником. Первого, самого отчаянного, Веряга успел излюбленным приёмом навеки уложить в траву. Но оставшиеся четверо насели крепко и спаянно, не вырываясь вперёд, поскольку поняли, что хоть они и лучшие из печенежских витязей, но в одиночку с Верягой никому из них не справиться.

Всё ближе подступают они, тесня руса к самому краю пропасти, — ещё немного, и улетит он туда вместе с конём. Веряга понимает это и чувствует, что нет больше силы держаться перед четырьмя умелыми клинками, что подступает неумолимый конец и сырая пасть оврага холодит затылок близким дыханием смерти. Собрал тогда темник остаток сил и возопил к Перуну могучему:

— Перуне всеблагой, пропаду, коли не поможешь!

И ощутил Веряга, как вошла в него божья сила, из широкой груди сам собой вырвался львиный рык, и ринулся темник на врагов, уже готовых праздновать победу. В сей миг удесятерилась его сила и скорость движений, и он уклонялся от острых клинков, будто от веток в дремучем лесу, а сам наносил точные и страшные губительные удары. Раскроил череп одному печенежскому витязю, поразил в грудь другого, третьему отсёк десницу с занесённым кривым мечом. Четвёртый же печенег, удалой десятник, изловчившись, нанёс сокрушительный удар и наверняка отсёк бы темнику голову, случись это несколько мгновений назад. Но Веряга пребывал теперь в состоянии Перуновой яри и успел с неимоверной для человека скоростью переместиться на самый край оврага и ускользнуть от смертельного клинка. Меч просвистел на волосок от тела, зацепив лишь край кольчуги на левом плече. И сразу вслед за этим меч самого Веряги подчистую снёс голову печенежского десятника, на челе которой не успело отразиться ни удивление, ни сама смерть.

Тот, кто входит в состояние Перуновой яри, видит всё вокруг как бы в замедленном движении. Темник отчётливо зрел, как падала голова печенега, как ударилась она о землю и покатилась, страшно мигая чёрными очами, прямо в овраг, а из обезглавленной шеи всадника двумя ключами хлынула горячая и тёмная кровь. Как не сразу разжалась сильная рука, сжимавшая меч, как медленно сползало с седла, заваливаясь на бок, крепкое тело кочевника в тот миг, когда испуганно захрапевший конь встал на дыбы, а потом, освобождённый от своей страшной ноши, умчался на вольный простор.

Не успел Веряга прийти в себя, как перед ним возникли, будто из-под земли выросли, оставшиеся трое печенежских всадников. И вновь воздел темник свой меч, вступив в жестокое неравное единоборство. Враги опять стали теснить его к краю оврага, и неизвестно, чем бы всё обернулось, но тут с боевыми кличами подоспели воины Лесины и вмиг покончили с нападавшими.

— Дякую, друг Лесина! — прохрипел Веряга. — Ежели б не ты да не Перунова подмога, загинул бы нынче…

Тяжело спрыгнув с коня, он привычным жестом сорвал пучок травы, вытер окровавленный меч и вложил в ножны. Только теперь он заметил кровь на своём левом плече, где была распорота кольчуга. От неимоверного напряжения руки и ноги гудели, а по всему телу растекалась слабость. Почти безучастно слушая укоры Лесины за то, что остался один, без охраны, Веряга опустился на пригорок, снял шелом и подставил прохладному Стрибогу свою потную разгорячённую голову.

Один из печенегов, раненный Верягой в грудь, ещё был жив и стонал. Тот же, что лишился руки, истёк кровью и умер.

— Приведите раненого в чувство, — велел Лесина, — допросить надобно.

Когда холодная вода из русского шелома стала литься на голову и грудь печенега, тот зашевелился и открыл мутные, исполненные боли и оттого ещё более тёмные очи.

— Кто тебя послал? — спросил, наклонившись над ним, Лесина. Воин, принесший воду, повторил вопрос по-печенежски. Раненый с усилием обвёл глазами стоявших вокруг, и тут взор его упал на сидящего неподалёку Верягу. В очах степняка вспыхнула и тут же стала гаснуть искра.

— Какая… могучи… батыр… — задыхаясь, произнёс он на ломаном русском. — Коня… вытяни… Против десять… выстои… — Потом часто задышал, закрыл очи, потянулся и умер.

Веряга с воинами вернулся к кургану, на котором его пытались убить вражеские лазутчики, призвал к себе Плавуна-сотника и поставил его сотню личной охраной.

Сражение с печенегами продолжалось до вечера. Потом тьмы разошлись, и ночь скрыла их друг от друга. А на рассвете русы, приготовившиеся к новому кровопролитному сражению, вдруг увидели чистое поле — печенеги исчезли. Видно, снялись ночью и ушли далеко в степи.

Между тем Издеба, Притыка и другие темники яростно бились с хазарами, наседавшими с солнечного восхода. Мчались русы на врага ястребами, налетали коршунами, но крепко было спаяно Ядро хазарское, и молодой сын кагана Яшак, отразив нападение, всё ближе продвигался к Киеву. В ночи располагался станом, выставив усиленную охрану, которая спала днём, а ночью несла службу. Основные же тьмы, отдохнув за ночь, к утру были со свежими силами и продолжали теснить русов, вдвое превосходя их численностью.

Глава 7

Ратники

Лето 6466 (958)

Гонец скакал, уже третью ночь не покидая седла. Веки отяжелели, смыкаясь сами собой, и сознание время от времени проваливалось в вязкую черноту забытья.

Очнулся, когда конь начал сбиваться с шага, затем как-то тяжело зашатался, дёрнулся всем своим большим телом и рухнул на подломившихся ногах.

Всадник, падая, успел в последний момент округлить спину и выдернуть ноги из стремян. В горячке и от страшной усталости он почти не почувствовал боли, только удар, вслед за которым будто невидимый зверь рванул когтистой лапой правый бок и плечо. На миг замер от страха: вдруг он покалечился и не поспеет вовремя?

Гонец устал так, что казалось — пусть рушится всё вокруг, а он останется лежать на этой тёплой мягкой пыли и будет спать, спать, спать…

Обращённое к земле ухо уловило едва ощутимую дрожь, где-то скакала конница. Гонец встрепенулся, заставил себя подняться. С трудом, но это удалось. Слава Перуну, Велесу и прочим богам, он доскачет!

Второй конь нервно ржал и дёргал повод, привязанный к павшему собрату. Ковыляя на негнущихся ногах, посыльный намотал повод на левую руку, а правой вытащил засапожный нож и отсёк им сыромятный ремень от луки седла. Лежащий на боку скакун ещё всхрапывал и часто дёргал ногами, совсем недавно такими быстрыми и сильными.

— Прости, друже, загнал я тебя насмерть… Прости, только нельзя, чтобы нас опередили, — прохрипел гонец.

Тяжело взобравшись в седло, он пришпорил второго коня и быстро скрылся в ночной темени.

Утром с городских стен киевская охрана увидела на дороге пыль от копыт одинокого всадника.

— Видно, устали оба, — заметил кто-то, — вон как тяжело скачет…

Между тем всадник приблизился к граду.

— Откуда гонец? К кому едешь? — преградила ему путь стража у ворот.

— Дай дорогу! — хрипло закричал всадник. — Враги за Киевом! Печенеги с полуночи идут!

Стража распахнула ворота, и гонец поскакал в Ратный Стан. Осадив коня, с которого клочьями падала пена, а впавшие бока ходили, как кузнечные меха, посыльный передал недобрую весть Свенельду.

— Напоите, накормите, пусть отдохнёт, — велел воевода, а сам поскакал в княжеский терем.

Гонца тотчас окружили, поили квасом, несли воду для умывания.

— Как же так печенеги на севере объявились? — недоумевали все. — Они ведь седмицу тому назад на полудне с Верягой сражались…

— Обошли, значит, песьи дети! Врасплох захватить надумали. Не выйдет! — Один из воинов погрозил кулаком в сторону невидимого врага.

Второй, обхаживая загнанного коня посыльного, гладил его по мокрой морде.

— Никогда ты уже не сможешь ни резво бегать, ни работать, так-то, брат…

— Сведи его на княжескую конюшню, — велел подъехавший тысяцкий, — поскольку он сослужил свою верную службу. Теперь до самой смерти будет получать княжеский овёс, и больше никто никогда на него не сядет…

Между тем в гриднице у княгини Ольги шёл срочный Совет-Рада. Присутствовали Свенельд, Святослав, военачальники оставшихся в Киеве дружин, а также предводители ратников, то есть пеших тем.

— Рассчитывать мы можем только на себя, — мрачно молвил Свенельд, — Веряга с Лесиной, после сражения с печенегами на полудне, поспешили на помощь основным тьмам и теперь рубятся с хазарами. Забирать никого оттуда нельзя, потому мы сами своими силами должны защитить Киев-град от нежданно объявившихся с полуночи тем князя Кури. Думайте, чем и как уберечь Киев. — Воевода замолчал, обводя испытующим взором всех присутствующих.

После обсуждения решили, что ратники встретят печенегов у киевских стен. А что касаемо конницы, Свенельд предложил устроить засаду и, когда враг пройдёт к Киеву, в свою очередь ударить ему в спину.

Святослав вначале не соглашался — бить врага в спину казалось ему недостойным деянием.

— Так ведь мало нас! — возражал Свенельд. — А в неожиданном ударе — половина победы. Оттуда они нас не ждут, как мы их с севера не ждали!

План был одобрен всеми, и Святославу ничего не оставалось, как подчиниться. Посыльные тотчас полетели по граду, раздавая наказы. Свенельд отправился переговорить с Гарольдом, которого, по обыкновению, оставлял начальником киевской Стражи. Он должен был следить за порядком, охраной ворот и града, а при надобности организовать оборону и держаться до прихода подмоги.

Святослав, простившись с матерью, поклонился ей и поспешил к Ладомиле. Кажется, совсем недавно родился маленький Ярополк, а его Ладушка опять на сносях, крепка в ней живородная сила!

Ярополк деловито возился в углу с деревянными фигурками коней и воинов. Увидев вошедшего отца, малыш заулыбался, вытащил изо рта ногу деревянной лошадки, потом бросил её и ползком заторопился к отцу, забавно перебирая руками и ногами.

— Э, нет! — запротестовал Святослав. — Давай уж на двух, а не на четырёх! — Он поставил сына на ноги и, держа за ручонку, подвёл к Ладомиле, которая сидела у окошка, занимаясь рукоделием.

Едва только Святослав вошёл, а она уже поняла, что предстоит расставание. Лицо её сразу побледнело и вытянулось.

— Ухожу я, Ладушка, печенеги на Киев идут! — коротко сказал Святослав.

Частые слёзы закапали на цветную вышивку. Отбросив её, Ладомила повисла у мужа на шее.

— Береги себя, Святославушка, — сквозь всхлипывания проронила она.

— Это ты себя береги, тебе ведь рожать скоро. А за меня не волнуйся. Помнишь, позапрошлым летом мы уже ходили на печенегов и развеяли их в пух и прах, так и сейчас будет. Молодые Горицвет, Издеба, Притыка и все друзья-темники со мной идут, ну, не плачь! А ты, сын, — он подхватил Ярополка и подбросил вверх, — чтоб к моему возвращению сам бегал, а не на четвереньках!

Ярополку нравилась такая игра, и он заливался смехом. Но Святослав, опустив его наземь, быстро повернулся и вышел из светёлки.

Вскоре конница, возглавляемая Свенельдом и Святославом, уже покидала град сотня за сотней, тысяча за тысячей. Берегом Непры они должны были пройти пятнадцать вёрст до Вышгорода, переправиться там через брод на другой берег и ждать, пока пройдут печенеги. А потом переплыть обратно и ударить сзади.

Как при всяком большом сборе людей, находились любители шуткой поднять настроение себе и провожающим.

— Эй, вы! — кричал ратникам молодой дружинник Блуд. — Зря собираетесь! Пока вы, как улитки, до печенегов доползёте, мы с ними и покончим. Так что лучше в граде оставайтесь, без вас управимся!

— Не бахвальствуй! — сердито отвечал седоусый ратник. — Скоро слово молвится, да не скоро дело делается…

— Да мы как налетим соколами на печенегов, с них только перья посыплются! — продолжал зубоскалить Блуд.

— Ну да, налетите, вы только пыль вздымать горазды, скакать да верещать, что полоумные, вытаращив глаза. А мы, пехота, если уж встанем на месте, будто в землю врастём, — копьями ощетинимся, щитами прикроемся, и ни один всадник той смертной гребёнки не одолеет, ни соколом, ни вороною…

Дружный гогот ратников поддержал его слова. Но молодой дружинник уже скрылся вместе со своей сотней за береговым выступом.

А на Ратном поле у самой Непры выстраивались полностью снаряжённые ополченцы: скорняки, кузнецы, лодейщики, землепашцы, гончары, пастухи и прочий трудовой люд, вынужденный в лихую годину оставить свои орала, молоты и кнуты и взять в руки щиты, мечи и копья.

Седоусый воевода Фряг — начальник всех ратников — поднял руку, прося внимания. Киевский, Подольский, Черниговский, Волынский, Смоленский и прочие полки, заполнившие весь берег и поднимающиеся к граду склоны, разом притихли.

Каждое слово, сказанное здесь, у воды, разносилось окрест и было слышно даже в самых отдалённых рядах.

— Мужи киевские, ратники русские! — провозгласил воевода. — Враг идёт на нас, печенеги обошли с полуночи, прорвали жидкие кордоны и текут на Киев, не сегодня завтра тут будут! Предстоит нам с вами, братья, встретить печенежину у ворот киевских. Встретить, крепко стоя на земле своей и помня, что защищаем мы не токмо Киев, а и всю нашу Русь-матушку. Потому как ежели возьмут враги стольный град, то пойдут гулять Чернобожьим вихрем по всем землям русским. Наши лучшие дружины бьются смертным боем, но держат хазар на восходе солнечном. Так и мы в этой битве умереть можем, но врага пропустить не имеем права. Помните, что мы — русы, потомки славных Пращуров, которые из Ирия смотрят на нас, и мы не можем осрамиться перед ними! Жён, детей и матерей своих помните, коим мы сегодня единая защита, потому как помощи нам ждать больше неоткуда! Великий Могун с кудесниками приносят нынче жертвы богам и просят их о даровании нам победы. Слава Перуну Златоусому, отцу нашему и воинскому начальнику, пусть укрепит он тело и душу нашу в битве правой!

— Слава! Слава! Слава! — трижды громыхнуло по рядам.

Едва замерло последнее эхо, как, подчиняясь командам, задвигались, зашевелились сотни и тысячи людей, покидая Ратное поле и направляясь к северным воротам.

По обочинам дороги за ними бежали женщины с младенцами на руках и цеплявшимися за подолы детьми, шли молодые девицы и ковыляли старухи. Женщины утирали слёзы, кто украдкой, кто, напротив, громкими причитаниями старался перекрыть шум и попрощаться с родным человеком. Старики, опираясь на посохи, стояли неподвижно, глядя на ратников выцветшими очами, в которых тоже порой дрожала скупая слеза.

У ворот часть ратников остановились, пропуская первые тьмы.

Жена кузнеца Молотило подбежала к мужу, обливаясь слезами, прильнула к его широкой груди, облачённой в кольчугу, обвила крепкую жилистую шею, вдыхая такой родной запах угля и железной окалины, которыми насквозь был пропитан кузнец.

Молотило, стесняясь прилюдно обнажать свои чувства, прищурил повлажневшие глаза, на миг привлёк к себе жену, а потом поцеловал и погладил по голове двенадцатилетнюю глазастую девчушку. Та засмущалась сквозь слёзы, поскольку считала себя уже достаточно взрослой, а отец обращается с ней как с маленькой!

— Ну что, Овсенушка, доченька милая, прощай! Не плачь и помни, что ты весёлого батьки дитя. Обижать кто вздумает, скажи, чья ты есть, мигом отстанут! — И тут же громко, как всегда немного рисуясь, сказал, обращаясь к жене, но так, чтоб слышали остальные: — Не смогла ты мне сына родить, сейчас бы, может, вместе Киев защищать шли, а так только слёз вдвое больше. Ну да ничего, Овсенке скоро самого лепшего молодца в мужья выберем. Дождусь внука, непременно его кузнецом сделаю, уж будьте уверены! А пока глядите мне, когда вернусь, чтоб дома всё ладно было. Сам-то я из железа выкован, обломаются об меня все печенежские мечи и стрелы, клянусь своим ремеслом огненным, обломаются! Ну, ступайте, ступайте! — поторопил кузнец, видя, что его полк уже начал выходить за ворота. Больше не оглядываясь, Молотило подхватил огромный щит, копьё и двинулся вместе со своей сотней, сосредоточенно глядя куда-то вперёд.

— А ну-ка, песню, грянули! — крикнул тысяцкий.

Полетела-разлилась над Киевом разудалая песнь. Воины приободрились, зашагали увереннее. Городские ворота замкнулись, а ратники двинулись на широкое поле с северной стороны града.

Худой и ещё более высокий, чем кузнец, молодой рукомысленник, шедший рядом, время от времени вытягивал шею, а потом воскликнул:

— Гляди, брат Молотило, никак твой супротивник Комель впереди вышагивает!

— Супротивник теперь у нас один — печенеги! — строго одёрнул его сотник.

Прикрыв собой град, ратники стали у края огромного поля, с левой стороны которого был непроходимый Чёрный лес, а справа крутые обрывистые берега Непры. Через Чёрный лес по Чёрному шляху в Киев обычно приезжали жиды, которые потом отправлялись на полдень, аж за Буг-реку, и дальше к грекам, за вином и сукном. Посему северные ворота в Киеве именовались Жидовскими. Западные ворота назывались Фряжскими — через них издавна приходили в Киев чехи, хорваты и фряги с товарами. Южные ворота именовались Ляшскими, поскольку оттуда приезжали ляхи, а через Хазарские ворота на востоке обычно прибывали хазарские купцы.

С северной стороны печенеги могли прийти только по Чёрному шляху, и, значит, встретиться с ними доведётся на этом поле. И ратники занялись подготовкой.

Конная сотня, приданная для разведки и связи с градом, стала их очами и ушами. Без устали, рыская по полям, лесам и дорогам, всадники докладывали обо всём, что творится вокруг. На дальних подступах у стогов, добавив к сухому сену свежей травы, дежурили сигнальщики, которые густым дымом должны были упредить о приближении неприятеля.

Воевода с тысяцкими распределял, где стоять какой тьме, в каком месте укрыть резервные сотни, как, в случае надобности, использовать для обороны обозные телеги. Ратники в последний раз проверяли оружие и подгоняли доспехи. Всё текло мирно и неторопливо, даже вжиканье клинков по точильным камням не нарушало привычного уклада жизни, — казалось, будто косари вышли на сенокос или жнецы точат серпы перед жатвой. И если бы не воинское облачение, всяк мог подумать, что мужики, разгружавшие с возов огнищанские бороны, готовятся обрабатывать ими землю. В поле часть пехотинцев копали длинные рвы и ямы, другие накрывали их ветками, а сверху дёрном, да так ловко, что Молотило, несший из леса охапку свежезатёсанных кольев, оступился и с треском провалился в одну из таких ям.

Взрыв смеха привёл кузнеца в некоторое смущение, но лишь в первые мгновения. Широко заулыбавшись, Молотило громко похвалил:

— Ладно сработали, мужики, ежели я на своих двоих в ловушку угодил, то печенеги на скаку и подавно!

Вокруг шумели ельники и дубравы, на полянах колыхались цветы, гудели пчёлы, выводили заливистую песню цикады, порхали быстрокрылые стрижи и ласточки — всё жило, щебетало, пело и плодоносило. Не верилось, что совсем скоро это мирное поле жизни станет полем разорения и смерти.

Кузнец Молотило, справившись с делами, лежал на спине, раскинув руки, и покусывал сладкую травинку. Ему, прокалённому пламенем кузнечного горнила, летнее солнце не казалось жарким, а походило на ласковое прикосновение жены, когда она была в добром настроении. Эх, жить бы так и радоваться труду своему ковальскому, жене норовистой да дочери любимой. И откуда взялись эти проклятые печенеги, что им в своих землях не сидится? Неужто награбленное добро краше того, что честным трудом заработано? Вот и нынче, чтоб отвадить захватчиков, потрудиться придётся. Только кровавая это работа, грязная и тяжёлая, горше которой на свете не бывает. Ну, так что ж, возразил сам себе Молотило, кому, как не мужикам, положено самую тяжёлую работу делать, не жёнам ведь!

— Слышь, Молотило, а правду рекут, что ты своим топором шапку с десяти шагов надвое разрубить можешь? — услышал он голос долговязого рукомысленника.

— Ну? — буркнул кузнец, недовольный тем, что его потревожили.

— Покажи, а, Молотило?

— Отстань! — досадливо отмахнулся кузнец, повернувшись спиной к назойливому соседу. И тут узрел вдали клубы густого белесого дыма.

Дозорные тоже заметили их и затрубили сигнал к построению.

— Эх ты! — укорил кузнец долговязого. — Последние мгновения мирной жизни испортил! — И потянулся за шеломом.

Вытянувшись полками, русские рати перегородили всё большое поле. Стали крепко, воткнув в землю острые окованные концы своих червлёных щитов и выставив вперёд копья. Впереди выстроились лучники.

С полуночи уже нарастал гул — это приближалась печенежская конница.

Живая лавина из людей и коней с гиканьем и воплями, перемалывая землю копытами, неслась на безмолвно замершие шеренги ратников, приближаясь с неимоверной быстротой. Строй нападавших был неровен, — кто-то вырвался вперёд, кто-то приотстал, но все степняки были преисполнены решимости единым махом смести неожиданно возникшую преграду и, не останавливаясь, пронестись к самым киевским стенам и яростным штурмом одолеть град, в котором осталось мало защитников. Поблёскивающие на солнце кривые печенежские клинки казались бесчисленными зубьями в пасти какого-то чудовища, вознамерившегося поглотить русов.

Опьянённые сумасшедшей скачкой и жаждой лёгкой победы, с раздутыми ноздрями и перекошенными в едином крике потными лицами под отороченными мехом шапками, степняки летели на своих выносливых лошадях, размахивая искривлёнными мечами и ощущая только свист ветра в ушах. Живая лавина, несущая смерть, подобно огненной лаве из вулкана, что может остановить её? Пешие ратники с копьями? Да разве это преграда несущемуся потоку?

Но в этот миг запели в воздухе меткие стрелы русичей, бившие дальше лёгких луков кочевников, и первые печенеги стали падать на землю. Однако лавина не замедлила своего бешеного лёта, а навстречу русам полетели печенежские стрелы, застучав по шеломам и червлёным щитам.

Лучники, будто песок сквозь пальцы, протекли меж рядами ратников и стали сзади. На поле остались лежать те из них, кого сразили печенежские стрелы. Теперь, уйдя под защиту ратников, лучники продолжали разить врага, и степняки падали чаще, но живой вал продолжал катиться, почти не теряя скорости.

Когда вражеская конница преодолела уже большую часть поля и приблизилась к русам, вдруг будто кто невидимый разом полоснул по ногам передних печенежских коней. Спотыкаясь на полном скаку, лошади стали падать, а всадники при этом вылетали из сёдел, как камни из пращи. Это конница наскочила на схороненные в траве ямы-ловушки и вбитые в землю острые колья. Тяжёлые конские тела, извиваясь от боли, придавливали седоков. Иные кочевники вскакивали, но тут же падали от метко пущенных стрел. Некоторые и вовсе оставались лежать распластанными на земле, потому что острые колья пронзали их насквозь. Прочие из оставшихся в живых печенежских воинов попадали под копыта своих же наступающих шеренг. Стоны, вопли и лошадиное ржание понеслись над полем. Следующие ряды были вынуждены замедлить свой бешеный гон. Потеряв часть скорости, печенежская конница врезалась в молчаливые шеренги русской пехоты.

Затрещали копья, забились в агонии смертельно раненные люди и кони. Затем булат скрестился с булатом — это лишившиеся копий ратники извлекли свои топоры, мечи, булавы и кистени. Печенеги накатывали волнами, — едва одна разбивалась о спаянные шеренги ратников, как налетала вторая, третья… Кочевникам казалось — ещё несколько отчаянных ударов, и они прорвут живой частокол, за которым — вожделенный град Киев, полный всего, к чему они так стремились, — злата, серебра, красивых славянских женщин и сильных умелых мужчин, которые так высоко ценятся на торжищах рабов.

Пробивая брешь в центральной обороне ратников, печенеги ещё не знали, что Свенельд и Святослав со своими дружинами уже вышли им в тыл и огромным полумесяцем охватывают зады.

Между тем над землёю заполыхала вечерняя Заря, окрашенная в густой багрянец, будто земля не смогла выпить всю кровь, пролитую в нынешней тяжкой битве, и часть её выплеснулась аж на небо.

Печенеги отошли, наступила ночная передышка.

О том, что русы замкнули их тьмы в своё знаменитое Перуново коло, кочевники узнали на следующий день, когда в своём тылу, у леса, столкнулись с дружиной Свенельда. Это было весьма неприятной неожиданностью. Тогда печенежское левое крыло ринулось в другую сторону, к Непре, но там вынуждено было скрестить свои мечи со Святославовой дружиной.

Поняв, что сзади путь перемкнула конница русов, представлявшая серьёзную угрозу, печенеги с удвоенной силой насели на ратников, чьи шеренги сильно поредели за прошлую схватку.

Вновь загремела жестокая сеча, и опять гибли русы и печенеги, и Мара с Ямой собирали кровавую жертву, а Жаля с Горыней рыдали над умершими. И Перуница несла павшим ратникам Рог Славы, наполненный живой водой вечной жизни, поскольку они отдали свои животы за Киев и землю русскую.

А коло неумолимо сжималось, всё теснее замыкая врага в смертельные объятия. Печенеги сделали попытку прорваться назад и, развернув конницу, стремительно помчались к полуночи, где вступили в жесточайшую схватку с русскими дружинами. Битва длилась до позднего вечера, но тьмы Свенельда и Святослава не отступили ни на пядь, а, напротив, потеснили противника, заставив его отойти и провести ночь в тяжких размышлениях.

Едва летний Хорс в третий раз поднялся над полем битвы, рога опять затрубили к бою. Ратники, измученные за два дня жесточайших сражений, занимали места в сильно поредевшем строю. Те, кто был ранен, но ещё мог держать оружие, становились сзади, наиболее сильные шли в передовые шеренги.

— Крепко, видать, Святослав со Свенельдом печенегам хвост накрутили, а, кияне? — пробасил седой десятский. — Теперь держись, мужики, сегодня они втрое злее драться будут!

— Это почему? — спросил молодой ратник с жёлтыми, как солома, волосами.

— А потому, — пояснил десятский, поправляя окровавленную повязку на голове, — что тогда они к добыче рвались, а теперь за живот свой воюют, а это подороже злата будет!

Гул тысяч копыт и воинские кличи кочевников опять раздались в воздухе.

— Кияне! Не посрамим братьев наших, что пали на этом поле и уже глядят на нас из Ирия, постоим за родной град! Слава Перуну! Да здравствует Рава единая русская!

— Ра-ва!

— Р-ра-ва!

— У-р-р-а! — потрясая копьями и мечами, отвечали ратники, выставляя оружие навстречу врагу.

Молотило ещё успел скосить взгляд влево на стоявшего неподалеку Комеля. Многие из бывших между ними пехотинцев навечно ушли в Перуново войско либо с тяжкими ранами отправились на возах в Киев.

«Скорняку досталось больше, чем мне, ранен, а во вторую шеренгу не ушёл, — одобрительно подумал кузнец. — Ох и крепко довелось поработать копьями, топорами и даже кулаками. Может, если бы не прежние наши ледовые побоища, не стояли б мы тут с Комелем в третий день…»

Между тем печенеги приблизились. Стрелы, будто частые капли, застучали по киевским щитам, вонзаясь в крепкую морёную дубовую древесину. Молотило уже больше ничего не замечал, кроме искажённых злобой лиц врагов, которые возникали перед ним.

Опять загремела битва. Кольчуга и щит Молотило окрасились свежей кровью. Уже лежит у ног ставшее бесполезным в ближнем бою длинное копьё. Зато выкованный кузнецом под свою силу и рост боевой топор с обушком и острым как бритва лезвием чертит в воздухе невероятные зигзаги, будто ореховую скорлупу раскалывает деревянные, обтянутые кожей вражеские щиты, разрубает доспехи и проламывает черепа. Стало совсем жарко. Молотило отбросил тяжёлый скользкий от крови щит и вместо него взял в левую руку увесистый кистень с толстой цепью и массивным шишаком на конце. Кистень с жужжанием, будто огромный шмель, стал описывать круги, легко загибаясь за щиты печенегов, обвиваясь вокруг рук и шей, сдёргивая всадников с коней и укладывая их под топор Молотило.

Страшная и жестокая рубка шла вокруг. Кто был послабее или менее расторопен, кто не смог одолеть обычной для человека робости перед схваткой, пали ещё в первом бою. Теперь остались самые крепкие, умелые и отчаянные бойцы. Всё же, улучив момент, кузнец нет-нет да и бросал взгляд на Комеля. В одно из таких мгновений он увидел, что на скорняка насели сразу три печенега, но он пока справлялся.

Кузнец продолжал молотить как заведённый, раздавая направо и налево, сверху и сбоку свои необычайно точные и сокрушительные удары. Вот он левой рукой нанёс упреждающий удар кистенём, сбив удар печенега, почти одновременно ткнул в морду коня пикой на топоре, отчего конь, заржав от боли, отпрянул назад, не дав хозяину ударить мечом как следует. Тут же гибкий кистень обвил руку второго печенега с занесённым мечом, а шишковатый шар угодил в челюсть, на миг оглушив воина. Не останавливая движения, левая рука кузнеца рванула кистень вниз, выдернула печенега из седла, а топор в правой руке уже был готов обрушиться на поверженного врага. В этот миг боковым зрением Молотило уловил, как один из троих нападавших на Комеля занёс свой меч над головой скорняка, который в это время щитом и палицей отбивал удары двух других всадников.

Коротки мгновения в смертельной схватке, не поспевает за ними рассудок, только руки, привыкшие работать нечеловечески быстро, сами совершили резкий толчок. Топор кузнеца, уже готовый покарать поверженного противника, изменил направление и, со свистом провернувшись в воздухе, вошёл точно в спину печенега, который так и не успел обрушить свой страшный удар на голову скорняка. Отметив, что топор попал в цель, Молотило повернулся к противникам и даже успел наручем правой руки сбить удар, и кривой клинок пришёлся не в темя, а на левое плечо. Перед очами мелькнула вспышка. Он не почувствовал боли, только тупой удар да ещё слабость в кисти левой руки, когда его железные пальцы вдруг стали как из мякины. Он перехватил кистень десницей, но в этот момент что-то горячо ударило в правый бок. Кистень шишковатым шаром ещё успел опуститься на кожаный шлем степняка, вместо которого тут же налетели новые враги, но Молотило уже не мог встретить их. Острая страшная боль снизу заставила его на миг замереть, а потом окровавленная земля понеслась прямо в лицо. Кузнец рухнул всем своим большим телом рядом с печенегом, которого он не успел добить, метнув топор в противника Комеля. И печенег снизу пронзил Молотило жалом меча, ещё и провернув его в ране для верности.

Какой-то шум и нарастающие боевые кличи послышались впереди, а затем справа и слева от поля битвы вдруг выскочили всадники в русских доспехах.

— Наши!

— Слава Перуну!

— Свенельд со Святославом ворога обошли, в коло берут! Радостная весть придала ратникам силы, но атака степняков уже увязла и захлебнулась. Чёрная лавина стала откатываться назад под ударами полностью замкнувших коло русских тем.

Многие из ратников, оседлав потерявших своих хозяев коней, присоединились к коннице, чтобы поскорее разбить врага. Оставшиеся безлошадными пехотинцы получили наказ собирать раненых и оружие.

Печенеги, видя, что не могут вырваться, построились в Русскую Лодию и, держась друг друга, как слитые, стали пробиваться из кола. Падали крайние воины, а на их месте вставали новые, будто льдина на реке весной таяла, но шла вперёд. И в центре был Курыхан со своими военачальниками, и воины печенежские берегли их, кладя свои жизни сотнями и тысячами.

И вырвались-таки печенеги из кола, кинулись к броду, переплыли Непру, потекли на восход полуночный и ушли в свою землю Курянскую.

Оттащив тело кузнеца к огромному кострищу, где сжигали убитых, Комель только теперь почувствовал, что он смертельно устал.

Тогда, в горячке боя, он увидел, как падает на него печенег с вытаращенными очами и топором кузнеца в спине, а потом и самого Молотило, рухнувшего наземь, и понял всё.

Когда печенеги чуть отхлынули, скорняк пробился к соратнику, но глаза его уже тускнели, а губы дёргались в предсмертной судороге. Так и умер неугомонный Молотило на руках у Комеля, который взялся нести его к волховскому обозу, да не успел.

И теперь горит кузнец в погребальном кострище, будто в горниле раскалённой топки. Только не вытащить из него Молотило, не выковать заново, подобно серпу или мечу. Человеческая плоть суть прах, а не железо. Бессмертна только Душа, которая, дождавшись в Ирии назначенного часа, вновь обретёт новое тело. И явится когда-нибудь опять на земле кузнец Молотило, в ином облике и с иным именем. Только не утешит это сейчас его вдову и малолетнюю дочь. Комель не представлял пока, как придёт к Молотилихе и сообщит ей страшную весть. Тем паче что Молотило погиб в общем-то из-за него, Комеля, — не брось он свой топор в печенега, отбился бы, как пить дать отбился! И скорняк решил, что отныне забота об осиротевшей семье кузнеца должна стать для него главнейшей.

Ратники продолжали опознавать, считать и сжигать убитых, как повелел Свенельд, потому что поле, усеянное за три дня трупами, источало не запахи трав и мёда, а тяжкий смрад мертвечины, и летняя жара тому крепко способствовала. Чтобы оградить киян от возможного мора, предстояло как можно быстрее сжечь и зарыть все трупы — свои и чужие, людей и животных. На это время град стоял затворённым, никому не дозволялось входить в него или выходить. Повсюду горели костры, а в граде уже растапливались мовницы, дабы вернувшиеся защитники могли первым делом очиститься от духа скверного и всякой заразы.

Дружины же Свенельда и Святослава, даже не заходя в Киев, в тот же день поспешили на помощь основным тьмам, ведшим битву с хазарами.

Весть о победе над печенегами под стенами Киева и прибывшая подмога окрылила русов. Они дружнее насели на хазар, стали отжимать, а потом и гнать их к востоку.

Узнав о поражении союзников, Яшак запросил мира. Сеча прекратилась, и военачальники с обеих сторон встретились для переговоров.

Свенельд и Святослав с темниками Верягой, Издебой, Притыкой и Горицветом сидели в шатре на толстой цветной кошме, а напротив них — недавний супротивник, молодой сын Кагана Исаак, со своими воеводами и князьями. Шатёр стоял посредине меж двумя станами, русским и хазарским. Святослав чувствовал себя неуютно не только потому, что никогда ранее не принимал участия в подобных переговорах, но и потому, что не мог отойти от недавних боевых схваток, видя в каждом хазарине цель для своего меча, а не переговорщика. Яшак, как произносили имя хазарского князя русы, несколько раз оценивающе взглянул на юного князя урусов и встретился с его открытым и не по летам твёрдым взглядом. Когда военачальники наконец договорились о том, что хазары обещают более не нападать на Русь, а в оплату причинённого вреда и за то, что русы дадут им спокойно уйти за Дон, отдают под власть Киева часть северских земель, оба князя снова обменялись красноречивыми взглядами. «Ну что ж, в следующий раз посмотрим, чья возьмёт», — прищурил на юного Святослава свои карие очи Яшак. «Поглядим», — ответили голубые очи киевского княжича.

Целый день хазарский и русский станы, расположившись друг против друга, ждали решения. А на другое утро хазары снялись и ушли к Дону.

— Хитёр хазарский Яшак, — промолвил кто-то из сотников, — по уговору отдал нам восточносевские земли. А там ведь печенеги издавна ходят со стадами своими, выходит, теперь с печенегами за эти угодья драться придётся?

— Воевода Свенельд с темниками решили, что эти условия нам подходит, — отозвался второй. — Худой мир всё же лепше доброй ссоры…

Русы прошлись ещё вдоль границ, отлавливая мелкие хазарские отряды, занимавшиеся грабежом и разбоем, и только после этого войско получило наказ возвращаться домой.

Ехали всадники по степям, усеянным трупами, и в небо нехотя взмывали стаи чёрных воронов, которые не разбирали, чьё клевать мясо — хазарское ли, печенежские или русское.

Там, где недавно звенели мечи и жужжали стрелы, вытоптанная трава почернела от крови, а уже обглоданные кости белели на жарком солнце. Там и сям валялись в основном сломанные луки, копья, щиты, русские обоюдоострые мечи и кривые печенежские сабли, хазарские ножи и конская сбруя.

— И сколько уже крови людской выпила эта степь, — задумчиво промолвил Веряга, — а всё колышется зелёными травами и бушует цветением, так что, глядя на неё, никогда не скажешь, сколько смертей она перевидела…

Ехавший рядом темник Лесина только вздохнул в ответ.

Схоронив убитых, русы возвращались в Киев-град праздновать победу.

Кияне кричали им «славу» и несли всё, что могли из еды и питья. А другие горько плакали и причитали, оттого что лишились родных и близких.

Княгиня Ольга встречала русское войско, стоя на высоком крыльце терема. Ещё издали разглядела она сына, едущего впереди Молодой Дружины на белом коне. И был он, несмотря на свои шестнадцать лет, уже воином настоящим, мужем сильным и твёрдым, и на щеке его багровел свежий рубец от печенежского клинка. И ехал Святослав от берега Непры через Хазарские ворота до княжеского двора, а все люди восторженно кричали ему: «Слава!»

Доехав до терема, Святослав спрыгнул с коня, взбежал на крыльцо,