Вторая танда 4 page

– Давайте, малыши, – призывает Диего. – Развернуться. Потянуться. Развернуться. Потянуться. Это что, нога? Почему такая короткая? Давай, тяни. Отлично!

Диссоциация, зачем она? Чтобы совершенствовать наш стиль открытого объятия – в физическом плане, и чтобы облегчить страдания – в плане эмоциональном. Я была полна решимости тренироваться каждый вечер. Поворот, растяжка, поворот, растяжка. От груди, от груди. Отлично!Понедельник:B-flat, маленький бар в Митте, где простоватый на вид диджей Густав проявляет незаурядный музыкальный вкус. Кто бы мог помыслить о существовании стольких песен в стиле танго-кабаре на русском, немецком, французском, иврите и, бог мой, чешском языках? Густав чередует их с современными греческими балладами, например, настоящим европейским хитом – To tango tis nefelis («Танго ангелов»), в исполнении Харис Алексиу. А затем может включить какую-нибудь берущую за душу балканскую мелодию, скажем, Underground Tango («Танго Андеграунд») Горана Бреговича.

Как мы танцевали под все это? Плохо, или просто никак. Поэтому бо́льшую часть времени я проводила, сидя у бара и болтая с Ларой и Гансом. Однажды, где-то около часа ночи, Густав поставил «Юкали» в исполнении Уте Лемпер – современной берлинской Марлен Дитрих. Несколько пар поднялись и закружились под порывистый ритм хабанеры, как потерпевшие кораблекрушение суденышки.

– У меня большая проблема, – заявил Ганс.

– Это точно, – произнесла Лара, и я порадовалась, что не вхожу в число ее поклонников.

– Есть много женщин, которые хотят быть со мной, – продолжил молодой человек – Но я их не хочу. А есть те, кого хочу, но они не хотят меня.

В ответ мы засмеялись, что, конечно, немного жестоко с нашей стороны.

– Как мне жить с этим? Не хочу диссоциироватьсявсю жизнь, – он оглядел зал, сделал глоток вина и повернулся ко мне. – Я серьезно. Вот скажи: какой тип тебя привлекает?

– Тип? У меня его нет. А твой?

– Ты.

– Она не тип, – вмешалась Лара. – Она личность.

– Хорошо, – уступил Ганс, глядя теперь на Лару. – Ты мой тип личности, Лара.

– Вздор! – Лара выдохнула дым через свои точеные ноздри. – Я больше не влюбляюсь. Какой смысл?

Мужчина выглядел раздавленным: «Ну а какой смысл невлюбляться?»

– У всех у нас общая проблема, – сказала я. – Мы хотим того, кто не хочет нас. Или недостаточно хочет.

– Юкааааали, – проревел Ганс, но никто в баре и глазом не повел. Пьян он не был, он просто был берлинцем. Mais C’est Un Rêve, Une Folie il N’y A Pas De Youkali.Это только мечта, и едва ли Есть на свете Юкали.

Юкали – такая же фантазия, как Юг для меня и Джейсона. Юкали и есть «день, когда ты меня полюбишь». Юкали – то, что Клаус мечтал найти со мной, а я – с Джейсоном. Танцевать с Сильвестром – не что иное, как Юкали. А за окнами бара медленно падал невыразимой красоты снег. Приближалось Рождество.

Лара молча, не хмыкая в присущей ей циничной манере, слушала песню, отражавшую все, о чем думали присутствующие, и внезапно произнесла:

– Этот бар, эта ночь: вот оно, наше Юкали, ребята.

И она улыбнулась нам так, что мы, потеряв дар речи, поняли самое главное о своенравной израильской красавице. Теперь я знала, почему она занялась танго.Вторник: пафосное заведение Bebop в турецком районе Кройцберг. Здесь за столиком со мной сидела Гизелла – пятидесятилетний психолог в шелковом платье, и Катастрофист – не помню его настоящего имени – вышедший на пенсию египтолог из Восточной Германии. Он любил разговаривать на разных языках, поэтому наша беседа текла на смеси английского, французского, немецкого, испанского и русского, а иногда он сам с собой общался на арабском. Мужчина все время рассказывал о Четвертой мировой войне и «новых нацистах» (американцах), впрочем, не объясняя связи между этими двумя понятиями. В нем было что-то истинно берлинское, причем относящееся не к современному городу, а к старому Восточному Берлину суперобразованных полиглотов, которые не могли никуда уехать, и мозг их отравляли мечты о дальних странах.

Гизелла все время ждала приглашения на танец.

А тут Мистер Че, загадочный как никогда, в стильном костюме угольного цвета.

– Почему он не танцует с тобой?

– Я не подхожу ему по возрасту, – печально улыбнулась она.

– Дорогая моя, у красивой женщины нет возраста, – запротестовал Катастрофист и подал ей руку.

(Пауза.Немного о возрасте и танго. Сами годы для женщины не проблема. Если вас знают и вы не косолапите, то танцевать, конечно, будете. Но чем старше вы становитесь, тем выше вероятность, что придется танцевать только с определенными постояннымипартнерами. Суровая правда такова: мужчины ищут свежей плоти. И только нормы приличия не дают милонгам превратиться в откровенное место сводничества. Но даже этикет не в силах отменить жестокие законы биологии, о чем нам напоминает вид «забытой» Гизеллы, в то время как менее искусные, но более юные дамы танцуют. Пожилые мужчины, такие как Катастрофист, особенно если от них дурно пахнет или они плохо двигаются, также могут быть отвергнуты молодыми барышнями.

И еще о возрасте. Есть аргентинская поговорка: танго умеет ждать.С эмоциональной и психологической точки зрения этот танец не для самых молодых. Можно и в девятнадцать владеть потрясающей техникой, но, пока вы не побываете в личном аду, с душой танго вам не познакомиться, только с его ногами. А вот в двадцать шесть, тридцать пять, пятьдесят, шестьдесят лет жизнь вас уже пару раз да ударила, избавив от кое-каких иллюзий. Теперь вы готовы. Танго дождалось вас.)

Сегодня мне везет! Мистер Че кивнул мне со своего места, и подтвердилось то, о чем шептала моя интуиция: наша пара создана для близкого объятия. С учетом моих восьмисантиметровых каблуков мы одного роста и схожего телосложения. Но дело не в физике тел, а в химии. Мы двигались под одну и ту же музыку, что было удивительно после моих недавних танцев с неуклюжими партнерами, в голове которых звучало не танго, а, скажем, военный марш.

Мистер Че слышит и чувствует музыку всем своим изящным телом. И вот мы вальсируем, как дервиши (а они умеют танцевать вальс?), и в конце первой танды смеемся, опьяненные радостью до головокружения. (Пауза.Если семьдесят процентов ваших движений не состоят из хиро – это не вальс. После хорошего вальса у вас должнаголова идти кругом.)

С каждой тандой мы приближаемся к опасной черте тангазма, а потом – конец. И закончить на этом – достойный выход, мы оба знаем это. Ведь для первого раза удовольствия может оказаться слишком много.

– Благодарю, – и легкая улыбка.

На следующую ночь мы снова танцуем. И опять тангазм.

– Благодарю, – говорит Мистер Че. Тангазм длился всегонесколько танд. Его никогда не бывает достаточно, но боль от его окончания смягчает предвкушение танцев на завтрашней милонге, и на следующей неделе, и потом.

– Кафка, я должен остановиться, или мной завладеет китайская мания.

Мой партнер оказался не малазийцем или индонезийцем, а китайцем. По крайней мере он так представился.

Присаживаемся у бара.

– Хочешь печенье с сюрпризом? – Мистер Че достает угощение из своего черного пиджака. Разломив печенинку, извлекаю маленькую записочку со словами: «Если начнешь флиртовать, правильно сделаешь».

Я смущенно смеюсь. А стесняется ли он, понять сложно – его глаза совершенно черные, без зрачков.

– Как тебя зовут на самом деле?

– Мистер Че.

– Это вымышленное имя.

– Кафка тоже не настоящее.

– Но я никогда не говорила, что меня зовут Кафка.

– Я называю тебя так. Из-за метаморфоз. Потому что ты каждый раз разная, – он грубовато засмеялся, но тут уже перестал. – Ты любишь фаду? А фламенко? Отведу тебя во фламенко-бар.

Он сдержал обещание, и спустя пару дней мы пьем сангрию в баре El Sur и зачарованно смотрим в прокуренный рот певицы.

No tengo lugar,

No tengo paysage,

Y menos tengo patria…

– У меня нет родины, у меня нет дома, – переводит Мистер Че. – Вот она, цыганская доля. Ты цыганка? Я не хочу быть цыганом.

– Я тоже.

– Хочу свое пристанище.

– И я.

– Правда, дома я слушаю танго и фламенко и чрезмерно предаюсь дуэнде, – он откусил кончик толстой сигары. – Тебе знакомо это состояние?

– Не знаю о таком.

– Дуэнде – то, что ты чувствуешь, когда слушаешь грустную и красивую музыку. Как фламенко, как танго. А Лорку читала? Он говорит, что «это мощь, а не труд. Битва, а не мысль». Как влюбленность. Ты теряешь голову, становишься одновременно и счастливым, и грустным.

– Ты когда-нибудь влюблялся?

– Пока у меня есть сигары, влюбляться мне ни к чему. Но если хочешь, можем закрутить романчик.

Пришла пора мне цинично рассмеяться:

– Через несколько месяцев я уезжаю, Че.

Странно называть этого безволосого, франтоватого мужчину именем волосатого Че Гевары и еще страннее осознавать, что «че»на аргентинском сленге – что-то вроде «эй». Эй, ты!

– Знаю, потому и сказал не «роман», а «романчик». В любом случае секс не так важен. Он может случиться с кем угодно. А вот отношения…

Он замолчал и смотрел куда-то вдаль.

– Что ты делаешь здесь, в Берлине?

– Живу уже двадцать лет.

– А почему уехал из Азии?

Выяснилось, что он родом из Сингапура и недавно развелся.

– Ты была там? Думаешь, там много людей, которым я нужен? А тут я хочу открыть новый ресторан. Маленький, но хороший – такой же, как я сам.

Он достает печенье с сюрпризом и вскрывает его.

– Что написано?

– Не верь болгарам, они вечно все выдумывают. Пойдем, провожу тебя.

Мистер Че всегда провожал меня до дома через Ораниенбургштрассе, где стояла толпа проституток на чудовищно высоких платформах, носивших зимой раскрашенные джинсы и флуоресцентные куртки. Одна из них запала на китайского Че Гевару, и каждый раз, когда мы проходили мимо, протягивала ему с высоты своего роста презерватив в красной упаковке и говорила басом: «Привет, секси».

– Доброй ночи и сладких снов, – учтиво отвечал тот, помахивая сигарой, и мы удалялись.

Мой партнер всегда ходил пешком. У него была машина, но за вождение в нетрезвом виде его лишили прав.

– Китаец всегда найдет дорогу домой, – убеждал он меня и исчезал в ночи, укутываясь в свое пальто, как у героя фильмов «нуар» [5].

Мистер Че – человек эпохи Ренессанса в новом Берлине, джентльмен и крепкий орешек с предсказанием. Он мне очень нравился. Нет, не так: он мне слишком сильно нравился, но я не справилась бы с осложнениями.

Не забывайте о диссоциации! Разворачиваемся и тянемся. Пусть ваши ноги делают свое дело, но не вовлекайте в них грудь и то, что внутри.Среда:время танцевального салона Clärchens Ballhaus. Здесь диджействовал Эль Пахаро, а неподалеку от его освещенного помоста сидела я в компании самопровозглашенной «элиты» берлинского танго. Моя работа над романом о Парагвае медленно и упорно двигалась в непонятном направлении, поэтому танго снова стало единственнойважной вещью в жизни. Видите ли, возможно, я и справлялась с романтической диссоциацией, но практиковаться в диссоциации социальной оказалось сложнее.

Центробежные страсти милонги – причем не всегда благородные – засасывают вас. По сути, танго-вечера – это своего рода соревновательное пространство, которое может обнажить все худшее в вас. Если позволить. Например.

Неприкрытые амбиции: любой ценой танцевать с лучшими партнерами.

Зависть: к той бесстыдной карьеристке, которая цепляется за него, чтобы он с ней танцевал, – некоторые женщины на все готовы!

Агрессия: я хочу потихоньку задушить ее в туалете.

Гордыня: я буду сидеть здесь, пока он сам меня не попросит, потому что я слишком хороша, чтобы устанавливать зрительный контакт или, упаси бог, встать и подойти.

Неуверенность в себе: может, я недостаточно хороша.

Самобичевание: я никогда не буду достаточно хороша, со мной явно что-то не так, зачем я вообще сюда пришла сегодня, здесь же преисподняя!

Зависть к туфлям: будь у меня такие босоножки! На мне бы они смотрелись лучше, чем на ее ногах-сардельках.

Месть: он не приглашал меня месяцами, теперь я не буду замечать его.

Межплеменная вражда и чувство собственной непогрешимости: наши не танцуют с вашими, поэтому я возьму за правило игнорировать их. Что они о себе возомнили? Тоже мне – Аль Пачино! Впрочем, и ондалек от идеала.

Снобизм: я не буду отвечать на его кабесео – он, конечно, милый парень, но рейтинг у него как у танцора невысокий.

Жестокость: «Веселишься?» – женщине, которую никто не приглашает всю ночь.

Самомнение: взгляды всех устремлены только на меня.

Навязчивый нарциссизм: боже, я так прекрасна, что сейчас заплачу. У мужчин то же самое. Если говорить о «темной стороне» милонги, единственное гендерное различие в том, что она делает женщин патологически жестокими, а мужчин – тупыми мачо. Дамы страдают от депрессии, а мужчины – от отказов, но итог один.

(Пауза.Танго может повернуться к вам и счастливой, благородной стороной, о чем я позднее расскажу.)

Одной из «элитарных» посетительниц была Ольга из Черногории. Впечатление от ее изысканной фигуры портило вечно разочарованное лицо баронессы в изгнании. Она вечно жаловалась и ждала, когда Диего Эль Пахаро и пара его аргентинских друзей потанцуют с ней, другие же тангерос ее не устраивали.

– Немцы! Да что они понимают? – она морщила хорошенький носик. – Немцы и танго – оксюморон.

– Неправда. – По крайней мере я пыталасьбороться со своим снобизмом. – Некоторые из них молодцы.

Но Ольга лишь качала головой:

– Все они чужие. У немцев просто нет… души.

– Есть. Другая, но есть.

– Танцуя с Диего, чувствуешь… – она отмахивалась. – Капка, сколько тебе лет?

– Двадцать девять.

Такое ощущение, что здесь все помешаны на возрасте.

– Когда тебе стукнет столько, сколько мне, поймешь.

Полагаю, ей было под сорок, но она скрывала истинную цифру.

– Я предпочитаю в танце близкое объятие, хочу ощущатьмужскую грудь. Не нужны мне все эти новомодные выкрутасы. Ты только посмотри на них.

Стиль нуэво, с характерным для него открытым объятием, пользовался в Берлине огромной популярностью, особенно среди молодых танцоров. Каждый раз, двигаясь с лучшим из них, Кристофом, я чувствовала себя практически готовой обратиться «в новую религию». Когда танцуешь с восприимчивым и музыкальным партнером, вариант нуэво плавнее, свободнее и креативнее, чем традиционный салонный стиль близкого объятия. А самое восхитительное в нуэво – то, что вы должны всегда держать собственную ось, а не опираться друг на друга. Настоящая эмоциональная диссоциация. Вы находитесь на близком, но не интимном расстоянии; вместе и при этом по отдельности. Танец для эмансипированной, эгалитарной пары. Правда, по мнению многих традиционалистов, такая пара перестает быть танго-парой, ведь у них нет настоящегообъятия.

– Не бывает правил без исключений, но в большинстве своем жители местного племени нуэво выглядят так, будто работают на мощных станках, – говорит Клайв Джеймс.

Он приехал в Берлин, чтобы просидеть неделю «в одиночестве, в кафе» и написать большую книгу: «либо шедевр, либо предсмертную записку длиной в двести пятьдесят тысяч слов».

– Хотя, – добавляет он, – некоторые из немок сами похожи на эти станки.

Вечером мы вместе отправляемся в Clärchens, где Джеймс удостоился особого внимания Ольги, обожающей знаменитостей. Сейчас она красуется на танцполе. Клайв тем временем настроен скептически.

– Ее зад почти так же красив, как лицо, – говорит он, выпуская дым сигары «Кафе Крем», которую курит так, будто это сигарета.

– Клайв, зачем вы затягиваетесь?

– Шутишь? Какой смысл незатягиваться! – и продолжает: – Беда в том, что зад гораздо выразительнеелица.

Ольга настоящий мастер, и они исполняют несколько танд. Едва танцы заканчиваются, Клайв бежит назад со словами: «Быстро, забери меня скорее отсюда, пока она не стала частью моей жизни на веки вечные!»

Но, естественно, мы никуда не уходим. Нам слишком хорошо в Clärchens, и к тому же сейчас вальс – а это у них получается лучше всего.

– Просто задумайся, детка, – говорит Клайв. – Всему виной вальс. Старый добрый вальс. Кто бы мог представить?

Популярные парные танцы начались в Европе в конце XVIII века именно с вальса, исполняя который мужчины и женщины стали прикасаться друг к другу. До него в «старорежимных»танцах, таких как гавот или менуэт, участники смотрели друг на друга, но двигались на расстоянии. Тогда вальс считался новшеством скандальным – и правда: в том, что мужчина обнимает женщину за талию, а та не прикрывает грудь рукой, а кладет ее партнеру на плечо, естьнекий сексуальный подтекст. Историк танца Серхио Пуйоль писал, что вальсу удалось то, что не удалось Наполеону: он покорил Европу. Увы, добавляет автор, европейский вальс кончил так же, как и Французская революция: он стал безнадежно буржуазным. К 1815 году «сатанинский танец» превратился в культуру истеблишмента, его даже благословила католическая церковь. А тому, что она благословляет, как всем известно, пора на покой.

Что и сделал вальс, успев пересечь Атлантический океан в 1805-м и добраться до Буэнос-Айреса и Монтевидео, где его жадно подхватили как местное высшее общество, так и фермеры в провинции, которые в зависимости от региона исполняли его по-своему, наряду с полькой и мазуркой, привезенными украинскими, польскими и русскими эмигрантами. И задолго до того, как первый доставленный из Германии бандонеон прохрипел танго, на танцполах Аргентины и Уругвая XIX века кружились пары, привносившие в вальс новые повороты и зигзагообразные шаги с удвоениями и однажды превратившие его в то, что сегодня называют «танго-вальсом».

Все они – случайные спутники. Штраус и Карлос Гардель. Крестьяне, которые изобрели бандонеон в нескольких сотнях миль от Берлина, в деревне Карлсфельд, потому что не могли позволить себе построить орган в своей церкви… И джазовые ритмы Пьяццоллы.

Случайные в обычной жизни, но не в танго, где такие смешанные союзы обязательно имеют место. Иначе бы не было танго. Иначе нас всех бы тут не было: ни меня, покуривающей за компанию с Клайвом сигары, ни Мистера Че, танцующего с Ольгой танго с пением птиц, ни вальсирующих Ганса и Лары, ни насвистывающего Диего Эль Пахаро.

Здесь, в темном сердце города, на «Милонге ангелочков», все мы берлинцы, а я еще и необычайно счастлива.

– Вот она, жизнь, дитя, – протянул задумчиво Клайв. – Будь я в твоем возрасте и только все начинал бы, делал бы это в Берлине. Как сказал Кеннеди: «Я – берлинер» [6].Пятница.Название милонги Walzerlinksgestrickt звучало для меня волнующе похоже на слово Vergangenheitsbewältigung: договориться с былым и договориться с вальсом – что-то роднило эти два понятия. Walzerlinks, величественный танцевальный зал в стиле ар-деко, располагался внутри похожего на склад здания середины XIX века. В салоне сияли огни и разодетые гости. Сверху за нами наблюдала гигантская люстра. Одним словом, самая элегантная площадка для танго в Берлине.

– Че, почему мы так много танцуем? – спросила я однажды китайца, угощаясь мятным мохито.

– Потому что… Tangotanzen macht schön, – он ухмыльнулся и откусил кончик сигары.Танцуя танго, ты становишься прекрасным.

– К тому же, когда я танцую, я чувствую.

– А как насчет техники? – перед нами возник Томас. Сначала его черно-белые туфли, потом серьезное лицо. – Прежде всего надо овладеть техникой.

– Неважно, – ответил Че. – Чувства и техника – это одно и то же.

– Но мне не нужны чувства во время танца, ведь тогда я могу влюбиться. Мое сердце уже дважды разбивали, так что теперь я сосредотачиваюсь на ногах.

Мистер Че посмотрел на него с нескрываемым презрением.

– Зачем смотреть на собственные ноги? Они всегда с тобой. А вот женщины не всегда. Женщина сейчас здесь, а завтра – нет.

Томас выглядел оглушенным: «Над этим я должен поразмыслить».

– Как твое искусство? – спросила я. Он сообщил, что пишет короткие рассказы и играет в группе. Вот чем занимались молодые берлинцы: они либо вечно учились, либо работали над нескончаемыми творческими проектами. Каждый в мире танго грезил заняться чем-то особенным, стать кем-то, оставить свой след.

– Я написал историю. Она о мужчине без имени и без лица, забывшем, кто он такой.

– Звучит, как моя биография, – оскалился Че.

– Это автобиография, – ответил Томас очень серьезно. – А теперь простите, мне пора.

– Бедный Томас. Не везло ему в любви.

– А ты знаешь кого-то, кому везлов любви? Вот почему мы танцуем танго. Без неудачного личного опыта нет музыки танго. Нет музыки – нет танца. Нет танца – нет счастья, – китаец заправил блестящую прядь за ухо.

– Ты прав.

– А то. Знаешь, что еще? В моем лексиконе есть особое выражение: Ich bin tanzerisch verliebt.

Я – танцевальный влюбленный.

Я покраснела, ибо тоже пребывала в состоянии танцевальной влюбленностив Мистера Че. В отличие от обычной влюбленности она не распространяется за пределы танцевального зала и потому не делает человека несчастным. Сотни жарких танцев и никаких осложнений: именно этого я хотела и получала с ним.

– Лучше быть танцевальным влюбленным, чем вообще не влюбленным, – произнес Че.

– Да. И лучше, чем просто влюбленным.

Диджей Кристоф проигрывал одну из излюбленных композиций Мистера Че Transnochando («Бодрствовать всю ночь»), и мы присоединились к людскому вихрю, несущемуся по танцполу против часовой стрелки.

(Пауза.В танго движение всегда идет против часовой стрелки. Сама пара должна вращаться аналогично. Почему? Есть несколько теорий. Первая, метафизическая – это попытка остановить время. Вторая, историческая – способ связать музыку прошлого и тех танцоров, что были до нас. Третья – да просто так, в танго всегда все наоборот. Четвертая – старые милонгерос настаивают, что по часовой стрелке не выходит. И они не лгут – действительно ничего не получается. Проверьте.)Суббота.Ballhaus Rixdorf, танцевальный зал с балконами, сильной акустикой, натертыми полами и кабинкой бессонного диджея, освещенной, как маяк. Вечера здесь проводятся с 1998-го, а заправляет всем престарелый хиппи с воспаленными глазами и, по слухам, обладатель самой большой в Германии коллекции музыки танго.

Здесь собирались стильные люди: одни приходили танцевать всю ночь (как Ганс), другие забредали на пару танд (Мистер Че), а кто-то – как Ольга – изъявить нежеланиетанцевать. Тут же демонстрировались последние тенденции модной танго-одежды: эротичные босоножки, танго-кроссовки, просвечивающие брюки, которые носили и мужчины, и женщины (только у первых под ними виднелись очертания трусов, а у вторых – стринги).

Именно в Rixdorf я танцевала свое последнее танго в Берлине. Снова была осень, и срок действия визы заканчивался. Тени на каменных зданиях в Митте стали длиннее. Совсем скоро вечеринку на открытом воздухе у реки Шпрее закроют, и все переберутся под крыши. Но меня к тому времени в Германии уже не будет, и никто не заметит моего исчезновения. Такова милонга. Тех, кто перестает приходить, забывают. А при очередном твоем появлении со всех сторон слышны восклицания: «О, давненько тебя не было видно! Сколько – месяцев пять?»

«Два года» – говоришь ты, с грустью отмечая про себя, как мало значит твое отсутствие. Время течет по-разному для тех, кто верен одной площадке, и для тех, кто кочует. Хотя, конечно, друзьяпомнят.

– Ненавижу зиму, – процедил Мистер Че, сидя за нашим столиком в Rixdorf. На часах было около трех утра, и вечеринка подходила к концу. – Люди – как растения. Им нужен свет. Китайцам нужен свет.

– Я хочу остаться в Берлине. Я была так счастлива здесь.

– Но ты цыганка, а они всегда кочуют.

– Не желаю быть цыганкой. Хочу стать частью чего-то.

– А я бы уехал. Отправился бы в Испанию, занялся фламенко. Танго теперь вызывает во мне грусть. Выкинул бы все вещи: диски, граммофон, кассеты, книги, одежду. Стал бы другим человеком.

Но потом, к счастью, оживился: «Отведу тебя завтра в Monsieur Vuong».

Официанты в Monsieur Vuong – геи-азиаты, на стене – постер с вьетнамским мастером карате, мистером Вонгом, со стальными мускулами.

– Лучше зависеть от лапши, чем от танго, – сказал Мистер Че, втягивая в себя лапшинки.

– Или от романчиков.

– Не нужны мне короткие истории. Долбаные интрижки, одна за другой. Хочу жениться и каждую ночь возвращаться к одной женщине. Ты бы пошла за меня, Кафка?

Я засмеялась, хотя в горле у меня стоял комок, и не из-за лапши.

– Думала, ты никогда не влюбишься.

– Я хочувлюбиться, но не могу. Или женщина уезжает. Отсюда шутки. Танго. Когда танцуешь, тебе не до слез.

– Не желаю уезжать, – я сжала его горячую руку, внезапно испытав приступ паники. Что меня ждало в Новой Зеландии? Nada – ничего… Он сдавил мою ладонь в ответ и отвернулся:

– Платон говорил, что у души три начала: «разумное», «яростное» и «страстное». И когда что-то одно преобладает, у человека нет баланса.

– И у нас нет?

– Оттого и танцуем. Танго дает душевное равновесие. – Он потянулся и поцеловал меня в щеку. – Не плачь по мне, Кафка.

– Что ты собираешься делать?

Улыбка в ответ:

– Я китаец, и у меня сигара. Пойдем, провожу тебя.

Диски, четыре пары стоптанных танцевальных туфель и фотографии, добытые на блошиных рынках, ждали, упакованные в коробки. Но сколько бы я ни собиралась, ни проверяла все, меня не покидало чувство, что я забыла что-то важное.

Ганс поехал со мной в аэропорт. Вручил на прощание кассету с русскими и немецкими композициями. Теперь он встречался с актрисой из России.

– Надеюсь, у вас получится.

– Да, я тоже очень-очень надеюсь. А когда ты вернешься?

– Не знаю. Проблема в том, чтобы не уезжать.

– Все покидают Берлин, – сказал Ганс, внезапно помрачнев. Лара вернулась в Тель-Авив, перед отъездом закрутив-таки бурный роман со знакомым танцором, истинным арийцем, но им оказался не Ганс. – Но мой город всегда открыт для каждого.

Берлинское танго научило меня тому, что диссоциация не мешает единению. Можно испытывать настоящую связь со своими партнерами, вплоть до тангазма, причем не мучить их и себя, втягивая в Танго-Отношения, или в Танго-Роман, или во что-то еще, достойное заглавных букв.

Сказать «до свидания» Берлину, моим друзьям, моей танцевальной влюбленностиоказалось трудно, сложнее даже, чем произнести adiosна Аугустштрассе год назад.

Такси везло нас мимо Clärchens Ballhaus, мимо обломков Тахелеса, мимо цветущих лип, по мосту через Шпрее, мимо Кунст-Верке и рынка Ностальжи, где продавались фальшивые куски Берлинской стены (проштампованные для убедительности), мимо царапин и шрамов старого Берлина и витрин и блеска нового. Ганс засунул руку в карман и вытащил забытую мной фотографию пары, танцующей танго.

– Загадка решена, – сказал он. – Катастрофист перевел то, что здесь написано. Tangotanzen macht schön.

Танцоры, казалось, подмигивали мне: видишь, мы же тебе говорили.

Капка Кассабова: Итак, почему вы танцуете танго?

Испанка, 26 лет: Потому что хочу выяснить, кто я такая.

Уругваец, 53 года: Потому что так я вспоминаю, кто я такой.

Австралийка, 36 лет: Потому что так я больше становлюсь собой.

Англичанин, 38 лет: Потому что я могу забыть, кто я.

Американка, 29 лет:Потому что я могу быть кем-то другим.

Грек, 40 лет:Потому что не хочу умирать.