Морские разговоры

25 ноября 1990 года

51°35’74’’ ю.ш., 164°02’54’’ з.д.[46]

07:40. Шторм, но изредка сквозь тучи проглядывает солнце. Стоят два штормовых стакселя. Скорость 6 узлов. Курс 65–70 градусов.

Сильно болтает – короткая, противная зыбь бьет по борту. Я голодный, но готовить не решаюсь: все летит с плиты, можно получить ожог. Барометр медленно идет вверх.

14:30. Не выдержал – поставил чайник. Есть хочется так, что даже голова разболелась. В длительном плавании тяжело то, что все время качает и качает, да еще бросает – невозможно ни сидеть, ни лежать. Лежишь, а сам руками и ногами враспорку, чтобы не бросало из стороны в сторону.

Как хорошо, когда разливается горячая жидкость по всем твоим клеточкам. Кофе взбодрил меня. Но прежде чем выпить кружку, я одну опрокинул. Сколько раз даю себе зарок не ругаться. Но не смог обуздать себя и стал говорить ругательные слова и на кружку, и на кофе, и на шторм, и на себя – не смог удержаться.

Я давно ни с кем не разговаривал. Хочется кричать, орать всякие глупости, лишь бы слышать хоть собственный голос. Одиночество угнетает. Когда вижу альбатроса, завожу с ним разговор о его жизни. Задаю ему вопросы и сам же на них отвечаю. Очень жаль, что эта большая и умная птица не умеет говорить. И так я беседую со всеми, кого встречаю, – и с китами, и с дельфинами. Но с дельфинами много не поговоришь: они слишком шустрые, быстро ныряют и выныривают из воды. А я не люблю спешку. Хочется говорить долго, рассудительно. Вот с солнцем, когда оно всходит или заходит, говорю о философии этого мира, в котором только мы вдвоем – солнце и я. Все, что не успеваю высказать ему, договариваю своей «Караане». Она у меня послушная, все терпит – и похвалы, и ругань. Когда что‑то случается, я всю злость сгоняю на ней.

Но хватит философствовать, пора варить суп с картошкой и советской тушенкой. Одну банку мне дали на пароходе, пришедшем из Советского Союза в Австралию. Почистил картошку, лук, чеснок, морковь…