Преданья

Тянется длинный ноябрьский вечер. Сидя за столом в натопленной избе одного из ильменских рыбаков, я просматриваю записанные у стариков песни.

Жестяная керосиновая лампа, подвешенная к балке низкого потолка, слабо освещает внутренность избы. В переднем углу маленькая чугунная печка на ножках сильно раскалилась. Сквозь многочисленные трещины и скрепы, грубо замазанные глиной, струйками выходит голубой дым, нависая облачком под потолком. От окон и из щелей несет холодом.

В комнате тихо. Ребятишки молча сидят на полу перед печкой, поправляя кочергой огонь. Хозяйка прядет нитки для сетей. Старый дед Яша, лежа на печи, изредка бормочет и вздыхает. Тишину нарушает поскрипыванье прялки, треск сухих головешек в печи да монотонное завыванье озерного ветра за стеной, от его порывов дребезжит маленькое окошко.

Снаружи хлопнула дверь, послышались голоса, заскрипели ступеньки в сенях и в избу ввалились несколько парней и мальчишек. Все они степенно помолились на образа, поздоровались с хозяйкой и чинно уселись на лавках, уставившись на меня, а один заявил:

– Пришли посмотреть на тебя. Сказывали, какой‑то чудородец объявился, песни записывает.

– Да, записываю. Жаль только, что вы старинные, протяжные песни перезабыли, поете только частушки да те, что прочли в песенниках. Даже старики сбиваются в песнях, начало еще знают, а конец уже своими словами расскажут. И про старину да разные чудные дела тоже мало кто помнит.

– Оно конешно, всего нельзя знать.

– Бывают ли у вас на озере странные случаи? Недавно я слышал такой рассказ, – и я стал читать из записной книжки, думая этим подбить кого‑либо из парней рассказать что‑нибудь подобное. – Это приключилось с вашими рыбаками на озере.

В Вишере мы ловили рыбу. Поймали ее много, пудов 30 одних щук буди.

Вдруг сделалось холодно, а мы и потянули невод; да вдруг вытащили что‑то тяжелое, черное; так и ворочается, а от него холод идет. А еще прежде в лесу что‑то откликивалось, ажно нас страх взял. Мы, вишь ты, как «его» вытащили, так все и убежали на гору (берег), да ну креститься!

Один наш догадался, накинул на «него» петлю, что на щук накидывается. С полчаса лежал «он» на земле, а как только солнце стало подыматься, «он» давай поворачиваться, да окунываться, да с бродцом в воду влез и ушел…

– На все дела Господни! – вздохнула хозяйка. – Вот, говорят, в Юрьевской слободе, там, где эти главы на монастыри лоснючие, – там каждый год весной человек тонет либо два. Так перед этим времем непременно каким‑нибудь преставлением преставится: либо кто будто плачем‑плачет, стонет, и громко так слышно, – либо что еще. Все дела Божьи!

– Один мужик сказывал, – подхватил парень. – Ловили мы на озере. Много лодок было тогдысь, да не ловилось вовсе, хоть что‑либо попади. Один мужик и говори: «Это «озерик» в карты рыбу проиграл». Вдруг как заходит волна большая, как после парохода, и подняла наши лодки, и запружило нас кверху ногам! Чуть удержались, а то в воду кувырнулись бы!..

– Говорят, «озерики» из разных озер играют друг с дружкой в карты и проигрывают то мелкую рыбу, то сигов, то раков, то что. Прошлым летом наш «озерик» выиграл крупную рыбу, хорошая ловля была. А кто готовил снасть на мелкую, для снятков, то и вовсе ничего не собрал. Раньше у нас на озере было много раков, столько, что в Волхов кучами на берег лезли, а потом года на два пропали совсем. И только недавно стали проявляться опять, но только все порченые: либо без лап, либо с одной клешней, или маленькие да мягкие. Просто ни одного степенного рака! Это все «озерика» шутки!

– А видел ли кто из вас «озерика»?

– Один наш мужик однажды видел. Лежал он в каюте, в барке с дровами, и видит – наверху на палубе сидит человек голый и длинные волосы чешет. Он, мужик, брось в «него» плахой (поленом), да не долетело. А «озерик» бултыхнулся в воду, только пузыри и пена пошли…

– Другие мальчишки и парни сами представляются. Разденутся, и голые засядут в лимане, да болтаются и плещутся в воде, быдто «лиманники», а бабы и девки идут мимо и боятся…

Над печью показалось морщинистое, заросшее длинной седой бородой лицо деда Яши:

– Слышу я, что вы про чудеса рассказываете. Какие это чудеса? Вот было время, я своими глазами дела дивные видел. Да ноне стариков не слушают. Нынче стариков менят на быков, а старушек на тялушек. Ну, хоть я и дедка, да вздыхаю редко!

– Полно, полно! – обратилась к деду хозяйка. – Завел свою балалайку, когда‑то кончит? Расскажи лучше про старину, если знаешь.

– Сами вы балаболки, зря болтаете. Сегодня утром проучил я на кладбище баб ваших. Пришли они к могилам и стали голосить: «Расступись мать сыра земля, подымись гробова доска, вы раскройтесь очи зоркие, вы проговорите уста сахарны, размахнитесь ручки белые!..» А я им: «Цыц, окаянные», а если бы гробова доска поднялась и «ен» впрямь вышел, так небось всех бы разогнал, никто бы не остался!» Тут они перестали в голос плакать и тихохонько марш‑марш домой!..

– Да полно тебе! Расскажи про старину лучше. Видишь, чужаку скучно и хочет он про старину послушать.

– Ну так слушай, – начал дед Яша. – Давно это было, когда у нас на деревне солдаты постоем стояли. Был у них капральный Холудеев. Здоровенный такой, нос толстый и красный, голос как из погреба. И говорили все у нас, что Холудеев молодец, ничего не боится и все сумеет сделать.

Был у нас Рябов, ватаман, дивный человек; как он рыбу заганивал, – никто понять не мог. Выедет ночью, поездит по озеру, ветер и воду испытает, да с «озериками» потолкует. А потом поведет свою ватагу в свое найденное место, – лови ребята сразу на тысячу! И, боже мой, уловы‑то какие были тогда: не то что нынче!

Был, значит, Рябов первый человек в деревне, за ним как за собакой все гонялись, и стало ему за досаду, что Холудеева все хвалят, быдто он все может. Стали биться они об заклад – кто ловчее? И вот что сделали.

Пришли в избу Рябова и спросили у хозяйки два кочана капустных. Принесла хозяйка кочны, оба совсем ровные и белые. Сели тогда оба они на лавку верхом, спиной друг к дружке, и стали давить руками каждый свой кочан.

Прошло времечко и видим, – у солдата и у ватамана стали краснеть кочаны в руках и сделались алые как кровь. Вот были молодцы!

«Ровно вышло! – говорит Холудеев, – давай теперь меряться обратно!»

Сели они опять, и вышло в разницу: у Холудеева кочан сделался по‑прежнему белый, ровно снег, а Рябов, как ни бился, из красного обратно в белый кочан сделать не смог. «Пересилил, – говорит, – ты меня, служивый, твоя взяла!» И закопал он свой кочан в землю – как нечистый, стало быть.

А Холудеев накрошил свой кочан и хозяйке в котел всыпал, да испортил ее этим: стало у нее сердце гнилое, а сама почернела, стала старая и страшная. Затаил Рябов гнев на Холудеева, поймал он раз его за околицей пьяного, подвесил его за лытки в своем амбаре, зажег под ним мокрые головешки да и копатил его, копатил! «Не за то, – говорит, тебя копачу, что ты был сильнее меня, а за то, что хозяйку мою спортил. Была баба сдобная, сырая и толстая, а стала сухая, никуда больше не годится!» Вот как оно бывало в наше время!..

– А как венчали у вас в старину? Говорят – иначе?

– Да, венчали у нас прежде, не то что нынче. Теперь вези себе невесту откуда хошь, из‑за озера ли, или еще откуда. А прежде ино было: какую тебе невесту барин даст, ту и бери, хошь ли, или не хошь. Ты и не знаешь заранее судьбы своей: она у барина и бурмистра в руках была…

– И ты, поди, дедка Яша, таким же манером женился?

– Когда я женился, я еще не знал, с которого боку целоваться. Вот что! Я еще молодой был тогда. Ехать нужно к венцу, а я палец во рту держу и стою посередь избы. «Ты бы, от, нос‑то вытер, ведь, поди, венчаться едешь», – говорит отец. А я нос рукавом вытер, да и поехали мы. А поп у нас строгий был, Алексий, еще до отца Ивана, перед отцом Василием. Посадил он меня в своей комнате. «Сиди, – говорит, – на стуле и пуще всего не подходи к окошку, а не то испортят тебя. Как к «Достойно» колокол ударит, ты уже не бойся боле, не подействует».

Сидел я, сидел, скучно мне стало, думаю, подойду к простеночку и выгляну в окно, кто это на меня хочет порчу навести? Но тут как раз «Достойно» зазвонили, и это спасло меня, а не то быть бы мне «зверем»…

Теперь уже всякую порчу смело, – подошел я к окну и вижу: две бабы старые, Комлиха да Паша Хлызиха, бегут, что есть духу, прочь по дороге, и на ту сторону реки на лодке переплыли.

После обедни нас венчать нужно было, поп и говорит мне: «Открой, Яков, покрывало, покажи мне свою невесту».

А поп у нас зандравный был, не смей ему перечить. Да и я тоже свою плепорцию знаю.

– Нет, – говорю, – батюшка. Мне она еще не передана. Пусть отец вам ее показывает! – Тесть мой и раскрыл невесту попу.

– Молоденькую ты берешь, – сказал отец Алексий: вот я тебя за это заповеди спрошу, знаешь ли ты их?

Смутился я, – при народе‑то, в церкви, неравно и собьешься заповеди говорить. Отслужил поп венчанье, все как след быть по чину, а заповеди и забыл спросить. Сели мы в тележку, только тронулись, ан отец Алексий кричит:

– Стойте! Не все по чину сделали. Назад!..

Слезли мы, опять вошли в церковь.

– Одно‑то вы забыли сделать в церкви: поцелуйтесь‑ка!..

Я и не помню, куда поцеловал невесту, поди в затылок!..

Народная песня

В лес по ягоды ходила,

Черного жука нашла –

Со руками и с ногами,

И с курчавой головой –

Настоящий милый мой.

Завяжу жучка в платочек,

Понесу его домой

Родной маме показать.

Родна тетка увидала,

Разворчалась надо мной,

Чтоб я кинула в окно.

Я не сделаю того,

Брошу жучка под кровать.

Темной ноченькой не спится,

Жук покою не дает,

На белую грудь ползет.

Записана в деревне Алька, Малмыжского уезда.